За Донбасс

29 января в наступление на Балаклею, Лихую перешли войска 6-й и 1-й гвардейских армий Юго-Западного фронта. Продвижению наших войск сильно мешали удары вражеской авиации.

31 января командир полка приказал мне возглавить боевой порядок полка в составе семи бомбардировщиков и без прикрытия истребителей нанести удар по немецко-фашистским самолетам на аэродроме Славяносербск, а экипаж летчика Рудя выслать на воздушную разведку аэродромов и войск противника в районе Сталино, Константиновка, Ворошиловград.

Подготавливая экипажи к вылету, особое внимание я уделил отражению атак истребителей противника. Для усиления оборонительных возможностей на фланги боевого порядка я поставил самолеты с опытными экипажами летчиков Черепнова и Муратова. Самолет Шубнякова разместил справа внутри боевого порядка, а своим заместителем назначил Чижикова.

Подготовка к вылету закончена. Все экипажи томятся под самолетами, а сигнала на вылет нет. К моему самолету подошел замполит эскадрильи Калашников и с возмущением сказал:

— Командир, стрелку-радисту из экипажа Черепнова надо оторвать язык!

— За что?

— Зная, как вымотать душу и позлить, он ведет разговорчики о том, что прикрытия истребителей не будет и Осипов не полетит.

— Правильно, наших истребителей не будет, а чтобы нейтрализовать «разговорчики», пойдем пройдемся по стоянке, — предложил я комиссару.

Подошли к самолету Черепнова. Экипаж грелся у костра, разложенного в пустом капонире. Еще раньше я заметил, что Черепнов каменел, по мере того как погибали в боях один за другим его друзья, и перед боевым вылетом мне не хотелось делать ему внушение. Когда мы подошли, Черепнов четко доложил о готовности экипажа. Суровому и злому лицу Черепнова волевой изгиб рта придавал мужественный характер.

— Что, греетесь? — спросил я.

— Нет, просто любим смотреть на огонь и угли костра, — ответил Черепнов.

Пока Калашников в сторонке отчитывал за болтовню стрелка-радиста, я пошел к следующему самолету.

Командиры экипажей четко докладывали мне о готовности к вылету и несколько озабоченными и напряженными мы нашли только экипаж Шубнякова и капитана Чижикова.

Закончив обход, мы вышли перед стоянкой покурить. Я обратил внимание Калашникова на Чижикова.

Чижиков сидел на таре от бомб, а приступы страха накатывались на него, как будто волны, одна за другой. Как он завидовал бесшабашному настроению перед боевым вылетом летчиков Муратова и Архангельского! Завидовал он и Черкасову, который никогда не выдавал себя переживаниями и острой восприимчивостью к опасностям и всегда выглядел изящно небрежным, за что на него хотели быть похожими многие летчики.

Чижиков ненавидел чувство страха перед полетом и старался не показывать его экипажу. Его беспокоило воспоминание о том, что из-за подобного оцепенения или скованности, навеянных страхом, однажды при вылете из-под Тамбова на фронтовой аэродром под Сталинград он допустил ошибку на взлете и поломал самолет, а потом неловко оправдывался перед командованием и летным составом, сваливая все на плохую работу левого мотора.

Чижиков знал, что, как только он сядет в кабину самолета, половина этого ледяного страха исчезнет сама собой, а остальная часть страха испарится после того как на взлете он оторвет от земли нагруженный бомбами самолет. В воздухе он не боялся ни зенитного огня, ни истребителей противника, но сейчас страх его мучил, и для того чтобы отвлечься, он подозвал штурмана и стрелков и начал проверять их подготовку к вылету и инструктировать, как действовать в различных ситуациях боевого вылета.

Получив сигнал на взлет, я собрал экипажи, дал им короткие предполетные указания и подал команду «По самолетам!».

По пути к самолету Черепнов выкрикнул одно из крепких выражений, которые ободряли экипаж, и сказал:

— Держись, ребята! Пока я с вами, с нашим бомбардировщиком ничего не случится.

После взлета все самолеты быстро собрались и заняли свои места в боевом порядке. Шубняков держит место в строю уверенно и точно. Погода по маршруту ясная, и только южнее проплывают отдельные гряды облаков. Через полчаса после взлета под крылом показывается Миллерово. Беру курс на цель. Перед проходом линии фронта, увеличиваю скорость. Стрелок-радист Монзин докладывает, что самолет Шубнякова отстает. Оглядываюсь и вижу, что самолет Шубнякова отстал и идет ниже боевого порядка. Спрашиваю Шубнякова по радио:

— Почему отстаете?

— Плохо тянут моторы, — отвечает Шубняков.

— Бомбите запасную цель и возвращайтесь на аэродром, — приказываю ему по радио.

Впереди показался аэродром Славяносербск. На краю летного поля хорошо просматривается до двадцати пяти немецких бомбардировщиков.

— Боевой, — передает Желонкин.

Сбрасываем бомбы. Желонкин докладывает:

— Два самолета противника горят и три повреждены[130].

— Сзади ниже пара «мессеров», — докладывает стрелок-радист.

С набором высоты разворачиваюсь от цели.

— «Мессера» атакуют сзади слева, — сообщает Монзин.

Организованным огнем стрелков первая атака истребителей была отбита. Истребители противника некоторое время преследовали нас, но атаковать не смогли.

Экипаж Шубнякова, выйдя из боевого порядка, начал искать запасную цель. После удара по железнодорожному эшелону на перегоне самолет Шубнякова был атакован истребителями противника.

Шубняков увел самолет от атак в облачность, но при выходе из облаков снова был атакован. Огнем истребителей был убит стрелок-радист младший сержант Заболотный, затем выведен из строя один мотор и подожжен второй. На горящем самолете Шубняков перелетел линию фронта и посадил его на фюзеляжу Верхне-Вишневской.

С осколочными ранениями головы Шубняков вытащил из кабины горящего самолета штурмана Богаева, у которого от деформации фюзеляжа были повреждены ступни ног, а воздушный стрелок Варфоломеев вынес из самолета убитого Заболотного. Самолет полностью сгорел.

Когда на другой день в полк возвратился с места приземления Варфоломеев, я попросил комиссара эскадрильи Калашникова и врача полка Левертова съездить в Верхне-Вишневскую и привезти в полк раненых Шубнякова и Богаева.

Не вернулся в этот день с разведки и экипаж летчика Рудя. Возвратившийся на следующий день в полк штурман Журавлев рассказал о том, что произошло с ними. Экипаж разведал и сфотографировал аэродромы Сталино, Константиновка и Ворошиловград, на которых размещалось более трехсот самолетов противника. Затем добыл ценные данные о передвижении резервов. При возвращении в районе Ворошиловграда самолет был атакован пятью истребителями Ме-109. Отражая атаки, стрелки старший сержант Константинов и сержант Быков сбили один истребитель противника, при этом Константинов был убит, а Быков ранен в голову и в руку. Затем огнем истребителей был выведен из строя левый мотор.

