Этот обширный регион оспаривает пальму первенства у Египта как первоначальный центр цивилизации. И если первые крупные государственные объединения сначала возникли в долине Нила, а не в Двуречье, то первые очаги производящего хозяйства и поселения городского типа оформились в низкогорьях, обрамляющих долину Тигра и Евфрата (а также на полуострове Малая Азия и восточном Присредиземноморье).

Особенности духовной культуры и, в частности, религиозных воззрений во многом определяются своеобразием природной обстановки. Ее принято рассматривать подобием сценической площадки, на которой разворачивается трагикомедия человеческого бытия. Но в действительности именно природа является одним из активных участников этого действа. Она меняется под влиянием деятельности человека, и это влечет за собой изменения хозяйственного уклада, материальной культуры, верований.

Например, на Ближнем Востоке около десяти тысячелетий назад преобладали культы, связанные с мужским началом и охотой на крупных млекопитающих. Наиболее часто культовым символом выступал дикий бык. Однако со временем — если судить по множеству глиняных и каменных фигурок — на первый план вышел образ божественной богини-матери. Тогда же происходил переход от присваивающего (охота, рыболовство, собирательство) к производящему хозяйству (земледелие, скотоводство).

Нет оснований сомневаться в том, что эти изменения в материальной и духовной культуре происходили одновременно, были взаимообусловлены. Прежде ученые склонны были видеть первопричину подобной эволюции в изменениях климата. Мол, заканчивался ледниковый период, началось глобальное потепление и повышение уровня Мирового океана, перестройка климатической зональности… Подобные умозрительные рассуждения не подтверждаются материалами палеоклиматических и палеонтологических исследований. Напротив, выявилась очевидная связь распространения человека в Новом Свете, Австралии, на островах и последующего резкого уменьшения здесь количества и разнообразия крупных млекопитающих, птиц.

Конечно, для нашей темы эта проблема не принципиальна. Однако она позволяет, как мы позже убедимся, понять некоторые особенности «бытия богов», а также по-новому осмыслить суть знаменитого предания о всемирном потопе.

В отличие от долины Нила, которую ежегодно «удобряет» плодородный ил, наводнения Тигра и Евфрата чаще всего носят катастрофический характер. Это обстоятельство, безусловно, влияло на развитие цивилизации в данном регионе. Долина Нила протягивается единой широкой полосой через сравнительно малолюдные опустыненные районы. В Двуречье, напротив, окультуренные земли располагались отдельными очагами, а на окружающих территориях обитали разнообразные племена и народы, постоянно вторгавшиеся в пределы этих очагов цивилизации, которые нередко враждовали между собой.

Подобная разобщенность и частые конфликты никак не спо-. собствовали созданию единого пантеона богов с более или менее определенной Иерархией, хотя некоторые великие боги переходили из века в век и от народа к народу, так же как отдельные предания. Такую устойчивость верований можно объяснить как относительным единством духовного разных народов и рас, так и единством — тоже относительным — природной обстановки.

Цивилизация в Месопотамии (Двуречье) распространялась, как мы уже говорили, от предгорий в долину по мере оскудения природных ресурсов (сведения лесов, истощения почв, эрозии земель). В долине устойчивое оседлое земледелие и скотоводство были возможны на основе орошения, регулирования течения рек. Этим занимались шумеры, которые относятся к древнейшему населению региона (досемитическому). Существовали отдельные общины, поселения городского типа, окруженные сельскохозяйственными угодьями. У каждой общины был свой местный бог-покровитель. Единой системы богов у них не было.

Во взаимоотношениях богов многое зависело от социально-политических обстоятельств. Так, небольшой поселок Гирсу имел своего покровителя — Нингирсу. Когда это поселение вошло в объединение, где самым крупным населенным пунктом был город Ла-гаш, Нингирсу (по неясным причинам) стал общим богом-покровителем. Когда к объединению примкнул поселок, где чтили богиню Бау, то ее стали считать женой Нингирсу.

Религиозные воззрения, игравшие важную роль в духовном единении, имели общественный характер (прежде преобладали семейные божества), о чем свидетельствуют развалины храмов, обычно возводившихся на одном и том же месте с самого раннего периода (шесть-восемь тысячелетий назад). Постепенно, благодаря торговым и культурным связям между общинами, стали оформляться единые образы великих богов и культурных героев.

В отличие от Египта, в этом регионе боги имели облик людей или, реже, зверей и рыб с человеческими головами (в Египте подобные боги имели головы животных). Чем объяснить такое различие? Возможно тем, что в Египте первоосновой хозяйства в глубокой древности были охота и скотоводство, тогда как в Двуречье — поливное земледелие.

«Интересно, — пишет шумеролог В.К. Афанасьева, — какими представляли себе всемогущих богов шумеры. Мир чувств этих богов подчеркнуто низменен и груб. Они не только велики, но и ужасны. Как и боги античности, они наделены всяческими человеческими слабостями. Они создают людей в пьяном виде; из-за одного каприза они способны погубить все живое, они грязны и неопрятны; так, бог Энки из-под ногтя, окрашенного в красный цвет, извлекает глину и создает неопрятное, мерзкое существо».

Относительно пьянства мифология Египта тоже далека от идеала. Вспоминается эпизод, когда пришлось устроить поистине «пивной потоп» для того, чтобы богиня-львица Хатор-Сехмет допилась до того, что перестала узнавать людей. То, что боги Двуречья грязны, а точнее сказать, вынуждены возиться в глине, тоже не удивительно. Обилие камня в Египте предоставляло прекрасную возможность строить величественные храмы, пирамиды, дворцы. Обширная Месопотамская низменность вынуждала людей изготавливать строительный материал из глины. Необходимость выкапывать и регулярно расчищать каналы тоже заставляла «возиться в грязи», работая мотыгой.

Кстати, об этом превосходно сказано в замечательной шумерекой поэме о споре Мотыги с Плугом. Плуг похваляется своим величием, тем, что царь держит его рукоять и ради плуга впрягает в ярмо быков, тогда как по сторонам толпится знать, а народ веселится и ликует (кстати говоря, употребляя хмельные напитки). Так, по-видимому, праздновали в Шумере начало земледельческих работ. А Мотыга, как брезгливо говорит Плуг, постоянно в грязи копошится и, подобно кирпичной форме, всегда грязна, копая колодцы и роя канавы. Она недостойна царской руки!

В ответ Мотыга перечисляет Плугу многообразные работы, которые она выполняет, а прежде всего — регулируя воду на полях и подготавливая их к пахоте, а также активно участвуя в строительстве. Даже для мореходства она приносит великую пользу, добывая и используя вар, готовя смолу. Наконец ведь сам Энлиль, взявшись за Мотыгу, отделил небо от земли! Тут уже не остается сомнения в том, что Мотыга превосходнее Плуга.

…Когда современный горожанин говорит «грязь», не следует забывать, что для земледельца это может быть великолепным черноземом, а для строителя — прекрасным строительным материалом. Между прочим, глина — хорошее моющее и отбеливающее средство (безусловно, не всякая).

И еще одно замечание. Природные условия и географическое положение Двуречья во многом определяли суровость быта и нравов местного населения (в отличие от жителей долины Нила). Здесь часты были жестокие войны — в отчаянной борьбе за выживание и сохранение земельных угодий, оросительных систем; нередко сюда вторгались кочевники, порой объединявшиеся в достаточно крупные армады.

По сравнению с нильской долиной земли Двуречья подвержены эрозии, засолению, а почвы со временем деградируют. В результате перевыпаса или выхода из строя ирригационных систем, изменений речного русла хозяйство приходит в упадок, а пустыни расширяют свои пределы.

Помимо природы на характере духовной культуры существенно сказываются интеллектуальные, эмоциональные, нравственные особенности людей. Однако в этом отношении основы духовного мира человека оказались удивительно устойчивыми. Порой создается впечатление, что менялись одежды, быт и нравы, а человеческие типы переходили из тысячелетия в тысячелетие почти не меняясь, а изменчивым было лишь количественное соотношение этих типов.

Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к некоторым высказываниям, запечатленным клинописью на глиняных табличках в Древнем Двуречье и поныне не утратившим актуальности:

— О сказанном в спешке можешь пожалеть позже.

— Взять в долг так же [легко], как заняться любовью, но возвращать его так же тяжело, как вынашивать ребенка.

— Только боги живут вечно под божественным солнцем; но дни человека сочтены, все дела его лишь ветер.

— Поднимись на древние руины и пройдись по ним; посмотри-ка на черепа простых и великих. Какие из них принадлежали святым, а какие — грешникам?

— Будь справедлив к своему врагу, делай добро, будь добр во все твои дни.

— Есть и царь над тобой, и правитель, но бойся сборщика налогов.

— Кто роет другому яму, сам в нее попадет.

— Не позволяй наступать тебе на ноги, дабы потом не дерзнули наступить тебе на шею.

— Лучше с мудрым человеком носить камни, чем с глупым вино пить.

— Не будь без меры сладок, чтоб тебя не проглотили. Не будь без меры горек, чтоб тебя не выплюнули.

Ан в переводе с шумерского — небо. Так же назывался и бог неба — один из наиболее чтимых и в то же время весьма загадочных в пантеоне шумерских божеств. Предполагается, что в доисторические (до письменности) времена он был просто олицетворением или названием неба. По-видимому, тогда главой богов, их праматерью было женское божество. Недаром в одном из древнейших мифов сказано: «Намму-праматерь, прародительница, всех великих богов она созидательница».

Надо заметить, что людям и сотню тысячелетий назад было известно, что рожать, «создавать» себе подобных способны только женщины, а не мужчины. У многих первобытных племен считалось, что роль мужчин в процессе зачатия неопределенна или вообще сомнительна. И когда у египтян первобог вынужден оплодотворять сам себя, этот противоестественный процесс имеет оправдание лишь в том, что таким образом возвеличивается роль мужчины в сотворении богов и людей. Иначе говоря, таким образом мужчины утверждали свое преимущество, первенство перед женщинами.

Складывается впечатление, что, возвеличивая богиню Намму, шумеры не только отдавали должное своим более древним преданиям — времен матриархата, — но и проявляли здравый смысл. Кстати, у пресмыкающихся существуют сообщества без мужских особей (так называемый партеногенез — девственное размножение).

О происхождении всего сущего шумеры предпочитали много не рассуждать, и об этом в их мифах и сказаниях говорится и очень редко, и вскользь. Намму они называли матерью, создавшей небо и землю. Возможно, она олицетворяла первозданный океан. Но не исключено, что подобный замысловатый, многоплановый образ — творение более поздних толкователей и пересказчиков мифов.

Вряд ли понятие «океан» было близко сознанию и представлениям шумеров. Скорее всего, праматерь была олицетворением жизни, а появление первой пары богов — олицетворением мужского (небо) и женского (земля) начала. Тем более что первые боги росли порознь: на горе — бог Ан, а богиня у подножья горы. Возмужав и соединившись, они породили сначала могучего Энлиля, а затем и других богов.

Не отражает ли это предание то вполне правдоподобное обстоятельство, что становление шумерской цивилизации произошло в результате объединения племен, обитавших в низменной части Двуречья, и тех, которые спустились с окрестных предгорий? Известно, что предки нередко превращались в мифологических персонажей.

