Школьные дни для Александра закончились. Отныне молодой наследный принц должен был проходить гораздо более суровую школу, сопряженную с большей ответственностью, чем мог бы это представить даже Исократ. Возможно, Филипп сознательно пошел на это: и его, и Олимпиаду волновал недостаток у Александра гетеросексуальных интересов. Но в регентстве Александра не было ничего женственного. Не успел Филипп отправиться на византийскую кампанию, как началось восстание среди пограничных племен Фракии и Пэонии. Александр с экспедиционным отрядом отправился на север, разгромил мятежников, захватил их город и превратил его в македонский военный форпост. Новое поселение он назвал Александрополисом – это могло стать сигналом тревоги для Филиппа. Претензии Александра на царскую власть не ограничивались пределами регентства – рано или поздно должны были возникнуть противоречия между отцом и сыном.

Но в то время они оставались друзьями и соратниками. Филипп постоянно переписывался с юным регентом. Судя по сохранившимся отрывкам, советы царя были продиктованы не меньшей родительской заботой, чем советы лорда Честерфилда[5]. По словам Плутарха, «он советовал ему заводить друзей среди влиятельных людей, как добрых, так и злых, а в дальнейшем пользоваться услугами добрых людей и хладнокровно использовать злых». Сообщение, что Александр пытался заручиться поддержкой некоторых македонян с помощью подкупа, вызвало раздражение отца. Поскольку Филипп был мастером своего дела, к его словам стоит прислушаться. Он спрашивал сына: «Откуда ты взял эту ложную идею, что ты сможешь обрести верных друзей среди тех, чью привязанность ты купил за деньги?»

К лету 339 г. до н. э. положение Филиппа стало критическим. Несколько лет он успешно проводил по отношению к греческим полисам политику «разделяй и властвуй», теперь же возникла реальная угроза их объединения против него. Он стремился к войне против персов под знаменем панэллинизма, чтобы Афины, Фивы и Спарта, добровольно или по принуждению, присоединились к нему; а между тем греки объединились с Артаксерксом, и, если Филипп не стал бы действовать быстро, они сами могли бы вторгнуться на его территорию.

Он действовал быстрее, чем могли ожидать его противники. Вся македонская армия уже находилась в Центральной Элладе на вполне законном основании. Однако, раз она уже была там, кто мог предсказать, куда она направится после этого? Филипп, с помощью дымовой завесы дипломатических ухищрений, постоянно старался усыпить бдительность эллинов, скрывая от них свои истинные цели. Его посольства были отправлены в Афины и Фивы, чтобы не допустить договора между этими двумя могущественными полисами.

Но и тогда Филипп не потерял надежду на мирное урегулирование, особенно с Афинами. Союз с ними был бы очень почетным. Это помогло бы привлечь на его сторону некоторые, еще не определившие свои позиции государства, но если это не удалось бы, следовало вступить в бой с афинским войском и победить его на глазах у всего мира. Так или иначе, Филиппу надо было вызвать афинян и их союзников на бой на его условиях – не на море, где у них были преимущества, но против македонских фаланг.

Однажды сентябрьским вечером испуганные члены афинского собрания услышали весть, что Филипп, вместо осады Амфиссы (провозглашенная им цель), занял Элатею, ключевой пункт на главном пути в Фивы и Аттику. Демосфен на этот раз предстал перед афинянами патриотом и героем дня. Силой убеждения ему тогда удалось добиться того, чего и опасался Филипп: афино-фиванского союза. Афинское войско вошло в Беотию, и новые союзники начали укреплять северо-западные пути в Центральную Грецию. 10 000 наемников послали на запад, прикрывать дорогу от возможного нападения из Амфиссы. Однако главной военной силой Афин по-прежнему оставался флот. В то время они располагали примерно 300 боеспособными кораблями. Афинские операции в Дарданеллах и во время осады Византия показали уязвимость морских сил Филиппа. Демосфен же предложил блокировать наступление македонян на суше. Филиппа это вполне устраивало.

