После того как поверхность бесстыдно оголена, взору предстает великое множество различных, мелких и крупных, ее повреждений, дотоле скрытых под могучими наслоениями лака, краски и обычной грязи. Самые распространенные из них – трещины, вмятины и царапины. Все они в обязательном порядке должны быть аккуратно расчищены и заделаны.

Трещины делятся на две категории: узкие (до 1 мм) и широкие (2–5 мм). Те, что шире, правильнее именовать разломами и обходиться с ними соответственно. Глубина трещин особой роли не играет, если при этом не создается угроза прочности конструкции.

В музейной реставрации общепринятой практикой является косметическая заделка мелких трещин и выбоин воско-канифольной мастикой, эдакой темноватой субстанцией, хрупкой и пластичной одновременно. Получается она путем сплавления названных веществ, а популярна ввиду легкости нанесения и, если требуется, удаления, т. е. налицо пресловутая обратимость. Начиная карьеру реставратора, я также отдал дань этому почтенному приему, но почти сразу был вынужден от него отказаться. Беда в том, что лаковые покрытия любой природы, от традиционных спиртовых до самых современных (точнее, их растворители), вступая в контакт с воском, образуют на этом месте неделями не засыхающие проплешины, клейкие, словно изоляционная лента. При этом не играет роли, каким именно способом наносился лак – кисть, тампон и пульверизатор дают одинаково скверный эффект. То же относится и к парафину: малейшая крупинка, попавшая под покрытие, лишает его способности высыхать. Я не берусь судить о тонком химизме бедствия, но, учитывая печальный опыт, категорически не рекомендую сводить вместе воск, парафин и лакокрасочные материалы. Это удивительно и необъяснимо, так как в прежние времена шеллачную политуру наносили именно на выглаженную вощением поверхность.

К счастью, наша книга посвящена не музейной, а бытовой реставрации, потому проблемы обратимости могут быть со спокойной совестью отложены в сторону, а злополучные трещины залиты эпоксидной смолой. Поступая подобным образом, мы не просто делаем дефект малозаметным, но и монолитам ветхую древесину, так как эпоксидка в разогретом виде (греть следует и деревяшку, и клей) затекает в тончайшие полости и капилляры, подчас невидимые глазу. Нетрудно сообразить, как это сказывается на прочности и долговечности. После удаления излишков застывшей смолы в большинстве случаев трещины буквально перестают существовать как зрительно, так и физически. Единственное «но» – следует вдумчиво подходить к проблеме соответствия тональности. Так, если древесина будет обрабатываться морилкой, проклеенные места заявят о себе как вызывающе светлые, и наоборот, темная эпоксидка, залитая в глубокую выемку, даст на светлом фоне четкий контраст. К сожалению, теоретические рекомендации здесь бесполезны, и каждый должен полагаться на собственный горький опыт, поскольку вариантов слишком много.

Если вас не поджимают сроки, пролитые смолой трещины лучше оставить в покое недели на две-три без механической обработки. Дело в том, что отвердевший состав какое-то время продолжает «садиться», то ли подсыхая, то ли кристаллизуясь. Если поверхность зачистить и отшлифовать по-свежему, через определенный срок на заполненных местах образуются неглубокие, но явные ложбинки. Поистине, быстро делаются только злые дела!

В большие трещины, особенно прямые и длинные, следует предварительно легко вбить (на клею, разумеется) клинья или, скорее, полоски, изготовленные из древесины той же породы, оттенка и направления волокон. Такая операция зачастую приводит к полной невидимости весьма пространных разломов шириной от 5 до 10 мм. Огрехи и пустоты заливаются эпоксидкой по упомянутому рецепту.

Рис. 11

Проиллюстрируем сказанное характерными примерами. Здесь (рис. 11) показан этап заделки разрывов между сегментами круглой подставки, образовавшихся из-за усушки древесины. Оставить детали без изменений было немыслимо, так как пластины почти полностью отделились друг от друга и попросту болтались на расшатанных шпильках. Но я сильно подозреваю, что было бы несправедливо сваливать все на пресловутую усушку. То и дело сталкиваясь с примерами невообразимой и ничем не объяснимой неряшливости в изготовлении деталей, не предназначенных для глаз (несущих, формообразующих и т. п.), невольно склоняешься к мысли, что так оно и было изначально: грубо, наспех, из-под топора. Во всяком случае, скверное качество древесины указывает именно на это.

Оба «бублика» шли под обтяжку бархатом, поэтому не имело смысла для заделки разрывов подбирать соответствующую оригиналу породу дерева. Требовалось обеспечить прочность и однородность поверхности, и только. Соответственно, были использованы (легко вбиты на ПВА в трещины) первые попавшиеся рейки и обрезки, которых всегда пропасть в действующей мастерской. Вбиты именно слегка, чтобы не деформировать конструкцию и не создавать новые очаги напряжения, после чего внешние контуры были прошлифованы крупнозернистой эластичной наждачкой на тканевой основе, но не как-нибудь, а лентой шириной в ладонь – во избежание угловатости очертаний. Следует помнить: крупнослойную древесину (ель, сосна, дуб, ясень, некоторые сорта красного дерева) нельзя шлифовать долго, иначе абразив «выест» податливые фрагменты, оставив гребни твердых полос.

Далее: полюбуйтесь на дубовое кресло начала XX века, выполненное в псевдонародном стиле (рис. 12 а, б). Мода на такие предметы прокатилась в указанный период по городам и весям России, оставив после себя изрядное количество всевозможных деревянных топоров, дуг, хомутов и иных атрибутов крестьянского быта. Писали, что на знаменитой Парижской выставке, для которой и был якобы изготовлен первый экземпляр (т. е. оригинал), оно произвело фурор, поскольку чопорная Европа ничего подобного не могла даже вообразить. Так это или нет, но волна популярности поднялась высоко, а мы видим одну из реплик знаменитого экспоната, притом превосходного качества.

Рис. 12

История данного образца любопытна: я хорошо помню его с детства – кресло стояло в тихом зале краеведческого музея (целехонькое!) и никак нельзя было предположить, что четверть века спустя оно окажется в моих руках в виде полной развалины. Кто и когда умудрился расколотить прочную штуковину цельного дуба, осталось загадкой, по крайней мере, для автора этих строк. Впечатление такое, будто кресло бросили со второго этажа на бетон. Впрочем, удивляться не стоит: сплошь и рядом условия хранения в музейных запасниках ниже всякой критики.

На поверхности даже не имелось сетки мелких трещин, так как кресло, конечно, никогда не знало прямого воздействия воды или обыкновенной сырости. Зато чисто механические травмы были впечатляющими, хотя вполне «операбельными», из тех, при виде которых руки не опускаются. Приятная работа с эффектным результатом, расход клея ЭДП – примерно 100 г. Отсутствие утрат и вторичных наслоений лака (собственно, имелся только единственный оригинальный слой, что удивительно) позволило управиться с ним буквально за неделю (фотофиксация (рис. 12 а) до и после (рис. 12 б) реставрации).

Обратный случай – с роскошным ломберным столиком резного ореха пришлось помучиться месяца полтора или два, так как он весь, снизу доверху и справа налево, был покрыт сотнями мелких и средних трещин, а также дырами от гвоздей, которыми неизвестный потомок гуннов когда-то приколотил расшатанные ножки (удручающе постоянный дефект почти всякого предмета хотя бы полувековой давности, прошедшего через, так сказать, «руки» того или иного столяра– самоучки). Но точно и этого было мало – в столешнице зияла восхитительная дыра с обугленными краями калибра стандартной электрической плитки, прожегшей дерево насквозь (рис. 13 а). Да, на эту картину стоило посмотреть!

Рис. 13

К счастью, фриз – гнутая фигурная обводка торца крышки – практически не пострадал, однако потребовалось делать всю плоскость заново, скрупулезно подгоняя под сохранившийся абрис. Если бы хоть сколько-нибудь внушительный фрагмент фриза был утерян, это создало бы колоссальную проблему, так как физически нечем было бы выстругивать хитроумно изогнутую заготовку, в точности повторяя сечение. А так – на новую прямоугольную столешницу я наложил склеенную и выправленную рамку фриза, обвел ее внутренность карандашом и затем пустил в ход электролобзик (не рискую гадать, как без этого инструмента обходились раньше, но, по-видимому, обходились неплохо, если судить по результатам) (рис. 13 6).