Однако в одном из мифов как бы между прочим творцом всех божеств назван Ан: «На горе Небес и Земли, когда Ан сотворил Аннунаков…» Здесь уже и вовсе не упоминается женское начало. Возможно, таким образом заявил о себе укоренившийся патриархат.

В гимне, посвященном богу Энки, сказано: «Ан — отец твой, царь-владыка, семени испускатель, он, что все на земле для людей устроил». В данном случае Ан выступает творцом материального мира природы, который суждено созидать дальше богу Энки. С другой стороны, знак «ан» у шумеров обозначал общее понятие «бог». В этом смысле божественное небо могло символизировать духовное божественное начало вообще, в отличие от земного, материального.

Есть еще одно обстоятельство, которое благоприятствовало возвышению этого бога: он был верховным божеством-покровителем города Урука. А этот город Южной Месопотамии 5,5 тысячелетий назад был едва ли не самым «цивилизованным» населенным пунктом не только в Двуречье, но и во всем мире. Он был построен из кирпичей (высушенных на солнце), имел храмы, мастерские ремесленников, торговые склады, четкую социальную структуру. По-видимому, именно здесь около 3300 г. до н. э. зародилась письменность.

Естественно, первые записи носили утилитарный характер и были примитивными: на глиняные таблички заносились названия товаров и указывалось их количество, отмечались результаты торговых сделок. Это вовсе не означает, будто материальные интересы имели приоритет перед духовными. Идеи передавались из поколения в поколение устно, как драгоценности, а также выражались в форме произведений изобразительного искусства.

Судя по всему, возвышение Урука превратило Ана в общешумерского «отца богов», восседающего на небесном троне. Впрочем, особой активности он не проявлял после того, как по его воле возникали сонмы богов. В более поздних аккадских версиях несколько богов, олицетворяющих небесные светила, захотели лишить Ана его единоличной власти (своеобразная аристократическая революция на небесах). Ан проявляет бдительность и расторопность, послав семерку злых демонов против бога Луны (Нанны). Они берут в плен Нанну, которого вызволяет другой могучий бог Энки. В этом эпизоде нетрудно усмотреть аллегорическое описание лунного затмения. В то же время заговор богов может свидетельствовать о недовольстве ряда городов возвышением Урука (и соответственно его бога-покровителя).

В некоторых мифах Ан уступает свой трон старшему сыну Эн-лилю, богу-покровителю Ниппура. Возможно, это должно означать возвышение именно этого центра. И хотя во всех мифологиях земной владыка уподоблялся небесному, в действительности на судьбах богов отражались события, происходящие в обществе.

Шумеры отличались здравым смыслом и не имели склонности к размышлениям о том, что превышало их разумение, в частности _ о первоначале мироздания. Они воспринимали природу как нечто извечно сущее, но не освещенное светом разума, не осмысленное человеком. «По шумерским представлениям, — писал советский мифолог В.А. Якобсон, — то, что «не имеет имени» не существует. «Назвать по имени», «дать имя» — значит вызвать к жизни». В общем, это примерно то же, что означало «творение словом», которое в Библии трактуется как создание из ничего, а в более ранних мифологиях — из хаоса или, как у шумеров, из неназванного, не осмысленного, не выраженного словом.

В одном из древнейших шумерских текстов сказано: и «Ан господином был. Ан сиял — Ки (земля. — Р.Б.) темна была, на подземный мир не смотрела… Ан и Ки вместе были, В браке не состояли. Месяц не сиял — тьма все объяла…»

Получается, что пребывала во тьме земля, еще не имевшая богов и людей, а значит, не осмысленная никем. Впрочем, это объяснение не более чем догадка.

В более позднем аккадском тексте, который использовали как заклинание от зубной боли, все начинается от самого сотворения мира, которое описывается так:

После того как Ану сотворил небо, Небо сотворило землю, Земля сотворила реки, Реки сотворили каналы…

Здесь уже намечен эволюционный ряд, последовательность творений. В принципе она отвечает принятым ныне космогоническим представлениям, если под небом подразумевать Космос, а Ану считать неведомыми космическими силами. Хотя о Космосе (Вселенной) шумерские мифы умалчивают, выделяя только «ан-ки» (небо-земля), которые вначале были нераздельны.

Надо заметить, что такое разделение, а то и противопоставление (отличаются — как небо и земля!) сохраняется у разных народов сотни и тысячи лет. А у шумеров, как мы знаем, на небесах находился всевышний — Ан.

Только в сравнительно поздних мифах Ан проявляет некоторую активность. В аккадском предании о мудреце, жреце и колдуне Адапе, бог неба Ану был обеспокоен долгим отсутствием Южного ветра. Ему доложили, что крылья ветру сломаны из-за магического заклинания Адапы, у которого Южный Ветер потопил лодку, не дав наловить рыбы для святилища бога Эа. Разгневанный Ану приказывает привести к нему Адаггу и поначалу желает дать ему пищу и воду смерти. Эа предусмотрительно советует Адапе не притрагиваться к еде и питью, которые предложит Ану, Ада-па так и делает, не зная, что Ану сменил гнев на милость и решил угостить мудреца пищей и водой жизни, благодаря которой человечество обретет бессмертие. Отказавшись от такого дара, Ада-па лишил людей бессмертия.

Как видим, со временем образ бога неба не обрел каких-либо сверхобычных качеств, оставшись подобием человека. О его отношениях с женой, богиней земли Ки, или деятельности как демиурга ничего, в сущности, не известно. Шумеры видели купол неба над головой и огромную низменность, на которой они трудились, предпочитая размышлять о предметах и явлениях реальных, а не умозрительных.

В Шумере и Аккаде этот бог занимал одно из главенствующих положений, порой становясь величайшим, превосходящим даже «отца богов» Ана.

Восхвалению Энлиля посвящен один из наиболее пространных и популярных шумерских гимнов, который начинается так:

— Энлиль! Повсюду могучие кличи его, священные речи его!
То, что из уст его, — ненарушимо, что присудил он — дано навечно.
Он взоры вздымает — колеблет горы!
Он свет излучает — пронзает горы!
Отец Энлиль восседает державно в священном капище…

(Здесь и далее переводы В. К. Афанасьевой)

Безусловно, авторы (или автор) гимна расточают наивысшие похвалы и эпитеты Энлилю во многом потому, что обращаются именно к нему, называя исполином, владыкой, мудрецом, могучим разумом, Могучим Утесом и т. д.

Энлиль! Добрый пастырь Вселенной.
Пастух, что ведает всеми жизнями,
Чье княженье восходит в сиянье!
Тиарой священной себя венчал он!
Когда он в горах восседает на троне,
Он, как радуга, обнимает небо,
Как плывущее облако, парит в поднебесье!
Князь небес — только он, дракон земли — только он!
Величайший среди ануннаков — он!
Он сам называет судьбы,
И никто из богов его не видит!

Надо заметить, что в некоторых мифах Энлиль предстает не столь уж добрым в своих деяниях, как не раз подчеркивается в гимне. По отношению к людям он порой выступает как жестокая и могучая стихия, а то и раздражительный, злой бог, насылающий на землю бедствия: потопы, засуху, засоление почв, эпидемии. Но страх перед ним заставляет, по-видимому, непомерно восхвалять того, от кого зависят людские судьбы:

Энлиль! Твое совершенство заставляет умолкнуть!
Суть твою не понять, не распутать нити,
Нити в скрещенье, незримые смертным.
Во славу божью твою — сражаться!
Ты себе сам — господин и советчик!
Твои замыслы кто угадает?
Твои тайные силы никому не подвластны!
Твой лик невидим ни одному богу!
Верховный жрец, бог, Энлиль — ты!
Верховный судья небес и земли — ты!

Обращает на себя внимание настойчивое повторение мысли, что невозможно увидеть Энлиля ни людям, ни богам, невозможно постичь его суть и догадаться о его замыслах. Так проявляется представление людей о том, что существует нечто высшее, не доступное человеческому разумению. То, что ты не в силах понять и от чего ты зависишь, внушает благоговение и страх, а также желание умилостивить это нечто.

Образ подобного существа остается тайной. Поэтому ограниченному воображению приходится прибегать к привычным обликам: людей, животных, растений, а также фантастическим сочетаниям их отдельных фрагментов. Кроме того, используются также образы величественных природных объектов и земных стихий.

Каким образом проявляет могущественный бог свою силу, как реализует свои замыслы?

Словом!

Твое несравненное Слово!
Могучее оно!
Как небеса оно! Как туча оно!
По Слову твоему ануннаки-боги создают плодородие!
Слово твое небесам — опора,
Слово твое земле — основа!
Небесам опора, небесам поддержка,
Земле — основа неразрушимая!
К небесам приближаясь, оно плодородно:
Льет дождем с небес изобилие!
К земле приближаясь, оно плодоносно:
Плоды земли растут в изобилье!
Слово твое!
Плоды — оно!
Слово твое!
Зерно — оно!
Слово твое — полноводный поток, жизнь всех поднебесных стран!

Божественное Слово, как следует из текста, отличается от слова человеческого. Это — особенная сущность, проявление воли высших сил. Божественное Слово воплощается в залог порядка в мироздании, а также движения облаков, выпадения дождя, произрастания плодов… На современном научном языке это — упорядоченная энергия, а точнее — информация, присутствующая повсюду как одна из основ бытия.

В некоторых мифах, однако, Энлиль предстает не как божество космическое, а в виде знатного человека, которому ничто человеческое не чуждо. Правда, в последующем действие переносится в миры иные, божественные. Создается впечатление, что в подобных случаях произошло слияние преданий об обожествленных предках и космогонических мифов.

В сказании об Энлиле и Нинлиль будущий великий бог живет — отроком — в городе Ниппуре (сначала возносится хвала именно прекрасному и благообильному городу). Здесь же живет и юная Нинлиль. (Сходство имен свидетельствует, пожалуй, о том, что в более древнем космогоническом мифе это были парные бо- жества, возникшие изначально от брака Ан и Ки; но теперь уже главенствует в обществе не семья, а община, и потому в начале сказания не семейные узы, а город Ниппур называется «связью земли и неба».)

Мать Нинлиль дает совет дочери не купаться в реке, чтобы не лишиться невинности:

— Ясноглазый, Повелитель, Остроокий — око его тебя узреет. Утес Могучий, Отец Энлиль…

Пастырь, Судеб Вершитель, Остроокий — око его тебя узреет. Он корень воздымет, тебя он обнимет, радость сердца, семя блаженства в утробу твою испустит, а потом покинет.

Судя по всему, в городе хорошо знали нрав похотливого Энли-ля, который в данном отрывке восхваляется как повелитель и даже «Отец», словно уже забыта прежняя характеристика его: «Энлиль юный — отрок града». В мифах, однако, на подобные хронологические или логические неувязки обычно не обращается внимания; этим мифы напоминают сновидения.

Случилось то, чего так опасалась умудренная опытом мать Нинлиль. Правда, при первой встрече юная дева отвергает предложение Энлиля сблизиться, ссылаясь на свою невинность. Разочарованный Энлиль обращается за помощью к своему советчику Нуску (между прочим, в приведенном выше гимне утверждалось, что всемогущий бог — сам себе господин и советчик). Солнечный бог Нуску советует использовать с целью похищения девушки ладью. По-видимому, прогулка по реке на ладье привлекала юных горожанок.