Теперь ему стоило только выманить греков с их оборонительных позиций и навязать им столкновение. Остальное должны были сделать сильная македонская кавалерия и обученные отряды фаланги. Филипп подослал греческим наемникам на западе ложное донесение о том, что царь будто бы уводит свое войско в связи с восстанием во Фракии. Решив, что Филипп ушел, греки утратили бдительность, а царь совершил на них неожиданное ночное нападение и разгромил их. После этого остальным греческим войскам пришлось оставить горные переходы и построить линию обороны при Херонее. Это была сильная позиция. Кавалерия с обеих сторон насчитывала около 2000 человек, а пехотинцев было у греков 35 000, а у Филиппа всего 30 000. В этих обстоятельствах Филипп пред принял еще одну, последнюю попытку вступить в переговоры. Фокион с эгейского севера рекомендовал принять условия, но непреклонный Демосфен не желал об этом и слышать. Царь, видя неудачу в дипломатии, приготовился к решающему сражению. Он захватил Навпакт (как и предполагали афиняне), оставил небольшой гарнизон в Дельфах, а основное войско повел к Херонее. Именно там 4 августа 338 г. до н. э. встретились две армии в одной из самых значительных битв в древней истории.

Битва началась на рассвете. У союзников на правом фланге стояли беотийцы во главе со знаменитым Фиванским полком, около 12 000 человек. Слева находилось 10 000 афинских поспешно собранных тяжеловооруженных пехотинцев. В центре располагались силы остальных союзников и еще 5000 наемников. Еще левее стоял заслон из легковооруженных воинов, защищавших акрополь. Кавалерия была в резерве. Филипп знал, что его единственным серьезным противником являются фиванцы. Они раньше были его фактическими союзниками, поскольку вторгались в Аттику; именно им поражение было всего опаснее. Кроме того, их войско состояло из опытных ветеранов, подготовленных к войне не хуже македонян. Филипп хорошо знал, скольким обязаны македоняне фиванцам в смысле боевой науки. Соответственно он сам взял на себя командование правым флангом. В центре он поместил подразделения фаланги. Командование тяжелой кавалерией на левом краю, напротив «священного отряда», он поручил Александру, что было огромной ответственностью для восемнадцатилетнего юноши.

Филипп, по сути, применял ту же стратегию, что и в войне с иллирийцами. Его собственный правый фланг был расположен так, чтобы обойти афинян слева, а центр и левый фланг выстроены под углом к линии фронта греков. Таким образом, когда Филипп и его гвардия вступили в бой с афинянами, остальная часть македонского войска продолжала наступать.

I фаза.Македоняне наступают, греки заняли позицию.

II фаза.Филипп отступает, при продвижении его центра и левого фланга. Афиняне, центр и беотийцы наступают на левом фланге, но «священный отряд» неподвижен.

III фаза.Наступление Александра в центре. Филипп наносит удар с фланга, со стороны Гемонской равнины.

За этим неизбежно произошел сдвиг влево у афинян, за которыми автоматически последовали и союзники, стоявшие в центре. Как и предвидел Филипп, афиняне сначала с энтузиазмом перешли в наступление. Заметив, что македонская гвардия будто бы стала отходить, афинский полководец Стратокл потерял голову и начал кричать: «Вперед! Выгоним их обратно в Македонию!» Однако «отступление» Филиппа вовсе не было бегством. Гвардейцы шли сохраняя боевой порядок, держа наготове копья-сариссы. Когда афиняне с воплями бросились в атаку, их центр оказался еще более опасно рассредоточенным, чем прежде. Произошло то, чего ждал Филипп. Македоняне отступили на берег речки Гемус (это название означает «кровавая»), а между войсками греков и Фиванским полком образовался роковой разрыв. Туда и устремился юный наследный принц во главе отборной македонской конницы, нанеся удар в самую сердцевину фиванских сил, в то время как другая кавалерийская часть напала на «священный отряд» с фланга. Вскоре фиванцы попали в окружение, Филипп же, остановив «отступление», начал контратаку с высокого берега реки. Дело, начатое кавалерией, завершила фаланга. После упорного боя силы греческих союзников дрогнули, и они обратились в бегство. Исключение составил «священный отряд». Подобно тремстам спартанцам в Фермопилах, эти триста фиванцев погибли, сражаясь на поле боя (только 46 человек были взяты в плен). Захоронения остальных этих воинов были найдены во время позднейших раскопок. У места их захоронения до сих пор стоит, словно на страже, Херонейский лев.