Искусно маневрируя, старший лейтенант Рудь сумел оторваться от атакующих истребителей противника, перелетел линию фронта и благополучно посадил самолет в двух километрах от Глубокой. Не теряя драгоценного времени, штурман, старший сержант Журавлев, немедленно доложил ценные разведданные по телефону начальнику штаба 17-й воздушной армии[131].

Штурман старший сержант Владимир Владимирович Журавлев был выше среднего роста, атлетического сложения. Узкое лицо с голубыми глазами выражало энергию. К выполнению боевых задач Журавлев всегда относился творчески. Враг шаблона, он всегда искал новые тактические приемы. Критически оценивая действия своего и других экипажей, он смело называл допущенные ошибки в бою, для того чтобы не повторять их в последующих вылетах. В боях он трижды был сбит, но каждый раз возвращался в полк и снова летал на боевые задания.

Отличный штурман, с большим боевым опытом, Журавлев никогда не зазнавался. Молодые штурманы и летчики эскадрильи запросто советовались с ним по штурманским и тактическим вопросам. На партийных собраниях он выступал с острой принципиальной критикой действий коммунистов в бою и при подготовке самолетов к боевым вылетам, но на него никто не обижался. Журавлев не чурался трудностей, которые приходилось переносить, и смело брал на себя ответственность за выполнение труднейших боевых заданий по нанесению бомбардировочных ударов и воздушной разведке.

И после войны вся деятельность Журавлева была освещена смелостью, находчивостью и умением идти на рассчитанный риск. Он стал штурманом-испытателем новых вертолетов и участвовал в испытаниях почти всех вертолетов, сконструированных в нашей стране в пятидесятые и шестидесятые годы, за что ему было присвоено высокое звание «Заслуженный штурман-испытатель».

1 февраля нам поставили задачу без прикрытия истребителей бомбардировочным ударом уничтожить войска и боевую технику противника в эшелонах на станции Сентяновка.

Группу полка приказали возглавить Гладкову, а я во главе трех самолетов должен был лететь у него ведомым. Так как погоды не было, все экипажи находились в готовности вылететь на задание по сигналу из дивизии.

По окраине аэродрома иду в землянку летного состава. На летном поле обнаглевшая метель буйствовала вовсю. Белыми вихрями снег несся через взлетно-посадочную полосу. Горизонт в дымке. Даже капониры и самолеты на противоположной стороне скрылись в снежной мгле.

В землянке у самой печки грелись окоченевшие под самолетами техники. Две лютых фронтовых зимы проморозили людям кости и жилы.

— Собачий холод, — говорит техник звена Коровников, протягивая руки к печке.

— Собачий холод переносят только авиаторы, — говорит Рябов.

— По дороге к миру когда-нибудь согреемся, — говорит Коровников.

— Наша дорога к миру покрыта телами наших убитых товарищей и трупами врагов. На ней особенно не согреешься, — вступил в разговор штурман эскадрильи Каменский.

— Тогда, Иван Иванович, грейся воспоминаниями о прошлом, — говорит Рябов.

— Мои воспоминания о прошлом наметают сугроб в душе. От них тепла нет, только неспокойно сердцу.

Запищал зуммер телефона. Гладков взял трубку, выслушал указания и приказал:

— По самолетам! Взлет через пятнадцать минут. Будьте внимательны при выруливании. Не побейте в пурге самолеты друг друга.

— Ну, Черепнов, полетим? — натягивая шлемофон, бодро спросил Рудь.

— Полетим, только к цели, наверное, придется пробиваться чертовски трудно, — ответил Черепнов, застегивая комбинезон.

— Мы с тобой не хуже и не лучше других.

— Я давно привык трезво смотреть на опасность боевых вылетов, и почти не страшно, что однажды придется умереть.

— А мне умирать совсем не хочется. Хотя тоже готов ко всему, но лечу, надеясь на успех, — сказал Рудь.

У самолета продрогший на ветру техник Крысин докладывает о готовности бомбардировщика. Под ударами метели самолет покрылся иголочками синего инея. Застегнув парашют и устроившись в кабине, готовлюсь к запуску моторов. Если у самолета метель угрожающе шипела, то в кабине самолета она свистела, рыдая аккордами созвучий в антенне и крыльях. В вихрях поземки выруливаю и взлетаю за Гладковым.

После взлета видимость улучшилась, но из-за сплошной низкой облачности мы летим по маршруту на малой высоте. Перед целью облачность поднялась, и Гладков вывел группу на высоту девятьсот метров. Впереди черным медальоном на нитке железной дороги показалась станция Сентяновка. На ее путях два эшелона с дымящими паровозами. Заходим на цель. Трассы снарядов малокалиберной зенитной артиллерии прошивают боевой порядок бомбардировщиков.

Штурман открывает бомболюки, и бомбы летят на вражеские эшелоны.

— Разбили тринадцать вагонов и один эшелон подожгли, — докладывает Желонкин.

— Сзади снизу атакуют два «мессера», — сообщает Наговицин.

По самолету летчика Рудя хлещут трассы снарядов атакующих истребителей. Самолет дрожит от огня стрелков. В следующее мгновение самолет Черепнова увеличил дистанцию и взял принижение, и его стрелки сразу же выбили истребители, атаковавшие самолет Рудя. На станции ярко разгорелся один из эшелонов.

— Всем в облака! — командует по радио Гладков.

Отворачиваю вправо и ухожу в облака. Истребители отстали, а самолеты Рудя и Черепнова летят вплотную к моему самолету. Под облака вышли только перед пролетом Дона.

После нашей посадки на разведку войск и аэродромов противника был послан экипаж Погудина. Из-за низкой облачности и плохой видимости на аэродром он не вернулся, а произвел посадку в районе Слащевской.

Не вернулся в этот день и экипаж старшего лейтенанта Озерова В. Е. со штурманом старшиной Каримовым У. С., стрелком-радистом Розановым и воздушным стрелком сержантом Хочковским В. И., выполнявший воздушную разведку аэродромов в Сталине и Горловке.

4 февраля бомбили танки противника на южной окраине Голубовки и в Серго, уничтожив два танка. Из Голубовки нас обстреляла зенитная артиллерия, но — безрезультатно.

Когда после посадки я зарулил на стоянку, у самолета меня встретил адъютант эскадрильи капитан Рябов.

— Георгий Алексеевич, разрешите мне дней пять полетать на боевые задания с Гладковым! — попросил он.

Упрекнув Рябова в том, что, участвуя почти в каждом боевом вылете своей эскадрильи, он еще и к соседям нанялся, я разрешил.