Заманив Нинлиль в ладью, Энлиль овладевает ею. Но тем самым он нарушает строгий запрет на подобные блудодеяния. (Нетрудно догадаться, что сказание призвано было устрашить и остеречь мужчин, хитростью или силой лишающих девиц невинности: даже могучему богу это не прощается!) Тем более что Нинлиль — дочь знатных родителей: мать ее Нунбаршегуну — жена бога Хайя (или, по другой версии, Урумаша). Боги приговаривают сексуального преступника к изгнанию из города-государства, что приравнивается к переходу в подземный мир. И хотя мифологическое время и пространство не соответствуют реальным, в этом случае усматривается уподобление изгнания из общины переходу в мир мрака и ужаса (действительно, любой общинник был своего рода клеточкой сверхорганизма).

И тут неожиданно за Энлиля вступается Нинлиль, полюбившая его, а еще и беременная его ребенком. Она следует за ним в подземный мир, обрекая на безрадостное существование и свое неродившееся еще дитя. Но Энлиль находит выход: он решил произвести на свет других детей, которые могли бы заменить его первенца. Он приказывает Нинлиль исполнять в подземном мире желания каждого, кто встретится на пути. И отправляется в изгнание первым.

В подземном мире предстал перед ней привратник и потребовал отдаться ему. Несмотря на то что в ее чреве рос сын Наннара, она вынуждена была исполнить просьбу привратника и зачала от него бога Месламтеа. Но тут выяснилось, что привратником обернулся Энлиль, а значит, она не совершила греха. То же повторилось и с хозяином реки, и с лодочником, перевозившим умерших. Таким образом три младших сына Энлиля могли теперь остаться в подземном мире, в обмен на свободу отца, матери и старшего сына Наннара (или Нанна, Суэн — имена бога Луны).

Из подземного мира поднялся Наннар к оловянному своду небес к деду своему Ану, но только не на седьмое, а на шестое небо. Он отправился в путь по небесным лугам, за ним последовали созвездия, подобно пасущимся быкам. Его сыном стал бог Солнца — Уту. С той поры первую половину суток мир находится под покровительством лунного бога Наннара, а вторую половину — его сиятельного сына Уту. (Кстати сказать, с той шумерской поры вошло в правило начинать сутки с полуночи, а не с восхода Солнца.)

Таким образом искупив свою вину (точнее сказать, откупившись, — что было, как видим, в шумерских традициях), Энлиль смог вернуться в свой родной город. Семь величайших богов, вершители судеб Вселенной, осудившие его, снова признали его своим владыкой. Он воздвиг в Ниппуре дворец из лазурита, откуда стал управлять подвластными ему землями. Главным помощником и советником Энлиля стал его мудрый брат Энки.

За всем этим переплетением земных и космических, реалистичных и фантастических событий усматривается еще одна ипостась Энлиля — как бога умирающей и воскрешающей природы. Он, как зерно, уходит в землю, чтобы после чудесных превращений выйти вновь на свет зеленым ростком. Об этом свидетельствует и финал гимна Энлилю.

Ты победитель, ты покоритель, воистину это ты
Ты хозяин льна, господин зерна, что им рост дает, воистину это ты
Властелин небес, плодородие, господин небес, воистину это ты
Энлиль небесный, Энлиль владычный
Слово, что он молвит, нельзя преступить
Дела, что творит он, нельзя изменить
Хвала за дела, за матерь Нинлиль,
Отче Энлиль, хвала

В другом сказании — о женитьбе Энлиля — история соблазнения Нинлиль, которая поначалу носит девичье имя Суд, выглядит более благопристойно. Он видит, проходя в городе Эреше (где и была создана эта легенда), прекрасную Суд, стоящую в воротах.

Полагая, что это гетера, он заговаривает с ней, обещая щедро наградить или даже сделать своей наложницей. В ответ она произносит что-то вроде «Да за кого вы меня принимаете?!» и предлагает сделать предложение по всем правилам. Энлиль так и поступает, согласно обычаю, посылая сватов и богатейшие дары в дом невесты. За свадьбой следует брачная ночь, и Суд приобщается к славным богам; ей определено покровительствовать роженицам, а также плодородию полей.

«В этих рассказах, — комментирует текст В.К. Афанасьева, — сталкиваются и противопоставляются друг другу не только и не столько стадиальные бытийные формы развития общества, сколько эзотерический и экзотерический мифологические пласты». Но складывается впечатление, что мифологи вообще склонны углубляться в подтексты древних преданий, подчас не придавая должного значения самому тексту и его более или менее очевидному смыслу.

Спору нет, нередко в мифах скрыты потаенные, поистине эзотерические глубины. Но кто поручится, что их не домысливают современные исследователи, склонные к избыточным усложнениям и не учитывающие близость людей далекой древности к природе (при настоятельной потребности постичь ее закономерности) и кровную связь с общественной — прежде всего семейной, родовой, общинной — жизнью.

Вот и в истории сватовства Энлиля проще всего предположить установление родственных отношений между правителями двух городов, чем обеспечивается объединение, союз двух общин, хотя присутствует и тема зарождения новой жизни. Кстати сказать, обряд совокупления, в котором участвовали цари или жрецы, у многих земледельческих племен и народов считался залогом будущего урожая.

С именем Энлиля у шумеров было связано представление о силе, воле, могуществе, жизненной энергии, но не о великом разуме. В трудных ситуациях Энлиль нередко обращается за советом к младшему брату Энки. В круге природных стихий Энлиль олицетворял ветер, который с одинаковой легкостью мог принести дождевые тучи, орошающие поля, знойный воздух пустынь и сокрушительный ураган.

В Аккаде Энлиль удостоился эпитета Бел (семитское — «владыка», «господин»). В Ассирии его отождествляли со своим верховным божеством Ашшуром, а в Вавилоне — с Мардуком. Со временем слово «энлиль» стало нарицательным, подразумевающим господство.

Выступая в образе человека, гражданина определенного города, Энлиль в одном случае не имеет абсолютной власти и вынужден подчиниться суровому приговору высшего совета, состоящего из пятидесяти старейшин (в мифе — «старших богов»). Но в другой, по-видимому, более поздней, версии он уже справедливый и единовластный правитель, объединяющий города. В надписи правителя Лагаша Энметены (около 2350 г. до н. э.) сказано:

Энлиль, Всех стран господин,
Всех богов отец,
Словом верным своим
Для Нингирсу
И Шары,
Разграничил землю.

Выходит, что Энлиль (или именем его — властелин Лагаша) решал спорные земельные вопросы, возникавшие между городами Гирсу (Нгирсу) и Умма, покровителями которых были боги Нингирсу и Шара. А в более поздней надписи правителя Гудеи Энлиль выступает повелителем природной стихии — паводка на реке Тигр:

Энлиль на владыку Нингирсу посмотрел благосклонно:

«В нашем граде вседостойное да взойдет в сиянье!
Ко брегам своим паводок вернулся,
Паводок ко брегам своим вернулся.
Пусть искрятся высокие темные воды сверканием трепета благоговейного.
Воистину паводок Энлиля —
Тигр, воду сладкую пусть приносит!»

Вне зависимости от главного содержания данной пространной надписи, в этом отрывке определенно сказано о том, насколько благосостояние жителей городов-государств Двуречья зависело от изменений русла реки Тигр, а значит, и от состояния связанных с этим руслом каналов и паводков.

Судя по всему, многовековое хозяйничание людей в долине Тигра и Евфрата привело к тому, что русла рек, а также проток стали своевольно блуждать по равнине. Это явление было связано с эрозией земель, выносом большого количества ила, глины, песка. Высокие темные паводковые воды искрятся, как можно предположить, от обилия выносимой с песком слюды. Не зная закономерностей блужданий речного русла (а они действительно очень сложны и трудно предсказуемы), не догадываясь, что это явление связано с преобразующей деятельностью людей, автор надписи уповает на милость бога.

В отличие от египтян жители Двуречья не возвеличивали бога Солнца: он был даже не сыном, а внуком Энлиля. Почему так произошло?

Регулярное механическое движение светила по небосводу плохо вяжется с образом живого своевольного божества, волю и замыслы которого невозможно предугадать. А земледелие и скотоводство в этом регионе, орошение полей и водоснабжение городов и поселков, возможности навигации во многом зависят от изменения русел рек и речных проток, от характера наводнений, движения воздушных масс, приносящих то дожди, то засухи или пыльные бури. Разливы рек могли быть катастрофическими, сметающими все на своем пути — настоящими потопами. Но столь же губительной бывала другая крайность — небольшой подъем воды в реках, лишающий почву естественного удобрения (ила) и влаги (из-за понижения уровня грунтовых вод).

Вновь подчеркнем: люди склонны поклоняться тому, что им неизвестно, что превышает возможности их разума и от чего может зависеть их судьба. Вот почему прихотливые перемещения воздушных масс и непредсказуемые речные наводнения в глазах шумеров являлись проявлениями нрава величайшего (или одного из величайших) бога — Энлиля. Тем более что наблюдения за движением Солнца, Луны и некоторых планет позволили шумерам заложить основы астрономических знаний, составить календарь.

…Земные стихии с полным основанием вслед за Федором Тютчевым можно называть демонами глухонемыми. Примерно так относились к ним и наши далекие предки, представители древнейших цивилизаций. Но эти демоны или божества, как полагали люди, обладали волей, разумом и своим языком, который недоступен непосвященным.

Шли века, и постепенно накапливались и осмысливались сведения о жизни земной природы, о стихийных явлениях. Натуралисты постигли в общих чертах «азбуку природы», выяснили целый ряд закономерностей, которым подчиняется земной мир. Но до сих пор многое остается непонятного и непредсказуемого. Тем более что слишком часто мы сами своими действиями вызываем буйство, гнев земных стихий.

В отличие от своего старшего брата Энлиля, Энки олицетворял прежде всего миропорядок, мудрость и справедливость, разумное начало. У него есть знаменательное отличие едва ли не от всех богов самых разных народов мира: он владычествует над подземными пресными водами.

Ему посвящалось много гимнов; его считали защитником людей, определяющим их судьбы, помощником и учителем во всех трудовых начинаниях, хранителем магических заклинаний. Вот как чествовали его:

Энки, Разум Обширный, ануннаков
предводитель могучий.
Ясномудрый, заклятий творитель.
Ясномудрый Слова даритель, планов провидец.
В решеньях судебных от восхода солнца
и до заката мудрых советов податель.
Энки, владыка всех истинных слов, как то подобает.
Тебя да восславлю!

Далее утверждается, что именно этому богу доверены Сути мироздания. Как поясняет В.К. Афанасьева: «Сути (ме) — одно из главных мировоззренческих шумерских понятий. Сутями обладают города, царства и боги, они средоточие внутренних сил и могущества, воплощены и воплощаются во всем сущем, могут из дружественных стать враждебными». Дополнительно можно сослаться на В.В. Емельянова: «Из области седьмого неба Ан спускает в обитаемый мир сущности (ме) всех форм человеческой культуры, куда входят и профессии, и важнейшие действия людей, и атрибуты царской власти, и даже некоторые эмоции и черты характера. Каждый бог, каждый человек должен максимально соответствовать своей сущности… и тогда он имеет возможность получить хорошую судьбу».

