ПРИЛОЖЕНИЕ

О «1 августа 1914», исторической науке, Ю. В. Андропове и других.

Образно говоря, эта книга лишь вершина айсберга жарких идеологических схваток по поводу нашего 1917 года, скрытых пружин тогдашних революций. Появлением ее на свет российская историческая наука обязана Ю.В.Андропову, начатым им и незавершенным политическим процессам. С книгой причудливо переплелась и личная судьба автора, который написал ее так, как виделись ему проблемы тех эпохальных лет на близких подступах к русской революции, перевернувшей страну и мир. История книги живая и, надеюсь, понятная иллюстрация отечественных нравов и политических обычаев.

Беда нашей страны — отрицательный отбор занимающих мало-мальски заметные должности. Инакомыслие с господствующей на данный период точкой зрения, мягко говоря, не поощряется. Конфликт со стоящими на страже текущего конформизма неизбежен у каждого имеющего дерзость иметь свое суждение. Проверено на собственной шкуре, спустя десятилетия, я выяснил, что стукачи сигнализировали обо мне уже в десятом классе школы. Уже по этой причине моя жизнь профессионального историка была сложной.

После примерно годичной отсидки в тюрьме МГБ СССР в 1952 – 1953 гг. я был выпущен по амнистии со снятием судимости. Официально ничего за мной не должно было значиться, на деле заклеймен на всю оставшуюся жизнь. Тогда же выгнали из КПСС.

Памятен для меня 1958 г., когда хрущевцы дали задний ход от развязавшего языки XX съезда КПСС. Выпустившие было меня из своих чистых рук чекисты решили превратить злодея в «повторника», т.е. вернуть туда, где ему надлежит пребывать — в тюрьму. Учуяв, что они стряпают дело, я кое-как отбился. Прошло десять лет. В 1968 г. новый конфликт, на этот

раз инициативу преследования взяли умельцы из международного отдела ЦК КПСС. К охоте на «троцкиста», каким я был ими объявлен, присоединились славные чекисты. Справиться с ними, объединившими усилия, было практически невозможно.

Невыносимая обстановка складывалась на основном месте моей работы в Институте Истории АН СССР.

По издательствам дали команду (разумеется, по телефону): Яковлева не печатать. Распорядился среди прочих Мостовец, «курировавший» в международном отделе ЦК КПСС США. Пригласили и тут же отказали прочесть несколько лекций в университете им. П.Лумумбы. В деканате объяснили: проф.Розанов просигнализировал — я сочиняю антисоветские листовки с Петром Якиром, которого не видел в глаза. Грозные признаки множились, в совокупности происходило до боли знакомое по повадкам наших партийных и карательных органов — компрометация неугодного. Коль скоро это происходило во второй раз после 1958 г. я сообразил, что, по-видимому, удостоился включения в список лиц, подлежащих плановому аресту, чему, как правило, и предшествует поливание грязью жертвы.

Пришлось прибегнуть к последнему средству, один из тогдашних вождей Д.Ф Устинов знал меня с детства. Дмитрий Федорович охотно часами выслушивал мои рассуждения об истории Уже к тому времени я выпустил с полдюжины книг, которые аккуратно дарил ему. Знал он, что, защитив в 1962 г. докторскую диссертацию, я стал по тем временам самым молодым (34 года) в своей специальности — всеобщая история — доктором наук и профессором. Устинов, выслушав мой рассказ, реагировал молниеносно. «Тебе нужно зайти к Юре», — без раздумий сказал он. Не понял. «К Юрию Владимировичу», – добавил он, не терпевший тугодумов. Итак, к Ю.В. Андропову, только что возглавившему КГБ.

* * *

Знакомство состоялось в кабинете, ныне многократно описанном и показанном по ТВ и в документальных фильмах. На месте зловещего Берии, солдафона Серова, комсомольских функционеров-бодрячков Шелепина и Семичастного теперь обозревал в перспективе исполинского кабинета камин интеллигентный, крайне любезный и обходительный человек. Видимо, подготовленный «Димой», как он именовал Устинова, и просмотревший документы, Андропов не стал слушать– моих жалоб («эти пустяки отметем»!?), а затеял разговор о жизни Пока я запинаясь, нащупывал почву, несколько раз звонил телефон — Юрию Владимировичу докладывали о ходе суда над очередным диссидентом. Это дало ему повод пространно объяснить, что не дело судить писателей, конкретно он упомянул Синявского и Даниэля. Суть его обтекаемых фраз сводилась к тому, что слову нужно противопоставлять слово. С чем я горячо согласился и, получив любезное приглашение заходить, откланялся.

Особой тяги к общению с Председателем КГБ я не испытывал, тем более, что вскоре получил приглашение на деловую, а не светскую беседу. Мне предложили «прибыть» к генерал-майору Ф.Д.Бобкову, как выяснилось замначальника только что воссозданного 5 Управления. Меня провели к нему по хорошо знакомым коридорам, генерал обосновался в той части здания на Лубянке, куда меня десятки раз таскали на допросы в 1952-1953 гг.

Как и Андропов, Бобков решил мой вопрос в первую встречу. Начисто избегая деталей, он коротко заверил, что никогда никаких «решений» в отношении меня не принималось. Я, разумеется, не поверил ни одному слову корректнейшего генерала-чекиста. О чем не замедлил сказать ему. Бобков пожал плечами. С памятных визитов к Андропову и Бобкову я больше не ощущал наглых выходок КГБ. На том бы дело и кончилось, если бы не Д.Ф Устинов.

Он, видимо, переоценивал мои познания и чуть не в каждую встречу, а виделись мы часто, просил не забывать «Юру» и помогать ему. И даже дело было не в нем. Жена Устинова, добрейшая и умнейшая Таисия Алексеевна, лет на семь старше мужа, верховодила в их порядком безалаберном доме, который я помнил еще тогда, когда семья не была прочно изолирована охраной. Приятельница моей покойной матери, Таисия Алексеевна скептически относилась к общему развитию супруга и его коллег по Политбюро, носилась с идеей расширить его, наивно предлагая приглашать меня читать им лекции. Видимо, она, замечательная русская женщина, что-то еще наговорила лестное обо мне Андропову.

Обижать хороших людей и к тому же теперь вождя, как-то не хотелось, и я стал время от времени захаживать на Лубянку, вести ученые беседы сначала несколько натянутые с Андроповым и интереснейшие с быстро поднимавшимся по служебной лестнице Бобковым. На моих глазах с конца шестидесятых – к началу восьмидесятых он вырос до генерала армии и стал первым заместителем Председателя КГБ. Я где-то читал, что на протяжении ряда лет он был подлинным руководителем ведомства. Не знаю, но вполне допускаю.

Сравнивая обоих, при всем интеллектуальном лоске Ю.В.Андропова я безоговорочно отдаю пальму первенства Ф.Д.Бобкову, который на много порядков был выше формального начальника, а главное несравненно лучше подготовлен. О чисто профессиональных делах судить трудно, Филипп Денисович в беседах со мной никогда их не касался, но судя по молитвенному отношению к нему подчиненных он более чем устраивал их. Я разумею другое: весь комплекс проблем, подпадающих под емкое понятие «идеология». Никогда не встречал лучше осведомленного человека, обладавшего такими громадными познаниями, невероятной сказочной памятью. Его никогда нельзя было застать врасплох, на любой вопрос в этой области следовал четкий, исчерпывающий ответ. Если бы судьба направила его на иную стезю, страна получила бы крупнейшего ученого, безусловно,мирового класса.

По крохам мне удалось собрать сведения о прошлом генерала С шестнадцати лет пошел добровольцем в Красную Армию. Дослужился ко дню Победы до старшины. В пехоте, орден «Славы» и две медали За Отвагу.

Трижды ранен, в том числе, получил автоматную очередь в грудь, чудом выжил. Ни малейшей кровожадности за ним не замечалось, он являл пример кадрового русского офицера с высокоразвитым чувством долга и порядочности. «Честь имею» для него не было фразой. Как любой другой работавший с ним я постепенно преисполнялся к генералу чувством глубокого уважения. Со всей определенностью могу сказать, не жаловал Филипп Денисович собственную профессию, в которой достиг высочайшего мастерства Пример? Он никогда не доверял мне, хотя не могу отделяться от игривой мысли — я оказался в отличной компании, похоже, что Филипп Денисович до конца не доверял и себе Естественно, я отвечал взаимностью.