Рябов был летающим адъютантом эскадрильи. Он участвовал почти в каждом боевом вылете, но это не мешало ему всегда четко докладывать о боевом составе экипажей и звеньев, своевременно организовывать размещение, обмундирование и питание личного состава, а также вести несложную эскадрильскую переписку. В воздухе он отличался хорошей ориентировкой, быстротой реакции на изменения в воздушной обстановке и характере целей, а также меткими бомбовыми ударами по объектам противника. Его уважали за необыкновенную смелость, яростную ненависть к фашистским захватчикам, глубокие знания тактики и возможностей средств противовоздушной обороны противника. Командование полка неоднократно поручало ему, в качестве ведущего штурмана полка, наносить ответственные бомбардировочные удары. На аэродроме он тоже был нарасхват. Когда требовалось срочно собрать какие-то сведения, подготовить документы или уладить дело с батальоном аэродромно-технического обслуживания, командование полка часто поручало это Рябову.

С 5 по 10 февраля полк ежедневно наносил удары по аэродромам Ровеньки, Алмазное и Сталино, эшелонам на станции Дебальцево и живой силе противника. Полк на боевые задания водили Гладков и старший лейтенант Миленький.

При ударах по самолетам противника на аэродроме Сталино особенно отличился стрелок-радист Зеленков с самолета командира эскадрильи Гладкова. Организовав групповой огонь стрелков, он сумел отразить атаку пяти истребителей противника.

Старший сержант Иван Иванович Зеленков, невысокого роста, плотный, подвижный и энергичный, заслуженно пользовался славой меткого стрелка и надежного радиста. Его загрубевшее на солнце и ветрах лицо с живыми пытливыми глазами светилось мужеством и хитринкой. Он был человеком яркого русского характера с хорошим ощущением жизни, обладающий чувством юмора. Вместе с Гладковым он летал с 1940 года — и в мирное время, и на войне. Ответственные обязанности начальника связи эскадрильи и стрелка-радиста в экипаже командира эскадрильи Зеленков выполнял с талантом и высоким мастерством, неоднократно отражая, казалось бы, смертельные атаки истребителей противника. В воздушных боях он лично сбил истребитель Ме-109 и три самолета в группе совместно с другими стрелками. В 1943 году ему присвоили звание младшего лейтенанта. Совершив за войну 218 боевых вылетов, он был трижды ранен и каждый раз возвращался на свой самолет. Войну он закончил ударом по Берлину в конце апреля 1945 года. За мужество и отвагу в боях с фашистами награжден медалью «За отвагу» и двумя орденами Красной Звезды. После войны Зеленков успешно служил командиром радиотехнических подразделений и частей, а после увольнения из армии работал в Севастополе на заводе.

В эти дни по поручению старшего батальонного комиссара Куфты я организовал перебазирование полка на аэродром Криворожье, расположенный в тридцати километрах восточнее Миллерова.

11 февраля боевую задачу от имени командира полка ставил начальник штаба Стороженко. Он сообщил, что наши войска овладели станцией Лозовая, вышли подвижными группами к Красноармейской и Дебальцеву. Мне во главе четырех самолетов было приказано нанести удар по скоплению живой силы и автомашин на северной окраине Константиновки, а экипажу Черкасова было приказано, сфотографировав результаты нашего бомбардировочного удара, произвести тщательную разведку войск противника в районе Константиновки. Задание предстояло выполнять без прикрытия истребителей.

Небо было ясное, но по аэродрому мела низовая поземка. В боевом расчете возглавляемой мной четверки — экипажи Пузанского, Черепнова и Рудя. К самолету иду вместе с летчиком Рудем. Внешне казалось, что Рудь свысока смотрел на перепитии военной судьбы, беспечно относился к опасностям в боевых вылетах. Летал он увлеченно и умел ничем не дорожить ради выполнения боевой задачи, а главное — удача сопутствовала ему.

Вот и сейчас, поднявшись на крыло самолета, Рудь не спеша застегнул лямки парашюта и упруго сел в кабину.

— От винтов!

— Есть от винтов! — ответил техник.

Один за другим запустились моторы. Убраны колодки, и тяжело нагруженный бомбардировщик порулил на старт, вслед за моим самолетом. Взревели моторы, остался позади стартер, стремительно нарастает скорость. Пружинистый подскок, и самолет в воздухе, а сзади остался шлейф снежной пыли.

Рудь упивается скоростью и быстро занимает свое место в боевом порядке. Сейчас он чувствует себя хозяином в небе. Свободно читает карту местности проплывающих под крылом населенных пунктов, запорошенных снегом речушек, дорог и голых лесов. К цели ему открыты все пути. Он внимательно следит, какой маршрут выберет ведущий, и, не задумываясь, повторяет все его маневры.

Подлетев к Константиновке, войск противника мы не обнаружили и полетели через Дзержинск на Горловку, где обнаружили на южной окраине до десяти танков и пятидесяти автомашин. С ходу нанесли по ним удар и при отходе наблюдали пожар и один сильный взрыв в местах падения бомб по цели. Стрелки-радисты наблюдали, что сзади ниже нас в районе Дзержинска горел и вел бой с двумя «мессерами» самолет старшего лейтенанта Черкасова. После разворота от цели они потеряли его из вида. Кроме Черкасова из этого полета не вернулись его штурман старший лейтенант Волков, стрелок-радист Сапожников и воздушный стрелок Болдырев.

Вечером летный состав обсуждал обстоятельства гибели экипажа Черкасова.

— На разведку надо бы посылать не один самолет, а пару, тогда можно было бы дать отпор «мессерам», — сказал Рудь.

— Колька, ты не то фантазер, не то счастливчик, выдвигая такое предложение! — воскликнул Муратов.

— Наверное, и то и другое, а может быть, и не то, и не другое. Боевые задания выполняю, а как мне иногда удается выкрутиться, кажется, что и сам не знаю.

На другой день, обеспечивая наступление наших войск на Красногорск, мы нанесли бомбовый удар без прикрытия истребителей по колонне танков и автомашин противника на дороге от Андреевки на Задонское, уничтожив и повредив до десяти машин[132].

Сильное противодействие наступлению наших войск оказывала немецко-фашистская авиация, в связи с чем нам приказали нанести удар по самолетам противника на аэродроме Горловка и проинформировали, что перед нашим полком удар по этой же цели нанесет 745-й бомбардировочный авиационный полк.

Несмотря на то что над аэродромом висела сплошная облачность высотой ниже ста метров, из дивизии поступил приказ немедленно вылетать.

Группу из пяти бомбардировщиков возглавил Гладков. После взлета до Северского Донца они летели на бреющем под облаками. За Донцом облачность кончилась. Гладков понимал, что лететь на цель сразу за 745-м полком было опасно, потому что истребители противника, поднятые на отражение налета 745-го полка, скорее всего, сумеют перехватить бомбардировщики нашего полка. Исходя из такой оценки обстановки, Гладков в районе Кадиевки, Дебальцево сделал два больших круга для того чтобы набрать высоту и потянуть время, в расчете заставить истребители противника идти на посадку. Затем группа полка на высоте около 6000 метров взяла курс на аэродром Горловка, на котором находилось до трехсот вражеских самолетов. Преодолев противодействие огня трех зенитных батарей, группа Гладкова мощным метким ударом уничтожила и повредила одиннадцать самолетов противника[133].

