В XIX в. проницательные люди разглядели признаки упадка и дегуманизации за блеском, богатством и политической мощью западного общества. Некоторые из них смирились с неизбежностью такого поворота к варварству, другие же настаивали на возможности альтернативного варианта. Однако независимо от занимаемой ими позиции их критика была основана на религиозно-гуманистическом понимании человека и истории. Критикуя своё собственное общество, они преступали его границы. Они не относились к релятивистам, утверждавшим, что, пока общество функционирует, оно здоровое и хорошее и что, пока индивид приспособлен к обществу, он остаётся здоровым. Буркхардт и Прудон, Толстой и Бодлер, Маркс и Кропоткин{285} исходили из понимания человека, по сути своей религиозного и морального. Человек — это цель, и он никогда не должен использоваться как средство; материальное производство существует ради человека, а не человек — ради материального производства; цель жизни — это развёртывание творческих сил человека; цель истории — это создание общества, управляемого на началах истины и справедливости, — вот принципы, на которых явно или косвенно была основана вся критика современного капитализма.

Эти религиозно-гуманистические принципы составляли также фундамент предложений по совершенствованию общества. И действительно, на протяжении последних двух сотен лет религиозный энтузиазм выражался, главным образом, именно в движениях, порвавших с традиционной религией. Религия как организация и вера в догмы существовала в церкви; религия же в смысле религиозного рвения и живой веры поддерживалась в большинстве случаев людьми, настроенными антирелигиозно.

Чтобы подкрепить эти утверждения, необходимо рассмотреть некоторые наиболее характерные черты развития христианской западной культуры. В то время как история для греков не имела ни цели, ни конца, иудейско-христианское понимание истории исходило из идеи, что её смысл состоит в спасении человека. Символом этого окончательного спасения был Мессия, а само время — мессианским. Существуют, однако, два различных представления о том, что означает «eschaton» — «конец света», цель истории. Одно из них связывает библейский миф об Адаме и Еве с понятием спасения. Суть этой идеи состоит в том, что первоначально человек составлял с природой одно целое. Между человеком и природой, между мужчиной и женщиной не было противоречия. Однако человек был лишён самого главного человеческого свойства — осознания добра и зла. Поэтому он был не способен свободно принять решение и взять на себя ответственность. Первый акт непослушания стал также первым актом свободы; так началась человеческая история. Человек был изгнан из рая, он утратил свою гармонию с природой и оказался предоставленным самому себе. Однако он ещё слаб, его разум ещё неразвит, ему не хватает сил, чтобы устоять перед искушением. Он должен развивать свой разум, расти до тех пор, пока не станет человеком в полном смысле слова и не достигнет новой гармонии с природой, с самим собой и со своим собратом. Цель истории — это полное рождение человека, его полное очеловечивание. Тогда «земля будет полна знанием Господа, как во?ды, наполняющие море»; все народы сольются в единую общность, и мечи будут перекованы на орала{286}. Согласно этому представлению, Бог не дарует милости. Человек вынужден пройти через множество заблуждений, он должен грешить и отвечать за последствия своих поступков. Бог не решает за него его проблем, он только раскрывает ему цель жизни. Человек сам должен достичь собственного спасения, ему самому приходится производить себя на свет, а когда наступит конец света, будет установлена новая гармония, новый мир[287]; проклятие Адама и Евы будет как бы снято саморазвёртыванием человека в ходе исторического процесса.

Другое мессианское понимание спасения, ставшее преобладающим в христианской церкви, состоит в том, что человек никогда не сможет освободиться от порчи, которой он подвергся в результате непослушания Адама. Только Бог и милость Божия могут спасти человека, и Он спас его, представ человеком во Христе, который умер жертвенной смертью Спасителя. Человек становится участником этого спасения через таинства церкви — и так обретает дар Божией милости. Конец истории — это второе пришествие Христа, сверхъестественное, а не историческое событие.

Эта традиция существовала в той части западного мира, в которой преобладающую роль сохранила католическая церковь. Но в остальной части Европы и Америки теологическое мышление в XVIII и XIX вв. постепенно теряло свою жизненную силу. Для века Просвещения характерны борьба против церкви и клерикализма{288}, дальнейший рост сомнений в истинности религиозных догматов и даже их отрицание.

Однако это отрицание религии было только новой формой мысли, выражающей старый религиозный энтузиазм, в особенности в отношении смысла и цели истории. Во имя разума и счастья, человеческого достоинства и свободы мессианская идея нашла новое выражение.