В гимне сказано, что богу Энки определено «Евфрата и Тигра чистые устья отворить… Тучам тяжелым изобилия воды излить, нивы зеленые напоить». Если это не преувеличение, вполне допустимое в хвалебном песнопении, то Энки считался благодетелем людей, регулирующим поступление на поля поверхностных и атмосферных вод, — залог хорошего урожая. Вообще, он явно благоволит роду человеческому:

И когда решением возвышенным
человеков бесчисленных
до краев земли расселил ты,
О питье-пропитании их печешься,
воистину отец их праведный — ты,
Владыка, как бога защитника величие твое
они славят достойно!

Очень характерный штрих: если Энлиль выступает как могучий и непредсказуемый в своих действиях, то замыслы Энки можно постичь:

Предсказания священные, что из уст твоих исходят, подхвачены, истолкованы.

Следовательно, Энки олицетворяет упорядоченные, предсказуемые природные явления, которые человек не только способен понять — хотя бы частично, — но и использовать по своему разумению.

В письме-молитве шумерского писца это подразумевается:

Богу Энки, вседержателю мира,
Чья мощь несравненна,
Так скажи:
«Княже Созидающий,
Разум Обширный,
Кто вместе с Аном решает судьбы,
Кто ануннакам назначает в долю
Сути благие, ненарушимые,
Познанием могучий
Кто разум дарует
От восхода и до заката солнца,
Владыка знания,
Повелитель Энгуры,
Бог-вседержитель, меня сотворивший!»

Здесь упоминается Энгура (или Абзу) — подземный океан пресной воды, чертог бога Энки. Правда, не совсем ясно, как понимали шумеры эти подземные воды: то ли они пронизывали землю, то ли она покоилась на них. Эти животворные воды шумеры четко отделяли от горько-соленых морских вод.

Интересно, что просящий обращается не к верховному «богу богов» Энлилю и не к старейшине Ану, а к рассудительному и доброжелательному Энки. По-видимому, от Энлиля трудно было ожидать сочувствия по складу его характера, а от Ана — из-за его отстраненности от земных дел.

В одном из сказаний утверждается, что благодаря Энки на земле возникли разные языки. Вспоминается библейская легенда о вавилонском столпотворении, когда люди вознамерились достичь небес и Бог вынужден был разъединить их усилия, наделив разными языками, в результате чего возникло полное взаимонепонимание. Однако шумерский вариант имеет свои особенности. Он возвращает слушателя (читателя) к архаичным мифическим временам:

В стародавние времена змей не было,
Скорпионов не было,
Гиен не было, львов не было,
Собак и волков не было,
Страхов и ужасания не было,
В человечестве распри не было…

Короче говоря, в райские времена:

«Вся Вселенная, весь смиренный народ
Восхваляли Энлиля на одном языке».

По какой-то причине (в тексте не названной), произошло нечто такое, что нарушило эту идиллию:

Ревнитель владык, ревнитель князей, ревнитель дарей,
Энки, господин изобилия, властелин красноречия,
Всеразумнейший попечитель Страны,
Мудрец-предводитель всех богов,
Наимудрейший Эредуга владыка,
В их устах языки изменил, разногласие установил,
Когда речь человечья единой была.

Почему же произошло разделение языков? Почему от почитания единого бога люди перешли к многобожию? Библейский вариант объяснения тут явно не подходит. Вспыльчивый Энлиль не возражал против культа только его одного. Напротив, разноголосицу установил мудрый Энки, опекавший людей, обучавший их и обеспечивающий изобилие.

Самое простое объяснение (не следует избегать простоты: в поисках подтекстов можно не понять смысл текста) представляется таким. Обратим внимание на упоминание Эредуга (Эреду). Этот город находился на правом берегу Евфрата примерно в ста километрах южнее Лагаша, расположенного на левобережье Тигра. Богом-покровителем Лагаша был Энлиль, а Эредуга — Энки. Не исключено даже, что эти имена носили наиболее древние легендарные правители этих городов-общин; ведь обожествление знаменитых предков — явление обычное, и позже мы еще раз убедимся в этом на примере Гильгамеша.

Так или иначе, но значительная разобщенность Лагаша и Эре-дуга, разделенных прежде всего мощными водными артериями, должна была содействовать формированию двух наречий единого шумерского языка (если таковой существовал). Тем более что составлять эти общины могли разные племена. И когда были установлены тесные экономические (торговые) отношения между этими общинами, последовало и смешение языков, а также возникла необходимость установить иерархию богов-покровителей.

Возможна еще одна версия легенды о смешении языков. Дело в том, что в одном из наиболее содержательных, хотя и не во всем понятном, мифе, посвященном Энки, этот бог совершает путешествие по Персидскому заливу в дальние страны: Маган, Дильмун и Мелухху (предполагается, что это соответственно — Сомали, остров Бахрейн, Индия). Как путешественник и, по-видимому, купец Энки должен был знать разные языки, познакомиться с бытом и нравами разных народов. На его соплеменников, привыкших к своему ограниченному миру, подобные знания могли произвести сильнейшее впечатление. Географические открытия, сведения о других народах и странах приобрели фантастическую форму легенды. Кстати сказать, в Средневековье сведения о дальних странах, наносимые на географические карты, назывались легендой. Упомянутый нами миф о путешествии Энки заслуживает более подробного изложения. Для этой цели мы воспользуемся пересказом мифа, сделанным американским ученым С.Н. Крамером. После своего морского путешествия Энки посылает в Ниппур ладьи с богатыми дарами для Энлиля. Ануннаки воздают почести Энки, «особенно в его качестве бога, который составляет «Me» — божественные законы, управляющие Вселенной», — пишет Крамер.

Позже Энки занимается предначертанием судеб и установлением порядка в разных странах и прежде всего в Шумере, обеспечивая колодцы пресной водой, делая реки полноводными, а почвы плодородными. Обеспечивает плодородие он с помощью сексуальных обрядов, испусканием семени в лоно юных жриц. Он «называет по имени», то есть вызывает к жизни, болота и тростниковые заросли, наделяя их рыбой, а также дождь животворный.

Затем он переходит к удовлетворению культурных нужд людей, предоставляя им плуг, ярмо, борону; благословляет пахотные земли, злаки и полезные плоды; заботится о мотыге и форме для производства кирпичей; закладывает фундаменты, воздвигает дома; строит загоны и стойла, заботится о скоте и его наилучших качествах; устанавливает межевые камни и проводит границы общинных владений; обучает женщин прядению и ткачеству, изготовлению одежды. Для надзора за всеми этими делами он назначает конкретных богов.

На примере шумеров видно, что чем больше становилось городов-государств, чем разнообразнее была деятельность людей, тем больше появлялось богов-покровителей, и отдельных городов, и различных занятий, и конкретных природных объектов и явлений.

Особая и поныне не решенная окончательно проблема местоположения страны Дильмун. Шумеры ее называли страной пресветлой и непорочной. Это навело исследователей на мысль, что речь идет о мифической стране предков, аналоге земного рая. Однако в отличие от библейского рая, Дильмун — в особенности в мифе об Энки — наделен реалистическими чертами: богиня-покровительница Дильмуна (по-видимому, центра этого города-государства) сетует, что здесь нет воды в каналах, вода в колодцах горькая, а зерна на полях не всходят. Это никак не вяжется с представлением о райских кущах.

Согласно другой версии, Дильмун — это район Западной Индии. Привлекательность такой идеи в том, что в долине Инда существовала в те далекие времена развитая цивилизация, которая имела торговые и культурные связи с Шумером. Однако эта страна слишком далека от Двуречья, к тому же нет оснований называть ее островным государством.

Наиболее достоверной считается третья версия, отождествляющая Дильмун с островом Бахрейн. Здесь действительно со временем в результате вырубки лесов и осушения болот могли возникнуть те явления, о которых сказано в мифе.

Возможен еще один вариант: в устье Тигра и Евфрата, при их впадении в Персидский залив, существовал остров, который служил «Домом прибрежным, пристанью всей страны», как говорится в мифе. Там же сказано: «Дильмун есть страна, страна пресветлая. В Шумере пресветлом…», «Меж грандов пресветлых… Дильмун есть страна». Вроде бы не было никаких оснований считать очень далекий остров Бахрейн пристанью Шумера, а его столицу причислять к шумерским городам. В противном случае Персидский залив четыре-пять тысячелетий назад был бы прекрасно освоен шумерскими мореходами, служил бы надежной транспортной магистралью, что представляется сомнительным.

Если Дильмун был островом, примыкающим к Двуречью, то он мог или погрузиться ниже уровня моря, или оставаться и ныне островом, но без следов древних сооружений. Ведь этот регион сравнительно быстро опускается. Например, в Уре, где проводились раскопки, культурный слой превысил 20 метров. Ниже по течению погружение могло быть более значительным. Так что археологам здесь следует искать следы Дильмуна на глубине 15—25 метров. Речные наносы могли совершенно скрыть видимые с поверхности следы человеческой деятельности. Возможно, археологам еще посчастливится докопаться до города Дильмун.

В том же мифе об Энки есть эпизод, заставляющий вспомнить библейское предание. Благодаря плодотворной силе Энки, которая проявляется как сексуальная активность, рождаются на свет восемь прекрасных трав, которые Энки тут же съедает. Разгневанная жена его Нинхурсаг, знающая тайны трав и зелий, прокляла мужа и удалилась. Он захворал, и ануннаки горевали, глядя на его мучения и медленное умирание, но не имея возможности ему помочь. Выручила лиса — хитрейшее из животных. Энлиль обещал ее наградить, если удастся вернуть Нинхурсаг.

«И вот лиса почистила шкурку,
Хвост, волоски свои распушила,
Румяна на лицо наложила…»

(так в тексте), нашла богиню, которая успела уже успокоиться, и привела ее к Энки. Он стал называть пораженные места и органы, а она их исцеляла. Дошла очередь до его больного ребра. И тогда для его выздоровления была рождена «Нинти — владычица жизни-ребра». (Согласно библии Ева появляется из ребра Адама; возможно, это — отголосок эпизода исцеления Энки.)

Наконец, надо упомянуть шумерский миф о сотворении мира. В нем Энки выступает как бог-творец. Следовательно, шумеры придавали особое значение разуму как силе творящей, определяющей появление порядка из хаоса, «дающей имена» богам, предметам, явлениям. Устав от забот творения, Энки удалился на покой:

А Он в то время, Разума Творитель, великих богов он всех созидатель, Энки во глуби тихоструйной Энгуры, в чьи недра никто из богов заглянуть не смеет, Он возлежал на своем ложе, он спал, не подымался.

Однако еще не было на земле людей, а потому ануннаки вынуждены были трудиться. У них произошло социальное разделение: старшие верховодили, а младшие таскали тяжелые корзины, рыли каналы, насыпали дамбы. «Боги страдали тяжко, на жизнь свою роптали». С горькими воплями они обратились к Намму-праматери, умоляя разбудить Энки, дабы он создал нечто, заменяющее богов в их трудах.

Энки все силы свои собрал, разум свой всемерно расширил. Энки образ себе подобный в сердце своем разумением создал.