Понял, что бесполезно уличать его, мягко говоря, в неискренности, а принимать таким, каким он был. Как-то дошло до меня тогда, что Андропов негодующе крутил головой и удивлялся, по его выражению, «дружбе жандармского генерала и либерального профессора». Звучало так странно и двусмысленно. Во главе КГБ не почитал он себя «жандармом», а уж профессором точно не был.

* * *

Был он политиком, по преимуществу мечтателем. Но в делах повседневных партизаном порядка и твердости. Не знаю, откуда, от чтения или размышлений на основе наблюдений, Юрий Владимирович вывел, что извечная российская традиция – противостояние гражданского общества власти — в наши дни нарастает. Принципиально в этом не было решительно ничего нового, привычная поза нашего брата интеллигента держать кукиш в кармане против власти. Чем это обернулось к 1917 году для политической стабильности страны, не стоит объяснять.

С пятидесятых тот же процесс, но с иным знаком, стремительно набирал силу. Объявились диссиденты, многие из них изобретали политический велосипед. Андропов многократно повторял мне (судя по четким формулировкам, он постоянно делал это многократно в другой обстановке), что дело не в демократии, он первый стоит за нее, а в том, что позывы к демократии неизбежно вели к развалу традиционного российского государства. И не потому, что диссиденты были злодеями сами по себе, а потому, что в обстановке противостояния в мире они содействовали нашим недоброжелателям, открывая двери для вмешательства Запада во внутренние проблемы нашей страны.

То была постоянная тема наших бесед, очень оживившихся в связи с выступлениями Солженицына, особенно с появлением «Августа четырнадцатого». Истерия недоучек после публикации этой книги забавляла. Малая осведомленность автора в избранной теме изумляла. Но и марксисты-ленинцы, законодатели нашей идеологии, отупевшие от беззаботной номенклатурной жизни и безнаказанности, были совершенно непригодны сказать что-либо вразумительное по поводу острополемического сочинения. Подивившись смехотворности складывавшейся ситуации, мы с Ф.Д.Бобковым решили подкинуть по-

лузнайкам материал для размышлений. Любой сведующий в истории первой мировой войны имеет перед собой обширный выбор работ западных авторов, отнюдь не изображавших так безотрадно страну, для них чужую Россию, как Александр Исаевич писал о Родине.

Идеально подошла много нашумевшая в шестидесятые в США и Западной Европе книга вдумчивой публицистики Барбары Такман «Августовские Пушки» о первом месяце той страшной войны. Разумеется, в громадном моем предисловии к ней не говорилось ни слова о Солженицыне. На фоне книги Такман, отражавшей новейшие достижения западной историографии, написанное им, выглядело легковесным историческим анахронизмом, крайне тенденциозным, что не могли не видеть не только специалисты, но и широкий читатель. Что не замедлили отметить у нас, сразу введя в научный оборот труд Такман. Даже в комментариях к специальной монографии прославленного стратега Б.М.Шапошникова, вышедшей под наблюдением Маршалов Советского Союза А.М.Василевского и М.В.Захарова, констатировалось: «Громадную победу в этой битве (Галицийской) объективные историки ставят выше той, которая досталась немцам в Восточной Пруссии. Автор книги «Августовские Пушки» Барбара Такман, например, пишет, что в Галицийской битве русские «нанесли поражение австро-венгерской армии, особенно ее офицерскому корпусу, от которого она никогда уже не оправилась». (Книга «Августовские Пушки» вышла в свет в 1972 г. в издательстве «Молодая Гвардия».) «

При подготовке ее к изданию в 1972 г. у меня впервые рассыпались иллюзии о всемогуществе КГБ, оказалось, что комитет не запрограммирован на конструктивную работу. Стремительный перевод и публикация книги оказались возможными только на моих личных отношениях. Не скажу, чтобы это открытие обрадовало меня…

Андропов, прочитав увлекательную книгу Такман, радовался как дитя, разве не пускал ртом пузыри. Встреча с ним вскоре после выхода «Августовских Пушек» врезалась в память. Низкое зимнее солнце подсвечивало белые шторы на ряде окон кабинета. Председатель, посверкивая очками, в ослепительно-белоснежной рубашке, щегольских подтяжках много, со смаком говорил об идеологии. Странный свет придавал какой-то оттенок нереальности его словам. Он настаивал, что нужно остановить сползание к анархии в делах духовных, ибо за ним неизбежны раздоры в делах государственных. Причем делать это должны конкретные люди, а не путем публикации анонимных редакционных статей. Им не верят. Нужны книги, и книги должного направления, написанные достойными людьми. Поняв, куда он метит, я мысленно причислил себя к «достойным людям», на всякий случай надул щеки и выпятил грудь. Конечно, он горячо, щедро одобрил мое предисловие к книге Такман и не одобрил, что оно подписано псевдонимом.

По мере того, как Председатель увлекался, открывались такие грани «достойных людей», которые не могли не повергнуть в крайнее изумление. Он, пожалуй, весело сообщил, что великий Тургенев после плодотворной службы в императорском политическом сыске, провел многие годы за рубежом главой российской агентуры в Западной Европе, как я понял, был жандармским генералом. Все это так поразило меня, что я не переспросил, когда именно Тургенев поступил в отдельный корпус жандармов и где хранил мундир и награды. Андропов отпустил несколько едких шуток насчет «крыши» Тургенева — Полины Виардо. Его рассказ как молния осветил эту историю, расставил все по местам. Мне всегда представлялась малоправдоподобной страсть дворянина, аристократа, мыслителя, эстета к заграничной бабе. Государственные интересы России – дело иное. Мигом пришла на память политическая направленность тургеневского творчества, бескомпромиссная и изобретательная борьба с «нигилистами», невероятный интерес к российской эмиграции, контакты с Герценом и прочее в том же духе.

Мой собеседник назвал среди заслуженных рыцарей политического сыска еще Белинского и Достоевского.

Что до «неистового Виссариона», то его сообщение убедительно осветило, почему гонимый «демократ» проживал в квартире в фешенебельном доме чуть не насупротив Зимнего. А его вендетта против замечательного писателя Бестужева-Марлинского, определенно зашедшая за границы приличия! О Федоре Достоевском помолчу, стоит ли углубляться в извивы души не совсем здорового человека. Как я понял Андропова, эта троица не покладая рук пыталась содействовать стабилизации политического положения в тогдашней России. Засим последовали уже знакомые речи насчет разрыва между властью и гражданским обществом. С чем я и был отпущен подумать на досуге.

Я взял за правило не обсуждать сказанное Андроповым с Бобковым и обратно, главным образом потому, что свято верил, и думаю не ошибался, — длинные уши подслушивающих устройств наличествовали и в их кабинетах. В случае с классиками российской словесности, не уточняя источника, все же осведомился о Тургеневе. Бобков сухо ответил: «Это широко известно». Надо думать, в сферах, недоступных литературоведам.

Вот так постепенно мы пришли к тому, что нужно писать книги, назовем их по актуальным проблемам. Генерал Бобков положил в качестве основополагающей посылки: 1) не навязывать читателю своей точки зрения, дать место и слово «другой стороне». Ему, очевидно, обрыдла наша официальная идеология; 2) писать так, чтобы книги покупались, а не навязывались читателю. Что же еще желать автору? Парадоксально, но факт: так обеспечивалась свобода творчества!

А со всех сторон в высшем чиновничьем мирке Москвы приходили вести о неслыханном расцвете науки поблизости от власть придержащих. Возникали институты, в кресла директоров которых по большей части усаживались вчерашние парт-чиновники. С середины семидесятых последовал залповый выброс в науку всех этих арбатовых, абалкиных, гвишиани, громыко, шаталиных и прочих, получивших академические звания. Думаю, по большей части вырвавших их у вождей. Какую «науку» там развивали, скажем, в области экономики,– а туда в первую очередь устремилась эта рать, — мы ощутили с развитием перестройки. Взгляните на семейный обеденный стол!