Во Франции Кондорсе{289} в своей работе «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума» (1793) изложил основы веры в возможное совершенствование человеческого рода, которое безгранично и приведёт к новой эре разума и счастья. Кондорсе возвестил о грядущем мессианском царстве и тем самым повлиял на Сен-Симона{290}, Конта{291} и Прудона. И действительно, накал страстей Французской революции — это перевод на светский язык мессианского пыла.

Философы немецкого Просвещения аналогично перевели на светский язык теологическое понимание спасения. Работа Лессинга{292} «Воспитание человеческого рода» оказала большое влияние на развитие немецкой и французской мысли. Лессинг считал, что будущее станет веком разума и самореализации и достичь этого можно просвещением человечества, реализуя тем самым обет христианского откровения{293}. Фихте{294} верил в наступление духовного тысячелетия, Гегель — в реализацию Царствия Божия в истории, переводя таким образом христианскую теологию в посюстороннюю философию. Философия Гегеля нашла своё самое значительное историческое продолжение в теории Маркса. Марксово мышление носит ярко выраженный мессианско-религиозный характер, хотя оно и переложено на мирской язык. Оно более определённо, чем у любого другого философа-просветителя. Вся прошлая история — это только «предыстория», это история самоотчуждения; с социализмом наступает царство человеческой истории, человеческой свободы. Бесклассовое общество справедливости, братства и разума будет началом нового мира, к созданию которого шла вся предыдущая история[295].

Поскольку основная цель данной главы в том, чтобы представить идеи социализма как важнейшую попытку найти ответ на бедствия, связанные с капитализмом, я начну с краткого рассмотрения тоталитарных вариантов и варианта, который я называю суперкапитализмом.

Общей чертой нацизма, фашизма и сталинизма является то, что они предложили изолированному индивиду новое убежище и безопасность. Эти системы создали условия для высшей степени отчуждения. Человека вынуждают почувствовать себя бессильным и незначительным, его приучают мысленно переносить все свои силы на вождя, государство, «отечество», которым он должен подчиняться и которых он должен обожать. Он бежит от свободы в новое идолопоклонство. Все достижения в развитии индивидуальности и разума начиная с конца средних веков и до XIX в. принесены на алтарь новых идолов. Новые системы были построены на самой отъявленной лжи. Это касается как их программ, так и их вождей. В своих программах они обещали построить нечто вроде социализма, однако то, что они делали в действительности, было отрицанием всего того, что подразумевалось под этим понятием в социалистической традиции. Личности вождей лишь подчёркивают этот великий обман. Муссолини, трусливый хвастун, стал символом мужественности и смелости. Гитлер, маньяк-разрушитель, превозносился как строитель новой Германии. Сталин, хладнокровный и честолюбивый интриган, изображался любящим отцом своего народа.

Тем не менее, несмотря на общие черты, нельзя игнорировать некоторые важные различия между тремя формами диктатуры. Италия, бывшая в промышленном отношении самой слабой из крупных западноевропейских держав, осталась относительно слабой и бессильной, несмотря на победу в Первой мировой войне. Её высшие классы не желали проводить необходимые реформы, особенно в области сельского хозяйства, и население этой страны было глубоко недовольно status quo[296]. Фашизм призван был исцелить ущемлённое национальное самолюбие с помощью хвастливых лозунгов и отвлечь негодование масс от его подлинной направленности; и в то же время фашизм хотел превратить Италию в более современную промышленную державу. Фашизм потерпел неудачу, не осуществив своих целей, так как никогда серьёзно не пытался решить насущные экономические и социальные проблемы Италии.

Германия, наоборот, была наиболее развитой промышленной страной в Европе. И если фашизм мог иметь хотя бы экономическое предназначение, то нацизм не имел и его. Он представлял собой бунт низших и средних классов, безработных офицеров и студентов и был основан на деморализации, которая явилась следствием военного поражения и инфляции и, ещё точнее, массовой безработицы периода спада после 1929 г. Однако нацизм не смог бы победить без активной поддержки крупных магнатов финансового и промышленного капитала, напуганных растущим в массах недовольством капиталистической системой. В германском рейхстаге в начале 1930 г. большинство принадлежало партиям, программы которых отчасти искренне, а отчасти неискренне имели антикапиталистическую направленность. Эта угроза привела к тому, что важные отрасли германского капитализма поддержали Гитлера.