После сбрасывания бомб в хвосте группы появились пять истребителей Ме-109. «Мессера» парами атаковывали наши бомбардировщики сзади. На дальности 300–400 метров они открывали огонь, а затем, попадая под ответный огонь наших стрелков, резко уходили вверх и пытались снова атаковать. Дружный оборонительный огонь не позволил «мессерам» прицельно вести огонь. Высокое мастерство управления воздушным боем при отражении атак истребителей противника показал стрелок-радист экипажа Гладкова Зеленков. Он не только сам вел меткий огонь по атакующим истребителям, но сигналами ведомым летчикам создавал своевременные превышения и принижения самолетов, исключающие мертвые зоны и наилучшие условия для сосредоточения огня по атакующим истребителям. Отражая атаки «мессеров», группа ушла под облака и возвращалась на свой аэродром на бреющем полете.

Особенно отличились в этом воздушном бою старший лейтенант Миленький и старший сержант Рудь. Они не только отражали атаки истребителей противника, но, используя быстрые переходы с фланга на фланг, сами дерзко атаковывали «мессеров», чем заставили их держаться на большом расстоянии и действовать очень осторожно.

Служебное положение летчика на войне определяется достоинствами ума и сердца, искусством рук и ног, нравственной чистотой и высоким пониманием воинского долга перед Родиной.

Командир эскадрильи, возглавляющий группу бомбардировщиков в боевом полете, должен обладать особым характером. Конечно, от каждого командира требуется умение вести бомбардировщики в бой. Но вести эскадрилью без прикрытия истребителей для удара по аэродрому, на котором находится около трехсот истребителей и бомбардировщиков противника, нужны крепкая воля, дерзость, настойчивость и тактическая хитрость в преодолении противодействия и нанесении внезапного удара.

17 февраля на командном пункте, приколов к стене карту с обстановкой, Куфта поставил нам боевую задачу: вылетом по сигналу, без прикрытия истребителей, бомбардировочным ударом уничтожить железнодорожные эшелоны немцев на станции Волноваха. Командование группой полка в этом вылете Куфта возложил на меня.

От полученного задания летный состав приуныл, что я сразу почувствовал.

— Командир, тебе известно, что бомбардировщики 45-го и 745-го полков, накануне наносившие удары по самолетам на аэродроме Сталино, при возвращении понесли значительные потери от истребителей противника? — спросил меня Желонкин.

Я ответил, что мне это известно.

— А наша цель Волноваха на пятьдесят километров еще южнее Сталино, — задумчиво сказал Желонкин.

Конечно, задание было трудным. Оценив наземную и воздушную обстановку, я наметил замысел действий для того, чтобы избежать атак истребителей противника, но при подготовке экипажей им о нем не сообщил, потому что в воздухе обстановка могла сложиться по-разному.

Вылет на задание несколько раз откладывали. Наконец, сигнал на взлет поступил, и в пятнадцать часов мы взлетели.

От Константиновки развернул группу и полетел на Волноваху. Впереди на безоблачном небе над аэродромом Сталино висел инверсионный след, как предупреждение об опасности истребителей противника. Обхожу Сталино с запада и приказываю Желонки ну уточнить курс на цель.

— С аэродрома Сталино взлетели четыре «мессера», — доложил Наговицин.

— Следи за воздухом! — приказываю стрелку-радисту.

— Боевой! На станции четыре эшелона, — сообщает Желонкин.

Перед целью нас пытались атаковать два «мессера», но метким огнем стрелков эта атака была отбита, и истребители больше не появились. В кабине запахло сгоревшими пиропатронами, и самолет вспух. Это значит, что Желонкин сбросил бомбы. Выдерживаю курс для контрольного фотографирования результатов удара.

— Бомбы сброшены, фотоконтроль закончил. Разворот влево, обратный курс тридцать, — командует Желонкин.

— Федя, доложи, как попали? — спрашиваю штурмана.

— Попали хорошо. Пять бомб в эшелоны, одна в станционное здание и до десяти попаданий в станционные пути. Наблюдаю сильные взрывы в эшелонах. Они горят[134]. Почему не разворачиваешься на обратный курс? — спрашивает Желонкин.

Объясняю ему, что полетим прямо в Азовское море, иначе нас перехватят истребители противника, ожидающие нашего возвращения в районе Сталино. Из района Азовского моря будем возвращаться между Ростовом-на-Дону и Таганрогом. Этот маневр мы выполнили точно. Ни один истребитель противника нас больше не атаковал. Опоздали мы только на двадцать минут с посадкой на свой аэродром Криворожье.

Летный состав был в восторге. Одобрило мой маневр ухода от атак противника и командование полка.

— Товарищ командир, давайте еще раз так слетаем, — предлагал Рудь.

Соглашаясь с ним, я понимал, что если повторить этот маневр, то немецкие истребители будут ожидать и перехватывать нас с другой стороны.

В этот же день летавшие в разведку летчик Архангельский со штурманом Черногорским добыли важные данные о сосредоточении танков и автомашин противника южнее Красноармейского и о самолетах на аэродромах Сталино, Горловка и Алмазная.

Штурман старший сержант Николай Григорьевич Черногорский родился в 1922 году. В полку имел авторитет меткого бомбардира и искусного воздушного разведчика. Высокий, с мужественным лицом и лихим чубом светлых волос, Черногорский обладал выдающейся физической силой, незаурядным штурманским мастерством и веселым открытым характером. Особенно живыми его делали глаза, слегка прищуренные от яркого солнечного света и пытливо смотрящие на собеседника. Большой рот с толстыми губами и покрасневший от загара блестящий нос сообщали лицу непосредственность и добродушие. Когда в полк поступало молодое пополнение летчиков и штурманов, замполит полка поручал Черногорскому проведение бесед с ними.

Черногорский задушевно беседовал с молодыми летчиками, штурманами и радистами, внушая им уверенность в успехе боевых действий и с юмором освещая разные ситуации. Беззаботный лихой вид и авторитет смелого и умелого штурмана рождали у слушателей веру в его слова.

20 февраля прибывшие в полк командир и комиссар дивизии представили личному составу нового командира полка майора Бебчика, бывшего командира эскадрильи 45-го бомбардировочного авиационного полка. Одновременно с Бебчиком из этого полка к нам были переведены старший инженер полка Галопа, штурман звена С. Орлов и несколько радистов и механиков.

22 февраля два самолета под общим командованием летчика Архангельского нанесли удар по аэродрому Сталино, а на обратном маршруте эта пара атаковала встретившуюся группу из восьми Хе-111, но — безрезультатно. Об Архангельском хочется рассказать особо.

