Елена Хаецкая

«Сказка о царе Салтане» как христианская фэнтези

Откуда в русской повести появилось имя «Гвидон»? Таков был первый вопрос, подвигнувший автора на сочинение этого доклада.

Нижеследующий доклад полностью построен на вольных домыслах, общеизвестных фактах, произвольно истолкованных, натяжках и ложной этимологии.

Занимаясь (для «Повести о Дальней Любви», напечатана в сборнике «Сакральная фантастика»-2, 2001 год) темой провансальского трубадура Джауфре Рюделя де Блая, я пришла к целому ряду ничем не подтверждаемых, но замечательных выводов.

Считается, что Рюдель полюбил графиню Триполитанскую по слухам о ее красоте и умер в Святой Земле. Как это случилось? И когда?

Так возникает в данном докладе

Рюдель находился в свите своего двоюродного брата, графа Ангулемского Гильема Тайфера, который примкнул к графу Тулузскому Альфонсу Иордану (Второй Крестовый поход, 1148). Последовал ряд более-менее неудачных битв, смерть иерусалимского короля Балдуина III. На престол восходит новый король — Амори. На сем второй крестовый поход заканчивается.

Был ли Рюдель в Святой Земле после этого еще раз или же он скончался во время Второго похода?

У меня есть основания думать, что Джауфре Рюдель в том году вовсе не умер, а благополучно вернулся домой и чуть позднее вновь отправился в Святую Землю — уже не в качестве участника выделенного в «отдельную графу» крестового похода номер такой-то, но просто в составе небольшого войска, посланного из Европы в подмогу иерусалимскому королю.

В середине 1160-х годов Нуреддин угрожает Антиохии и Триполи; в Палестину прибывают воины из Аквитании под началом «Гуго Ле Брюна» и «Жоффруа, брата герцога Ангулемского» (сообщает детское издание Мишо). Кто это такие?

Есть основания полагать, что сей «Жоффруа, брат герцога Ангулемского» и есть наш сеньор Джауфре Рюдель де Блая. Действие эпизода разворачивается в Триполи, Рюдель — действительно брат (двоюродный) этого герцога…

Итак, через 10 лет после Второго крестового похода Рюдель снова оказывается в Святой Земле. Именно это время представляется мне наиболее благоприятным для легендарной «Дальней Любви» трубадура.

Кто была эта дама, Дальняя Любовь? Ее имя — Мелизанда. Активно действующих Мелизанд в ту пору было две. Во-первых, королева Иерусалима, во-вторых, ее племянница (дочь сестры). Вероятнее всего, Любовью была именно племянница (хотя в ряде случаев Дама названа замужней, но Рюдель был приверженцем «темного стиля», и толком разобраться в его стихах не смогли даже несколько ученых немцев).

Кто такая Мелизанда Триполитанская в те годы (1164–1167)? Это — юная девушка, сестра графа Триполитанского Раймона. Когда ей было 18 лет, к ней сватается византийский император Мануил Комнин. Для графини изготавливают королевское облачение. Она очень красива, послы Мануила встречают ее овацией.

Но едва она ступила на корабль, чтобы отплыть в Византию, как ее сразила болезнь. И далее, стоило ей подойти к кораблю, как болезнь возобновлялась. В конце концов, помолвка Мелизанды с Мануилом Комнином была разорвана. Раймон, ее брат, счел себя оскорбленным. Для того, чтобы отомстить, он снарядил двенадцать галер и велел им топить корабли византийцев и вообще всячески пакостить Византии.

Таким образом, на трубадура могли произвести впечатление слухи о красоте и несчастье Мелизанды. Далее крестоносец Рюдель умирает на руках графини Триполитанской. И происходит это приблизительно в 1167 году. Что прекрасно коррелирует, повторюсь, с известием Мишо о присутствии в 1166 г. в Палестине «Жоффруа, брата герцога Ангулемского».