Но до этого тогда было далеко, академики пока не добрались до рычагов управления, а занимались делами поскромнее, но от этого не менее пагубными. Именно тогда некие ловкачи убедили нашу геронтократию, что нашли философский камень, который откроет дорогу к верхам общества на Западе. Наипростейшим образом — звание «академик» — де уравняет его носителя с творящими там политику, а последние с открытыми ртами будут внимать рассуждениям московских гостей, делать надлежащие выводы, отчего воспоследствуют неслыханные блага для нашей державы. Так, долбили «академики» геронтократам, мы сможем оказывать влияние на действия Запада.

Получилось обратное. На Западе быстро рассмотрели сущность новоявленных «ученых» и превратили их в канализацию для спуска своих идей. Я получил возможность наблюдать за этим процессом вплотную, приняв в 1968 г. приглашение директора Института США и Канады Г.А.Арбатова работать в нем. Где мне было знать тогда, что Арбатов находился поблизости от Брежнева, который любовно именовал его «А6рашей», да и выпестован был Андроповым в дебрях ЦК КПСС.

Схватился я с Арбатовым года через два после прихода в Институт — группа молодых людей под моим руководством сочинила исследование об американской «советологии». Как оказалось, «Абраша» ничего практически о ней не знал, но, просмотрев рукопись, уверенно заявил – «обидится» тогдашний идеолог Демичев. На это я резонно ответил, что Демичева отличает косоглазие, а не познания в идеологии. Итог был плачевным – рукопись отправилась в корзину.

Вот в такие отношения я вошел с академической наукой, олицетворяемой Арбатовым, когда Андропов и Бобков негласно даровали мне свободу творчества. Что же сотворить в первую очередь?

Я выражал сильнейшее неудовлетворение трактовкой истории России в канун судьбоносного Года — 1917. «Boт и попробуйте силы на этом поприще». — дружески заметил генерал, который охотно делился своими пугающе-громадными познаниями в этой области, в том числе о масонах. Он. кстати, предупредил, чтобы я не «пережимал» в этом вопросе. Андропов помалкивал. После всплеска с Тургеневым он как-то не касался научных предметов. Наверное, частично был виноват я. Как-то в ответ на гордый рассказ Председателя о том, как он в остром приступе либерализма прикрыл в здании КГБ внутреннюю тюрьму («ее учредил Сталин!») я рассмеялся ему в лицо и крайне бестактно предложил глубже изучать наследие драгоценного Ленина и железного Феликса, портретами которых были густо обсижены присутственные помещения ведомства. Не знаю, как там беседовал в кабинете с камином на научные темы Бобков, подозреваю, происходил не диалог, а поучающий генеральский монолог – Андропов не раз вскользь говорил о «моих генералах-аристократах», пожалуй, только Ф.Д. подпадал под определение – внушительный, крупный мужчина с ярко-синими глазами.

Последствия, впрочем, обнаружились. При очередной встрече, уже во второй половине семидесятых, Юрий Владимирович поведал о своем растущем демократизме. Сменив политбю-

ровский «членовоз», он на «Волге» съездил на Миусскую площадь, где в ВПШ сдал выпускной экзамен, и на седьмом десятке лет обрел высшее образование. История довольно мутная, начало которой теряется в петрозаводском периоде жизни комсомольско-партийного функционера Андропова, начавшего там сражаться с наукой. Увы, дела, дела! Они растянули сражение на десятки лет. Нужно отдать ему должное, он не приказал выписать диплом как иные коллеги на высоких постах, а сдал потребные экзамены.

На описанном последнем экзамене, с подъемом повествовал он, достался вопрос, связанный с международным коммунистическим и рабочим движением, и «тут я дал им, профессорам!». Лукавые экзаменаторы знали, что спрашивать у недавнего секретаря ЦК КПСС, занимающегося именно этими проблемами. На мой взгляд, куда важнее другое – Ю.В.Андропов раньше не испытывал потребности заручиться дипломом на дипломатической, партийной работе (даже будучи секретарем ЦК КПСС!), а в КГБ дрогнул. Подозреваю, не выдержал интеллектуального превосходства Бобкова и К°. Решил засвидетельствовать по всей форме свою принадлежность к людям образованным. При всей юмористичности ситуации нужно признать — учился он серьезно.

Правда, насмешники из оперативной библиотеки КГБ (невообразимо убогой!), заговорщически подмигивали, сплетничали со мной о том, что Председатель затребовал и читает философские груды, видимо, обожает Гегеля. Я не находил в этом ничего смешного, ибо и сам пытался в меру сил удовлетворять ненасытную любознательность Андропова. К чему?

* * *

По большому счету тайны нет, ибо написанные в то время книги – «1 августа 1914», «ЦРУ против СССР», «Силуэты Вашингтона», «Маршал Жуков» – ориентированы помимо прочего на уровень понимания проблем неофитов в области исторических знаний. Не больше. Правда, иногда по просьбе Юрия Владимировича, порой по собственной инициативе вручал ему своего рода памятные записки, точнее перевод с самыми сжатыми комментариями эпизодов и сентенций из книг, даю-лавших историю американцев. Наверное, таких записок набралось бы не больше десятка, я не оставлял у себя вторых экземпляров, ибо не хотел вводить в соблазн прекрасное ведомство без спроса порыться в бумагах. Да и не мог забыть обысков в нашей квартире, а при входе в оперативную библиотеку КГБ невольно припоминал – неказистая дверь открывалась в помещения, где при Сталине содержались люди, а при Андропове книги. В прежней внутренней тюрьме, семиэтажное здание которой теперь приспособлено под библиотеку, столовую и прочие полезные учреждения.

В 1974 г. в издательстве «Молодая гвардия» 200-тысячным тиражом вышла моя книга «1 августа 1914», исправлявшая догматическую трактовку истории нашей страны на подступах к 1917 году. Перед подписанием ее в печать рукопись одобрил тогдашний шеф пропаганды А.Н.Яковлев.

Вскоре после выхода книги мой сектор в Институте США и Канады завершил подготовку и, получив утверждение Ученого Совета, передал в издательство «Наука» рукопись плановой работы «США: политическая мысль и история», объемом 40 ал. Разделы, написанные четырьмя молодыми сотрудниками, легли в основу тогда же защищенных ими кандидатских диссертаций. Все шло нормальным порядком, и мы уже принялись за подготовку следующего труда об администрации Р.Никсона, за которым маячила работа над интереснейшим, как ожидалось, исследованием о ЦРУ. Нас мало интересовала деятельность рыцарей «плаща и кинжала», мы хотели показать ЦРУ как инструмент Вашингтона в переделке мира по американскому образцу.

Арбатов бдил. В нарушение всех правил для него воровским способом сняли ксерокс с верстки, треть которой он прочитал и на первой странице начертал: «Во введении нет Маркса, В.И.Ленина, Брежнева, документов КПСС». По завершении трудов над версткой резюмировал: «Ссылок на Маркса, Энгельса, Ленина, документов партии нет практически. Так нельзя». Как можно? «А включать надо материал под основные темы а) марксистскую оценку революции с ее б)позитивными и в) негативными сторонами… Но главное — идет сплошной поток (постепенно все более приедающийся) той же идеи от «Мэйфлауэра» и до Никсона. Надо найти грани и пресечь этот плавно журчащий ручеек… В общем критики враждебных нам взглядов по этому архиважному, тонкому и чувствительному вопросу нет» и т.д.