Когда битва кончилась, Филипп установил «трофей» в честь победы, принес жертву богам и наградил многих своих командиров и солдат за доблесть. Теперь будущее Эллады было в руках царя, но он знал, что и после победы Афины могут доставить ему неприятности. Действительно, через день в Херонею пришли вести, что афиняне вооружают рабов и неграждан и готовятся до конца защищать свой полис. Известно, что Филиппа встревожили эти события. Афинский флот полностью сохранил боеспособность, сохранны были и порт и арсеналы Пирея. Жители Афин могли долго контролировать морские коммуникации и линии снабжения. Поэтому, несмотря на полную победу при Херонее, у царя были основания соблюдать осторожность.

Условия мира, предложенные Филиппом афинянам, неожиданно оказались благоприятными. Трупы убитых афинских воинов должны были быть доставлены для погребения в Афины, 2000 пленных от пускались без выкупа, Филипп гарантировал неприкосновенность сухопутных и морских границ Аттики. Афины сохраняли контроль над рядом островов в Эгейском море. Однако они обязывались оставить все остальные территориальные притязания, распустить Афинский морской союз и стать союзником Македонии. Руководители Афин безоговорочно приняли эти условия Филиппа. В их положении было не до споров, оставалось только надеяться на милость македонского царя. И все же афиняне могли утешаться тем, что получили гораздо лучшие условия, нежели фиванцы. Поскольку Филипп хотел удержать власть в Центральной Греции, Фиванскую державу должно было сокрушить. Поэтому он позаботился о том, чтобы ликвидировать Беотийский союз – зародыш будущей Фиванской империи. Полисам, в него входившим, была возвращена независимость – хитрый дипломатический ход. В Фивах было учреждено марионеточное правительство, а в Кадмее оставлен македонский гарнизон. Фиванских пленных, в отличие от афинян, отпускали за большой выкуп, под угрозой продажи в рабство.

Филипп умел, когда нужно, быть великодушным и не возражал против монумента «священному отряду». Сам воин, он уважал храбрых противников. Он не стал посылать гарнизоны в большинство крупных полисов (собственно, почти во все), но и без того было понятно, в чьих руках реальная власть. Греческие государства сохранили лишь тень прежней независимости.

В память своей великой победы Филипп соорудил в Олимпии круглое здание, известное как Филиппеум. Там есть статуи Филиппа, Олимпиады, Александра, Аминты и Эвридики, выполненные из золота и слоновой кости скульптором Леокаром. Какова была цель сотворения этого странного памятника? Очевидно, Филипп хотел создать священный культ, собственный и своей семьи. Подобное нередко практиковалось в эллинистический и римский периоды. Возросшая власть Филиппа порождала не меньше проблем, чем решала, и одной из них был новый статус царя. Как впоследствии Август, он хотел основать священную власть, и первым шагом в этом направлении, по-видимому, был Филиппеум.

После сооружения Филиппеума стало очевидным, что династические планы Филиппа в течение примерно двадцати лет остаются неизменными, и Александр станет его законным наследником. В этом теперь никто не сомневался.