Мелюзина, одна из трех сестер, совершила против своего отца грех (она его заточила в горе), и за это мать обрекает ее на ежесубботнее превращение в змею или полузмею. В скитаниях она встречает юношу Раймондина, племянника графа Пуату Эймера. Недолго думая, Мелюзина становится женой Раймондина. От имени «Мелюзина» производят свою фамилию Лузиньяны (что является ложной этимологией, но зато связывает легенду о фее напрямую с соратником Рюделя по крестовым походам).

Мелюзина построила для мужа в одну ночь несколько замков и родила ему восемь сыновей, среди которых были Жоффруа и Гвидон. Затем Раймондину стали нашептывать про жену разные вещи, он подсмотрел за ней в субботу и увидел змею. Мелюзина очень огорчилась, но вынуждена была покинуть мужа.

Что важно? Здесь практически совпадают все имена:

Мелизанда, графиня Триполитанская, — Мелюзина, фея

Район, брат Мелизанды — Раймондин, муж феи

Эймер, граф Пуату (отцовская фигура) — Амори, король Иерусалима (его настоящее имя писалось не «Амальрик», а «Эймерих», хотя в некоторых традициях оба имени читаются одинаково)

Гвидо де Лузиньян (любой из многочисленных Ги де Лузиньянов, семь или восемь поколений, включая и того, который стал последним иерусалимским королем) — Гвидо, сын Мелюзины

Жоффруа (Джауфре), трубадур — Жоффруа, сын Мелюзины

Конечно, это были очень распространенные в то время имена, но в данном случае они представлены все и совпадают именно списком. Нет других, тоже распространенных в то время и в тех краях имен (например, «Агнесса», «Балдуин», «Иоланта»…)

Совпадение списка имен позволяет выстроить очень красивую схему (что важнее всего).

Ищем дальнейшее сходство между персонажами из «списка А» и «списка Б».

Для графини Триполитанской Мелизанды актуальна тема запретного брака. Запретного из-за чего? Из-за воды. Она не может выйти замуж за Мануила Комнина, потому что не может взойти на корабль. Морская среда оказывается для нее губительной.

Для феи Мелюзина это тоже верно. Брак для нее возможен с оговорками. И когда муж видит ее в образе змеи, он видит — как она плавает по морю в виде змеи или полузмеи. Это отражено и на иллюстрациях к роману о Мелюзине.

Остальное сходство неявно.

Теперь переходим наконец к третьей истории (тема 3), где присутствует сходный набор персонажей. Это — «Сказка о царе Салтане…» А.С. Пушкина.

Ключом является имя «Гвидон».

Изначально чудесной является царица, мать Гвидона. Ее можно соотнести с Мелизандой, королевой Иерусалима. У царицы специфические отношения с водной стихией: ее пытаются погубить именно в море, однако она в бочке не тонет. При этом ее ребенок (как и дети Мелюзины) наделен волшебными свойствами: он заговаривает волну, растет не по дням, а по часам, богатырски разломал бочку.

Примечательно — какую клевету применили сестры-завистницы? (В легенде о Мелюзине тоже есть две сестры, хотя в роли завистника выступает брат мужа). Они могли обвинить царицу в неверности, но — нет: они пустили слух о том, что царская жена родила «неведому зверюшку». И этому невероятному слуху поверили! То есть изначально предполагалось, что царица в состоянии родить урода. В легенде о Мелюзине муж также упрекает жену в том, что она произвела на свет жутких типов (с волчьими зубами и т. д.)

Что делает Гвидон, освободившись из бочки? Он обзаводится чудесной помощницей — Лебедью. Поначалу Гвидон ведет себя как дитя, и Лебедь это понимает. В конце концов, у человека не было нормального детства! И Гвидон, обличьем взрослый, но душою мальчик, хочет игрушку — белочку. И ему дарят белочку. Мне это представляется психологически достоверным и невероятно трогательным.

Дальше царевна знакомит его со своими братьями. Эти братья примечательны: они живут под водой, им «тяжек воздух земли». При этом они охраняют чудесный остров Гвидона. Можно вспомнить, что брат графини Триполитанской мстил за сестру именно на море.