Иногда долго присматриваешься и изучаешь летчика, пока определишь к нему свое отношение. А встречаются такие выдающиеся летчики, что взглянешь на его взлет и посадку, ощутишь в крепком пожатии руки и во взгляде целеустремленность, мужество и одухотворенность — и поверишь в него навсегда. Такое впечатление от первой встречи оставил у меня летчик Архангельский. Это впечатление с каждым годом укреплялось. У него открылись новые прекрасные грани духовного богатства талантливого летчика.

Старший сержант Николай Васильевич Архангельский родился в 1921 году. Закончив в конце 1941 года Чкаловское училище летчиков, он прибыл в наш полк. Получив боевую закалку в упорных боях лета 1942 года, в боевых действиях под Сталинградом, на Среднем Дону и в боях за Донбасс, он показал себя мастером бомбовых ударов и отважным разведчиком. По данным разведки, добытым Архангельским, полк и дивизия не раз организовывали удары по войскам и объектам противника. Неоднократно Архангельский вступал в воздушные бои с истребителями противника и атаковывал вражеские бомбардировщики.

Так, 10 июля 1942 года, при разведке аэродрома и резервов противника в районе Россоши, от зенитного огня на его самолете загорелся мотор. На объятом пламенем самолете он сфотографировал объекты разведки и только после этого полетел на свою территорию. Над линией фронта самолет атаковали два истребителя противника Ме-109 и подожгли второй мотор. В воздушном бою экипаж сбил один истребитель, потушил пожар на самолете и произвел посадку на своей территории, доставив ценные результаты разведки командованию.

2 февраля 1943 года, при разведке резервов противника, самолет Архангельского был атакован истребителями Ме-109 и Ме-110. Ведя воздушный бой, экипаж разведал большое скопление войск в районе Артемовска и, умело используя превосходство своего самолета в скороподъемности, ушел от преследовавших его истребителей в облака и доставил на аэродром данные разведки[135]. За силу и уверенность все его любили. Не задумываясь, с ним можно было разделить любую опасность.

Подвоз бензина из-за бездорожья на наш аэродром прекратился. Несмотря на это, 24 февраля пятерка бомбардировщиков под командованием Гладкова со штурманом Рябовым нанесла бомбардировочный удар по семидесяти фашистским самолетам на аэродроме Сталино, уничтожив и повредив семь самолетов противника[136]. После удара они произвели посадку в Миллерово, заправившись там бензином, а затем перелетели на наш аэродром Криворожье.

Вечером новый инженер полка на совещании руководящего состава доложил командиру полка о том, что оставшиеся в полку шесть бомбардировщиков латаны-перелатаны и только условно могут считаться боеготовыми и выпускаться на боевые задания. По этому докладу командир полка Бебчик приказал организовать бригаду из свободного техсостава и вести поиск запасных частей на сбитых самолетах в районе боевых действий.

— Все, что можно снять со сбитых самолетов, давно уже снято и использовано, — ответил на приказание Галома.

Над аэродромом нависли низкие облака, но нас всех вызвали на командный пункт. Получив доклад о готовности самолетов и боевых расчетах эскадрилий, командир полка Бебчик поставил боевую задачу. В условиях, когда наши войска отражают контрудары противника со стороны Краснограда, Первомайского и из района Чаплино, сегодня, 25 февраля, бомбардировочным ударом, без прикрытия истребителей, уничтожить войска и технику противника в железнодорожных эшелонах на станции Красноармейской. Командиром группы полка Бебчик назначает меня.

— А как с погодой, товарищ командир? — задает вопрос Черепнов.

— До меридиана Ворошиловграда сплошная облачность высотой двести метров, а дальше на запад ясно, — ответил Бебчик.

Указав экипажам места в боевом порядке и сказав, что заместителем в воздухе назначаю старшего лейтенанта Миленького, я с комиссаром Калашниковым ушел к самолету и стал готовиться к вылету.

Возвратился взволнованный стрелок-радист Наговицин, бегавший в штаб за данными по связи.

— Наговицин, говори скорее, что там случилось? — спросил комиссар.

— Ничего, я просто так.

— Пришел, так вываливай, не молчи, — потребовал комиссар.

— В штабе говорят, что в 745-м полку при налете на станцию Красноармейскую не вернулись три самолета, а вернувшиеся изрешечены истребителями и требуют ремонта, — ответил Наговицин.

— Какая выдержка! Ты хочешь этим своим сообщением воодушевить летный состав на удар по фашистским эшелонам на железнодорожной станции? — ругался Калашников.

— Да нет! Вы же спрашивали. Я хотел предупредить, — оправдывался Наговицин.

— Спасибо за предупреждение. Готовься к вылету и держи язык за зубами, — приказал я Наговицину.

Так как всякие тайны в полку распространялись с быстротой молнии, то о больших потерях в 745-м полку уже знал весь летный состав, в связи с чем почувствовалось некоторое уныние, напряженность и беспокойство людей. Не унывал, казалось, только Рудь.

К цели пришлось лететь на высоте, сто метров, но все летчики держались в боевом порядке четко, как будто и не было трудностей.

За Северским Донцом небо стало чистым, и солнце ярким светом залило боевой порядок эскадрильи. У Славяносербска самолет Погудина вдруг отстал от боевого порядка, а затем летчик доложил по радио о том, что на его самолете отказал мотор и он возвращается на аэродром.

Набираем высоту. Над линией фронта нашу группу обстреляли зенитки. Впереди станция Красноармейская. На путях стоят четыре эшелона. Бомбы летят в цель. Противодействия никакого.

— Разрушили три вагона, три попадания в пристанционное здание и несколькими бомбами разрушили железнодорожные пути[137], — докладывает Желонкин и дает мне обратный курс.

После посадки узнали, что на самолете Погудина в полете разрушился редуктор мотора. Он долетел до своего аэродрома на одном моторе, но на посадке не справился со сносом, сломал шасси и погнул винты.

Последующие три дня, несмотря на низкую облачность и обледенение, полк бомбардировочными ударами поддерживал боевые действия наших наземных войск, атакованных превосходящими силами противника и с боями отходивших на рубеж Северского Донца.

Боевые задания выполнялись в основном одиночными самолетами.

26 февраля с утра все экипажи были уже в готовности. Начальник штаба Стороженко проинформировал летный состав, что танковые и пехотные соединения немцев продолжают наступать от Константиновки на северо-восток. В Константиновке и Андреевке обнаружено крупное сосредоточение резервов пехоты на автомашинах.

Над аэродромом нависли низкие облака, из которых моросил мелкий дождь, сразу же замерзавший на дорожках и крыльях самолетов.

Вскоре поступило боевое распоряжение ударами одиночных самолетов уничтожить сосредоточение войск и техники противника в районе Андреевки. Запасная цель — резервы противника в Константиновке. По маршруту и в районе цели сплошная облачность высотой четыреста-восемьсот метров с обледенением, а над аэродромом высота облаков сто метров и видимость два километра.