Материалом для этого творения избрал он глину. (Как видим, ц тут прямые аналогии с библейским преданием о сотворении человека.) На созданных существ, на род человеческий с той поры было возложено бремя труда, от которого освободились боги. На радостях боги устроили пир, зажарив жертвенного козленка… Дальнейшие события мы изложим в статье, посвященной богине Намму.

В отличие от значительно более поздней библейской версии шумерский миф представляет труд не как проклятье, наложенное Богом за ослушание (вспомним, кстати, как был проклят Энки, нарушивший запрет и съевший недозволенные травы, плоды). Напротив, труд — необходимость, занятие божеское, хотя людям суждено трудиться и за себя, и за своих богов. Мысль вполне обоснованная, разумная, предполагающая принесение в жертву богам — и на благо служителям культа — плоды своей работы.

В общем, и в данном случае Энки предстает как демиург, олицетворяющий Творящий Разум.

Хотелось бы особо отметить его роль как бога-хранителя подземных пресных вод. Шумеры первыми осознали, насколько велико значение подземных вод для человека. В этом открытии помогла им природа Двуречья. Людям приходилось регулировать не только поверхностные, но и грунтовые воды. Для земледелия одинаково губительно и слишком высокое, вызывающее засоление, и слишком низкое, вызывающее иссушение почв, стояние уровня подземных вод.

К несчастью своему, обитатели Двуречья, сами того не понимая, разгневали бога Энки, вызвав истощение пресных водоносных горизонтов. Но повинны в этом были прежде всего племена, обитавшие по окраинам долины, вырубавшие и выжигавшие лесные массивы, осушавшие болота. В результате со временем стал уменьшаться подземный сток и соответственно возрастать поверхностный. Уменьшение питания водоносных горизонтов привело к падению их уровня, иссушению почв, образованию пустынь. А усиление поверхностного стока вызвало другую беду — мощнейшие наводнения…

Впрочем, о наводнениях в Двуречье мы поговорим в связи с обожествленным героем Гильгамешем.

Эта богиня не относится к числу самых славных. Однако с именем ее связан занятный и поучительный миф. Впрочем, ее почитали как богиню-мать, а имя переводится — «госпожа величайшее божество», «госпожа могучая». Ей отводится важное место при сотворении людей. Хотя сам этот процесс описан неопределенно и Энки поручает сотворить глиняных существ матери-прародительнице Намму, ее помощницей назначается Нинмах.

Так или иначе, а по окончании сотворения первых людей был устроен пир богов, освобожденных ныне и вовеки веков от тягот труда, возложенных на род человеческий. Как повествует миф: Энки и Нинмах выпили пива, божья утроба возликовала. Нинмах так Энки молвит:

«Человеческое созданье — хорошо ли оно, дурно ли оно — Как мне сердце подскажет, такую судьбу ему присужу — или добрую, или злую».

Так похваляется подвыпившая богиня, как будто забывая, что вершителем судеб людей и богов является Энки. Он, естественно, возмущается. Тогда Нинмах, чтобы досадить ему или посмеяться над ним, отщипнув глины, мягкой глины из подземных владений Энки, создает человека, руки которого не способны что-либо взять. Остроумный Энки не растерялся и назначил его царским стражем (явный намек на то, что стражи при случае не прочь поживиться царским добром).

Тогда Нинмах сотворила человека близорукого, слабо видящего, «кто щурил очи». Энки наделил его певческим талантом, отослав его услаждать царский слух. Сотворила пьяная Нинмах человека с кривой и слабой ногой, но и ему определил Энки место в жизни — стать серебряных дел мастером. Из рук Нинмах вышла женщина, не способная родить, а Энки наделил ее талантом ткачихи. Тогда Нинмах, так и не протрезвев, слепила существо, не имевшее ни мужских, ни женских признаков. Но и для него нашлось дело: служить дворцовым евнухом.

Расстроилась богиня, помяла в руках очередной кусок глины, да и бросила на землю. Энки сказал ей:

«Тем, кого ты сотворила, я определил судьбы,

Я придумал им пропитанье…

Ныне же я пред тобой сотворю, а ты назначишь им судьбы».

И вот Энки «начал лепить формы — внутри и снаружи — голову, руки, части тела». Получилось у него нечто маленькое, слабое, по имени Умуль.

Нинмах, посмотрев на Умуля, к нему обратилась. Она к Умулю подошла, она вопрос ему задала, а он и говорить не умеет.

Хлеба поесть ему дает, а он руку за ним протянуть не может. На кровати он не лежал спокойно, он совсем не хотел спать. Сесть он не умел, встать он не умел, он лежать совсем не хотел. В дом войти он не может, он пропитать себя не может.

Нинмах пришла в недоумение: какое место в жизни определить такому существу? В ответ Энки похваляется своим даром наделять любые создания той или иной судьбой. А завершается сказание так:

Нинмах не соперница владыке великому Энки. О отец Энки, хвала тебе хороша!

Казалось бы, мораль проста: богиня, не наделенная даром провидеть судьбу различных созданий, определять им «Me», «Сути», понапрасну соперничает с более могущественным богом. Можно еще добавить, что она, пожалуй, захмелела больше, чем он, и не смогла достойно выйти из трудного положения. Или, напротив, Энки напился до того, что сотворил нелепейшего уродца, которому не находится места в жизни…

Наиболее интересна оригинальная трактовка эпизода американской исследовательницей Анной Килмер, с которой соглашается В.К. Афанасьева: Энки сотворил младенца! Если обратить внимание на то, какие характеристики даны созданию Энки, такая версия выглядит правдоподобной. К сожалению, часть текста до нас не дошла. Ясно только, что потерявшая самообладание Нинмах, да еще находящаяся под хмельком, разражается руганью и проклятьями в адрес мудрого Энки. Он, стараясь оставаться спокойным, предлагает ей взять свои слова обратно и произносит: «Умуль… из лона твоего да будет исторгнут!»

Остается неясным, каким образом Умуль очутился в теле Нинмах. Возможно, в этом процессе принимал какое-то участие «корень» Энки, потому что этот орган «повсюду достойно прославят».

Не исключено, что весь сюжет о сотворении Умуля-младенца не без юмора повествует о том, как возник извечно существующий способ размножения людей. Здесь же присутствует и элемент загадки, сюжетной интриги: что за существо вышло из рук Энки? Нинмах, не сумевшая разгадать дальновидный замысел бога, пришла от этого в неистовство.

В отличие от последующей вавилонской трансформации мифа о творении одной пары людей, шумерский вариант выглядит более реалистичным (если вообще допустимо говорить о реалистичности подобных сказаний). Здесь усматривается попытка объяснить, каким образом боги, не придерживаясь «божественных форм», создавали людей с теми или иными врожденными недостатками.

Образы пьяных богов, сотворяющих нечто несуразное, не только отражают человеческие слабости, но и позволяют бренному человеку утешаться тем, что и боги причастны к этому пороку, а потому мироздание вовсе не идеально, не подчиняется одному только великому Разуму и порой демонстрирует несуразности, нелепости.

Но вот еще один подтекст. В этом мифе высказана своего рода гипотеза о зависимости врожденных уродств от употребления хмельных напитков (а также, по-видимому, наркотических, которые употреблялись во время храмовых ритуалов).

Такое предположение может показаться чересчур современным, актуальным для нашего, а не того далекого времени. Однако факт остается фактом: шумеры явно показали связь врожденных уродств с пьянством тех, кто «создает» детей (вряд ли случайно в этом процессе участвует женское и мужское божество).

Нет сомнения, что шумерский миф о сотворении рода человеческого мудр. Но самое удивительное, что со временем, через несколько столетий, стало забываться наиболее интересное и содержательное, о чем повествовал миф, а в памяти людей сохранялись только наиболее фантастичные фрагменты, порой граничащие с бессмыслицею.

Положение в обществе сказывалось и на отношении к богиням. Уменьшение роли охоты в добывании пищи, переход преимущественно к собирательству и примитивным формам земледелия выдвинули на первый план образ богини-праматери. В последующем богини стали в основном спутницами и усладительницами могущественных богов. А миф о сотворении уродцев пьяной Нинмах подчеркивает опасность для женщины, пристрастившейся к алкоголю, рожать детей.

Однако с ростом и укреплением городов, улучшением благосостояния горожан, разнообразием культурных потребностей роль женщин становилась все более важной. Возможно, некоторые из них принимали участие в управлении, становились правящими царицами, проявляя государственную мудрость. Образ подобной женщины и отражает богиня Инанна (в переводе — «владычица небес»), которая под именем Нинсианы почиталась также как небесное божество, «звезда утреннего восхода» (планета Венера).

В Уруке, где Инанна была богиней-покровительницей, ее считали дочерью Ана; в Уре — дочерью бога Луны Нанны и сестрой солнечного бога Уту. Тем не менее в мифах и легендах она предстает почти исключительно земной богиней, а то и властительницей города Урука. Показательно, что у Инанны, подобно типичной женщине, сочетаются противоречивые черты: она богиня плодородия, любви и войны. Более того, судя по одному из популярных шумерских мифов, она порой способна обхитрить самого мудрейшего из богов — Энки.

Она собралась направиться в город Эредуг, к богу Энки (покровителю города), «дабы жречеству верховному благо сотворить», как она поясняет. Она еще только двинулась в путь.

А в то время он, Разум обширный, в мироздании Сути ведающий, Все, что у богов на сердце, в жилье своем сидя, знающий, Светлая Инанна к Эредугу и на версту не приблизилась, А Энки, владыка Абзу, уже знает про то.

Казалось бы, с таким богом, поистине Всемирным Разумом, хранителем Сутей и Судеб, знающим все наперед, — с ним невозможно, бессмысленно вступать в интеллектуальное соревнование. Боги-мужчины на это не решались, а Нинмах осрамилась, пытаясь обхитрить Энки. И все-таки это не остановило Инанну.

Энки устроил торжественную встречу богине, а затем — пир:

В Абзу пиво пьют, сладким вином услаждаются. Сосуды бронзовые великолепные до краев полны.

Тут-то и проявилась предусмотрительность Инанны. Она сумела очаровать подвыпившего и раздобревшего Энки. Он расщедрился до того, что передал ей священные «Me» (Сути и Судьбы). Энки перечисляет их:

Светлой Инанне, дочери моей, да отдам я ей:

Доблесть, Могучесть, Неправедность, Праведность, Градов ограбление, Плачен устроение, Сердечную радость…

Лживость, Земель мятежность, Мирность, Бегство поспешное, Жилье надежное…

Плотничество, Медничество, Ремесло грамотейное, Кузнечное дело, шорничество, Стирку-мытье, Построение домов, Тростниковых циновок плетение…

Разумение, Познание, Святое рук омовение, Домы пастушьи, Горячей золы сгребание. Загоны скотьи, Почитание безмолвное, Молчание благоговейное. Благоговение молчания…

Пение братское, Огня возгорание, Огня угасание, рук трудом Утомление, Молчаливость, Семью соединенную, Потомственность, Ссоры зачинание. Кличи победительные, Советование, Обсуждение, Закона говорение. Решение…

Трудно сказать, какая суть у всех этих Сутей. Ведь среди них есть и такие, которых вряд ли стоит добиваться. Если «рук трудом утомление» можно понимать и как трудолюбие, то зачем приобретать вместе с праведностью — неправедность, лживость, мятежность земель (неподчинение властям?), бегство поспешное, ссоры зачинание? Или речь идет о том, чтобы не только владеть, но и управлять теми или иными явлениями?