Последний дар Лебеди — она сама. Как влюбляется в нее Гвидон? По слухам, как Джауфре Рюдель. Сравним:

Гвидон:

На свете
Говорят, царевна есть,
Что неможно глаз отвесть…
Готов душою страстной
За царевною прекрасной
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.

Рюдель:

Надежду в горести моей
Дарит любовь издалека,
Но грезу, сердце, не лелей
К ней поспешить издалека.
Длинна дорога — целый свет,
Не предсказать, удач иль бед,
Но будь как Бог определил!

Интересны отношения царевны-Лебеди и царицы. Они — самые идиллические. Царица сразу благословляет брак своего сына, даже не спрашивая — кто сия красавица, откуда она. Хотя из текста сказки не явствует, что Гвидон что-то рассказывал своей матери о царевне. И в дальнейшем царица и царевна выступают только вместе. Когда Салтан приезжает на остров, его встречает только Гвидон, а уж возле дворца показывается молодая княгиня:

А сама-то величава,
Выступает будто пава
И свекровь свою ведет…

Вопрос: кто из двух женщин — Мелизанда? Я полагаю, что обе. Ранее уже говорилось, что Дальней Любовью трубадура иногда считали старшую Мелизанду, королеву Иерусалимскую, чаще — младшую, графиню Триполитанскую. Поэтому можно предположить, что мать Гвидона и его жена — дальние родственницы. Волна недаром вынесла бочку именно на этот остров. Обе дамы связаны с морской стихией.

Спрашивается, какое отношение змея-Мелюзина имеет к Лебеди? В мифологии мотив превращения у змеи и лебедя — один и тот же (см. широко известную энциклопедию «Мифы народов мира»). В мифе о деве-лебеде лебедь оставляет на берегу одежду из перьев, а прекрасный юноша похищает ее. Девица не может вернуть себе прежний птичий облик и становится женой юноши, ставя ему некое условие — некий запрет. Юноша нарушает запрет, его жена обретает одежду и улетает.

Кстати, Мелюзина в образе огромной змеи тоже улетает от своего мужа. Хотя до того она плавала.

То есть, способ оборотничества у лебедя и змеи в данной истории один и тот же.

Только царевна-Лебедь никуда не улетает. Я дальше объясню, почему.

Легенда о Мелюзине попала в Россию в 1677 году, когда появился перевод этой повести с польского «преводника» Ивана Руданского. (Прошу обратить внимание на мистику имен: даже переводчик «Руданский» созвучен «Рюделю»! Ложная этимология, но очень впечатляет). Есть целый пласт литературы, посвященной разным истокам пушкинских текстов, мой доклад на это, естественно, не претендует. Мы исследуем христианскую фэнтези.

Сказка Пушкина, как всякая добропорядочная христианская фэнтези, органично сочетает два несовместимых компонента: бьющее через край волшебство и христианскую религию. Причем, христианство — восточное, православное, более того — глубоко церковное.

Что такое волшебство персонажей «Сказки о царе Салтане»? Это нечто им присущее. Они это не взяли, не отколдовали, не получили от дьявола в обмен на что-то; это — часть их натуры, составляющая их личности. Аналогия у меня только одна: блаженный Иероним видел в пустыне кентавров, и они его расспрашивали о Христе. То есть, существа с изначально волшебными, сказочными свойствами вполне в состоянии принимать христианство.

И вот здесь, в идеологии, начинается глобальное расхождение между чистой фэнтези — легендой о Мелюзине, и православной фэнтези — сказкой о царе Салтане.

Потомки Мелюзины, коими мнили себя Лузиньяны, любили напоминать о своем происхождении от дьявола. Они воспринимали это не то всерьез, не то как шокирующую и немного опасную игру. В общем, кокетничали родством с нечистым. (Об этом, в частности, сообщает в своей статье о Гвидо Лузиньяне Галина Росси).

У пушкинского Гвидона — совершенно иное. Он абсолютно не носится со своими чудесными свойствами. Понадобилось — воспользовался, не надо — он и не вспоминает о них. Это стопроцентно христианский герой, несмотря на его постоянное общение с волшебством.