— Как в такую погоду разрешают взлет? — спросил Чижиков.

— Доверяют, — сказал Пузанский.

— Приходится доверять. Нашим войскам сейчас очень трудно, и только мы можем им помочь, — сказал замполит Куфта.

Взлетаю за самолетом экипажа Будаева. За мной взлетают экипажи Пузанского, Чижикова и Миленького. В воздухе включаю все антиобледенительные устройства и беру курс на Лисичанск. Облачность постепенно повышается до восьмисот метров. От Лисичанска берем курс на цель. Лобовое стекло кабины заросло слоем льда. Ориентируюсь в боковую форточку. Впереди слева четыре свежих очага пожаров в Андреевке. Горят здания и автомашины, это поработал экипаж Будаева. На южной окраине до шестидесяти автомашин стоят в две колонны рядом с дорогой. Колонна автомашин вытягивается из Андреевки на Ново-Еленовку.

— Федя, бьем южнее пункта, — передаю штурману.

— Влево восемь, так держать. На боевом!

Вокруг самолета рвутся зенитные снаряды. В кабине пахнет порохом. Над Андреевкой бомбардировщик окружили трассы малокалиберной зенитной артиллерии.

— Бомбы сброшены, горят две автомашины, разворот, — передает Желонкин[138].

От зенитного огня разворотом ухожу в облака. Через три минуты выхожу под облачность, мы снижаемся и с запада штурмуем немецкие автомашины из передних и задних пулеметов. После штурмовки энергично набираю высоту и снова ухожу в облака.

— Курс тридцать, через пять минут будет Лисичанск, — передает штурман.

— Как стреляли? — спрашиваю Наговицина.

— Стреляли хорошо, только ни одна машина больше не загорелась. Горят только те, по которым долбанул штурман, — отвечает стрелок-радист.

Экипажи Пузанского и Чижикова тоже бомбили автомашины у Андреевки, уничтожив одну автомашину, а экипаж Миленького нанес удар по тридцати автомашинам в Красноармейске, уничтожив две автомашины и обстреляв войска противника из пулеметов.

На другой день, несмотря на низкую облачность и плохую видимость, для поддержки наших обороняющихся войск одиночно вылетели пять экипажей. При полете к цели на самолете Миленького отказал мотор, а на самолете Рудя вышла из строя гидросистема самолета, и они возвратились на аэродром. Экипажи Будаева, Чижикова и Пузанского бомбардировали войска и боевую технику противника в районе Сергеевка, Беззаботовка, Ново-Александровка, уничтожив пять автомашин и много живой силы противника[139]. Над целью их атаковали истребители противника, но все экипажи после удара по целям ушли в облака и благополучно возвратились на аэродром.

С утра 28 февраля нам поставили боевую задачу бомбардировочным ударом уничтожить войска и боевую технику противника в районе Беззаботовка, Александровка, Доброзолье, но погоды нет, и экипажи сидят в готовности. В двенадцать часов приказали действовать по заданным целям одиночными экипажами и информировали, что над целью многослойная облачность на высоте восемьсот метров. С интервалом в десять-пятнадцать минут взлетели пять экипажей.

Все летчики и штурманы как на подбор: Чижиков со штурманом Витценко, Рудь с Журавлевым, Пузанский с Чернышовым, Будаев с Севостьяновым и Муратов с Паршутиным. Счастье на войне не отличается постоянством, и боевые действия в этот день сопровождались потерями. Над целью все экипажи были обстреляны зенитной артиллерией и атакованы истребителями Ме-109. Экипажи летчиков Чижикова, Рудя, Пузанского бомбардировочным ударом уничтожили пять автомашин и один танк. Отражая атаки истребителей противника при подходе к цели и на боевом курсе, они после сбрасывания бомб ушли в облака и благополучно возвратились на свой аэродром[140].

После посадки и доклада о выполнении задания, сижу в землянке и жду возвращения экипажей Муратова и Будаева. Вместе со мной Рудь ожидает возвращения с задания своего друга летчика Муратова.

^{57-й бомбардировочный полк после Сталинградской битвы. Февраль 1943 г.}

Рудь жил войной. Он, как и Рябов, рвался в боевые вылеты, стараясь не пропустить ни одного. Он любил самолет и быстрое движение. При встрече с противником в воздухе он действовал инициативно, быстро и не боялся идти на риск. В непрерывных боевых действиях он обрел не только боевой опыт, но и командирские качества. Несмотря на то что в экипаже все обязанности были строго расписаны и регламентированы, в полете Рудь периодически спрашивал штурмана, стрелка-радиста и стрелка об обстановке, требовал стрельбой проверить пулеметы, поддерживал радиосвязь с ведущим командиром и следил за ориентировкой и воздушной обстановкой. От штурмана он требовал, чтобы тот в любое время мог доложить, где находится самолет, хотя и сам непрерывно вел ориентировку.

Экипаж лейтенанта Будаева в составе штурмана сержанта Севостьянова, стрелка-радиста старшего сержанта Алексеева и стрелка старшего сержанта Леменько не вернулся с задания и, очевидно, был сбит.

Экипаж Муратова в этот день тоже не вернулся с задания, но на следующий день он возвратился на аэродром. Летчик рассказал:

— На боевом курсе нас атаковали два «мессера». Когда снаряд разбил верхнее остекление кабины и меня засыпало осколками плексигласа, я ушел в облака. Штурман Паршутин говорит мне, что бомбы он не сбросил, и потребовал идти на повторный заход. Второй раз мы зашли на скопление немецких автомашин у Беззаботовки с запада. Как я ни подкрадывался к цели, маскируясь нижней кромкой облаков, на боевом курсе нас снова атаковали два «мессера». Мосейчук И. Т. и Матвеев П. И. отстреливаются, Паршутин просит еще немножко подержать на боевом, и тут слышу удар в бронеспинку, запахло гидросмесью. Секунды на боевом курсе казались вечностью. Наконец, штурман сообщил, что бомбы сброшены. Ухожу в облака и сразу же протыкаю их вверх. Слой облаков оказался очень тонким. Мосейчук кричит, что «мессера» не отстают. Маневрирую от хлещущих очередей снарядов истребителей и ухожу в следующий слой облаков. «Мессера» отстали, но чувствую, что с самолетом что-то неладное, теряю пространственное положение и вываливаюсь под облака. Сразу же направляю самолет снова в облака и начинаю разбираться, в чем дело, и вновь, потеряв пространственное положение, оказался под облачностью. Под облаками в визуальном полете понял, что на самолете отказали авиагоризонт и гидрополукомпас, а Мосейчук опять кричит: «Два истребителя сзади тысяча!». Ухожу в облака и пилотирую самолет по скорости и указателю поворота. Через пятнадцать минут мы вышли под облака и начали восстанавливать ориентировку. Местность была незнакомая. Из-за обледенения остекления кабин и плохой видимости мы крутились около двадцати минут, пока опознали, что вышли на Тацинскую. Взял курс на аэродром, но бензин кончился, и, выпустив аварийно шасси, я произвел посадку у Федоровки.