Ну и, конечно, фанеровка (разумеется, новая столетия предполагает новое покрытие) – каюсь, дубовая вместо ореховой, о технологии которой речь пойдет ниже. Выбор материала был обусловлен не чем иным, как презренной экономией: владельцы стола не соглашались заплатить сумму, соответствующую объему и сложности работ. К тому же дубовый шпон почти всегда замечательно ровен и не создает никаких проблем при наклеивании, чего не скажешь про орех, склонный к сложному трехмерному короблению.

Трещины каркаса (резной ореховый массив) были хотя и узкие, но глубокие, так что каждая заливалась дважды или трижды – до наполнения, причем их прожорливость удивляла.

Третий предмет иллюстрирует восполнение разбитого угла корпуса музыкальной шкатулки по имени «Симфонион», прабабушки нынешних CD-плееров (рис. 14 а). Злосчастная немка была в свое время, вероятно, просто обронена на пол, чем дело и ограничилось.

Рис. 14

По большому счету, следовало повозиться и сделать врезку из аналогичной древесины (темный орех), но и моделирование формы эпоксидной смолой дало превосходный результат (рис. 14 б). Необременительная чистка бронзовых деталей механизма заняла пару дней, хотя относительно последнего стоит оговориться особо. Дело в том, что подобных музыкальных агрегатов различного размера и происхождения (большинство представлено европейскими странами с традиционно высокой культурой изготовления тонкой механики) до сих пор встречается много, но их бронзово-стальное нутро почти всегда имеет повреждения, несовместимые с жизнью, как любят выражаться врачи.

К несчастью, мало иметь золотые руки и оснащенную мастерскую, чтобы реанимировать эти одры, заставив их вызванивать сентиментальные мелодии, как сто лет назад, потому что для подобной операции нужно быть, строго говоря, часовым мастером с опытом ремонта всевозможных зубчатых и пружинных механизмов.

Раз уж мы коснулись темы музыкальных приспособлений, то никак невозможно обойти такие чудесные вещи, как граммофоны. Эти величественные агрегаты исполнялись с тщанием, недоступным нынешним изготовителям бытовой акустической аппаратуры. На их постройку шла отборная древесина, лучшие марки стали, бронзы, латуни, а порой серебра и золота. Одних только конструкций звукоснимающих головок было изобретено сотни. Но наш рассказ не о том. Как правило, повреждения корпусов сводятся к упомянутым битым углам и расцарапанным иглами верхним крышкам, потому что изящные сооружения сохранялись, в худшем случае, в сухих кладовках и редко изгонялись в мокрые подвалы или сараи. Показанный здесь (рис. 15) граммофон без трубы имел прочный дубовый корпус, покрытый слегка обшарпанным, потемневшим лаком, с одной утраченной зубчатой накладкой и безжалостно исколотой крышкой. Собственно, основную массу времени съела заливка сотен дырочек и царапин, а также циклевка и нанесение свежего лака.

Рис. 15

Как бы там ни было, работать с такими компактными предметами гораздо приятнее, нежели плясать вокруг чудовищного буфета или обеденного стола. Однако, помимо корпусов, граммофоны несли также свои знаменитые трубы, дорогие экземпляры которых были настоящими произведениями искусства: с живописными росписями, эмалью, хромированные, серебренные, с позолотой и т. д. Из тех образцов, что обретались в свое время у нас на реставрации, подобных шедевров не наблюдалось, но и самые простые умудрились доставить массу хлопот. Ведь, помимо чисто «жестяной» работы (большинство труб измяты, пробиты, с разошедшимися стыками и пятнами ржавчины), требуется восстановить оригинальную окраску нежной эмалью, попасть при этом в тон, цвет и фактуру, да еще вензеля и цветочный бордюр по краю раструба. Воистину, работа на любителя! К счастью (или к несчастью – как посмотреть), хрупкие трубы обычно бывают утеряны в горниле прожитых лет, и чудесные агрегаты радуют взор просто так, согревая душу своей нетеперешней, непривычной основательностью, точно «роллс-ройсы» из мира музыки.

Далее проиллюстрирована чрезвычайно распространенная ситуация – загнивание нижнего торца мебельных ножек (рис. 16) из-за постоянного, изо дня в день и из года в год, соприкосновения с водой при мытье полов. Если ножки точеные и клееные (а они никогда и не бывают цельными), обычно имеется расслоение с образованием длинных прямых трещин по линии стыка. Самое лучшее, что можно сделать в подобных случаях – не связываться с клиньями или эпоксидкой, а логично завершить естественный процесс, т. е. при помощи стамески окончательно разделить ножку на сегменты и после удаления старого клея соединить заново.

Рис. 16

С прогнившим торцом сложнее: поставив деталь вертикально и обернув гиблый край изоляционной лентой в качестве ограничителя, нужно доверху заполнить эпоксидной смолой получившийся «стакан». Скорее всего, заливку придется повторить, так как рыхлая губка будет втягивать клей снова и снова, особенно разогретый и потому жидкий. Интересно, что предлагают в подобных обстоятельствах музейные правила, презирающие эпоксидку?

И еще: на фото отлично виден пресловутый гвоздь (а как же без него?), которыми так любят «починять» мебель слабоумные мастера, будь она хоть резного сандала. Если зловредная железка шатается в своем гнезде, ее следует потихоньку извлечь, заполнив дыру вышеуказанным способом, но когда гвозди держатся мертво на вековой ржавчине, настырные попытки их удаления могут кончиться бедой. Проще скусить стержень вровень с поверхностью и зашлифовать.

Помимо возни с эпоксидкой, существует изящный старинный метод изгнания мелких вмятин и разных вдавленностей, справиться с которыми нелегко. Он гениально прост и основан на известном свойстве древесины разбухать от влаги. Соответственно, чтобы выправить вмятину размером не более ногтя (оптимально – с рисовое зерно или горошину), следует на тщательно очищенную от лака выемку нанести каплю воды и подождать какое-то время. Иногда этого бывает мало и приходится слегка пропарить дефект теплым паяльником или кончиком утюга.

Насколько эффективно действует прием, можно судить по оригинальной технике достижения пупырчатой фактуры в ряде сюжетов нэцкэ, например, для имитации кожицы груши, наростов на коже жаб, капель дождя, выпуклых иероглифов и пр. Ее иногда называют «чеканкой по дереву». Суть такова: тонким стальным инструментом на гладкой поверхности продавливался рисунок, а затем дерево срезалось до уровня углублений. Потом нэцкэ смачивали водой, и надпись или орнамент, расправляясь, выпирали сами собой. Здесь приведен излюбленный сюжет «оса на груше» (Когэцу, XIX век) (рис. 17), многократно воспроизведенный целой плеядой мастеров – Бадзан, Сагэцу, Итиминсай, Готику и др.

Рис. 17

По сути, речь идет о двух взаимосвязанных действиях: укреплении основы (рамы, корпуса, крышки и т. д.) и восстановления собственно покрытия.

Мне трудно разрешить для себя одну загадку: отчего старинная мебель, изготовленная в XVIII–XIX веках и даже ранее, когда ни о каком дефиците древесины слыхом не слыхивали, делалась, как и в нынешние скудные времена, посредством фанерования низкосортной основы шпоном ценных пород? Притом мебель дорогая, предназначенная отнюдь не среднему сословию. Неужели настолько проблематично было соорудить шкаф из цельного матерого дуба или ореха, что не ленились задействовать гораздо более сложную и капризную технологию? И ладно, когда бы клеили эксклюзивные сорта типа махагони, лимона, эбена и прочих тропических див, привезенные из-за моря. Так нет – большинство шпона представлено орехом и дубом, коими была покрыта вся Европа от горизонта до горизонта, и белки совершали вояж из Парижа в Московию, не коснувшись лапой земли (по свидетельству современников).

Далее – среди опять-таки недешевых экземпляров постоянно приходится сталкиваться вот с чем: аккуратно струганы лишь те места каркаса, которые стыкуются, сопрягаются и т. п. Плоскости же и грани, не несущие никакой смысловой нагрузки и скрытые от глаз, грубы настолько, что дух захватывает. Какой рубанок? Впечатление такое, будто доски вышли прямиком из-под пилы инквизитора, и это воистину похоже на правду! Здесь уместно вспомнить традиционный подход японцев, при котором любые, самые второстепенные и третьесортные детали предмета обрабатывались с тем же тщанием, что и «лицо». В частности, хвостовики самурайских мечей исполнены благородства ничуть не меньшего, чем сам клинок. А как же иначе? Хорошая вещь обязана быть совершенной со всех сторон, внутри и снаружи, вплоть до последнего гвоздика. Эх, Запад… Но мы отвлеклись.