Около того же времени царь Артаксеркс был убит своим великим визирем евнухом Багоасом. Персия до ноября пребывала в состоянии близком к анархии, а в столице кипели кровавые интриги. Когда равные соперники уничтожили друг друга, тот же Багоас, усвоив роль кукловода, посадил на трон младшего царского сына.

Едва ли эти события остались не замеченными Филиппом. После приведения Греции к повиновению и ослабления власти в Персии перспективы вторжения в Азию заметно улучшились. Панэллинизм превратился в знамя царя, и война замышлялась как религиозная, с целью мести персам за вторжение Ксеркса в Грецию полтора столетия назад. Оставалось серьезно подготовиться к войне и проверить, до какой степени готов участвовать в этом тот или иной греческий полис. Прежде всего Филиппа беспокоили Афины. Он отправил туда посольство сразу после перемирия, формально – сопровождать останки афинских воинов на родину. Такой жест должен был создать атмосферу доброжелательности, удобную для дипломатии. Филипп назначил послами Антипатра, Алхимаха и Александра. Это был последний случай, когда на Александра была возложена ответственность, соответствующая его рангу (вплоть до кончины Филиппа два года спустя). Визит Александра в Афины, единственный, насколько нам известно, совпал по времени с окончанием для него официального фавора.

Одна из важных задач послов состояла в том, чтобы обсудить дальнейшие планы Филиппа в частной обстановке с ведущими политиками (Фокионом, Ликургом) и проследить за их реакцией. Речь шла об установлении всеобщего мира между всеми полисами Греции, о создании Эллинского союза и подготовке, под руководством Македонии, боевой кампании всех эллинов против персов. Верный принципу «разделяй и властвуй», Филипп с каждым государством заключал отдельный договор. Только Спарта упорно отказывалась от переговоров, а Филипп не настаивал. Когда царь открыл в Коринфе съезд для заключения мира, только спартанцы не явились туда.

Делегаты собрались в начале октября. Филипп немало потрудился, чтобы успокоить их бдительность и погасить подозрения. Для начала он огласил первоначальный вариант манифеста с изложением своих предложений, который и лег в основу дискуссий, но был в основном принят. В главном дело сводилось к следующему: греческие государства заключали между собой мир и союз и создавали федерацию – Эллинский союз, который принимал совместные решения посредством Совета, где каждый полис был представлен согласно величине и военной мощи государства. Постоянный совет пяти председателей (проэдров) должен был заседать в Коринфе, а большой Совет – собираться на регулярные заседания во время общеэллинских фестивалей в Олимпии, Дельфах, Немее и Истме.

В то же время Эллинский союз должен был заключить особый союзный договор с Македонией (хотя сама она не считалась его членом). При этом союз сохранял силу и при преемниках Филиппа. Царь считался вождем (гегемоном) общесоюзных сил (пост, сочетавший военную и гражданскую власть для обеспечения общеэллинской безопасности). Формально считалось, что Совет принимает решения, которые вождь должен проводить в жизнь. Если эллины вели с кем-то войну, они имели право обращаться в Македонию за помощью, и наоборот, если Филипп нуждался в военной помощи, он мог располагать военными частями союза. Он становился не только вождем, но и стратегом-автократором – верховным главнокомандующим всеми силами Македонии и союза на весь период военных действий.

Как бы искусно ни маскировал Филипп свое единовластие с помощью мнимо федеративного устройства, было очевидно, кто располагал реальной властью. Фактически, царю принадлежала не исполнительная, но неограниченная власть, и он мог теперь определять курс общеэллинской внешней политики, что хорошо понимала большая часть греческих лидеров. Для них новоявленный гегемон оставался полуварварским деспотом, который навязал им свою волю по праву завоевателя. В дальнейшем и Александр получил тяжкое наследство неприязни и враждебности. Эллины подчинились потому, что после Херонеи у них не было выбора, но они постарались бы сбросить македонское ярмо при первом удобном случае.