Два дня над аэродромом лежал туман. Затем с утра 2 марта северный ветер прогнал низко над землей грязные лохмотья туч, и небо стало ясным.

Пяти экипажам бомбардировщиков под командованием Гладкова со штурманом Рябовым поставлена задача без сопровождения истребителей уничтожить скопление войск и боевой техники немцев в Князево. Цель прикрывается зенитной артиллерией и периодически истребителями противника.

По приказам наши бомбардировщики на боевые задания должны были летать в сопровождении истребителей прикрытия. Но приказы приказами, а война войной. То истребителей не хватает, то цель так далеко, что истребителям не хватает радиуса действий.

— Что, Петрович, опять без прикрытия? — спросил Гладкова Каменский.

— Конечно. Ты же знаешь, что, когда командование посылает нас без прикрытия истребителей, оно выполняет приказ и надеется на случай.

— А ты на что надеешься?

— Нам можно надеяться только на свое умение, везение, хитрость и дерзость.

— Желаю успеха! — сказал Каменский.

После взлета по маршруту к цели группа набрала высоту пять с половиной тысяч метров. На цель зашли с тыла, с юго-запада, на планировании.

— Через пять минут цель, — докладывает Рябов Гладкову.

— Не промажем, Петя? — спросил Гладков.

— Не промажем, если боевой хорошо выдержишь. Сделай площадку на четырех тысячах метров, я уточню ветер.

Преодолев противодействие зенитного огня, группа нанесла удар по скоплению автомашин, танков и войск на северной окраине Князево, уничтожив один танк, две автомашины и повредив пять немецких автомашин. На большой скорости ушли на север, а затем благополучно вернулись на свой аэродром.

4 марта. Противник продолжает наступать. Наши войска, отойдя на рубеж Северского Донца, ведут ожесточенные оборонительные бои[141]. Над аэродромом восемь-девять баллов низкой облачности, а на западе метеорологи обещают уменьшение облачности до двух-трех баллов. Шесть экипажей летного состава собрались в землянке командного пункта. Самолетная лампочка тускло освещает вынутые из планшетов карты и обветренные лица летчиков и штурманов.

Майор Бебчик, сдвинув брови, напряженно вглядывается в карту, развернутую на столе.

— Приказываю шестью самолетами в 10.50 уничтожить скопление автомашин и живой силы противника в районе Задонское. Группу поведет капитан Осипов. Задача ясна?

— Ясна, товарищ майор! — отвечаю командиру.

— Прошу уточнить, где находится цель, — спрашивает штурман Желонкин.

— Место цели уточните сами, когда выйдете на Задонское, — ответил Бебчик. — Готовьте летный состав и по своему расчету выруливайте, а я пошел на старт.

Подготавливая летный состав, я приказал штурманам Журавлеву и Чернышову в полете искать цель и об ее обнаружении докладывать мне по радио. Без четверти девять мы запустили моторы и порулили на старт. Взмах белого флажка, и начинаю взлет. На прямой после взлета вся группа собралась.

— Курс двести восемьдесят, — передает Желонкин.

Беру заданный курс. Справа летит в строю самолет моего заместителя Пузанского, слева вплотную летит Рудь, а за ними Архангельский, Миленький и Чижиков. По маршруту облачность кончилась, но появилась густая дымка. На небе тусклое солнце, внизу муть. Горизонта не видно. Эта дымка могла скрыть нас от истребителей, но и могла быть использована противником для внезапной атаки.

По реке и известным ориентирам выходим на Задонское, но из-за плохой видимости ни в пункте, ни вблизи него войск и боевой техники не видим.

— Журавлев обнаружил скопление автомашин на опушке леса в двух-трех километрах юго-восточнее Задонского, — сообщает по радио летчик Рудь.

Информирую о цели своего штурмана и решаю нанести по ней удар. Чтобы в дымке не потерять цель, повторный заход выполняю с северо-запада, придерживаясь реки.

— На боевом, — передает Желонкин.

Противодействия никакого. Все бомбардировщики в плотном боевом порядке замерли на боевом курсе.

— Бомбы сброшены, горят три автомашины, фотоконтроль окончен, — сообщает штурман.

На обратном маршруте снизились под облака и благополучно возвратились на аэродром. Дешифрование снимков цели после удара показало, что нашими бомбами было уничтожено три и повреждено пять автомашин противника[142].

В тот же вечер командир полка поставил боевую задачу: семью бомбардировщиками под командованием Гладкова, без сопровождения истребителей, утром 5 марта нанести бомбардировочный удар по скоплению автомашин и танков в Каменке. Поданным разведки, цель прикрывалась батареями зенитной артиллерии и барражирующими истребителями противника. Для достижения внезапности и преодоления средств ПВО Гладков со штурманом Каменским решили взлететь до рассвета и нанести удар по цели с большой высоты.

Вместе с командиром полка провожаю на старте экипажи. Самолеты выруливают и взлетают в темноте. Мысленно желаю друзьям успешного выполнения задания и возвращения без потерь.

Утро подарило прекрасную безоблачную погоду с хорошей видимостью.

В 6.50 вся группа была уже в воздухе и летела по маршруту к цели.

— Трудная предстоит Гладкову с Каменским задача. Как думаешь, получится у них? — спрашивает Бебчик.

— Главное, надо внезапно выйти на цель, а как получится, узнаем после их возвращения, — отвечаю командиру.

О выполнении удара узнали потом из рассказов вернувшихся с задания товарищей.

Гладков по маршруту к цели набрал высоту пять тысяч метров. Штурман Каменский точно вывел группу на начало боевого пути и еще издали обнаружил место скопления автомашин и танков. Заработала зенитка. Боевой порядок бомбардировщиков летит среди многочисленных разрывов зенитных снарядов. Но вот бомбы сброшены, и над расположением фашистских войск поднимаются пять столбов черного дыма. Это горят два танка и три автомашины[143].

— Фотоконтроль закончен, разворот, — передает Каменский Гладкову.

— Ниже нас две тысячи метров два «мессера», — сообщает ему стрелок-радист.

Не уменьшая высоты, группа Гладкова возвращается от цели. Для пополнения топлива производит посадку в Миллерово, и после дозаправки самолетов они перелетают на свой аэродром в Криворожье. Здесь выяснилось, что два бомбардировщика повреждены зенитным огнем и требуют ремонта.

6 марта с утра пяти экипажам наших бомбардировщиков под моим командованием приказано находиться в готовности к боевому вылету.

Самолет-разведчик обнаружил в Алексеевском большое скопление автомашин и танков, прикрытое с воздуха барражирующими истребителями противника. Вскоре командир полка, поставив мне задачу в 11.00 нанести удар пятью бомбардировщиками без прикрытия истребителей по скоплению войск противника в Алексеевском, приказал действовать с больших высот. Но так как кислорода на самолетах не было, то он предложил мне подобрать для боевого вылета летчиков помоложе и покрепче.