Говоря о шпоне, стоит заметить, что в начале времен он был замечательно толстым, до 2–3 мм, но постепенно промышленность освоила оборудование, позволявшее резать слои порядка 0,5–1 мм, и так ведется по сей день. Казалось бы, такой должен лучше прилегать к основе и крепче на ней держаться, однако здесь «правило тонких пленок» дает осечку. Не знаю отчего, только решительно все встреченные мною на практике изделия, крытые эдакой «бумагой», представляли собой печальное зрелище. Можно сказать, что отслоение и вздутия являются визитной карточкой тонкой фанеровки, даже если не обращать внимания на ее сверхмалую механическую стойкость к ударам и всевозможным царапинам.

Пара слов по сути вопроса. Как, собственно говоря, получают этот самый шпон? Основных приемов два: строгание поперек волокон плоского бруса (рис. 18 а) либо вращающегося кругляка (рис. 18 6), причем первый способ старше второго и дает продукт более высокого качества. Поэтому тот используется главным образом в производстве клееной фанеры.

Рис. 18

Текстура шпона зависит от породы дерева и от способа лущения, при этом различные части ствола дадут абсолютно разный рисунок.

Рис. 19

Шпон, изготовленный плоским строганием, поступает в продажу пачками, состоящими из отдельных листов. Если они нарезаны с одного кряжа, сложены по порядку и, соответственно, идентичны по рисунку, такая стопка называется «кноль».

Разумеется, при фанеровании значительных площадей – столешниц, стеновых панелей, боковин и дверец шкафов, буфетов, сервантов, горок и т. д. – традиционно используется только шпон из полной пачки (кноля) во избежание режущего глаз разнобоя текстур. Он обычно так и продается – по 10, 15 и более листов.

Затем – всякий шпон имеет лицевую и обратную стороны. Обратная всегда покрыта мелкими разрывами, трещинами и нарушениями волокон, что неизбежно в процессе лущения по любой технологии.

Рис. 20

Если взять в руки кусок шпона, то, независимо от породы дерева, вы без труда определите лицо и изнанку по характеру поверхности, просто у мелкослойных и плотных, эластичных пород (бук, орех, береза) этот момент выражен слабее, а у рыхлых (дуб, ясень, красное дерево) – сильнее. Клеить лист нужно обязательно лицевой поверхностью наружу, так как в противном случае возникнут проблемы с порозаполнением и получением качественной полированной поверхности. Разница особенно заметна при фанеровании выпуклых деталей (рис. 20).

Рис. 21

Существуют мелкие секреты, с помощью которых вносится разнообразие в рисунок шпона при его производстве. Например, если режущей кромке ножа придать волнистую форму, получается интересный узор, но такой шпон перед наклейкой приходится разглаживать и править без всякой гарантии того, что по прошествии лет он не попытается восстановить прежнюю гофрированную форму, похожую на кровельный шифер.

Круговая технология не дает хороших текстур, и от примитива порой уходят, срезая заготовку не параллельно оси, а под углом, как в машинке для заточки карандашей (так называемое «коническое лущение»). Метод дает прекрасные результаты на свилеватой древесине, а его продукция используется при изготовлении круглых столешниц. Если кто-то не знает, что такое «свилеватость», или «свиль», поясню: так называют структуру, в которой годичные кольца переплетены и скручены причудливым образом. Естественно свилеваты карельская береза, а также капы (наплывы) на стволах деревьев разных пород, достигающие иногда внушительных размеров (до 1,5 м в диаметре) и веса (до 800 кг). Очищенный от коры фрагмент капа замысловат, но если его пустить на шпон без предварительной обработки, рисунок получится бледным и невыразительным. Для изменения оттенка и увеличения контраста древесину вымачивают и пропаривают. Чем дольше мокнет кап (не менее трех суток), тем более темный цвет и явную текстуру он приобретает.

Рис. 22

Известно огромное число, скажем так, канонизированных текстур, ни проиллюстрировать, ни даже перечислить которые здесь просто невозможно, да и незачем. Покажем лишь три из них, вполне интересных и редких, что встречаются, к сожалению, почти исключительно на образцах очень старой, дорогой мебели:

а) Развилина

б) Дождевые капли

в) Птичий глаз

Рис. 23

Немного подробнее:

1. Развилина (рис. 23 а). Образуется в разветвлении ствола.

2. Дождевые капли (рис. 23 б). Узор получается при распиле капа параллельно оси ствола. Береза дает шелковистый, перламутровый, иногда радужный отлив, ольха – красноватый, а сосна и ель образуют контрастные полосатые капы, малопригодные ввиду большой смолистости. Великолепны капы тополя и ясеня.

3. Птичий глаз (рис. 23 в). Текстура образована почками и побегами, не успевшими прорасти сквозь кору дерева после того, как она стала слишком твердой. Встречается у клена и маньчжурского ясеня, но редка среди других пород. Собственно «глаз» получается при тангентальном разрезе, а при разделке в радиальном направлении узор имеет вид тонких полосок шириной 1–2 мм.

Почему такие текстуры считаются редкими, вероятно, пояснять не нужно: это не обычная, здоровая древесина, заготавливаемая кубометрами, а образцы ее дефектов, никогда заранее не предсказуемых.

Практически у всех твердых пород в структуре присутствуют так называемые «серединные лучи» (рис. 24), выраженные в большей или меньшей степени, но характерный рисунок дают только радиальные разрезы, как показано на схеме ниже. Другие способы разделки кряжа не проявляют серединных лучей вовсе или проявляют очень слабо.

Рис. 24

Ниже представлены картинки серединных лучей бука (рис. 25 а), чинары и дуба (рис. 25 б, в). Легко отыскать подобные элементы, внимательно рассматривая паркетный пол (особенно старый) в собственной квартире или каком-нибудь общественном заведении. Собственно говоря, именно у данных пород (не считая экзотических) упомянутый аспект прорисован максимально отчетливо. Желающим предлагаю потренировать наблюдательность.

а) Бук

б) Чинара

в) Дуб

Рис. 25

Уже в начале освоения технологии фанерования методом проб и ошибок был найден ряд правил стыковки листов друг с другом в зависимости от формы и размера подстилающей поверхности, характера текстуры и т. д. Эти правила относятся не только к шпону, но и к любым наборным объектам краснодеревного ремесла, в которых лицевая поверхность образуется сочетанием элементов с различным узором, а порой и разнопородных. Не вторгаясь в дебри дизайна, проиллюстрируем линейку базовых сочетаний.

а

б

в

г

д

е

ж

Рис. 26

Соответственно, мы имеем набор (по порядку):

а) в рост (каждый четный лист переворачивается вдоль оси на 1800) (рис. 26 а);

б) в полуёлку (рис. 26 б);

в) в ёлку (рис. 26 в);

г) в крейцфугу (рис. 26 г) (два варианта);

д) в конверт (рис. 26 д);

е) в шашку (рис. 26 е);

ж) с фризом (рис. 26 ж).

Круглые столешницы в подавляющем большинстве случаев оклеиваются секторами, т. е. лучами от центра, из восьми, десяти и т. д. кусков.

Что касается проблем реставрации, можно сформулировать нечто вроде общего закона, гласящего: чем шпон толще, тем проще его реанимировать к новой жизни. Он почти никогда не идет волнами, слабо коробится от времени и влаги, а если теряет связь с подстилающей поверхностью, не составляет труда подклеить его вновь. Мелкие царапины и вмятины легко исправляются циклеванием (слой-то позволяет) или описанным выше японским способом.

К счастью, при работе со старыми вещами довольно редко возникает необходимость в сплошной фанеровке больших площадей. В домашних условиях или даже в отлично оборудованной, но кустарной мастерской трудно обеспечить равномерность наклейки шпона, его прижима и сушки. Я отнюдь не говорю, что это невозможно, однако без солидного опыта и кое-каких специальных приспособлений здесь не обойтись, в то время как на производстве подобные проблемы не возникают – фанеруют сотнями квадратных метров, под прессами, с нагревом, на синтетических адгезивах и т. д.