Важно прежде всего учесть сам факт переноса священных «Me» из одного города в другой. Это можно понять как переход верховной власти, различных достоинств, роли экономического и культурного центра из города Эредуг в Урук. Правда, окончание мифа полностью не сохранилось, а потому непонятно, сумел ли протрезвевший Энки вернуть себе то, что было предназначено решением богов.

Вполне возможно, что был достигнут какой-то компромисс между Инанной и Энки. Однако в любом случае очень знаменательно, что именно богиня, без помощи, например, верховных богов Ана и Энлиля, сумела одержать верх над воплощением проницательности и мудрости. В житейском плане мораль ясна: женщина способна воспользоваться мужскими слабостями для достижения своих целей. Но ради такого поучения неразумных слушателей (ибо разумные и без того это знают) вряд ли стоило переносить действие на верхнюю ступень иерархии богов: достаточно было бы рассказать анекдот из жизни людей или низших божеств.

Учтем и то, что в мифе, как часто бывает, действие разворачивается и на небесах, и на земле. Инанна отплывает сначала на ладье небесной, о чем и доложил двуликий Исимуду, советчик Энки, своему господину.

И тогда у того, кто пиво пил, у того, кто пиво пил, — охмеление его прошло!

Отец Энки, он, кто пиво пил, охмеление его прошло! Государь великий Энки, просветлел его разум!

Автор поэмы так настойчиво повторяет, что Энки наконец-то протрезвел, как будто стремится отвратить своих слушателей, а прежде всего государственных владык от пьянства (выходит, порок этот был достаточно распространен). Хватился Энки своих атрибутов власти: первосвященства, венца, царского престола, скипетра — а их нет! Отдал он своей дочери даже:

Постоянство, Устойчивость, Праведность, Уход из мира подземного, Опускание в мир подземный, Священство священное…

Кинжал и дубинку, Блудодеев храмовых действо, Одеяния черные, Одеяния пестрые, Косы на затылке свитые, Власы завитые…

В общем, перечень длинный и достаточно интересный. Среди прочего упомянуты: Бури-потопы, Соитие, Целование, Беготня суетливая, Злоязычие, Голосов благозвучие. Энки, лишившись всех этих «Me», пришел в ужас и негодование, выместив их на лягушке. Послал он вслед богине своего советчика и злых демонов, чудовищ Бездны, но все оказалось напрасно: Инанна ссылалась на то, что получила подарок, скрепленный честным нерушимым словом Энки.

«Жилых мест ладья небес достигла», — повествует предание. Доставила Инанна все «Me» (Сути-Судьбы) в Урук при всеобщем ликовании горожан. Вновь следует перечисление этих невольных подарков Энки, теперь уже от имени жителей Урука. Странно звучат восторженные восклицания по поводу привезенных Опускания в мир подземный, Бурь-потопов, Злоязычия, Беготни суетливой, Неправедности. Тут-то чему радоваться? Непонятно.

Можно предположить, что речь идет не о самих явлениях, которые и без того присутствуют в каждом обществе, присущи природе и человеку, а о понимании их сути, умении управлять ими или предсказывать их. В таком случае Инанна овладела всеми премудростями Энки. Не таков ли подтекст этой истории? Мудрая женщина не только выведала у всезнающего бога секреты различных ремесел, занятий, эмоций, религиозных обрядов, природных явлений, но сумела сохранить их, способствуя процветанию своего родного города.

Как бы не завершался текст в шумерском оригинале, мы и без того знаем, что информацией (а в данном случае «Me», Сути-Судьбы, по-видимому, сопоставимы с ней) можно поделиться, не потеряв ее. Она передается и осваивается другими людьми. Ее хранитель теряет только право и возможность единоличного пользования. В приведенном мифе со всей очевидностью признает-ся равноправие женщины — в интеллектуальном плане — с мужчиной, и даже некоторое ее преимущество по части хитроумия, способности использовать мужские слабости в своих целях.

Но Инанне этого достижения показалось мало. Она решилась на отчаянное деяние — сойти в царство мертвых и затем вернуться на землю. А прологом к этой истории можно считать сказания о сватовстве к ней Думузи, их любви и женитьбы.

Бог Солнца Уту советует своей сестре Инанне выйти замуж за пастуха, но ей приглянулся землепашец Энкимду. Изложение переходит в излюбленный и виртуозно освоенный шумерами жанр диалога, на этот раз — между землепашцем и пастухом Думузи. Один восхваляет преимущества земледелия, а другой — скотоводства. Этот древний спор-соперничество, как гласит библейское предание, завершился тем, что земледелец Каин убил брата своего пастуха Авеля.

В шумерской версии подобного конфликта есть драматичное место: Думузи пасет своих овец на поле, где травы густы благодаря каналам и канавам, проделанным Энкимду. К нему подходит земледелец и указывает на это обстоятельство, но тут же добавляет: «О чем нам с тобою спорить?» Они становятся друзьями, Инанна выбирает Думузи, а Энкимду приносит на свадьбу щедрые дары.

Надо добавить, что действие мифа происходит одновременно и в реальной земной обстановке, и в божественных чертогах; оно и конкретное, и в то же время абстрактно-обобщенное. Не исключено, что в древности люди конкретные образы использовали для описания земных явлений, а обобщенные — божественных, характерных вообще для данного вида деятельности, природного явления или человеческого типа (архетипа).

По какой-то причине Инанна решила отправиться к сестре своей Эрешкигаль, владычице подземного папства мертвых. Она предусмотрительно наказала своему советнику Ниншубуру (возможно, это была женщина или гермафродит либо евнух) молиться за ее возвращенье, призывая ей на помощь Энлиля и Энки. И вот предстала Инанна перед вратами «Страны без возврата». На вопрос привратника ответила, что пришла на похороны мужа Эрешкигаль. Возмутилась владычица подземного мира: никому из живых не позволялось выходить отсюда обратно на землю. Было у нее семь тайных сил, с помощью которых она надеялась преодолеть могущество Эрешкигаль (любопытная деталь: среди ее одеяний и украшений, амулетов, символизирующих эти силы, есть сетка, прикрывающая груди, называемая «Ко мне, мужчина, ко мне»).

Привратник, по непреложным законам подземного мира, открывая один за другим семь засовов, каждый раз снимает с Инан-ны ее амулеты, и она предстает перед сестрой обнаженная и беззащитная, как любой смертный. (Нет ли в этой процедуре подтекста философского: что бы ты ни накопил в этом мире, какими бы достоинствами и возможностями ни обладал, на тот свет придется уходить безвозвратно и, в сущности, таким, каким был явлен на свет.)

Богиня смерти и семь ее ужасных судей бросили на прибывшую свои смертоносные взгляды:

Сестра ее вскочила с трона,
Затем снова на трон уселась.
Семь судей-ануннаков перед нею суд вершат.
На Инанну взглянула — взгляд ее смерть!
Слова изрекла — в словах ее гнев!
Крик издала — проклятья крик!
Ту, что вошла, обратила в труп.
Труп повесила на крюк.

Через три дня и три ночи верный Ниншубур зарыдал, расцарапал лицо, изранил тело, надел рубище и обратился за помощью к Энлилю, богу богов, но тот не отозвался на его мольбы. Слишком многого возжелала Инанна — Великих Недр, законы которых вековечны. То же ответил и могучий бог Луны Нанна. Только Энки отозвался на слезную просьбу Ниншубура. Он слепил из глины два существа, передал им «пищу жизни» и «воду жизни», научил, как вести себя в подземном царстве. По-видимому, он заколдовал Эрешкигаль, и она стала мучиться как при родах. Посланцы Энки помогли ей, говоря: «От моей утробы — к твоей утробе!», «От моего лика — к твоему лику!» В награду они взяли труп Инанны. Один осыпал ее «травой жизни», другой окропил «водой жизни», и богиня ожила, встала, направилась вон из подземного царства мертвых.

В воротах схватили ее ануннаки-судьи: ведь невозможно живому покинуть «Страну без возврата». Лишь одна есть возможность: оставить кого-то здесь взамен себя. Инанна обещает выполнить это правило. Так она поднялась на землю, но не одна, а в сопровождении толпы беспощадных демонов, которые должны убедиться, что она выполнит свое обещание.

Встретился им Ниншубур, и демоны уже собрались взять его, но Инанна не позволила: ведь советник спас ей жизнь. В другом городе встретился им воинственный бог Шара, но и его Инанна пожалела: ведь он любил ее и горевал о ней… Третьего бога встретили, но и он, как оказалось, оплакивал смерть Инанны и был поэтому оставлен в живых.

Наконец, пришли они во дворец Инанны, а там на царском троне в одежде власти сидит Думузи! Разгневалась богиня и указала на него демонам: «Его хватайте, его!» Воздел Думузи руки и воззвал к солнечному богу Уту с мольбой о спасении. Уту превратил его в ящерицу, и демоны преисподней долго рыскали по земле, пока не отыскали его. Уту превратил Думузи в змею, но ужасные демоны снова нашли его. Уту превратил его в сокола, и Думузи полетел к своей сестре — богине песни и винограда Гешти-нанне. Она спрятала его в священном загоне. Ворвались к ней де107 моны преисподней, стали мучить, пытать, требуя выдать брата, но не смогли сломить волю любящей сестры. И все-таки нашли они юношу в священном загоне, свалили на землю, стали кромсать ножами. Сестра бросилась к ним, готовая пойти на муки ради брата.

И тогда решила Инанна так: пусть полгода в заложниках будет Думузи, а вторую половину — сестра его Гештинанна.

В другом варианте этого мифа Думузи, полный мрачных предчувствий, плача, бродит по равнине. Ночью он видит сон, предвещающий беду, как растолковывает ему Гештинанна. Она говорит, что приближаются ужасные демоны Подземного царства. Думузи скрывается, а демоны набрасываются на его сестру, требуя открыть его убежище. Она не выдает брата. Но он сам возвращается и отдается во власть демонам, возможно, желая спасти Гештинанну. Его уносят демоны в царство мертвых. (В одной версии этого варианта мифа, Думузи выдает его друг; мораль: родственные узы надежней дружеских отношений.)

Надо иметь в виду, что тексты мифа складывались из разных фрагментов, порой разрозненных. Судя по тому, что известно несколько поэтических плачей по Думузи, его воспринимали чаще всего как жертву страстной, своевольной и коварной Иннанны. Сюжет о нем, восседающем на троне и не опечаленном смертью жены, возможно, придуман для того, чтобы оправдать богиню, предавшую своего мужа.

Этот миф принято толковать как аллегорию умирания и возрождения природы, ее жизненных сил, олицетворенных в образе Инанны. Один из комментаторов предположил, что возвращение через полгода Думузи «знаменовало возрождение природы после зимней спячки». Словно речь идет о средней полосе России, а не о знойном побережье Персидского залива. Зимы как таковой, со спячкой растений, здесь не бывает. Но временами действительно природа ненадолго замирает (не случайно же Инанна пробыла мертвой только три дня или чуть больше).

Очень характерно, что шумеры сочувствовали Думузи. Это наводит на мысль, что в мифе отражены какие-то бытовые коллизии, быть может, церемониал, связанный с принесением в жертву юноши при погребении через три дня после смерти верховной жрицы. Или действительно муж царицы пожелал во время ее тяжелой болезни править, и затем был убит.