Исключив из боевого расчета экипажи Чижикова и Пузанского, я включил в боевой расчет экипажи летчиков Рудя, Черепнова, Архангельского и Миленького.

Метеоролог сообщил, что от Миллерова до Евсюга ясно, затем до Кременной полоса толстой сплошной облачности и в районе цели ясно.

После взлета и сбора в боевой порядок «клин самолетов» по маршруту к цели мы набрали высоту пять тысяч метров. Прогноз метеорологов оправдался, и перед Евсюгом мы ушли за облака. Когда облачность кончилась, мы уточнили детальную ориентировку и взяли курс на цель.

Для преодоления противодействия зенитной артиллерии и истребителей противника я решил действовать на максимально возможной скорости и изменить высоту перед боевым курсом. Только мы перешли на снижение и начали увеличивать скорость, как Желонкин закричал:

— Командир, не столкнись! На встречном четыре Пе-2.

Немедленно прицеливаюсь по ведущему и открываю огонь из передних крупнокалиберных пулеметов, подводя трассу к носу самолета противника. Моему примеру следуют все летчики боевого порядка. Навстречу нам летят снаряды истребителей Ме-110. Встретив наш ответный огонь, немецкие истребители проскочили вниз под боевой порядок, а затем с разворотом ушли в сторону солнца.

— Ну, Федя, чуть было не срубили нас твои «пешки», — упрекаю штурмана.

— Черт их разберет на таком расстоянии, — оправдывается Желонкин. — Через пять минут будет цель.

Приказываю Наговицину следить за истребителями противника и, разогнав скорость до максимально возможной, вывожу группу на заранее намеченную высоту удара четыре тысячи пятьсот метров. Маневр удался. Все снаряды зенитной артиллерии рвутся выше и сзади бомбардировщиков.

— Три вправо, так держать, на боевом, — передает штурман.

Ведомые самолеты летят плотно, крыло в крыло. Моторы ревут почти на полной мощности.

— Два «мессера» ниже нас на тысячу, а «сто десятые» скрылись, — докладывает стрелок-радист.

Грязные хлопья разрывов зенитных снарядов постепенно приблизились и начали вспухать вокруг бомбардировщиков. Осколки бьют по крыльям.

— Так держать, так держать, — твердит штурман, удерживая в прицеле скопление немецких танков и автомашин у Алексеевского.

Веду самолет по струнке, и только разрывы зенитных снарядов под крыльями покачивают его.

— Бомбы сброшены, горят две автомашины и танк. Фотоконтроль окончен. Разворот, — сообщает Желонкин.

С левым разворотом ухожу от цели. Пара «стодевятых» тоже перешла влево, перехватывая нас после разворота.

— Снизу сзади атакуют два «мессера», — докладывает стрелок-радист.

Пулеметы захлебываются огнем. Первую атаку истребители противника сосредоточили на замыкающий бомбардировщик летчика Черепнова. Взяв самолетом превышение и сократив дистанцию, Черепнов подставил атакующих под ответный огонь всех пяти бомбардировщиков, да и стрелок-радист этого экипажа Климентенок меткими очередями заставил атакующую пару истребителей отвернуть. Сделав разворот вправо с набором высоты, «мессера» пытались атаковать нас со стороны солнца, но несколько отстали, и атака у них не получилась. В последующую минуту, со снижением увеличив скорость, «мессера» еще дважды атаковывали наш боевой порядок сзади снизу, но при медленном снижении натыкались на дружный шквальный огонь наших стрелков. Они близко не подходили, а когда стрелок-радист экипажа Черепнова меткой очередью высек дым из ведущего «мессера», они отвернули и ушли.

Через некоторое время Наговицин доложил:

— Четыре «стодесятых» три километра сзади дымят!

Мы подлетели уже к краю облачности. Решив не испытывать судьбу, когда боеприпасы у стрелков израсходованы в предыдущем воздушном бою, увожу пятерку в спасительную облачность. Благополучно возвратились на аэродром и произвели посадку.

После выключения моторов все экипажи собрались у моего самолета. Летчики и штурманы докладывали о выполнении боевой задачи и данные попутной разведки.

— При отражении третьей атаки истребителей я подбил «мессера», и от него потянулся дым, — докладывает Климентенок.

— Не клянчи. Подбил — не сбил. Когда собьешь, тогда и запишут, — перебил Климентенка его командир Черепнов.

Подошел адъютант эскадрильи Рябов и доложил:

— Командир, вы выполнили заключительный боевой вылет в третьем туре. Поступило приказание сдать оставшиеся самолеты и убыть на доукомплектование.

В штабе я узнал, что наш полк и вся 221-я бомбардировочная дивизия выводятся в резерв на доукомплектование.

В течение нескольких дней мы сдали оставшиеся бомбардировщики и авиационное имущество в 244-ю бомбардировочную дивизию, рассчитались с батальоном аэродромно-технического обслуживания и провели совещания личного состава по итогам боевых действий в эскадрилье и полку.

В операциях по окружению сталинградской группировки, на Среднем Дону и в боях за Донбасс наш полк совершил 557 боевых вылетов, нанося удары по самолетам, танкам, железнодорожным объектам, войскам и на воздушную разведку. Действуя часто без прикрытия истребителей и в исключительно сложных метеорологических условиях, полк потерял девять самолетов и 32 человека летного состава[144]. Летный состав эскадрильи и полка, выполняя боевые приказы, проявлял мужество, отвагу, дерзость и настойчивость, метко поражая цели и нанося врагу большой урон в боевой технике и живой силе.

За смелость и мужество, настойчивость в выполнении боевых задач семьдесят пять человек личного состава были награждены орденами и медалями. В том числе стали орденоносцами летчики Рудь, Черепнов, Архангельский, Муратов, штурманы Желонкин, Журавлев, Аверин, Рябов, стрелки-радисты Наговицин, Монзин, воздушный стрелок Новиков и другие.

Примечания:

1

История КПСС. 1959. С. 519.

13

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201905, д. 1, л. 6.

14

Эрликон — 20-мм зенитная автоматическая пушка.

130

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 7.

131

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 8.

132

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 16.

133

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 17.

134

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 18.

135

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 519131, д. 1, л. 30, 31.

136

Там же, оп. 201745, д. 1, л. 20.

137

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 21.

138

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, лл. 22–23.

139

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, лл. 23–25.

140

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 24, 25.

141

17-я воздушная армия в боях от Сталинграда до Берлина. Воениздат, 1977. С. 41.

142

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 26.

143

ЦАМО РФ, ф. 57 бап, оп. 201745, д. 1, л. 7.

144

ЦAМО РФ, ф. 57 бап, оп. 245265, д. 1, лл. 7–11.