Опыт общения с антикварной мебелью показывает, что правильно приготовленный высококачественный столярный клей образует невероятно долговечные, крепкие соединения. Если только предмет не попал в объятия сырости, ему решительно ничего не сделается и сто, и триста лет. Но в наши дни отыскать действительно качественный клей, мягко говоря, затруднительно, если вообще возможно, а его применение и даже само приготовление, опять же, требуют навыка. Технология на словах проста: смазанный клеем шпон накладывают на смазанную клеем основу и притирают деревянным бруском вдоль волокон, от центра к краям. Можно намазывать одну только основу, а шпон накладывать сухим, однако все варианты подразумевают сноровку и знание деталей и тонкостей, без соблюдения которых неизбежно появление целого ряда классических дефектов фанеровки, таких как пузыри, волнистость, проникновение клея на лицевую поверхность («пробитие») и т. п.

Использование ПВА, на первый взгляд, куда проще, так как его не нужно хотя бы варить. Однако под каждой крышей свои мыши. Если столярный клей завидно липуч и тотчас прихватывает шпон, не позволяя коробиться, то его химический собрат требует выдержки изделия под давлением, и парой кирпичей здесь не обойтись. Всякая же выдержка чревата раскисанием древесины, а следующая за этим сушка естественным образом приводит к усадке и разрывам. Вывод: клеить фанеру на ПВА «по мокрому» не рекомендуется, и от воды надо как-то избавляться.

Очень популярный способ состоит в следующем: обильно смазывается клеем и основа, и шпон, после чего им дают просохнуть не менее 12 часов). Затем шпон накладывается на место и проглаживается горячим утюгом. Так как ПВА термопластичен, он расплавляется и намертво схватывается друг с другом. К сожалению, и тут важны нюансы. Так, если сушка была кратковременна, оставшаяся в пленке влага обратится в пар и вздует покрытие. Именно поэтому не рекомендуется греть утюг свыше ста градусов, т. е. он не должен шипеть. Вполне достаточной является температура, при которой рука едва терпит, что составляет примерно 60–80 °C. Далее: пересушенный шпон обязательно скрутит жестким «рулетом», поскольку ПВА характерен огромной усадкой и способен сгибать даже толстый картон и ДВП. Если это произошло, смело начинайте работу заново, ибо исправить ничего не удастся. Конечно, можно рискнуть пригладить и такой шпон, однако результат вас не порадует.

У ПВА есть довольно узкий временной диапазон, в течение которого он, уже вполне сухой, сохраняет некоторую липкость за счет оставшихся малолетучих компонентов. Когда испарятся и они, надежда потеряна. Здесь пролегает граница между хорошим и плохим клеем: чем эмульсия лучше пластифицирована и вообще качественнее, тем дольше она сохраняет отлип после сушки. Но главная неприятность в том, что приглаживание утюгом предполагает абсолютную плоскостность поверхности и равномерную толщину шпона. В тех местах, где последний хоть чуть-чуть тоньше или основа образует впадину, нагрев будет плох и спайки не произойдет с понятными последствиями. Потому-то желательно наносить именно толстые слои клея, чтобы он сыграл роль буфера, нивелируя локальные огрехи. Если прогладить паянную фанеровку, легко касаясь кончиками пальцев, вы непременно услышите то тут, то там характерный пустотный шелест, повествующий об отсутствии монолитности. Незаметные поначалу, с годами такие каверны превратятся в явные пузыри и гофры.

Повторяю: вышеописанный способ популярен, но не вполне хорош, и с его помощью мне ни разу не удалось добиться незаметности стыков. Тем не менее, для фанерования больших площадей на ПВА он, вероятно, единственно пригодный, если у вас, конечно, нет под рукой мощного пресса с огромной плитой, в который можно насмерть зажать изделие, склеенное «по мокрому» без просушек и утюгов. Как бы ни коробился от влаги шпон, ему некуда деться, хотя потом он, безусловно, себя покажет.

Замена и врезка мелких и средних элементов проще, но требовательнее с точки зрения качества, так как здесь на первый план выходит условие абсолютно точного совмещения, чтобы стык был неприметен. «Мокрый» способ заведомо отпадает, но и утюг не сулит ничего доброго. Настойчивые эксперименты позволили все же нащупать удачную технологию вклейки фрагментов площадью от 1–2 до 200–300 см, что сравнимо с половиной стандартного листа писчей бумаги формата А4. Отчего так, станет ясно чуть ниже.

Итак, действия таковы:

• самое главное – тщательно подготовить подстилающую поверхность, выгладив ее ценубелем. Это особый рубанок с зубчатым, как пила, ножом. После него остается расчесанная «пашня», состоящая из бороздок и гребней размером 0,5–1 мм, чем нивелируется ландшафт и создаются превосходные условия для намазывания клея. Собственно, подобная разделка является обязательной перед любым фанерованием. Если размеры участка не позволяют разгуляться ценубелю, можно использовать один только нож, выбитый из колодки, или любой обломок полотна ножовки по металлу;

• хорошо и, главное, равномерно смазать клеем основу и вырезанный по размеру (с припусками не менее 1 см) кусок шпона. Когда он просохнет почти полностью, его надо поместить под гнет между чем-то совершенно ровным и негигроскопичным. Например, положить на стол полиэтилен, затем шпон, накрыть его оргстеклом или деревянным бруском через опять-таки полиэтилен, придавив сверху грузом. Идея в том, чтобы шпон не повело в течение ближайших 12–24 часов. Определить готовность к заточению несложно: будучи увлажнен клеем, он выгнется дугой в обратную сторону, затем, по мере высыхания, выправится, а потом клей потянет его на себя и начнет гнуть вовнутрь. Когда шпон стал плоским, его нагружают. Разумеется, речь идет о равномерной сушке, без полузастывших натеков или лужиц. Хороший ПВА при этом из молочно-белого делается прозрачным, будто лак.

• на следующий день следует аккуратно проциклевать абсолютно ровной (без радиуса) и очень острой широкой циклей и основу, и шпон, чтобы удалить поднявшуюся от влаги «шерсть» на древесине, а заодно сровнять огрехи намазки клея. Готовая поверхность должна быть совершенно гладкой (право, это не трудно и совсем не долго). Тут парадокс: добротный пластифицированный ПВА остается мягким и плохо циклюется, тянется, мажется, липнет и т. д. Плохой и жесткий циклюется хорошо, но он плохой и жесткий. Как говорится, вот и думай, в какой руке жук сидит;

• острым ножом следует аккуратно и точно обрезать шпон так, чтобы он лег на свое место, будто родной. Слой пластичного ПВА скрепляет древесину и не дает ей колоться под лезвием, но все равно нужно соблюсти ряд тонкостей, а именно: используйте косой сапожный нож с буквально бритвенной заточкой, причем резать надо самой что ни на есть «точкой», острием, тонким, как игла. Лучше по металлической линейке, держа инструмент почти перпендикулярно плоскости стола. Очень полезно слегка «поднутрить» нож, чтобы верхняя (лицевая) поверхность шпона после среза немного нависала над нижней, клеевой, – так стыки будут незаметнее. Для этого достаточно склонить нож вовне от линейки, пустив острие «под нее». Тот, кто никогда не резал таким образом бумагу, картон или фанеру, просто обязан предварительно потренироваться; далее начинается ноу-хау. Вам предстоит быстро и чрезвычайно равномерно намазать клеем основу, но никак не шпон. Идея в том, что последний следует оберегать от влаги, иначе его снова поведет. Мазать следует полусухой, жесткой плоской кистью, чтобы получался едва-едва липкий, но вполне ощутимый, чуть сырой слой клея. Теперь становится понятно ограничение в площади – большую поверхность невозможно успеть смазать подобным образом, так как она станет подсыхать;

• наложить шпон на место и сильно притереть маленьким бруском из твердого и плотного дерева (бука, березы, самшита и т. п.). Трущая поверхность не должна быть идеально плоской, сделайте ее чуть-чуть выпуклой, чтобы она концентрировала усилие в центре. Поскольку клея мало, он не успеет оказать увлажняющего влияния на шпон, и тот не покоробится. Но внимание: стоит немного переборщить с клеем, как можно кричать «полундра». Брак или не брак, но «кудахтать» над выпученным шпоном придется до тех пор, пока он снова не подсохнет и не захочет лечь на свое место. Кроме того, лишний клей обязательно выдавится через стыки и создаст эстетические проблемы. Так что если говорится именно о полусухой кисти, то будьте внимательны. Здесь лучше «недо…», чем «пере…».