Итак, без Брежнева никуда, начиная с Американской революции в 1775-1783 гг. Чудовищно! Возвратившись к этой истории спустя пятнадцать лет, я писал в «Московском строителе» (в августе 1990 г.): «К этому времени Арбатов стал академиком, приобрел навык говорить «по-брежневски» –животом, издавая густые, рыкающие звуки, а свою неосведомленность положил за уровень развития науки. Он демонстрировал блистательное незнание курса истории средней школы, но твердо помнил – в исторических сочинениях цитаты классиков неизбежны (в классиках вместо куусиненовского Хрущева тогда ходил арбатовский Брежнев). Академик энергично объяснил мне, как нужно писать книгу в текущий момент — разрядка дышала на ладан, для ее реанимации, между прочим, подобает создать буколическую картину политики США и, разумеется, воздать должное тогдашнему кумиру Генри Киссинджеру. Тут коса нашла на камень, я не менее энергично открыл академику азы нашей профессии — истории — и добавил, что арбатовская «правда» не имеет отношения к науке, как, впрочем и он сам. Началось «сражение». За то, чтобы верстка не была рассыпана, т.е. не ликвидирован начисто наш труд»

За год мы «доработали» ее в направлении, прямо противоположном указаниям Арбатова, а когда впоследствии подсчитали, оказалось 43,4 уч.-издл. Знающие издательские нравы по достоинству оценят увеличение планового объема книги почти на 80 машинописных страниц. Победили, конечно, не мы, а Андропов. Когда стало ясно, что научными доводами не пробить стену невежества, упрямства и предвзятости, я отправился к Андропову и подробно рассказал о судьбе дарованной им свободы творчества и оставил верстку с арбатовскими рекомендациями.

Через какое-то время он позвонил, сказал, что мы правы, и дал совет– объяснить академику, что притесняемый авторский коллектив обратится в «директивные органы», т.е. в ЦК КПСС. Совет более чем странный, посему я отправился теперь к Бобкову. Генерал высмеял идею и заметил, пусть сам Андропов справляется со своим Франкенштейном. Прошло еще какое-то время, и еще звонок Председателя. «Этот тетерев на току» был предупрежден мною, что если не уймется, почти кричал он в трубку, то «потеряет мою дружбу». В 1976 г. книга, наконец, увидела свет. Юрий Владимирович еще пообещал устроить ей хорошую прессу. Обещания не выполнил, думаю лучше представляя вес «Абраши» при Брежневе.

В разгар баталии 1975 г. по поводу книги о США на подмогу Арбатову пришел другой академик, о котором с отвращением отзывались как Андропов, так и Устинов, Исаак Минц. В органе Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС «Вопросы истории КПСС» подготовили громадную разгромную рецензию на «1 августа 1914». Ее сняли перед выходом номера на стадии сверки, т.е. схватили за считанные дни до его выхода в свет, и подарили мне. А за то, что автор занялся масонами, ему приклеили ярлык «черносотенца».

В лучших традициях доносительства трое подписавших рецензентов принялись за выяснение того, «что характеризует идейные позиции автора». «Освещение событий» Н.Яковлевым «находится в прямом противоречии с ленинской трактовкой истории», оно «принципиально отличается от общепринятого в советской исторической науке». В чем? Например, «да, очень хотелось бы царизму, чтобы положение в армии, было именно таким, каким оно представляется ныне Н.Яковлеву». Завершая пасквиль (в 1 ал.), рецензенты (ЕД.Черменский, В.М.Шевырин, В.И.Бовыкин) протрубили тревогу: «Можно только удивляться тому, что эта книга, бесцеремонно фальсифицирующая ленинские взгляды, грубо искажающая исторический процесс и извращающая роль большевистской партии в годы первой мировой войны, наконец, в литературном отношений являющаяся подражанием худшим образцам буржуазной бульварной печати, не только увидела свет, но была издана массовым тиражом в расчете на широкого, преимущественно молодого читателя. Ничего, кроме вреда, она ему принести не может».

На исходе 1976 г. Арбатов разогнал наш сектор и заставил меня уйти из Института США. Меня приютили в отделе Института социологии АН СССР.

Наш русский великий ученый, гениальный математик Л.С.Понтрягин на годичном собрании АН СССР в 1980 г., указал на то, что Арбатов принадлежит к категории «проходимцев от журналистики без какого бы то ни было научного багажа… Удивительно ли, что академик Арбатов быстро уволил из своего института единственного человека, пытавшегося разобраться в масонстве — Н.Н.Яковлева», — закончил Понтрягин, которого я лично не знал.

* * *

Ю.В.Андропов, по-видимому, все же чувствовал неловкость и компенсировал ее доверительными разговорами. Я слышал, что он наизусть знал «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Несколько раз пытался вступить с ним в состязание по тексту обеих книг и неизменно был побиваем как ребенок. Андропов умел цитировать к месту эти книги.

Дело было после его возвращения из Кисловодска —очередного отпуска. Посвежевший, подтянутый Председатель безмятежно болтал о пустяках. Пребывание под горным солнцем прекрасно, но жизнь никогда не дарует полного счастья, вечно что-то мешает. И на этот раз помешал, как уже случалось при каждой поездке Андропова на отдых на Кавказ, докучливый секретарь Ставропольского крайкома. Стоило Андропову появиться на госдаче, как пробивался этот секретарь, сверхэнергичный, делившийся с заезжим московским вождем своими задумками. Он буквально тенью следовал за Председателем. Так я впервые услышал о М.С.Горбачеве.

На мой законный вопрос, зачем портить отпуск и терпеть провинциального партчиновника, Председатель вздохнул и поведал, что этот скоро переберется в Москву. Домогается поста секретаря ЦК КПСС, на меньшее не согласен. «Так и нужно дать его?» — заметил я. «Что делать, — печально сказал Юрий Владимирович, — он как отец Федор, домогавшийся стульев на веранде под пальмами у инженера Брумса, ползает и осмотрительно бьется головой о ствол араукарии». Я узнал «Двенадцать стульев» и в тон Председателю продолжил: «Так не продавайте ему стульев!». «Что вы, — шутливо замахал на меня руками Юрий Владимирович, — пробовал, а ответом послужил страшный удар головой о драцену. Результат увидите», — загадочно заключил Председатель.

Когда вскоре на экране телевизора появился Горбачев, то я вспомнил шутку.

Да, глубоко верил идеалист в кресле Председателя КГБ, что если некто от сохи, а тем более от комбайна косноязычен, изъясняется с чудовищными ударениями, то он имманентно придерживается социалистической ориентации. Современная версия веры российского интеллигента в «мужика-богоносца». Как-то андроповский сын, одно время работавший со мной, с глубокой печалью рассказал, что он посетовал в разговоре с от-

цом: маляры ремонтировавшие квартиру, работали плохо, безбожно тянули. В чем проблема, бодро отозвался государственный деятель, нужно вызвать их на партсобрание в домоуправление и там хорошенько «пропесочить»!

* * *

Разразившийся в середине семидесятых в США Уотергейт высветил анатомию современной американской государственности, роль политического сыска в обеспечении политической стабильности. В Вашингтоне на Капитолийском холме прошли различные «слушания», оставившие гору материалов. С завидной оперативностью американцы выпустили обо всем этом массу книг, не говоря уже о периодике. Лишенный с изгнанием из Института США сотрудников, я отныне работал в одиночку, но почти не отстал Уже в 1978 г. в книжке «Под железной пятой», наверное, первым в нашей стране, обобщив эти материалы в исследовательском плане, дал трактовку Уотергейта. Коль скоро Арбатов, Минц и К° ославили меня «черносотенцем» и пр., а власть открыто не взяла под защиту, я счел за благо напечатать ее под псевдонимом Н.Николаев. Куда важнее стотысячным тиражом донести суть дела, а не авторские претензии.

По весне 1980 г. вышло первое издание «ЦРУ против СССР», получившее очень широкую известность. Последующие события оправдали и оправдывают на каждом шагу ее пророчества, начиная от названия. Разве не были усилия ЦРУ и К° направлены на распад СССР и победу в «холодной войне»?

Книга появилась поздней весной того года, а возмездие последовало уже в августе. Именно такой срок, около полугода, потребовался подручным зловещего старца Исаака Минца, чтобы изладить статью для августовского номера журнала «История СССР». Разумеется, не о книге «ЦРУ против СССР», а все о той же работе «1 августа 1914». По словам писавших, под псевдонимом академика И.И.Минца, «видный историк Н.Н.Яковлев» воспроизвел в своей книге «фальсификации, рассчитанные на компрометацию российского революционного движения», попытался «возродить старый миф черносотенцев о масонах». На эпитеты не скупились и ужасались: «в советской исторической литературе труд Н.Н.Яковлева был подвергнут резкой критике». Между тем «несмотря на столь суровую критику и то, что «советские историки, конечно, с презрением отвергают» его концепцию, Н.Н.Яковлев упорствует.