Подготовив таким образом мирную конференцию, царь вернулся в Пеллу. Филипп всегда стремился избежать династических распрей, между тем сам же он в этот момент вызвал раскол внутри дома, царствовавшего в Македонии, на два непримиримых лагеря и растревожил осиное гнездо интриг знати; все это привело к удалению наследника, прежде пользовавшегося любовью царя, как раз тогда, когда таланты Александра могли особенно пригодиться. Непредсказуемый, как всегда, Филипп решил жениться на Клеопатре, девушке из аристократического рода. Александр же был его сыном-первенцем и признанным наследником. Внезапно Филипп удалил от себя Олимпиаду по подозрению в супружеской измене и стал поощрять слухи о том, что Александр не является его законным сыном. Таким образом, новая брачная авантюра царя приняла довольно неприятный оборот.

Как и следовало ожидать, свадьба проходила напряженно. Когда Александр занял почетное место за столом, он сказал отцу: «Когда моя мать снова выйдет замуж, я приглашу тебя на ее свадьбу». Эта реплика едва ли могла улучшить обстановку. Как обычно, за трапезой было выпито много вина. В довершение всего встал со своего места Аттал, дядя жениха, и предложил тост за то, чтобы у Филиппа и Клеопатры родился «законный наследник престола». Наконец тайное стало явным, причем таким образом, что никто, и особенно Александр, не мог это проигнорировать.

Александр в гневе вскочил и крикнул: «Ты что же, называешь меня незаконным сыном?!» – и швырнул кубок в лицо Атталу. Завязалась ссора. Филипп, выпивший больше этих двоих, бросился с мечом не на Аттала (который все же оскорбил его сына и наследника), а на Александра. Однако опьянение Филиппа, в сочетании с его хромотой (он был ранен в ногу во Фракии), привело к тому, что Филипп споткнулся о стул и рухнул на пол.

– Вот, почтенные гости, – сказал Александр с ледяным презрением, – человек, который хотел совершить поход из Европы в Азию, а сам не может перейти с ложа на ложе.

После этого он удалился, а к следующему утру они с матерью пересекли границу. Вряд ли приходится сомневаться, что наследник и его мать активно интриговали против Филиппа, чтобы доставить македонскому царю неприятности от всех племен, обитавших в краю западных болот.

Поведение Филиппа, кажется, трудно объяснить рационально. Некоторые древние авторитеты, понимая это, пытались объяснить все тем, что царь потерял голову от любви к Клеопатре. Однако известно, что Филипп никогда не путал брак со случайными любовными связями. Даже если Клеопатра, как потом столетия спустя фаворитка Генриха III Анна Болейн, ставила вопрос по принципу «свадьба – или ничего», у Филиппа все же не было разумных оснований оскорблять Олимпи аду, а тем более Александра, которого он почти двадцать лет готовил к роли собственного преемника. Только одна причина могла бы заставить царя поступить подобным образом: убеждение, хотя бы и необоснованное, что Александр и Олимпиада составили заговор против него самого. Может быть, он не мог решиться на поход против персидского царя, оставив Македонию в руках возможного узурпатора. Он также не мог доверить элитную кавалерию человеку, в чьей верности сомневался. Александром и Олимпиадой следовало пожертвовать. Это понятно, но современному читателю важно, насколько обоснованными были подозрения царя, и здесь мы можем сделать только один вывод: это не доказано. Однако ясно, как такого рода подозрения могли возникнуть. С самого начала Олимпиада поощряла Александра считать себя царем по собственному праву, а не в качестве преемника Филиппа. Это и было в конечном счете причиной ссор между отцом и сыном, подогреваемых ревнивым темпераментом царицы, которая неизменно принимала сторону Александра.