Описанный способ весьма практичен, и точно так следует вклеивать мелкие клочки шпона взамен утраченных или поврежденных, а также заново фанеровать небольшие участки. Его преимущества в том, что подобным образом легко обработать даже вогнутые поверхности, поскольку схватывание происходит буквально под притиром, исключая дальнейшую выдержку

С выпуклыми формами гораздо сложнее, и чем кривизна больше, тем хуже (шпон не желает изгибаться). Для покрытия таких изделий требуется тонкий, эластичный шпон и специальная оснастка. На фабриках пользуются прижимными цулагами (рис. 27 а) в виде колодок с профилем, обратным профилю детали (очень сложно, дорого и допустимо только в крупносерийном производстве), либо пневматическими подушками. Последние бывают двух типов: дутые (рис. 27 б) и вакуумные (рис. 27 в).

а

б

в

Рис. 27

Одни играют роль демпфера, распределяющего нагрузку равномерно по площади, а другие после удаления воздуха плотно обжимают изделие и душат его до полного схватывания клея. В домашних условиях на помощь приходят мешочки (или мешки) с песком, который полезно подогреть.

Врезкам в сохранившуюся фанеровку желательно придавать произвольную форму, близкую к изгибам естественной текстуры, но никак не вид треугольников, квадратов и других геометрических фигур, ибо это мгновенно бросается в глаза, насколько бы тщательно вы ни заделали стыки. Правда, здесь возникает проблема иного рода: умудриться точно подобрать рисунок и совместить заплатку с «окном». Если вы решили, что для этого требуется опыт, крепкая рука и хороший инструмент, то вы правы.

Когда же оригинальный шпон не пострадал, а просто вздулся пузырем, его можно возвратить на место, прогладив горячим (но не раскаленным) утюгом через влажное сукно. Теплый пар, проникнув в глубину, размягчит столярный клей, и фанеровка восстановит былой облик. К сожалению, такие дефекты редко сопровождаются сохранностью клея. Коль скоро пузырь от чего-то образовался, значит, адгезивные свойства утрачены. Более радикальный путь – надрезать покрытие и запустить под него (обычно шприцем) свежую порцию клея, придавить и оставить на сутки-двое. Чтобы влага имела путь к отступлению и не портила близлежащие области, между шпоном и гнетом следует разместить какую– нибудь проницаемую прокладку, лучше всего толстое сукно.

В качестве примера использования решительно всего объема перечисленных техник здесь показан старинный звуковоспроизводящий агрегат «Парлафон» (стоит заметить, что названий подобного рода в начале XX столетия было придумано великое множество), своего рода компактный музыкальный центр, весьма продвинутый в сравнении с нетранспортабельными граммофонами. Его резонатор, упрятанный в объемистое чрево, как у последующих (чуть не написал «современных») патефонов, был оснащен регулятором громкости. К сожалению, сохранилась лишь фотография, сделанная до начала работ (рис. 29), однако даже она дает представление о степени и разнообразии разрушений, и все они касались фанеровки. Мне теперь затруднительно припомнить полный ассортимент восстановления, но дело обстояло приблизительно так: в углы и края дверец были сделаны врезки, плоскость крышки потребовала полной замены, а боковые стенки обошлись циклеванием и шлифовкой. Обстоятельство, что предмет был покрыт очень толстым (порядка 2 мм) дубовым шпоном, одновременно осложнило и облегчило задачу. С одной стороны, поди достань такой – его не выпускают, и пришлось попросту изготавливать фрагменты вручную из массива, состругивая ценный дуб рубанком до нужной толщины. С другой стороны, будь злосчастный ящик облицован тонкой фанерой, разрушения были бы намного катастрофичнее.

Неправильно

Правильно

Рис. 28

То, что имел место именно дуб, а не какой-нибудь саксонский орех или палисандр, также упростило работу. Помнится, был у нас на реставрации аналогичный прибор, только гораздо крупнее, крытый карельской березой, и что? Не покупать же за собственные деньги эксклюзивный шпон невесть где. Но сметлив русский мужик – обошлись имитацией из эпоксидки. Кстати, ею же были глобально, т. е. по всей площади, залиты тысячи мелких и средних трещин поверхности «Парлафона», хорошо заметные на фото.

Бывает, шпон идет гофрами оттого, что древесина основы усохла и уменьшилась в размерах. Такой дефект чрезвычайно неприятен и косметическими приемами неустраним. Как ни прискорбно, фанеровку придется менять. Самое же распространенное и, в общем-то, привычное уродство – битые углы и ребра – лечатся точно так, как у предметов из массива.

Рис. 29

Относительно шпона можно сказать, что в действующей мастерской, где на полках пылятся сотни больших и малых листов, листочков и всяких мелких остатков разнообразнейших пород и текстур, не составляет труда подобрать кусок требуемого рисунка, тона, толщины и т. д. Но в домашних условиях это может стать неодолимой проблемой, и остается либо найти приятеля-столяра и разрыть его запасы, либо купить на рынке цельный лист подходящих кондиций.

Здесь в рассказе о реставрации фанеровки пора остановиться, так как в противном случае пришлось бы нырять в дебри этого утонченного искусства, настоящие корифеи которого с полным основанием должны раскритиковать столь поверхностное изложение любимого ими вопроса.

Поскольку глава посвящена дереву, мы не станем касаться проблем ремонта бас-геликонов, корнетов и пионерских горнов, тем более что автор решительно не представляет себе даже то, как все это изготавливается первоначально. Вероятно, где-то существуют специальные заведения и населяющие их мастера, но ни видеть этого, ни слышать о чем-либо похожем мне лично не посчастливилось.

Далее, если владельцу не терпится извлекать волшебные мелодии, было бы глупо орудовать молотком и рубанком самостоятельно. Ведь не беремся же мы резать себе аппендицит или коленную чашечку! Для этого есть клиники и мастерские, в которых персонал способен отличить глаз от пятки, а ноту «до» – от «соль». Проблема в том, что здесь, в отличие от буфета, внешний вид непосредственно связан со звуком, для чего корпуса собираются из особого дерева, на особом клею и кроются особыми лаками. Утраченные и порченые элементы тоже не могут быть заменены или сымитированы, исходя из критерия «заметно – не заметно». В большинстве случаев корпус представляет собой мембрану или резонатор, его материал и пропорции выверены до миллиметра, так что всякая случайная деталь обязательно ухудшит, а то и погубит тонкую гармонию вибраций. Поэтому, решившись приступить к работе, отдавайте себе отчет в мизерности собственных средств и возможностей. Если же утраты отсутствуют, общее состояние не заставляет вспоминать о костре, а единственным назначением лютни или баяна в обозримом будущем станет услаждение взора, но не слуха – тогда карты в руки.

Реставрация крупногабаритных сооружений наподобие фортепьяно ничем не отличается от реставрации мебели, разве что тщания и аккуратности нужно побольше. В начале своей карьеры я как раз столкнулся с аналогичной работой и за месяц сделал для краеведческого музея фисгармонию, причем она даже играет (как – не берусь судить), стоит нажать на педали, раздувающие меха. Смею заверить, ничего нового изобретать не пришлось: та же циклевка, расчистка и консервация механизма, легкое лакирование тампоном – и гордость «Музыкального салона» вот уже много лет радует редких посетителей, а некоторые даже умудряются воровато извлечь какой-нибудь заунывный звук.

Однако самые частые пациенты – струнные щипковые: гитары, балалайки, домры и другие представители хрупкого племени. Им достается и от сырости, и от буйства владельцев и их отпрысков. Сам-то я не помню, но близкие (а куда они-то смотрели?) рассказывали, будто в возрасте от трех до пяти лет я предал казни старинные скрипку и мандолину.

Как бы там ни было, эта работа отличается кое-какой спецификой. Если иную рухлядь можно и нужно первым делом разобрать на мелкие части, треснувшая дека гитары вовсе не требует полного расчленения последней. В большинстве случаев удается исхитриться и провести операцию, как есть, но встречаются, к сожалению, предметы, требующие вскрытия. Вот один из примеров: так называемая цитра (Германия, XIX век) (рис. 30) имела повреждения внутреннего каркаса, несмотря на всю свою немецкую добротность. Волей-неволей пришлось отделять нижнюю деку (окончательный результат см. на цветной вклейке). Кстати, когда есть выбор, верхнюю деку лучше не трогать, так как именно она воспринимает вибрацию струн и прямо влияет на качество звука.