В заключение доносчики потребовали: «советские историки обязаны определить свое отношение» к яковлевской концепции, ибо «признать ее научной-значит, как мы уже отметили, сойти с классовых позиций, отказаться от единственно правильного научного подхода — марксистско-ленинского». Минцевский призыв нашел, пожалуй, одного исполнителя – Арбатов в августе 1980 г. вывел «сошедшего с классовых позиций» Н.Н.Яковлева из редколегии подведомственного его Институту журнала. «США». (Судя по синхронности действий, Исаак и «Абраша» заранее сговорились.) Другие охотники репрессировать отступника «от единственно правильного научного подхода» пока не обнаружились.

Беспредел этих двоих был лишь узким острием клина. Я отнюдь не страдаю манией величия, но элементарное чувство самосохранения властно требовало не допустить, чтобы мою работу сузили до угодных этим господам размеров и еще объявить все выходящие из-под пера «черносотенца» уже по этой причине порочным. Не нужно вникать в существо написанного, а помнить только о взглядах автора. Я нашел выход, как парализовать усилия клеветников – издать собрание сочинений. Делом напомнить, что «ЦРУ против СССР» отнюдь не исчерпывает научные интересы автора.

Уже к тому времени число опубликованных мною книг завалило за два десятка, не говоря о брошюрах и статьях, которых не считал. Книги издавались за редким исключением многократно и массовыми тиражами, нередко переводились. По самой скромной прикидке собрание сочинений заняло бы ориентировочно 10 томов по 50 ал. каждый. Разумеется, все тексты подлежали доработке с учетом новейших достижений мировой историографии. На эту работу я отвел большую часть восьмидесятых. Попутно, легкомысленно решил я, меня наконец отпустят на несколько месяцев поработать в архивах и библиотеках на Западе, прежде всего в США. Я оставался всю жизнь «невыездным», а подготовка такого «собрания» мне показалась убедительным поводом для научной командировки.

Злобность нападок формально из академической среды подсказала мне весьма ехидный план. В советское время не было

случая, чтобы живущий историк публиковал свое собрание сочинений. Появление моего наглядно показало бы, кто есть кто, известное специалистам по каталогам научных библиотек стало бы общедоступным. Разумеется, именующиеся у нас «академиками», преимущественно высокопоставленные чиновники, захотели бы немедленно обзавестись своими «собраниями». Надо думать, руководствуясь прежде всего меркантильными соображениями, ибо они плохо представляли реальную оплату литературного труда, ослепленные сказочными гонорарами за подписанные ими считанные «книги», как правило, написанные левой ногой референтами. Но проблема оказалось бы неразрешимой: во-первых, издавать практически нечего, во-вторых, даже если снести в издательства кой-какую макулатуру (их «ученые труды»), последовал бы безжалостный вопрос «редакторов — как продать заведомо убыточную мазню. Например, книга небезывестного зав.отделом науки ЦК КПСС Трапезникова о «решении» аграрного вопроса в СССР, выпущенная в издательстве «Мысль» так и осталась лежать невостребованной на книжных складах. Естественно, наученные горьким опытом, директора издательств не взяли бы на вверенное им заведение такое бремя.

Замечательную идею вместе с коварнейшим планом изложил обоим вождям — Андропову и Устинову. Упирал, помимо прочего, на многомиллионную прибыль для государства Но оба мигом поскучнели, а милейший Юрий Владимирович, услышав о научной командировке за рубеж, даже слегка изменился в лице Идея не прошла, а генерал Бобков, когда я в сердцах нажаловался на руководителей, отделался округлыми фразами.

Я покусился на то, что, видимо, приличествовало лишь номенклатуре. Дерзость, в их глазах равнозначная если бы я стал претендовать на «кремлевский» обед или прикрепление к поликлинике IV Управления Минздрава СССР. Пелена спала с глаз. После примерно дюжины лет общения интеллигентнейший Ю.В. и рубаха парень Устинов, знавший меня около сорока лет, открылись как заурядные охранители порядков, надоевших всем и каждому. Они горой встали на защиту номенклатуры! Они дрогнули при мысли о том, что реальный труд покусился на признание, а «академики» будут посрамлены. Было противно и унизительно оказаться дураком, не разглядевшим сплоченность партийных бонз. Смерду ука-

зали место. Для себя постановил: отныне не иметь с ними никаких дел Звучит, конечно, комично. Удержаться полностью на этой позиции не удалось, тем не менее я больше их никогда не видел. Думаю, желание было обоюдным.

Уже несколько лет не было в живых незабвенной Таисии Алексеевны, и с ней ушла жизнь из устиновского дома. Хозяин надел военный мундир. Видимо, понимал, что занялся не своим делом (как-то, похлопав себя по погону, заметил «Тая никогда не разрешила бы этого»). Я охотно согласился, Ее нелюбовь к «военным», под которыми она имела в виду бравых служак КГБ, дошла до того, что умирая отказалась снять ЭКГ, заподозрив, что прибором ведает КГБ.

* * *

Хватало с лихвой своих забот. Я закончил большую и очень интересную книгу «Силуэты Вашингтона», которая вышла в 1983 г., и по уши погрузился в работу над биографией маршала Г.К.Жукова. Это был странный заказ — ее попросило написать почему-то издательство «Детская литература». Завершил и эту книгу, пошли тягостные хлопоты с рецензированием, и как-то незаметно подступила осень 1982 г.

До меня доходили слухи, что после поездки в Афганистан в 1980 г. Андропов тяжело заболел. О болезни строились самые различные предположения, генерал Бобков как-то проронил, что Юрий Владимирович плох. По понятным причинам я не расспрашивал и также по понятным причинам по-человечески сочувствовал беде, обрушившейся на него. Неожиданно поступило предложение, как я понял от Ю.В., подготовить новое издание «ЦРУ против СССР». События, истекшие за три года после выхода первого, подтвердили тогдашний анализ, а предложение сказать в новом издании о А Д.Сахарове утвердило меня в мысли, что речь идет о личной просьбе Ю.В. Особенно когда напомнили об аналогии с «психологическими портретами», которые готовили УСС и его преемник ЦРУ.

Оправдалась мудрая пословица — незнайка лежит, а знайка по дорожке бежит. В золотые годы занятий просвещением Председателя КГБ я как-то рассказал ему о «психологическом портрете» Гитлера, составленном УСС в годы второй мировой войны. Написанный братом маститого историка Уильяма Лангера психоаналитиком проф. Уолтером Лангером этот документ был издан в 1972 г. в США под заголовком «Внутренний мир Адольфа Гитлера» (всего 309 страниц с предисловием и послесловием). Значительную роль в жизни Гитлера играл мазохистский комплекс, подробно проанализированный в докладе. Ю.В. заинтересовался, я перевел и передал ему несколько страниц. Андропов в свою очередь поведал об известных КГБ странных привычках А Д.Сахарова и отнес влияние Е.Г.Бонэр на него помимо прочего за счет того, что она потакала слабостям академика. Хотя в первом издании «ЦРУ против СССР» я описал методологию составления «психологического портрета» Уолтером Лангером, я не стал касаться, с точки зрения критериев американских психоаналитиков, личности А.Д.Сахарова. ФД.Бобков одобрил, подчеркнув, что мы не специалисты и незачем вступать в этот призрачный мир.

Теперь именно этой темы попросил коснуться больной Андропов. Пришлось пойти навстречу, но обозначив ее пунктирно. Вопросу этому я тогда не придал большого значения, ибо при подготовке нового издания пришлось поднимать массу куда более значимых проблем, включая религию. В начале 1983 г. вышло переработанное издание. Ю.В.Андропов, теперь глава государства и Генеральный секретарь ЦК КПСС, рекомендовал напечатать книгу во всех союзных республиках, на национальном и русском языках в каждой. Проявили рвение издательства и в некоторых автономных республиках, краях, областях в РСФСР. Партийное издательство «Правда» с обостренным нюхом на прибыль сделало на книге неплохой бизнес — выпустило ее двумя тиражами всего 1,250 тыс., заплатило автору 6 тыс.рублей, получив прибыль свыше миллиона.