Чудесный ребенок, мгновенно выросший, оклеветанный при рождении как урод, был, тем не менее, крещен. Мы это знаем, потому что для изготовления лука он воспользовался шнурком от креста:

Ломит он у дуба сук
И в тугой сгибает лук,
Со креста снурок шелковый
Натянул на лук дубовый…

В определенной мере он создает чудесное оружие, из которого поражает злого колдуна. Кичится ли он этим подвигом? Скромнейшим образом тут же искренне о нем забывает. Злой колдун вообще больше никак не фигурирует. Чисто православный подход ко злу: уничтожил и забыл.

Далее Лебедь в одну ночь (как и фея Мелюзина) возводит город. Но что это за город? О чем прежде всего упоминают впоследствии корабельщики, которые его видят?

Стены с частыми зубцами,
И за белыми стенами
Блещут маковки церквей
И святых монастырей…

Как встречают Гвидона в городе, который для него создан?

Мать и сын идут ко граду,
Лишь ступили за ограду,
Оглушительный трезвон
Поднялся со всех сторон;
К ним народ навстречу валит,
Хор церковный Бога славит;
В колымагах золотых
Пышный двор встречает их;
Все их громко величают
И царевича венчают
Княжей шапкой…

В общем, полное Трехсотлетие Дома Романовых. Перед нами — полная симфония царя и народа, соединенных через Бога, через венчание на царство. Это первое венчание Гвидона (второе — с Лебедью). Оно описано в полном соответствии с православным представлением о том, каковы должны быть отношения царя и его страны.

Корабельщики также прежде всего видят церкви, дворец и сады:

В море остров был крутой,
Не привольный, не жилой…
А теперь стоит на нем
Новый город со дворцом,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами…

Сад — еще одна райская примета. «Изоб нет», замечают корабельщики, т. е. народ живет очень зажиточно, не в избах, а в теремах.

На что похож этот остров? На расписное пасхальное яичко, в котором заключено все: весь мир и радость Воскресения. В этом смысле «Сказка о царе Салтане» — торжество православной эстетики.

Как относится Гвидон к своим недругам? О колдуне мы сказали: убить и забыть. Как быть с клеветницами-тетками? Они еще не вполне погибли — это раз. И два — они родня. Апостол велит заботиться о родственниках. Поэтому с ними Гвидон поступает иначе. В облике комара и мухи он жалит теток в глаза, но в образе шмеля пожалел «очей старой бабушки своей», тяпнул ее за нос. И в конце концов эти три дамы получают если не прощение, то, во всяком случае, избегают наказания.

Рассмотрим второе венчание Гвидона — его брак с царевной-Лебедью.

Как складываются отношения Рюделя и его возлюбленной? Очень трудно и катастрофично: Рюдель умирает. Но и прежде он не очень-то рассчитывает на взаимность Дальней Любви. Эта любовь вообще хороша, когда она далеко, потому что только так, будучи предметом притяжения, она подвигает его на творчество. Вблизи она его убивает.

У Гвидона такой проблемы нет. Дальняя любовь становится не просто ближней — а женой, частью той пасхальной радости, в которой обретаются все обитатели пасхального яичка.

Что делает Гвидон, встретив Лебедь? Он берет благословение у матушки.

Государыня-родная!
Выбрал я жену себе,
Дочь послушную тебе.
Просим оба разрешенья,
Твоего благословенья…

Ни о чем не спросив (видимо, бесконечно доверяя сыну — раз, и заранее зная, кто такая Лебедь, еще одна Мелизанда, — два) княгиня их благословляет:

Над главою их покорной
Мать с иконой чудотворной
Слезы льет и говорит:
«Бог вас, дети, наградит».

За что же наградит Бог детей? За то, что они поступают правильно. А как правильно? Они вступают в истинный христианский брак, без всяких условий, без тайн, без табу, без одежды, которую нужно украсть и прятать, без субботних превращений… Этот брак коренным образом отличается и от запретной любви трубадура (дама находится запредельно далеко или же она замужем), от очевидно безблагодатного брака Мелюзины.