Рис. 30

Иногда вопрос о целесообразности демонтажа просто не возникает, поскольку «клиент» уже разбит на куски. Так было с несчастной балалайкой, попавшей ко мне в виде кучи обломков (рис. 31). Воистину, подобная работа – идеал благодарности и самоудовлетворения, ибо на ваших глазах из ничего восстает утерянный было навеки предмет, порой достаточно изысканный. Рецепт прост: много эпоксидки и еще больше терпения.

Рис. 31

Как ни странно, максимальные неприятности причиняет самый финал работы, когда наступает пора лакировать очищенное и проклеенное дерево. Откровенно говоря, мне не удалось найти рецептуру специальных «музыкальных» лаков и технологию их нанесения, а промышленные мебельные составы не дают характерного гладкого слоя. Ряд исследователей склоняются к мнению, что волшебным звучанием старинные итальянские скрипки (в частности, работы Страдивари, Гварнери, Амати и т. д.) обязаны именно особому лаку, так что статус проблемы вызывает уважение. Если есть возможности и желание, попробуйте поэкспериментировать с «янтарным» лаком, который получается растворением янтаря в спирте, но не забудьте загодя припасти вразумительную ложь для супруги относительно пропавшего ожерелья или браслета.

Расчистка и консервация металлической фурнитуры, всевозможных струн, колков и прочего – самая обыкновенная работа по металлу.

Если не брать в расчет какие-то особые приемы отделки поверхности дерева типа вощения, то именно лакирование и близкая ему по технике окраска являются последней операцией в нашем неторопливом деле.

Как уже отмечалось, далеко не всякий лак хорош и не всякий же даст приемлемый результат, как бы мы ни старались. Так, быстросохнущие нитроцеллюлозные составы физически невозможно нанести на более или менее обширную поверхность абсолютно равномерно, не используя распыления. Однако сразу хотелось бы предостеречь от соблазна применения каких угодно пульверизаторов: после них остается зернистая пленка, повторяющая фактуру микрокапель лака, очень своеобразная и узнаваемая. Этого не происходит лишь в одном случае – когда жидкость наносится настолько обильно и быстро, что образует глубокий слой, воспринимающий и растворяющий новые поступления. Стоит чуть-чуть сбавить интенсивность напыления, как лаковые брызги будут застывать сами по себе, индивидуально. Но далеко не всегда можно заливать вещь таким образом, позволяя излишкам лака стекать невесть куда. В каждом конкретном случае допустимость и возможность такого приема должна решаться индивидуально.

Наиболее эстетичную и благородную поверхность дает проверенный веками способ с тампоном и шеллачной политурой. Вообще-то, политурой можно назвать любой лак, разведенный до очень жидкой консистенции, буквально как вода, однако именно спиртовые растворы шеллака оказались самыми удобными и эффективными. Нанося слой за слоем до 40–60 раз, наши деды получали превосходную полировку с дивной глубиной тона.

К сожалению, шеллак (да и не только он) чувствителен к влаге и прикосновениям горячих предметов, оставляющих после себя матовые белесые пятна. Есть методы их якобы устранения, но полностью побороть зло почти невозможно.

Самая простая рекомендация такого рода – потереть увечное место тряпочкой, смоченной чистым спиртом. Он частично растворит смолу и вернет ей прозрачность.

Разумеется, в музейной реставрации или тогда, когда вы хотите придать древесине действительно старинный вид, следует пользоваться исключительно шеллаком. Никакие современные ухищрения не дадут похожего результата. Здесь только одна трудность: техника правильного нанесения политуры и ее располировки является настоящим искусством и требует опыта. Достаточно сказать, что результат сильно зависит от многих мелких факторов наподобие материала и размеров тампона, количества и вида растительного масла, которым он слегка смачивается перед увлажнением политурой (да, именно масла, как ни странно это звучит), крепости спирта, которым был разведен шеллак, и т. д., и т. п., включая траектории движения руки при разгонке «ласов» (т. е. слоев). На данную тему написаны специальные руководства, так что желающему овладеть традиционной технологией не миновать читального зала библиотеки.

Если же у вас нет времени и желания тратить неделю-полторы на создание не вполне стойкой пленки, обратитесь к лакам из славного семейства пентафталевых (ПФ) или их близких родственников. Все они хороши тем, что легко наносятся и тампоном, и кистью, причем в обоих случаях достаточно двух-трех слоев. Кстати, однослойным покрытие не может быть никогда, поскольку первый проход всегда и всюду является грунтовочным. Обычно лак при этом впитывается, но по мере высыхания «поднимает шерсть». И только отшлифовав вздыбленную поверхность, мы получаем приемлемый полигон для отделочных операций.

Итак, по порядку. Тампон используется тогда, когда мы хотим получить полуматовое (даже если лак отчаянно глянцевый) ненавязчивое покрытие, без создания заметного слоя. Тут все просто, но следует помнить несколько моментов: тампон (некий рыхлый материал вроде ваты или шерсти, обернутый тканью) не должен быть слишком рыхлым и емким. Солидный клок набивки возьмет много лака и при легчайшем нажиме выдаст его обильными потеками. Напротив, сухой и плотный приведет к появлению проплешин. В любом случае все решает опыт и хотя бы несколько пробных мазков. Лак для работы нужно слегка разбавить уайт-спиритом (не скипидаром). Скипидар чересчур жесткий, а уайт-спирит (в крайнем случае очищенный керосин) мягкий и жирный и потому дает равномерный мазок. Если есть необходимость, допустимо дважды пройтись по одному и тому же месту тотчас, но не позже, поскольку буквально через полминуты лак начнет схватываться, подлипать, и тампон оставит после себя ребристый ландшафт. Строго говоря, такая работа близка к живописи акварелью «а ля прима», в одно касание.

Работа кистью кажется элементарной, но это заблуждение. Даже подбор хорошей кисти – задача вовсе не простая. Слишком мягкая не разгонит лак равномерно, а грубая щетина наделает продольных борозд. Из опыта могу сказать, что наилучшим образом зарекомендовали себя плоские (круглые малоприемлемы) синтетические кисти оранжево-коричневого цвета. Говорят, они из японского волокна и потому так дороги, но цена того стоит. Не берусь судить об их химическом составе, да это и неинтересно. Гораздо важнее, что каждый волосок плавно истончается к кончику, делая кисть мягкой, упругой и весьма емкой. К тому же дерзкий синтетик не боится ни спирта, ни бензина, ни уайт-спирита, так что с мытьем инструмента проблем не возникает.

Наносить лак следует быстро и равномерно, позволяя следующим порциям сливаться с предыдущими. Преимущества составов типа ПФ в том, что они сохнут не враз, и слой успевает растечься и выровняться сам по себе. Это происходит в первые 3–5 минут, а окончательно дозревает за несколько часов. Потом в течение суток лак просто сохнет, но остается эластичным и, так сказать, ранимым на протяжении месяца. Далее, по мере испарения малолетучих компонентов, он твердеет окончательно. Но это усредненные интервалы, а химическая промышленность выпускает слишком разнообразный ассортимент продукции, чтобы можно было говорить конкретно. Как и в случае с тампоном, нежелательно вторгаться кистью в уже пройденные пространства – можно наделать неустранимых огрехов. Излишне также напоминать, что присутствие в воздухе какой бы то ни было пыли (особенно волокон), тополиного пуха или насекомых совершенно недопустимо. Странно, но мелкая мошкара типа дрозофил питает какую-то суицидную токсикоманскую страсть к свежему лаку и жадно садится на его поверхность, исторгая из уст мастера поток ненормативной лексики. Отсюда вывод: лакировать следует в закрытом помещении без сквозняков, мух и шмыгающих мимо родственников.

Нитроцеллюлозные лаки схватываются буквально за кистью, и поэтому получить гладкую поверхность нереально, но в качестве грунтовки или порозаполнителя они хороши – не надо долго ждать, хотя терпение и есть одна из главных добродетелей всякого реставратора. А куда деваться? Сплошь и рядом приходится использовать процессы, ускорить ход которых не только вредно, но и невозможно физически. Воистину, быстро делаются лишь злые дела!