Страсть к наживе и желание выслужиться отбили у партиздателей здравый смысл. Они настаивали на увеличении книги по крайней мере вдвое за считанные недели, видимо, привыкнув иметь дело с аппаратчиками, которым ничего не стоило приказать своим литературным подельщикам расширить очередную халтуру. Но я-то работал в одиночку и в жизни никто не написал за меня и для меня хоть строчку. Чтобы отделаться от алчущих прибыли и поощрения, добавил к основному тексту сокращенный и срочно доработанный вариант «Под железной пятой». Только для этого издания.

Наверное книга выдержала много более пятидесяти изданий в СССР. Что до самой книги, то она и извлечения из нее разошлись тиражом свыше 20 миллионов. Ее перевели во всех странах тогдашнего социалистического лагеря, а усилиями московского «Прогресса» на основные европейские языки. Автора не озолотили. Ю.В.Андропова, по натуре аскета, эта сторона дела не интересовала, а о генерале армии Ф.Д.Бобкове и говорить не приходилось. Он строил коммунизм, думаю, и в собственной семье. Так что вознаграждение далеко не соответствовало быстро возраставшим физическим и моральным издержкам.

В конце мая 1983 г. я внезапно почувствовал себя скверно, врач «скорой» поговорил насчет сердечного приступа, а был, как потом выяснилось, инфаркт. В середине июня меня пригласил генерал Бобков. Теперь он занимал обширный кабинет, выходивший окнами на площадь Дзержинского. Стиль генерала чувствовался уже на подходе к кабинету, внутренние посты сняты. Я не видел его довольно долго и был поражен измученным, изработавшимся видом. В потертом костюме, из которого определенно «вырос», Бобков с кислым видом хмуро поздоровался. Нехотя, через силу он попросил съездить в Горький и поговорить с Сахаровым.

Зачем? О чем? Филипп Денисович вяло сказал: «О чем хотите». Было видно, что идея ему не нравится. Молнией пронеслась мысль — насколько же серьезно болен Андропов, что Бобков не может отказать в просьбе умирающего. Много спустя генерал признался, что с 1980 г. Андропов в сущности медленно угасал. Ну, как тут отказать. Наскоро решили — Сахаров незадолго перед этим высказал разумные идеи о «ядерной зиме», быть может, удасться склонить его дать об этом интервью.

Вечером в тот же день выехал в Горький. Чувствовал себя отвратительно, не прошло и двух недель после инфаркта. В Горьком разыскал место, где томился узник — отличный дом, в прекрасном районе, как две капли воды похожем на «царскую деревню», пригород Кунцева в Москве, застроенный домами работников ЦК И МГК. В подъезде предъявил паспорт скучающему за маленьким столиком у двери милиционеру, позвонил и вот – в квартире ссыльного. Представился. Андрей Дмитриевич осведомился: «Это тот самый Яковлев, который написал «ЦРУ против СССР?» – «Разумеется», – ответил я.

Он сбегал в другую комнату, принес захватанный экземпляр книги и последовала примерно часовая тусклая беседа через обеденный стол. Я все пытался навести разговор на «ядерную зиму», Андрей Дмитриевич ругал автора. Он, конечно, видел во мне представителя властей, обоснованно или нет (в зависимости от точки зрения) оторвавших его от вошедшего в привычку приятного занятия жаловаться иноземцам на свою страну. Я, конечно, не ожидал братских объятий, но что оказалось полной неожиданностью – звучал голос типичного представителя избалованной академической номенклатуры.

«Демократизмом» не пахло, а повадки дикого барина, норовящего заехать «в рыло», были налицо. Когда разговор потерял смысл, я встал и откланялся. Тут академик размахнулся и попытался правой рукой ударить меня. Руку я перехватил, слабую, дрожащую. Он извернулся и мазнул меня по щеке пальцем другой, этого я предотвратить не мог, ибо держал папку. Академик заячьим прыжком отскочил в угол комнаты. Первой мыслью было наградить за пальцеприкладство доброй затрещиной, но это означало бы упасть до его уровня. Подавляя смех, я заметил подрагивавшему в углу смельчаку: «Вот об этом и писал, в вашем кругу дела решаются дракой! А еще интеллигент!» С чем и ушел.

В Москве ограничился телефонным звонком генералу. Он не мог не знать о подробностях беседы. Перед отъездом в Горький я съязвил: «Куда прикажете говорить на квартире академика, в унитаз? — «Не надо, — ответил генерал, — слышно везде».

Вот и вся история «пощечины», о которой с гордостью изобильно повествовал академик. Между прочим, во исполнение своего обещания. Когда в заключение той беседы я попросил «все же оставить дело между нами», борец за демократию живо вскочил и, выпрямившись в свой немалый рост, возгласил: «Нет, будет знать весь мир!» Претензии планетарные. Не мои.

* * *

В конце того 1983 г. меня свалил второй, тяжелый инфаркт. Уже в реанимации меня опознали и врачи дружно не обращали внимания на больного, правда, один из них участливо расспрашивал, почему я не выслужил больше общей палаты в

рядовой больнице. Нависая над койкой, от волнения накапливая слюну в углах рта, он шепотом поругивал опутанного электродами инфарктника, поднявшего перо на достойнейшую Елену Георгиевну Боннэр. Через недели две я ушел долечиваться, сэкономив государству месяца три койкоместа и избавив темпераментного молодого человека от хлопот по моему перевоспитанию.

В это время скончался Ю.В. Андропов, ожидавшийся от него рассвет оказался ложным. Как многие другие я скорбел об утрате страной честного человека. По понятным причинам я не мог отдать последний долг — пройти в толпах у гроба, но оставалось довершить в свое время обещанное ему: книжку о Г.К.Жукове и работу о религии в США.

То, что на меня выпал жребий первого биографа маршала Жукова, теперь сообразил я, было стариковской хитростью дружков «Димы» и «Юры», проявивших великое лукавство во всем, даже в определении места ее написания и издания — Детгиз. Чтили нашего легендарного полководца, сокрушались по поводу того, что его жизнь и подвиги замалчиваются, но, увы, не были наделены гражданским мужеством. Меньше всего им хотелось схватиться со стальными когортами жуковских ненавистников, кишевших в партаппарате, прежде всего в Главпуре.

Когда по тогдашней практике рукопись была послана на рецензирование в Главпур и там зарублена по той причине, что она противоречила «партийным» (читай клеветническим) оценкам, а автор ввиду его политической неблагонадежности не имел «морального права» писать о нашем национальном герое (см. мою статью в «Молодой гвардии» 1991 г., №6), вожди дунули в кусты, поручив заботы о книге Маршалу Советского Союза С.Ф.Ахромееву. Наше сотрудничество с Сергеем Федоровичем началось при жизни хитроумных дружков, а завершилось с выходом книги уже после их смерти.

Пропуском по крайней мере в прихожую внутреннего мира Сергея Федоровича оказалось «1 августа 1914». Он дотошно выспрашивал и безмерно удивлялся, как удалось издать ее, было совершенно невозможно назвать крестных отцов книги, а тем более ведомство. И поэтому пришлось отделаться простой версией — «пробил» и все! Эта невинная ложь придала мне ненужный лоск героизма в глазах маршала. Во всяком случае С.Ф.Ахромеев заверил, что «1 августа 1914 давно настольная книга каждого мыслящего офицера Генштаба».

Беспредельно уважающий Жукова С.Ф.Ахромеев взял на себя труд курировать работу над книгой от предоставления возможности использовать архивы до окончательного редактирования рукописи. Он отчаянно бился с Главпуром, но так и не смог прошибить стену партчиновников в мундирах и получить визу на выход ее в свет. «Не удалось с фронта, совершим фланговый маневр! — сообщил он мне. — Визу даст главная военная цензура, подчиненная Начальнику Генерального штаба». Благославляя рукопись к печати, Сергей Федорович написал: «Уважаемый Николай Николаевич! Прочел и в какой-то мере (как я считал целесообразным) подредактировал первые 85 страниц Вашей книги и некоторые другие места. Прошу это посмотреть, что посчитаете возможным, прошу учесть… В целом я за то, чтобы книга была издана. С наилучшими пожеланиями и уважением. Маршал Советского Союза Ахромеев. 31.3.84.».