Естественное соперничество между Александром и его отцом обострилось в связи с битвой при Херонее. Были основания утверждать, что победу Филиппу принес Александр, но Филипп склонен был отрицать это обстоятельство. Олимпиада с детства наставляла сына, что царская власть дарована ему судьбой; Аристотель учил его, что царская власть оправдывается только выдающейся доблестью, то есть аретэ, а посредством законной войны возмездия против персов подобная аретэ, очевидно, могла быть достигнута.

Однако между Александром и предназначенной ему судьбоносной царской властью стояло такое препятствие, как его отец. Филиппу было сорок шесть лет, он сам был полон энергии и не менее честолюбив, чем его сын, однако при этом гораздо более опытен. Именно Филипп начал готовить священный всеэллинский поход против Персии. Именно он, а не Александр получил бы бессмертную славу в случае победы. Александра же, скорее всего, ждало лишь отражение славы отца. Ясно, что у Александра были веские причины желать устранения отца. Однако всей правды мы никогда не узнаем. Если исходить из принципа «кому это выгодно», у Александра были причины стремиться к перевороту до начала войны. С другой стороны, влиятельные люди при дворе, тот же Аттал, а может быть, и Парменион, терпеть не могли высокомерного царевича и его властную мать и готовы были раздуть ссору из ничего, лишь бы их устранить.

Поздней осенью 338 г. до н. э. звезда Александра вроде бы закатилась. Пока Александр и Олимпиада занимались интригами в изгнании, их враги на родине укрепили свои позиции. Полным ходом шла подготовка к войне, а вскоре стало известно, что новая жена Филиппа, Клеопатра, беременна. Казалось, дальнейший ход дела ясен, и мало кто мог предполагать происшедший неожиданный поворот событий.

Съезд для заключения мира работал в Коринфе зимой 338—337 гг. до н. э. Весной делегаты наконец подписали «вечный мир» и создали Эллинский союз согласно плану Филиппа. На первом же пленарном заседании они проголосовали за союз «с Филиппом и его потомками» и единодушно избрали Филиппа гегемоном, что автоматически превращало его в председателя союзного Совета. В этом качестве он провозгласил, что Эллинский союз объявляет войну Персии в отместку за святотатственные преступления, совершенные Ксерксом против греческих храмов и других святынь. И это предложение не встретило возражений; впрочем, от делегатов мало что и зависело. Едва ли они могли противиться и назначению Филиппа верховным главнокомандующим «с неограниченной властью» на время этого военного похода. Кроме того, был принят действительно нужный указ о том, что каждый грек, который будет служить персидскому царю, отныне расценивается как предатель. До 15 000 греческих наемников, не говоря о многочисленных врачах, механиках, художниках, дипломатах, получали жалованье от персов.

Филипп воротился из Коринфа довольный собой, тем более что появились слухи, будто в Египте снова начался мятеж. Все, что доставляло тревоги царю Персии, радовало Филиппа. Одно омрачало его радость: в середине лета Клеопатра родила ребенка, и это оказался не мальчик-наследник, но девочка. Царь был настоящим реалистом и сразу сделал для себя выводы. Нельзя оставлять Македонию без признанного наследника, тем более нельзя отправляться в Азию, когда опасный претендент на власть создавал беспокойную ситуацию в Иллирии, а отвергнутая жена царя что-то затевала, находясь при дворе своего брата в Эпире.

Оставалось одно: вернуть и восстановить в правах Александра.

С помощью искусных дипломатических ухищрений это, казалось бы, невозможное дело было сделано. Филипп должен был показать, что Александр остается его избранным наследником, но при этом не допустить, чтобы он снова попал под влияние матери. Поэтому царь решил оставить Олимпиаду в Эпире. Правда, прежние доверительные отношения между отцом и сыном не восстановились. К тому же Филипп постарался добиться, чтобы Клеопатра забеременела снова. Едва ли Александр мог рассчитывать на наследование.