Иногда лак дополнительно полируют. В прежние времена шеллачное покрытие полировали естественным образом в силу необходимости. Делалось это с помощью мягкой ткани, чуть смоченной крепким спиртом. Нынешние лаки обходятся без этого, однако мертвая «стеклянная» поверхность не радует, и потому после полного высыхания (т. е. через несколько дней) по ней следует пройтись суконкой. Шерсть, обладающая абразивными свойствами, придаст лаку мягкий шелковистый блеск, слегка приглушив отчаянные блики. Пресловутая «полировка» 70-х годов XX века отнюдь не была зеркальной сразу после отверждения полиэфирного слоя. Ее элементарно полировали на больших станках войлочными кругами и специальными пастами – отдельно плоскости плит, отдельно их торцы и т. д.

Я бы не рекомендовал увлекаться популярными советами натирать деревянную мебель восковой мастикой, точно паркет. Как уже отмечалось, пчелиный воск липкий, и вместе с приятным блеском вы получите проблемы с пылью, отпечатками рук и прочих частей тела. Вообще неясно, для чего выпускают все эти полироли, так как глянец не нуждается в дополнительном блеске, а фактура непременно забьется подсохшим составом и станет неопрятной. Впрочем, дело вкуса. Я знавал людей, которые с гордостью показывали вощеное трюмо, липкое, как карамельный петушок и тусклое, будто двухвековое стекло в чердачном окошке.

Задача непростая, так как, помимо основы всех этих диванов, кресел и банкеток, нужно ловко выполнить перетяжку их мягкой седалищной части, а это, между прочим, особое искусство с набором больших и малых секретов. Здесь требуется специальный инструмент вроде хитрых широких клещей, шильев, кривых игл с ушком под шпагат и т. п., а также редкие материалы типа прочной мешковины, льняного холста, конского волоса, морской травы и разного рода пружин. И это лишь для создания пространственной несущей структуры, силового каркаса, способного год за годом выдерживать отнюдь не эфемерные человеческие телеса. Внешний же декор разнообразен до чрезвычайности и может включать, помимо собственно чехла, витые шнуры, кисти, бахрому и т. д. Поэтому действительно традиционную перетяжку, идентичную утраченной, осилит не каждый мастер, даже аккуратный и опытный. Мелкие же отступления от веками устоявшихся технологий в сумме дадут скверный результат, т. е. предмет получится, безусловно, мягким, но бесформенным и не прослужит долго.

Хуже всего, когда утрачена или проржавела часть оригинальных пружин, так как добыть близкие им по характеристикам сегодня маловероятно. Если вы горите желанием восстановить все по уму, отыщите выброшенные диван или матрац, снимите железо оттуда и замените комплект целиком, в полном составе, вооружась книгой типа «Ремонт мягкой мебели». Обычно там подробнейшим образом (если издание старое и добротное) описаны все хитросплетения процесса. Те же, кому мебельное нутро абсолютно безразлично, могут припасть к сомнительным благам цивилизации, а именно: вплоть до середины XX века альтернативы доброй пружинной системе не было, но появление на сцене поролона (он же пенополиуретан) и вспененной резины (латекса) внесло приятное разнообразие. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что пружины по сей день недосягаемы с точки зрения механических характеристик и удобства. Поролоновыми подушками оснащаются только самые дешевые виды мебели, ибо он недолговечен и, разлагаясь со временем, принимается потихоньку выделять неполезные химические соединения, становится липким, теряет упругость и рассыпается в желто-коричневую пыль, что вообще свойственно полиуретану. По крайней мере, хорошие кровати делаются, как и сто лет назад, с пружинным матрацем, разумеется, разработанным и изготовленным на основе самых прогрессивных методов, вплоть до компьютерного моделирования.

Но каждый баран висит за свою ногу – поролон и латекс нашли пристанище как материал для причудливых кресел, а также диванных спинок и боковин, поскольку с их помощью легко создавать самые сложные формы. Здесь материалы из пробирки незаменимы, а их упомянутая деструктуризация реально маячит в не столь уж близком будущем. На деле поролон начинает дряхлеть только через 10 или 12 лет эксплуатации, а до того особых нареканий нет. За резиной подобных неприятностей вообще не отмечено. Так что, если предусмотреть возможность легкой (не трогая обивку) замены поролоновой подушки, проблема решается элементарно.

Резюме: коль скоро вы не являетесь фанатиком пружин, с легким сердцем заменяйте их поролоном, но с обязательным условием возможности его замены без вреда для предмета. Почему не рекомендуется лишний раз менять обивку, очевидно: после гвоздей остаются дыры, и три-четыре перетяжки превращают остов предмета в труху. В том случае, когда заменить несущие конструкции либо их часть невозможно (или не хочется), советую хорошенько пропитать израненную поверхность эластичным пластифицированным ПВА, залив все трещины и отверстия. Эпоксидка здесь не годится, она хрупка и плохо работает на растяжение.

Именно так я поступил с резным дубовым креслом (рис. 32) и показанным на вклейке полукреслом в стиле «русский ампир». Поролоновая подушка лежит на жестком листе из 12 миллиметровой фанеры, прикрученном снизу мощными шурупами, что со стороны незаметно. При необходимости достаточно снять поддон, заменить наполнитель и снова поработать отверткой, не прикасаясь к обивке.

Рис. 32

Кстати, технический прогресс вложил сегодня в руки мастера дивный инструмент, какого не имели в старину – пружинный степлер (рис. 33), который аккуратно бьет скрепки различного размера с регулируемым усилием. Таким образом, проблема крепления черновой (внутренней) обивки решается удивительно просто и с высочайшим качеством. Любой гвоздь прихватывает ткань в одной точке, проделывая в древесине отверстие диаметром до 1 мм. Скрепка же имеет сечение порядка 0,2–0,3 мм, крепит сразу две точки плюс спинка, но главное – всаживается одной рукой, оставляя другую свободной для натяжки и выравнивания ткани. Только тот, кто ни разу не мучился с гвоздями и мешковиной, вряд ли оценит революционную прелесть степлера. Вдобавок черновая обивка всегда является несущей, она отвечает за распределение нагрузки, а равномерно и часто посаженные скобы дают в этом сто очков вперед любым гвоздям. Древесина способна выдержать до десяти и более циклов с использованием скрепок.

Рис. 33

Теперь о конском волосе, морской траве и древесном лыке. Все эти экзотические вещи объединены полезным свойством: в спутанном виде они образуют легкий, упругий комок или слой, не теряющий кондиций после сотен и тысяч сжатий-распрямлений. Независимо от конструкции, размера или художественного стиля, старые предметы непременно обнаруживают под обивкой тонкие коврики из упомянутых материалов, проложенные поверх системы пружин и холста, а иногда и в качестве самостоятельного амортизатора (сиденья и спинки полужестких кресел). До сих пор не изобретено ничего, что могло бы соперничать с этими дарами природы по удобству для тела и долговечности. В ряде случаев адекватной замены вообще нет, не было и вряд ли отыщется. Например, в показанном здесь замечательном конторском (офисном по– теперешнему) вращающемся кресле были использованы тонкие, не более полутора сантиметров, матики из конского волоса. Не уцелей они в первозданном виде, право, не знаю, каких ухищрений стоил бы поиск чего-то похожего.

К слову, чудесный предмет меблировки, выполненный из превосходного дуба, мог не только вращаться и ездить на колесиках, подобно своим нынешним пластиковым собратьям, но и качаться взад-вперед на остроумном рессорном шарнире.

Рис. 34

Другое богатое кресло, неумело обтянутое бархатом (рис. 34), демонстрирует использование окантовки витым шнуром без применения специальных обивочных гвоздей с большими латунными или бронзовыми шляпками. Его развороченный подлокотник, похожий на персонаж анатомического театра, был набит чем-то невразумительным типа корпии или ветоши. Несомненно, перед нами отнюдь не оригинальная работа, а плоды низкопробной реставрации невесть какого периода. Хорошие мастера так не поступают.

По поводу отсутствия вереницы обивочных гвоздей следует заметить, что это распространенная техника, но она требует особого рода декоративного шнура или плетеной тесьмы, разновидностей коих сотни и тысячи, за небольшим исключением: по закону подлости достать именно то, что нужно, никогда не удается, да и стоимость подобных красот выходит за рамки разумного. Впрочем, раздобыть сегодня настоящие гвоздики с латунными или бронзовыми шляпками также проблематично, и лучший выход – бережно извлечь старые и пустить в дело их.

Рис. 35

Ну и, наконец, еще образчик восстановления изрядно пострадавшего одра, где до того, как заниматься обивкой, реставратору пришлось чинить «скелет» и восполнять его утраты (рис. 35 а, б). Не скажу, что налицо умелая работа, но результат приемлем. Может, человеку просто мало заплатили?