Я сохранил этот отзыв, написанный от руки своеобразным почерком маршала. В военном деле от руки составляют самые доверительные документы. Сохранил и другой документ — на бланке Генерального штаба. Главный военный цензор Генштаба генерал-лейтенант Козлов 31 октября 1984 г. ориентировал издательство: «Данный материал (только в более полном объеме) дважды рассматривался в Главном политическом управлении СА и ВМФ. Автору были высказаны серьезные замечания. Однако в представленной рукописи ряд замечании и пожелании им не были учтены». И далее: «До подписания материала к печати обратить внимание тов.Яковлева Н.Н. на необходимость полного учета рекомендаций Главного политического управления СА и ВМФ и Начальника Генерального штаба ВС СССР Маршала Советского Союза Ахромеева С.Ф.». Учесть замечания Главпура означало написать другую, чернящую Г.К.Жукова книгу. Что касается рекомендаций маршала, то за полгода до письма Козлова он, как мы видели, высказал их.

Человек возвышенного образа мыслей, весь олицетворение порядочности, чести и достоинства профессионального военного (каким я узнал его за три года тяжбы с Главпуром, потребовавшихся для выхода книги), и без того бледный, буквально стал прозрачным, когда я молча положил перед

ним этот беспримерный документ. Только опираясь «на чуждый армии элемент – Главпур», мог генерал Козлов написать это — лаконично оценил неповиновение подчиненного маршал. А затем, в который раз, поговорили о деле — герое русского народа Г.К. Жукове. Только в 1985 г. книга вышла. Ее крестный отец — Сергей Федорович Ахромеев.

Тем временем написанное мною без снятых Ю.В.Андроповым цензурных ограничений навлекло –нарастающую волну недоброжелательства. За океаном советолог второго положения Дж.Данлоп в книге «Новый русский национализм» (1985) отчеканил – в СССР «писатели – начиная с неофашистов, таких как Валентин Пикуль, автор пресловутого советского халтурного романа «У последней черты», и Николай Яковлев, автор книги «1 августа 1914», …все сосредоточили внимание на царствовании Николая II» ибо они еще «национал-большевики», к «недавним произведениям национал-большевистского толка можно отнести книгу Николая Яковлева «1 августа 1914», выпущенную издательством «Молодая гвардия» в 1974 году тиражом в 100 тысяч экземпляров, и роман Валентина Пикуля «У последней черты»… Реализация национал-большевистских идей, вероятно, привела бы к тому, что Ален Безансон называет «панроссийской полицейской и военной империей» «.

Надо думать, Ю.В.Андропов пришел бы в ужас от такой интерпретации полюбившейся ему книги. Но Юрия Владимировича уже не было в живых, зато процветал Арбатов, который поторопился использовать Данлопа, благо был сделан служебный перевод (думаю, напрасно) американского графомана. В конце 1986 г. Арбатов выгнал из Института несколько сотрудников, в прошлом военных. Один из них, Ю.В.Катасонов, пожаловался, жалобы его, в которых на многих страницах рассказывалось о неприглядных деяниях академика, пришли, естественно, к нему на разбор.

Разумеется, провели партсобрание, на котором Арбатов обнародовал открытие — катасоновские обращения писал-де я. Хотя автор отрицал это, академик сообщил преданно внимавшим ему коммунистам (цитирую по протоколу партсобрания): «У Данлопа есть книга, где среди антисоветских элементов он называет тех, на кого американцы делают особую ставку. Яковлев вместе с Пикулем отнесены к группе неофашистов. По-моему, это довольно близко к истине… Все это мы должны серьезно и основательно обдумать. Американская разведка явно активизировалась, ситуацию нужно оценивать очень серьезно» и т.д. Оцепенело от ужаса партсобрание.

Арбатов направил в МВД СССР на лексическую и синтаксическую экспертизу обращение Катасонова «наверх». В начале 1987 г. министр внутренних дел СССР А.В.Власов разочаровал академика: проведенная специалистами НИИ МВД СССР экспертиза не подтвердила его смелых предположений насчет Яковлева. Ничего! С кровожадным рыком коммунисты Института США и Канады единогласно выгнали Ю.В.Катасонова из партии. Было это в мае 1987 г., а ныне многие из них (хотя бы академик В.В.Журкин, парламентарий, а ныне дипломат В.П.Лукин) в первых рядах демократов и перестройщиков. Хорошо обучились в школе, какой являлись партсобрания коммунистов.

Тут в рубрике «Мы родом из Октября» в «Советской культуре» (21 марта 1987 года) попробовал голос на союзной арене Юрий Афанасьев. Вознося до небес Великий Октябрь, партию, коммунизм и пр. историк известный отсутствием трудов звал не допустить «подмены классового» подхода обнаруженной им пагубной «идеологией». Тогда коммунист до кончика ногтей Афанасьев негодующе указал на Н.Яковлева, книга которого венчает усилия ряда лиц, которые «взяли на себя вовсе не оригинальную задачу популяризации «общенациональной» миссии русских царей и вельмож, выдавая их за выразителей интересов всех классов». В этой книге «1 августа 1914» Яковлев де занялся этим в отношении Николая II. Афанасьев прорезался очень своевременно, сообщив, кто мешает Арбатову взойти на политические высоты.

По весне 1989 г. он пробивался в народные депутаты СССР. Его провалили на выборах от СКЗМ, в «Открытом письме» избирателям, написанном тогда безработными интеллигентами, пострадавшими от арбатовых, помимо прочего говорилось: «Арбатов такой же академик, как вознесший его Брежнев — маршал, а Чурбанов армейский генерал-полковник». Когда в мае 1989 г. в здании МГУ на Ленинских горах проходили довыборы от общественной организации АН СССР, академик подался туда со своей кандидатурой. О дальнейшем я написал уже в упоминавшейся статье в «Московском строителе» в августе 1990 г.:

«Академика у здания встретили ехидные плакаты с призывами голосовать против него по описанным причинам. Такое отличие было оказано только ему одному из 24 кандидатов. Милиция не вмешивалась. Чернее тучи прошел Арбатов в зал заседания.

При обсуждении «Открытое письмо» организаторы выборов не огласили. Тем не менее последовали острые вопросы. Тут академик развернулся во всю. С высокой трибуны он изрек, что все это дело рук Н.Н.Яковлева, платного агента КГБ. Сделал внушительную паузу и доложил высокому собранию — Яковлева в свое время он изгнал за книгу «1 августа 1914». Мораль ясна — о России хорошо не отзываться! Наверное, кое-кто в аудитории развесил уши, ибо Арбатов, хотя вторым от конца, прошел среди 12 выбранных на вакантные места. Шестым в списке проследовал А.Д.Сахаров.

Когда до меня дошло, что академик перевел меня из агента западных спецслужб в платного сотрудника КГБ, я сообразил, куда он переориентировался. Среди примерно двух дюжин моих книг «ЦРУ против СССР» (от сказанного там я отнюдь не отмежевываюсь). Новые времена, новые песни. В 1986 году уместно было изобличать ЦРУ и Ко, к 1989 году они приобрели некую респектабельность в глазах иных журналистов, пошли выпады против армии и КГБ. К тому же мне выдали бумажку от Верховного Суда СССР о полной реабилитации по делу 1952 года. Надо думать, академик, пристально следивший за «злодеем», учел и это.

* * *

Что же, за все приходися платить. И за свободу творчества. Никак не успокоятся те, кто на словах выступает за политический плюрализм. Жаждут насадить конформизм.