Ранней весной 336 г. до н. э. войско из 10 000 человек, в том числе тысяча конников, вторглось в Малую Азию. Его задачей была охрана Дарданелл, создание запасов и, по цинично-остроумному выражению Филиппа, освобождение греческих городов. Командовали войском Парменион, его зять Аттал и Аминта, сын Антиоха. Сначала поход Пармениона проходил очень успешно. Хиос и Эритрея перешли на его сторону. Когда Парменион подошел к Эфесу, жители города восстали, свергли проперсидского тирана и приветствовали македонян. Они также воздвигли в храме Артемиды рядом со статуей богини статую Филиппа. Трудно сказать, было ли это сделано по их собственной инициативе или по желанию Филиппа, но этот шаг весьма соответствовал его идее культа правителя. К тому же царь действительно хотел добиться божественного одобрения своих предприятий. Поэтому он отправил посольство в Дельфы (где его почитали как благодетеля), чтобы с обескураживающей прямотой задать вопрос пифии, победит ли он персидского царя.

Однако он получил, как обычно, довольно двусмысленный ответ, гласивший: «Жертвенный бык украшен. Все исполнено. Жрец готов принести жертву». Филипп понял это в том смысле, что персидский царь будет принесен в жертву, и очень обрадовался тому, что Азия попадет в руки македонян.

Июньские события 336 г. до н. э. выглядели обнадеживающе для македонского царя. Пришли утешительные новости из Персии, что очередная вспышка придворных интриг снова увенчалась переворотом и закончилась цареубийством. Ответственным за это снова был великий визирь Багоас. На этот раз убийство привело к тому, что не осталось прямых наследников из династии Ахеменидов. Казалось, Персию снова ожидают междоусобица и анархия, отсутствие сильного правительства и воли к сопротивлению. Однако эти надежды не вполне оправдались. Багоас возвел на престол Кодомана, представителя боковой ветви династии, а тот, воцарившись под именем Дария III, начал с того, что отравил Багоаса тем же ядом, который тот применял против других. Такое начало на время прекратило всякие дворцовые интриги. Дарий III был не таким противником, которого можно недооценивать.

Между тем в Эгах, древней столице Македонии, готовилась свадьба сестры Александра Клеопатры с ее дядей, эпирским царем. Филипп хотел устроить по этому случаю пышное празднество, свидетельствующее о величии царской власти, хотел произвести впечатление на эллинов, показать, что он не просто военный деспот, но учтивый и щедрый государственный муж. Он планировал устроить множество пиров, игр, музыкальных фестивалей и «щедрых жертвоприношений». В разгар этих приготовлений молодая царица родила сына. Словно для того, чтобы подчеркнуть будущий статус новорожденного, царь назвал его Караном, в честь мифического основоположника династии Аргеадов.

Изоляция Александра при дворе стала почти полной. Среди окружения царя только Антипатр мог стать потенциальным союзником Александра. Однако вместе с родней жениха из Эпира прибывал один союзник, который в глазах Александра стоил остальных. Филипп не мог помешать приезду Олимпиады в качестве гостьи из Эпира. Александру, Антипатру и бывшей царице было о чем поговорить при новой встрече.

На второй день празднования намечались игры. С раннего утра все места в театре были заняты. Зрители увидели торжественную и величественную процессию. За статуями двенадцати богов следовала статуя самого Филиппа «в божественном обличье» – таким образом, статуи составляли «несчастливое» число тринадцать. Гости-эллины начали понимать, что эта пропаганда – не простая лесть. Наконец появился сам Филипп между двух Александров – сыном и новым зятем. Он велел придворным телохранителям идти на расстоянии, так как хотел показать, что его «хранит добрая воля всех эллинов, и он не нуждается в защите копьеносцев».

Когда царь дошел до входа на арену, молодой телохранитель извлек из-под плаща короткий клинок, бросился вперед, нанес Филиппу удар в грудь и убил его на месте. Затем убийца побежал к городским воротам, где его ждали лошади. На считанные мгновения все замерли, пораженные случившимся, потом группа молодых македонских аристократов бросилась в погоню за убийцей. Он споткнулся о корень виноградника и упал. В этот момент преследователи настигли его и пронзили копьями.