Здесь нужно рассказать о том, что делать в некоторых самых распространенных случаях, когда несчастье постигло вовсе не комод XVIII века, а полированный стол или крышку секретера, изготовленную из ДСП. Начнем по порядку.

Сплошь и рядом в быту от тех или иных неосторожных действий страдает такая мебель – и зеркальная, и матовая.

Поскольку в абсолютном большинстве она покрыта полиэфирным лаком, постольку нет смысла говорить о пятнах и полосах, ибо дивный синтетик не боится ни воды, ни горячего чайника. В прежние годы роковая чашка кофе или мокрая шапка оставляли на шеллачной поверхности неустранимое белое пятно, теперь же подобные горести забыты. Но вот царапины… Разумеется, чисто теоретически есть возможность зашлифовать не очень глубокие бороздки наждачной бумагой соответствующей крупности, затем полировальной пастой и трубить победу, благо, полиэфирный лак всегда имеет слой порядка 1–2 мм. Но реально лично мне, со всем опытом и утонченной оснасткой, ни разу не удалось свести нахальные дефекты к нулю. Уменьшение их заметности процентов на тридцать – вот все, на что можно рассчитывать. Часто слой лака в силу неведомых причин трескается насквозь, до дерева, и края разрыва при этом слегка поднимаются вверх, как застарелый сыр. Тут следует заливать гиблое место эпоксидкой, хорошенько греть феном, чтобы смола затекла под лак и заполнила все пустоты, а потом шлифовать и полировать. Но, повторяю, не ждите чуда – рана попросту станет немногим менее заметна, и все.

В отличие от полированных, матовые и полуматовые покрытия кажутся менее капризными, однако это иллюзия. Во-первых, они всегда в большей или меньшей степени повторяют (или имитируют) фактуру дерева, все его бороздки, ложбинки, бугорки и т. д. Соответственно, любая шлифовка приводит к появлению «лысого» пятна. Во-вторых, никогда не удается задать поновленному участку нужную степень и характер матовости, чтобы он слился с окружающей поверхностью. Даже символические попытки использования каких бы то ни было паст, политур, восков и т. д. заставляют лак блестеть, особенно при взгляде сбоку. Приемлемый результат дает общая натирка всей плоскости спиртовой морилкой. Воздействуя огульно и равномерно, затекая в трещины и впадины, она мягко нивелирует тон, не затрагивая девственного лака, но подкрашивая царапины и всяческие марцефали. И, поверьте, ничего более радикального тут не изобрести.

Как уже говорилось, почти вся современная мебель, кроме баснословно дорогих экземпляров цельного дерева, изготавливается из ДСП – древесностружечной плиты. Если не поминать на ночь зловещие и справедливые нарекания гигиенистов относительно испарений формальдегида и прочих химикатов, то материал этот отнюдь не плох. По крайней мере, в целом ряде случаев он труднозаменим, например, при изготовлении столешниц, крышек секретеров и других плоских элементов. Но, будучи до звона крепка в поперечном направлении, даже самая качественная плита сравнительно легко расслаивается вдоль, так как представляет собой пропитанные полимерной смолой и спрессованные под давлением стружки. Чем больше смолы, тем крепче продукт, а вовсе рыхлый справедливо именуют макухой. Столь долгая преамбула необходима для того, чтобы перейти к рецепту врачевания распространеннейшего увечья ДСП – размочаленным краям всевозможных дверец и боковин шкафов, а также вывороченным крышкам секретеров после их срыва с поддерживающих цепей и ограничителей.

Здесь, как ни странно, нас поджидает успех. Ущербную плиту нужно расположить торцом кверху (т. е. стоймя), прикрыть рану с боков полиэтиленом, затем – гладкие подкладки (лучше из кусков той же ДСП), и все это сдавить струбцинами. Слегка поджав их так, чтобы конструкция только– только держалась, обильно залейте мочалистый торец нагретой эпоксидкой и подождите, пока она не втянется внутрь. Повторяйте пропитку до полного насыщения «макухи», а потом затяните струбцины, насколько хватит сил. Полиэтилен не даст смоле приклеить подкладки, и чем ровнее будет их поверхность, тем меньше будет хлопот, связанных с финальной обработкой. Именно поэтому так удобны обрезки ламинированной ДСП. Предупреждаю: никакой другой клей совершенно не годится – только разогретая смола способна пропитать древесину снизу доверху и справа налево, а залеченное место будет крепче прежнего.

А ведь я не раз сталкивался с попытками населения (неудачными, естественно) чинить разбитую плиту каучуковым клеем «Момент». Последствия таких опытов настолько необратимы, что заклинаю снова и снова: никакой каучуковый или полиуретановый клей (вообще все то, что предназначено для ремонта обуви и склеивания резины, микропора и других гибких материалов) категорически неприменим для дерева в любых ипостасях. Буквально за день до того, как писались эти строки, мой собственный сын с приятелями, расщепив край скейтборда (кто не знает – это доска на колесиках) из слоеного клена, решили быстро восстановить статус-кво именно клеем «Момент». Разумеется, горькая правда жизни явилась во всей красе, коль скоро у них не достало терпения воспользоваться эпоксидкой и поскучать до утра. ПВА, безусловно, также принесет горькие плоды, поскольку он на воде, а всякий контакт с водой грозит стружечной плите разбуханием без малейшего шанса вернуть прежний облик, разве что вы умудритесь в домашних условиях снова сдавить ее с усилием в несколько десятков тонн.

В последнее время морально устаревшую ДСП в мебельном производстве теснит ее продвинутая сестра МДФ – та же самая плита, но из мелкой древесной фракции, что и породило новую аббревиатуру. Фактически мы имеем дело с обычной ДВП (древесно-волокнистой плитой), только высокой степени прессования и самых разных толщин. В отличие от ДСП, МДФ не имеет склонности расслаиваться вдоль плоскости, обладает более стабильными механическими характеристиками и даже, якобы, не выделяет из себя в воздух смертоносные вещества. Абсолютное большинство ассортимента дешевой (и даже вовсе не дешевой) корпусной мебели сегодня производится из МДФ, ламинированной или фанерованной натуральным шпоном под освященные веками породы: дуб, орех и т. д. Никаких особых спосособов реставрации, отличных от тех, что описаны выше, новомодный материал не требует.

А вообще, по моему сугубо личному мнению, возня с массовой мебелью второй половины XX – начала XXI века вообще не есть реставрация, и в большинстве случаев увечный предмет дешевле выбросить вон, чем тратить на него время и деньги.

Подводя итог этому довольно поверхностному рассказу о работе со старым деревом, не могу скрыть своего профессионального отношения к деяниям разного рода модных «конструкторов впечатлений», которые в последнее время с экрана телевизора, потрясая серьгами в ушах, кольцами в носу и цепями на худых авангардистских шеях, учат многомиллионную аудиторию тому, что можно утворить с антикварной мебелью.

Когда в качестве жертвы выступает полированная хельга производства 1973 года, это простительно, но зачастую дитя богемного быта накладывает руки на действительно ценную вещь позапрошлого века, притом в прекрасном состоянии. Глубокомысленно взирая на отличную ореховую древесину с глубокой, тщательно подобранной текстурой, сохранившуюся без изменений в течение полутора сотен лет, этот злой фантазер мрачно произносит: «Да-а… какой кошмар… с этим надо что-то делать!» (дословно цитирую по памяти). И после такой преамбулы принимается покрывать милый резной шкафчик новейшими гелями, пастами и прочими мудреными составами (каждый из которых, смею уверить, не по карману обычному человеку), затем ловко вырезает трафареты бабочек, птичек и т. д., наклеивает, сдирает, орудует тампонами, золотит, перламутрит, а в итоге перед нами является нечто, напоминающее декорацию-однодневку к нарководевилю «Безумная ночь, или Я у мамы дурочка». Если учесть, что, с точки зрения психиатрии, даже сногсшибательный шарфик или какая-нибудь эдакая «фенька» в волосах уже однозначно говорят о предрасположенности субъекта к шизофрении, то пребывание в одной комнате с тем, чем стал некогда изысканный, благородный предмет, не может не привести к элементарному душевному расстройству.

Остается лишь воззвать к благоразумию, то есть: не пытаться повторять эпатажные рекомендации так называемых стилистов, попросту зарабатывающих на шокировании публики неслабые деньги. В конце концов, существуют вечные ценности, не подвластные моде, и антикварная мебель уж точно из их числа.