Минц и К° не убавили рвения, продолжая упорно твердить все восьмидесятые годы — масонства в России практически не было, а посему Н.Н.Яковлев должен быть отлучен от исторической науки. Вслед за М.К.Касвиновым объявился О.Ф.Соловьев, переосмысливший своеобразный стиль и подход матерого воителя сталинских времен Исаака Минца на современный квазиакадемический жаргон (ослиные уши минцевских домыслов все же торчат из их ученых сентенций). Они не преуспели. Увы, подоспело подкрепление со стороны журнала «Вопросы истории», с тех пор, когда в последнее время

его возглавил Ахмет Искандеров. Уже в 1988 году он гостеприимно приютил на страницах журнала оруженосца Минца — О.Ф.Соловьева, обрушившегося в № 10 с очередной филиппикой против «1 августа 1914». А 1990-й год журнал открыл статьей польского профессора Л.Хасса «Еще раз о масонстве в России начала XX века» Хасс с легко различимым оттенком превосходства над не только советскими, но и русскими исследователями вообще объявил: Масонство является свободным союзом отдельных лиц, в какой-то степени даже индивидуалистов». Желающих проникнуться этой истиной он отослал в никуда: «обо все это можно прочитать в богатейшей научной литературе о масонстве». По совокупности ученый поляк всыпал по первое число В.И.Старцеву, В.Я.Бегуну, почтенной даме Н.Н.Берберовой и даже не оценил услуги минцевского подголоска О.Ф.Соловьева, обругав и его. Мне, слава богу, все же повезло, Хасс разве что обозвал «1 августа 1914» псевдонаучно-исторической брошюрой». Вообще всем, занимавшимся в нашей стране и мире этой темой, европеец Хасс предписал: «Всякое концентрирование внимания на роли масонства в событиях марта—октября 1917 г. ведет в тупик». Позиция, знакомая у русофобов. Удивляет не это, а то, что Ахмет Искандеров счел возможным открыть номер журнала описанными откровениями польского версификатора.

В 1990 году в руководимом Ахметом Искандеровым журнале «Вопросы истории» возрожден жанр статьи-доноса тридцатых годов, который устарел уже в 1980 году, в упоминавшейся статье Исаака Минца в журнале «История СССР» № 4 «Метаморфозы масонской легенды».

Увы, в 1990 году Политиздат порадовал читателей порядочной (по размеру!) книжкой верного соратника Минца Арона Яковлевича Авриха «Масоны и революция». Коль скоро Аврих скончался в ходе работы и не осуществилась его мечта, известная автору предисловия П.В.Волобуеву «подержать» бы эту книжку, а «там и умирать можно», нравственно трудно вступать в полемику с этим сочинением. Стоит разве воспроизвести последнюю фразу: «Вывод о масонах как ничтожной величине в предфевральских, февральских и постфевральских событиях 1917 г. останется неизменным. Чего не было, того не было».

Для чего и сочинена книжка на 352 страницах, в которой сотни раз на 60 страницах упоминается нередко с нелестными эпитетами Н.Н.Яковлев, куда больше, чем Романовы (императорская семья). Всех затмил (с «1 августа» 1914») Яковлев, разве А.Ф.Керенский и П.Н.Милюков кое-как удержались на его уровне в авторском внимании. А о В.И.Ленине и говорить не приходится – всего 3 упоминания. Оно понятно: книга Авриха — пространный комментарий к упомянутой статье Исаака Израйлевича, которую Арон Яковлевич именует «весьма содержательной и убедительной», ибо «Н.Яковлев изложил в своей книге черносотенную версию Февральской революции». Вот так, и никак не меньше!

Но к чему такие хлопоты, перебор эпитетов и явное неуважение к интеллекту читателя? Этого мало. Ренегаты-коммунисты отдают предпочтение физическому воздействию. В период, когда журнал «Новое время» возглавил партаппаратчик В.И.Игнатенко, попробовал и он применить свои дарования, ярко проявившиеся в организации написания мемуаров Брежнева. В феврале 1990 г. в журнале «Новое время» (№ 7, с 3) появилось письмо некоего читателя. Именно в том журнале, в котором весной 1985 г. впервые были опубликованы главы из моего «Жукова». В письме утверждалось»

Историк Н.Н. Яковлев – автор издававшейся бесконечное количество раз книги «ЦРУ против СССР», действительно известен тем, что получил пощечину от академика Сахарова. «Столь высокая оценка журналистской деятельности не может принадлежать одному герою, ее надо разделить на многих», — справедливо отметил один из публицистов. Пошляков с пером в руках у нас предостаточно, но академик Сахаров явно отдал предпочтение «самому достойному».

Маршал Жуков — великий полководец и наш национальный герой. Для нас, фронтовиков, это имя священно. Я не призываю к «охоте на ведьм», к запретам на профессии, но все же об этом человеке может писать только тот, у кого чистые руки. Маршал Жуков умер шестнадцать лет назад и лишен возможности защитить себя так, как это сделал академик Сахаров».

Что там журнал, издающийся в Советском Союзе. А.Нуйкин в Мекке вчерашнего работника «Комсомолки», в студии радио «Свобода» из Мюнхена 24 июня 1990 г. провещал: «Я просмотрел недавно отдельные разделы книги, о которой у нас идет речь «ЦРУ против СССР»… Я, человек достаточно мирный, как и Сахаров, не удержусь от того, чтобы исполь-

зовать эфир и сказать Яковлеву, что он подлец. И если он вызовет меня после этого на дуэль, то самое лучшее при этом, когда бы он стал это делать, поручить своему лакею спустить его с лестницы. Лакея у меня нет, и, видимо, я вынужден в таком случае, если он явится ко мне с визитом, поступить так же, как Сахаров — дать пощечину. Думаю, оснований для этого у каждого порядочного человека достаточно».

Как-то жуть берет от такой известности. Нарастающей вне всяких пропорций. Вот и Зоил — Владимир Бондаренко –прорезался, врезав в «Дне» журналу, с которым он конфликтует: «Фирменный знак «Октября» – публикация рядом поэмы Ахматовой «Реквием» и очерка Н.Яковлева об агентах ЦРУ в нашей литературе» (1992, № 27). Мания величия наших литераторов пределов не знает, ибо не было в том «очерке» («Октябрь», 1987, № 3) и слова о «литераторах», а шел разговор как обозначено в его заголовке, «ЦРУ против СССР: господь и бомба».

Если уж зашла речь о «литераторах», то вот мое незамысловатое кредо. Незачем подниматься на высоты теории, а удобнее проиллюстрировать его на примере упоминавшейся биографии Георгия Константиновича Жукова, вышедшей седьмым изданием в 1992 году в серии «Жизнь замечательных людей». Напомню, что в книге сделана по понятным причинам посильная попытка отразить взгляды достойнейшего военного интеллигента Маршала Советского Союза Сергея Федоровича Ахромеева.

Итак, цитирую себя: «Расцвет жизни Жукова приходится на десятилетия сталинщины, в которые писатели занимали особое и привилегированное положение. Сталин создал, если угодно, усеченное гражданское общество, но и оно не могло жить без полемики, разномыслия, анализа и самоанализа. Обширный надел для этого и отрезали на литературной ниве, и очень щедро – легионы читателей шли по следам Григория Мелехова, ходили по мукам с героями А. Н. Толстого. Да мало ли книг гремело тогда! Вспыхивают дискуссии по сути литературные, но эффективно заместившие политические дебаты. Писатели же принимали себя всерьез, как-то упуская, что их дело — быть мастерами слова, но не политиками. Они всерьез приняли горьковские дипломы инженеров человеческих душ… Писательское высокомерие, восходящее к особым льготам, дарованным им при сталинщине, оказалось поразительно живучим».

Нет никакого сомнения в том, что для плодотворной работы «нужны иные профессиональные навыки, а не писательские суждения, замешанные на эмоциях. Коротко говоря, нужно обращение к истории».

В этом все дело. Украшенные внушительными идеологическими шорами, нападающие на «1 августа 1914», не могут, а скорее не хотят взять это в толк, бесцеремонно попирая историю и с азартом переиначивая все на свой лад. Откуда сие? С минцами и минцевскими подголосками типа игнатенковых, заматеревших в партаппарате, вопрос ясен, но и зоил с головы до ног в родимых пятнах сталинщины, хотя по возрасту не мог претендовать на пресловутый горьковский диплом. Сталинщина еще и в том, что такие торопятся высказать болтливые и блудливые суждения по поводу проблем, для понимания которых нужны знания и профессиональные навыки. Они-то имеют в виду иные цели. Раньше за такими суждениями с доносительским душком следовали в лучшем случае административные, а в худшем — оперативно-чекистские меры. Теперь — разве недоумение, а иногда смех

Впрочем, чем питаться слухами о злодейском авторе, отсылаю к своему трехтомнику «Избранных произведений», вышедшему в 1989 – 1990 гг. Там семь книг, и зоилы всех мастей могут пополнить свой багаж. Если уж так свербит. Правда, издательство не допустило в семикнижье «1 августа 1914»