На Западе в это время брак еще не был общим церковным таинством. Только сверхблагочестивые монстры, вроде Симона де Монфора, звали епископа — благословить брак своих детей. На Востоке брак был уже таинством, прообразом союза человека и Бога, Бога и Церкви. Соответственно, никаких человеческих «трагедий» — в худшем смысле этого слова — здесь быть не может. А может здесь быть только гармония и согласие, муж и жена — едино.

И что делают эти примерные христианские супруги, получив благословение матушки?

Князь недолго собирался,
На царевне обвенчался;
Стали жить да поживать,
Да приплода поджидать.

И все! Больше ничего ведь и не надобно.

У Гвидона все очень просто, в полном согласии с собой, с Богом, с церковью. Он — внутри пасхального яичка. И царевна, и царица — там же. И душа у них болит о тех, кто — вне.

А кто вне? Царь Салтан. В описании его царства нет ни церквей, ни колокольного звона, он сидит «с грустной думой на челе». Печаль — от греха. Царевич об этом знает и прилагает все усилия к тому, чтобы и отца ввести в свою пасхальную радость.

Что делает царевича таким мудрым? Предполагаю, что это не его личная, персональная мудрость, но мудрость, присущая вере, как бы общая мудрость всей Церкви, которой Гвидон позволяет действовать в себе.

Как ведет себя царь? Он — слабый человек, придворные им манипулируют, он с трудом стряхивает с себя их влияние. От радости царь напивается, от горя начинает «кудесить» и едва не вешает гонца. В общем, царь — самый обыкновенный, нормальный человек; просто жену он взял себе необыкновенную. Жена и сын его жалеют и как бы втягивают к себе, наверх.

Интересно, что абсолютная естественность, органичность этой — не просто религиозности, но церковности — Гвидона таковы, что мною во времена асболютно нецерковного (хотя и религиозного) детства она вообще не замечалась. Я замечала религиозную заостренность Парсифаля, рыцарей Круглого Стола, потому что там все было порознь, все кололо глаз, все будоражило: Парцифаль — отдельно, Грааль — отдельно, между ними — напряжение, притяжение, звенящая струна. Это вообще характерно для западного христианства, для религии действия: натянутая нить между человеком и объектом его поклонения: святыню — завоевать, Деве Марии — служить, чтобы до нее дойти, доползти (как в стихотворении «Жил на свете рыцарь бедный»). Восточный христианин — он и Деву Марию в груди носит, и никуда идти не надо, и святыню не завоевывает, а обретает, буквально подбирает в лесу или из речки вылавливает. То есть, для Запада, будем так говорить, характерен рыцарский религиозный квест, а для Востока — нахождение внутри, не столько действие, сколько состояние.

Таков Гвидон — цельный образ, живущий в послушании Церкви, внутри пасхального яйца.

Почему, кстати, сейчас становится так трудно жить: скорлупа этого яйца разбита, пасхальное яйцо разрушено, «квест» в его наихудшем виде нам навязывается, а человек, стремящийся сохранить свою религиозность, созерцательность, молитвенность, вынужден отращивать собственную скорлупу и уподобляется черепахе.

И последнее. Каким образом миф о Мелюзине, перекочевавший из европейских хроник в поэмы, пал на русскую почву, пророс там и обрел совершенно православное звучание?

Я полагаю, что это произошло отнюдь не случайно. Потому что одновременно с Джауфре Рюделем и другими персонажами этой истории в Святой Земле находилась великая русская святая, Евфросиния Полоцкая. Она умерла, по некоторым данным, в 1167 году. Естественно, нет никаких сведений о том, что Рюдель с нею виделся, но нельзя утверждать и обратного. Они находились там одновременно, Евфросиния пользовалась исключительно большим уважением среди местных христиан (когда пал Иерусалим в 1187 году, ее мощи были выкуплены у Саладина и вывезены — это ли не всеобщее признание ее святости!). Поэтому можно также считать сказку Пушкина следствием возможного благословения, которое святая русская княжна дала провансальскому поэту — певцу Дальней Любви.