Так или иначе, противоречивый образ Инанны не позволяет считать ее некой условной символической фигурой. В космогоническом плане она соединена с планетой Венерой. В таком случае Думузи может быть связан с какой-то звездой или созвездием, которые бывают видны в Двуречье только полгода, а другую половину проводят в подземном мире.

В аккадской мифологии Инанна превратилась в Иштар, у западных семитов — в Астарту, по-прежнему оставаясь богиней любви и распрей, плодородия и войны. Согласно вавилонской версии, Иштар была любящей сестрой и женой Думузи, который погиб в расцвете сил (в одном из шумерских плачей по Думузи Инанна тоже рыдает по нему: «Мой юный избранник, как тростник, жестокой рукой из города вырван»). И отправилась она в подземный мир, чтобы вызволить оттуда своего супруга. Но Эрешкигаль в гневе наслала на нее болезни. Осталась Иштар в царстве мертвых, а на земле замерла жизнь, звери перестали размножаться, мужчины не подходили к женщинам. Только вмешательство бога Энки помогло урезонить Эрешкигаль. Иштар выздоровела, окропила Думузи водой жизни, и они вернулись на землю, где вновь зацвели растения, а животные и люди обрели любовную страсть.

Этот сюжет переходил из века в век, от народа к народу. В античное время его по-своему пересказали греки в мифе о любви Афродиты к Адонису.

В аккадском эпосе Иштар предлагает герою Гильгамешу разделить с ней супружеское ложе, обещая богато одарить его. Он готов и сам предоставить ей подарки, но категорически отвергает женитьбу, перечисляя ее недостатки:

Ты — жаровня, что гаснет в холод, Черная дверь, что не держит ветра в бурю, Дворец, раздавивший главу героя, Колодец, который поглотил свою крышку, Смола, которой обварен носильщик… Плита, не сдержавшая каменную стену, Сандалия, жмущая ногу господина! Какого супруга, ты любила вечно?… Давай перечислю, с кем ты блудила!

Он перечисляет ее любовников, и в числе них — садовника Ишшулану. В шумерском сказании усталую Инанну, заснувшую возле сада, обесчестил его хозяин Шуккалитуда. Утром она пришла в себя, стала искать наглеца и в гневе наслала на Шумер бедствия. Однако Гильгамеш, называя садовника именем Ишшулану, утверждает, что он отверг любовные домогательства Иштар (Инан-ны), за что она превратила его в паука.

Разъяренная отказом Гильгамеша, Иштар упросила бога Ана создать небесного быка и направить его в Урук. Этот бык осушил Евфрат, разрушил землю (прорезал промоину?), но Гильгамеш убил его. Униженная Иштар, созвав «жриц-блудниц и девок», оплакивает гибель быка, а точнее, отрезанный Гильгамешем его «корень». Из этого следует, что Иштар была, пожалуй, верховной жрицей, покровительницей храмовых блудниц, и участвовала в сексуальных ритуалах, призванных обеспечить плодородие растений и животных, любовную страсть и плодовитость племени.

Героический век и героев воспевали разные народы. Наиболее древние из таких мифов — шумерские, и самый популярный их герой — Гильгамеш. Предполагается, что имя это могло означать «предок-герой» (от шумерского — Бильгамес).

Согласно исследованиям историков и археологов, Гильгамеш был третьим царем I династии Урука в конце XXVII — начале XXVI в. до н. э. Позже в предании он — уже в качестве мифологического героя — приобрел божественных родственников как потомок солнечного бога Угу и сын богини Нинсун, а срок его правления стал неправдоподобно большим: 126 лет. О нем сказано: «На две трети — бог, на одну — человек он».

Вавилонская поэма, посвященная ему, начинается так:

О всё видавшем до края мира, О познавшем моря, перешедшем все горы, О врагов покорившем вместе с другом, О постигшем премудрость, о всё проницавшем;

Сокровенное видел он, тайное ведал, Принес нам весть о днях потопа…

Последнее обстоятельство действительно очень важное, и мы о нем поговорим особо. Показательно, что, перечисляя достоинства Гильгамеша, автор поэмы отметил, что тот «рассказ о трудах на камне высек» (по-видимому, владея грамотой), а самое главное — возвел неприступные стены вокруг Урука.

Однако в молодости Гилыамеш отличался буйным нравом и распутным поведением. От его безобразий возмутились горожане и обратились с мольбой за помощью к богам. Богиня Аруру слепила из глины дикого волосатого великана Энкиду, охотника, жившего вместе со зверями и подобного им. Вот с кем надлежало помериться силами Гильгамешу. И тогда молодой царь Урука придумал коварный план. Он подослал к Энкиду храмовую красавицу-блудницу Шамхат. Увидев ее прелести, дикий человек воспылал к ней любовью и шесть дней, семь ночей наслаждался ее ласками. Но когда он вернулся к зверям, они разбежались. Мышцы его ослабели, но зато стал он умней. Вернувшись к блуднице, он сел у ее ног и, глядя ей в лицо, стал слушать рассказ о великолепном городе Уруке и его царе…

В этом эпизоде заключена глубокая и нетривиальная мысль: дикое существо обрело человеческие черты благодаря любви и пробуждению чувства прекрасного. Утратив часть своей физической силы, дикарь взамен обзавелся умом, и в этом ему помогла женщина. Вот смысл сюжета об Энкиду и Шамхат, которая полюбила его, сказав: «Ты красив, Энкиду, ты богу подобен».

В дальнейшем Гильгамеш и Энкиду становятся близкими друзьями, вместе совершая подвиги. Они убили великана Хуваву — духа-хранителя кедровой рощи. По нашим понятиям, поступок был преступный, браконьерский, связанный с уничтожением заповедного кедровника.

Гильгамеш — представитель городской цивилизации. Ему чужды проявления «дикой» первозданной природы, будь то растения, животные или человек. Если он и совершает дальнее путешествие — к горам Ливана, то для того, чтобы добыть кедр. После того как Гильгамеш отверг предложение Иштар взять ее в жены, она направила на Урук божественного быка, подобного смерчу. Гильгамеш убил его. Иштар уговорила Ану (Ана) приговорить героя к смерти. За Гильгамеша заступился Эллиль (Энлиль) и предложил вместо него покарать Энкиду. Так и произошло: тяжело заболел Энкиду, и отошла душа его в царство мертвых. В неутешном горе отправился Гильгамеш в странствия, надеясь найти бессмертие. Он бродит по свету, попадает в подземное царство, где находится сад самоцветов (превосходный художественный образ и мудрая мысль).

Гильгамешу удается встретиться с единственным человеком, который обрел бессмертие (возможно, благодаря своей праведной жизни) и пережил всемирный потоп. Этот человек — Утнапиштим — поведал Гильгамешу события тех далеких дней.

На совете богов было решено истребить род человеческий, всемирным потопом очистить землю. Однако Эллиль пожалел Утнапиштима и через «заговорившие» стенки хижины передал ему:

Снеси жилище, построй корабль, Покинь изобилье, заботься о жизни, Богатства презри, спасай свою душу! На свой корабль погрузи все живое.

Как видим, завет обрести бессмертие был прост: «Богатства презри, спасай свою душу!» И не мольбами к богам спасать, а трудом и разумом. В отличие от легендарного библейского Ноя, Утнапиштим соорудил ковчег вполне реалистичных размеров и поместил туда свой род, зверей и скот, мастеров. Утром хлынул ливень, ночью шел дождь. Утнапиштим вошел на корабль и засмолил его двери.

Едва занялось сияние утра,
С основания небес встала черная туча…
Что было светлым — во тьму обратилось,
Вся земля раскололась, как чаша,
Первый день бушует Южный ветер,
Быстро налетел, затопляя горы,
Словно войною, людей настигая…
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,
Потопом буря покрывает землю
При наступлении дня седьмого
Буря с потопом войну прекратили.

Библейский вариант сказания о потопе, сформировавшийся на тысячелетие позже, выглядит несравненно фантастичней вавилонского и безусловно заимствован. На этом примере можно еще раз убедиться, что со временем некоторые предания старины обретают черты волшебной сказки, утрачивая свои связи с действительностью. Кстати, спасшийся от потопа Утнапиштим пристает, в отличие от Ноя, не к высокой горе Арарат, а к холму Ницир, высота которого 330 м над уровнем моря…

Однако вавилонская версия всемирного потопа оказалась не самой древней. Археологи обнаружили глиняные таблички, датируемые приблизительно началом III тысячелетия до н. э., времен I шумерской династии. На них был записан рассказ о царе Зиусудре, верховном жреце бога Энки, предупредившего Зиусудру о грядущем потопе. Затем «все бури с небывалой силой разбушевались одновременно», и потоп продолжался семь дней.

Идея всемирного потопа оказалась чрезвычайно привлекательной не только для служителей культа (да устрашатся люди гнева богов!), но и для философов и натуралистов. Конечно, находясь в здравом уме, невозможно поверить, что с небес хлынуло столько воды, затопившей всю сушу до самых высоких гор. В Библии высочайшей вершиной назван Арарат, и это показывает масштабы географических познаний творцов данного варианта легенды. Натурфилософы попытались обосновать компромиссный вариант: мол, потопы были неоднократно и распространялись на более или менее ограниченных территориях.

Легенду о всемирном потопе можно считать «преднаучной гиг потезой», призванной объяснить образование обширных равнин и находки в горах окаменелых раковин морских беспозвоночных. А что касается конкретного великого потопа в Двуречье, то и эта проблема давно интересует ученых. В конце XIX века замечательный австрийский геолог Э. Зюсс предположил, что мощный тропический циклон около пяти тысячелетий назад вызвал наводнение, затопившее практически все Двуречье. Через полвека во время раскопок города Ура английский археолог Л. Вулли обнаружил мощный слой речных наносов, перекрывающий следы древнейшей культуры этого региона, и предположил, что это и есть отложения шумерского потопа. Однако позже выяснилось, что подобные следы катастрофических наводнений встречаются и в других местах региона, но в слоях более молодого возраста.

Так или иначе, а необычайно сильный потоп действительно был, и какой-то предусмотрительный шумер вполне мог подготовиться к нему, построив ковчег. В Библии потоп — наказание грешным людям. И самое удивительное, что в таком мнении есть немалая доля правды.

Крупные, но не столь уж грандиозные наводнения постоянно происходят в Двуречье, и это — нормальное природное явление. Но с той поры, когда люди нанесли заметный урон природе в водосборе, по окраинам этой великой долины, истребили леса, распахали значительные территории, поверхностный сток резко усилился, и наводнения стали особенно сильными. Мудрый Зиусудра обратил на это внимание и стал готовиться к потопу. После того как прошли сильные дожди в верховьях Тигра и Евфрата, сильный и постоянный южный ветер вызвал нагонные волны со стороны Персидского залива и дополнительные осадки. Речное наводнение было усугублено морским, а потому корабль Утнапиштима-Зиусудры прибило к холму, который находится выше по течению Евфрата, чем город Шуриппак, откуда началось плавание. Практически вся равнина оказалась затопленной, и для уцелевших ее жителей это было равносильно всемирному потопу.