Убийцей Филиппа был один из его телохранителей, Павсаний из Ореста. За год или два до того Филипп, привлеченный необыкновенной красотой юноши, сделал его своим любовником. Когда царь поменял свою гомосексуальную привязанность, Павсаний устроил грандиозную сцену ревности новому фавориту, называя его гермафродитом и другими позорными прозваниями. Юноша доказал свою мужественность тем, что ценой собственной жизни спас жизнь Филиппа в битве с иллирийцами. Как оказалось, он был к тому же другом Аттала, на племяннице которого был женат Филипп. Аттал решил отыграться на Павсании. Он пригласил его на ужин, напоил до бесчувствия, после чего хозяин и гости надругались над несчастным юношей. Когда Павсаний пришел в себя, он отправился к царю с жалобой на Аттала. Филипп попал в трудное положение. Он не хотел давать ход делу, придумывая извинения и оправдания, и в конце концов замял этот случай, решив, что все скоро забудется. Но он ошибся.

Эта история о противоестественных связях и мести едва ли удовлетворительно объясняет мотивы убийства Филиппа. Так считали и древние исследователи. Понятно, что у убийцы были основания не любить Филиппа, но его подлинным врагом был Аттал, которого, к счастью для него, не было в это время в стране. Филипп всего лишь не совершил правосудия. Сомнительно, чтобы Павсаний убил Филиппа только по личным мотивам и не имел сообщников. Плутарх говорит, что «более всего обвиняли Олимпиаду», которая своими речами подогревала гнев юноши и будто бы подстрекала его на преступление. Надо сказать, что ее дальнейшее поведение показывает, что она могла ждать смерти мужа и при этом открыто торжествовала по поводу случившегося. Возможно, Олимпиада хотела отвести подозрения от самого Александра, которому совершенное Павсанием было выгоднее, чем кому бы то ни было. Труп убийцы был распят, и той же ночью Олимпиада возложила на его голову золотую корону. Через несколько дней она сняла тело, сожгла над прахом Филиппа и захоронила рядом. Ежегодно в годовщину убийства она совершала там обряд возлияния. Как и сын, Олимпиада не прощала оскорблений и в своем мщении проявила жестокость, достойную самых мрачных страниц Ветхого Завета.

Сам Александр, конечно, тоже навлек на себя подозрения: все понимали, что новорожденный сын Клеопатры представлял серьезную угрозу для него как для наследника. Говорят, Павсаний, не добившись правосудия от Филиппа, рассказал Александру о своем оскорблении, а тот ответил загадочной цитатой из Еврипида: «родич невесты, жених и невеста», что могло быть истолковано как призыв к убийству Аттала, Филиппа и Клеопатры. Далее, молодые аристократы, которые преследовали и убили Павсания, были близкими друзьями Александра. Та же Олимпиада могла приблизить к себе оскорбленного юношу и даже обещать ему награду и почести, если бы он, вместе с тремя орестийскими аристократами, участвовал в цареубийстве. Будто бы даже были приготовлены лошади для всех четверых. Павсанию только не сообщили о подлинной роли остальных заговорщиков. Они должны были не убивать Филиппа, а заставить замолчать самого Павсания, который чересчур много знал и после исполнения своей роли был не нужен.

Однако косвенные свидетельства не могут считаться вескими доказательствами, хотя люди порой основывают свои суждения и на более шатких доводах. Мотивы преступления были достаточными, а стечение обстоятельств – очень благоприятным. Разумеется, едва Александр утвердился на престоле, все рассуждения о его возможной вине быстро сошли на нет. Большинство предпочитало молчать о том, что знало или подозревало, и попытаться найти свое место при новом режиме. «Король умер – да здравствует король!»