С именем Гильгамеша связана история нисхождения Энкиду в подземный мир (еще одна версия смерти Энкиду). Здесь обращают на себя внимание две темы.

Начинается история с того, что у Гильгамеша появляется чудесный барабан с волшебными палочками. (При этом упоминается Лилит-дева, привлекательная демоница, обольщающая мужчин — еще одно проявление женского начала.) Как только Гильгамеш начинал выбивать барабанную дробь, ему беспрекословно подчинялись юноши и девушки. Невольно вспоминается сказка о крысолове и волшебной дудочке. В шумерско-вавилонской легенде людей завораживает не мелодия, а барабанный ритм. Такой эффект правдоподобен. В далекой древности главным образом именно ритм оказывал сильнейшее эмоциональное воздействие на людей, вызывая массовые психозы. (В современной поп-культуре усматривается возврат к архаичной музыке, где господствуют ритмы, а не мелодии.)

Магическая власть Гильгамеша над молодежью встревожила и возмутила жителей. От их проклятий барабан с волшебными палочками провалился в подземный мир, к самым его вратам. Не сумел достать Гильгамеш барабан с палочками и зарыдал от горя. Верный друг Энкиду вызвался достать их. Он спускается в подземный мир, но при этом не соблюдает правила пребывания там и обнаруживает свое присутствие. Его схватывают подземные демо ны. Гильгамеш обращается к богам с просьбой освободить Энкиду. Солнце-Уту открыл отверстие в этот мир, и оттуда вылетела душа Энкиду. «Какие законы подземного мира?» — спросил Гильгамеш. «Если скажу о них, ты зарыдаешь», — ответил Энкиду. «Пускай!»

Царство смерти оказывается беспощадным к человеку: тело его поедают черви, оно превращается в прах. Души человеческие посмертно обретают разную судьбу. Лучше всего тем, у кого осталось на земле много детей (сыновей), которые их поминают, а также храбрецам, павшим в бою. Бедствуют и горюют те, кого никто не поминает добром, не приносит во имя них жертвы богам.

Такова древнейшая версия о посмертном воздаянии душам человеческим за их дела земные. Но более интересны с философской и обыденной точек зрения поучение Утнапиштима, утешающего Гильгамеша, озабоченного поисками секрета бессмертия. Замечательна мысль, высказанная Утнапиштимом: «Плоть богов и людей в твоем теле таится». Иначе говоря, в человеке присутствует не только земное, но и небесное, искра божия. А дальше мудрец напоминает о бренности бытия:

Ярая смерть не щадит человека. Разве навеки мы строим дома? Разве навеки мы ставим печати?… Спящий и мертвый друг с другом схожи — Не смерти ли образ они являют? Человек ли владыка [жизни]?

Судьба человека определяется богами; только они решают, когда прервется нить жизни: «Смерти дня они ведать не дали».

Утнапиштим, сжалившись над Гильгамешем, по просьбе своей жены, сообщает ему тайну: как достать со дна океана цветок вечной молодости. Герой ныряет в океанскую пучину и срывает колючий цветок. Но, возвращаясь домой, он во время купания теряет заветный цветок (его уносит змея, которая с той поры, меняя кожу, возвращает себе молодость). Погоревав, Гильгамеш добирается до родного Урука. И тут, видя высокие стены, которые сам возвел, Гильгамеш успокаивается и радуется…

Как тут не вспомнить финал «Фауста» Гёте!

Популярность этого бога в Двуречье росла по мере возвышения города Вавилона. Первые упоминания о нем относятся ко второй половине III тысячелетия до н. э., а центральным божеством он стал во времена I Вавилонской династии (XIX—XVI в. до н. э.). Аккадцы и вавилоняне, в целом приняв мифологию своих культурных предшественников шумеров, должны были утвердить свое господствующее положение в духовной религиозной сфере. Поэтому в их мифе, посвященном Мардуку — «Энума Элит» («Когда Вверху»), - повествование начинается с сотворения мира.

Начало этого мифа заслуживает особого внимания. Здесь в качестве первых божеств выступают первичный океан Тиамат, воплощение хаоса, стихии, женского начала, и Апсу (Абзу, по-шумерски) — мировой океан подземных пресных вод, у которого был мудрый советник, олицетворяющий порядок и разум — Мумму. От соединения Апсу и Тиамат возникли первые боги.

Идея, высказанная таким аллегорическим образом, не потускнела за три десятка столетий. Когда в начале XX века стала обретать популярность гипотеза о том, что жизнь на нашей планете зародилась в океане («океан — колыбель жизни»), почему-то не было учтено важное обстоятельство: в жидкой среде, даже при случайном синтезе сложных органических молекул, они с той же легкостью распадутся на составные части.

В наши дни есть смысл вернуться к удивительной догадке древних: для создания живых организмов необходимо, как минимум, соединение коллоидных частиц с жидкой средой при участии какого-то организующего начала при постоянном притоке энергии. Так может происходить, например, при выносе тончайших глинистых частиц (опять все та же «первоматерия» — глина!) пресными подземными или поверхностными водами в океан (моря). И если жизнь действительно некогда возникла на Земле, то этот процесс мог скорее проходить по мифологическому «сценарию» аккадской поэмы, чем по научным гипотезам, популярным в XX веке.

Итак, в слиянии двух первичных океанов стали появляться более определенно сформировавшиеся божества-стихии: Лахму и Лахаму. От них появились бог Аншар и богиня Кишар, а от них — Ану (Ан), Энлиль и Эйя (Эа, Хайа, Энки). Все эти боги были молоды, шумны, деятельны. Они старались навести в мире порядок и сильно досаждали престарелым первобожествам. Апсу решил убить своих неугомонных отпрысков с помощью верного Мумму. Мудрый Эйя разгадал этот замысел. Он заколдовал Мумму, взяв себе его силу разума, ауру, «лучи сияния». С помощью магических заклинаний он усыпил, а затем убил Апсу. Части тела Апсу Эйя использовал для того, чтобы возвести на них свое жилище. Здесь-то и родился «ребенок-солнце», будущий великий Мардук.

На стражу своих владений Эйя призвал огнедышащего бога Аншара, имевшего четыре глаза и четыре уха. (Правда, в мифах Двуречья, судьба Аншара не так проста. По мере усиления влияния в регионе Ассирии, возвышался и его главный бог Ашшур (Аншар), который и стал главным героем — вместо Мардука — ассирийской версии поэмы.)

Итак, вавилонский миф превозносит Мардука, и поэтому великие первые боги становятся или его предками, или хранителями. Его мать Дамгальнуна (Дамкина) обретает черты богини Нин-хурсаг. В сказочно короткий срок Мардук становится самым смелым и могучим из всех богов.

Тем временем Тиамат, разгневанная убийством мужа, решила отомстить богам (по другой версии, ее возмутил порядок, устанавливаемый в мире и сводящий на нет ее власть). Она создала одиннадцать чудищ: драконов, скорпионо-людей, человеко-псов и человеко-рыб с ядом вместо крови. Во главе их она поставила Кингу — самого свирепого и беспощадного из своих слуг. На грудь ему она возложила скрижали судьбы Вселенной, провозгласив его своим супругом.

Испугались боги, затрепетали, собрались на совет, чтобы обсудить пути к спасенью, но никто из них не рискнул выступить против Кингу с его войском. И тогда выступил младший из них — Мардук. Он сказал, что готов сразиться с врагами, но в случае победы боги должны признать его своим господином.

Слова его вызвали замешательство среди богов. Многих они возмутили, иных озадачили. Как может юный Мардук справиться с чудовищным воинством? Как смеет он требовать власти над старшими богами?!

Семь величайших богов уединились, чтобы обсудить предложение Мардука. Утомившись от споров, они устроили пир. Вино и пиво усладили их сердца, успокоили души. Мардук удивил их, показав свое могущество: по его слову пропадали и появлялись звезды (не много ли было выпито хмельных напитков?). И тогда боги решили вручить Мардуку символы власти, признать его царем. Он не стал медлить: взял булаву и лук с колчаном. С помощью Ану сплел огромную сеть, раздуваемую четырьмя ветрами. Его сопровождали семь бурь, а впереди его сверкали молнии. Кингу и его воинство в ужасе разбежались. Сама Тиамат встала против него. Она разинула свою пасть, но он вогнал туда буйный ветер, от которого у нее перехватило дыхание, пронзил ее тело стрелой, рассек мечом, вырезав сердце. Из верхней половины ее тела он создал небесный свод, закрывающий верхние воды. В нем он устроил ворота с запорами, поставив стражу, которой запрещено было без разрешения Мардука отпирать ворота, давая возможность небесным водам изливаться на землю.

Из другой половины тела Тиамат создал Мардук землю, имеющую вид полукруглой чаши, и прикрыл ею нижние воды. В небесных чертогах поселил он бога Ану, а земные воды отдал во владение отцу своему Эйя; Энлиль стал повелевать воздухом и ветрами. Начертал Мардук на небе созвездия. Ночь он отдал во владение богу Луны Сину, одарив его светлой короной, а день — Шамашу, богу Солнца, лучи которого поражают демонов и устрашают злодеев. Всех богов поделил он на триста небесных и триста земных и подземных, определив каждому то, за что он ответственней.

Учредив порядок в мироздании, Мардук мог бы спокойно существовать в своем небесном дворце, если бы не ропот богов, которым пришлось нести бремя забот и хлопот. Решил тогда Мардук сотворить существ, которые могли бы позаботиться о богах. Из крови Кингу и глины, взятой у Эйя, вылепил он первых людей. Они были похожи на богов, но не обладали их силой и бессмертием. Людям повелел Мардук служить богам, которые с той поры живут беззаботно.

Правда, в конце II тысячелетия до н. э. стал популярным миф о том, что абсолютное господство Мардука огорчало семерку высших богов, и они подговорили бога войны и эпидемий Эрру (Ирру) отобрать у Мардука часть власти. Решил Эрра уничтожить одно из лучших творений Мардука — людей, которые не поклоняются Эрру. Тогда коварный бог уговорил царя богов отрешиться на некоторое время от земных дел для того, чтобы спуститься в подземный мир и там с помощью бога огня Гирры очистить свои регалии высшей власти, которые потускнели якобы от времени.

Мардук поверил Эрру и покинул землю, оставив свой трон Эрру, который пообещал не чинить никаких злодеяний. Но как только Эрра обрел власть, он тотчас наслал на людей все беды — чуму, распри, войны, разруху. Начались страдания, гибель людей во всей Вавилонии и даже в столице, покровителем которой являлся Мардук. И если бы не возвращение Мардука, не осталось бы на земле людей.

В этой истории сделана попытка отделить зло и насилие от верховного бога, представить его благодетелем людей, не имеющим никакого отношения к тем бедствиям, злодеяниям несправедливостям, которые творятся на земле, а всю ответственность возложить на «нехорошего» бога. Такова одна из первых версий существования в мире добра и зла, носителями которых выступают антиподы — бог и дьявол.

Другая идея истории Мардука и Эрры — историософская: периоды процветания и могущества государства сменяются краткими (сравнительно) периодами бедствий, упадка. Такова реальная закономерность, которую можно наблюдать на примере всех цивилизаций и государств. Хотя, конечно, объяснение этому явлению не столь наивно-простейшее, как сказочно представлено в мифе.