В начале XX в. Россия являла собой прямую противоположность Германии. В промышленном отношении она была наиболее отсталой из всех европейских великих держав, поскольку только что вышла из полуфеодального состояния, хотя её промышленность была централизована и хорошо развита. Внезапное крушение царизма создало вакуум, и Ленин, распустив Учредительное собрание, единственную силу, способную тогда заполнить этот вакуум, надеялся, что можно перескочить из полуфеодальной фазы развития прямо к промышленной социалистической системе. Ленин, однако, разработал свою политику значительно раньше; она была логическим следствием его политического мышления, родившегося задолго до русской революции. Ленин, подобно Марксу, верил в то, что историческая миссия рабочего класса состоит в освобождении общества, но он не особенно верил в то, что рабочий класс сам по себе пожелает и сможет достичь этой цели. Ленин думал, что только если во главе рабочего класса будет стоять небольшая, хорошо дисциплинированная группа профессиональных революционеров, которая заставит его претворить в жизнь законы истории, как он их понимал, революция сможет победить, обезопасив себя от установления нового варианта классового общества. Решающим моментом во взглядах Ленина было его неверие в стихийные действия рабочих и крестьян, а не верил он в них потому, что не верил в человека. Именно это отсутствие веры в человека роднит ленинские представления с антилиберальными и клерикальными идеями; с другой стороны, вера в человека была основой всех истинно прогрессивных движений на протяжении всей истории; это одно из существеннейших условий демократии и социализма. Вера в человечество без веры в человека либо неискренна, либо если она искренна, то ведёт к тем самым результатам, которые мы видим в трагической история инквизиции, робеспьеровского террора{297} и ленинской диктатуры. Многие социал-демократы и социалисты-революционеры видели опасность ленинской идеи, но никто не видел её яснее, чем Роза Люксембург{298}. Она предупреждала, что предстоит сделать выбор между демократией и бюрократизмом, и развитие в России доказало правильность её предсказаний. Будучи страстным и бескомпромиссным критиком капитализма, Роза Люксембург искренне и непоколебимо верила в человека. Когда её, как и Густава Ландауэра{299}, убили солдаты германской контрреволюции, это означало гибель гуманистической традиции веры в человека. Именно отсутствие веры в человека позволило авторитарным системам покорить его, увлекая скорее верой в идола, нежели в самого себя.

Между эксплуатацией, существовавшей на заре капитализма, и сталинской эксплуатацией есть немалая разница. Жестокая эксплуатация рабочих на ранней стадии капитализма, хотя и поддерживалась политической силой государственного аппарата, не препятствовала возникновению новых прогрессивных идей. И правда, все великие социалистические идеи родились в тот самый период, когда могли процветать идеи Р. Оуэна{300}, а чартистское движение было подавлено силой лишь спустя десять лет после своего возникновения. Поистине, даже царское правительство, бывшее наиболее реакционным правительством в Европе, не применяло таких методов подавления, которые могли бы сравниться со сталинскими. Со времени жестокого подавления кронштадтского мятежа{301} в России больше не было возможностей для какого бы то ни было прогрессивного развития; а такие возможности имелись даже в самые мрачные периоды раннего капитализма. При Сталине советская система утратила последние остатки своих первоначальных социалистических намерений; уничтожение старой гвардии большевиков в 30-е годы было лишь окончательным трагическим выражением этого факта. У сталинской системы много черт, схожих с ранней фазой европейского капитализма, для которой было характерно быстрое накопление капитала и беспощадная эксплуатация рабочих; разница состоит, однако, в том, что политический террор использовался вместо экономических законов, вынуждавших рабочего XX в. мириться со своим экономическим положением.

Прямо противоположная точка зрения выражена идеями, предложенными группой американских (а также французских) промышленников, ищущих решение проблем индустриального общества. Философия этой группы, объединённой в Совет промышленных отраслей, работающих по принципу участия в прибылях, ясно изложена в работе «Управление с помощью поощрения», автор которой Джеймс Линкольн был на протяжении последних 38 лет главой компании «Линкольн электрик». В своих рассуждениях эта группа базируется на предпосылках, несколько напоминающих изложенную выше критику капитализма. «Промышленник, — писал Линкольн, — сосредоточивается на машине и пренебрегает человеком, производителем и созидателем машины, очевидно, располагающим гораздо большими возможностями. Он не хочет считаться с тем, что неразвившиеся гении заняты физическим трудом на его заводе, где у них нет ни возможностей, ни стимула для развития своего таланта или хотя бы нормального человеческого ума и мастерства»[302].

Автор чувствовал, что отсутствие у рабочего заинтересованности в труде вызывало неудовлетворённость, которая вела либо к снижению производительности труда, либо к раздорам и классовой борьбе. Он считал, что предлагаемое им решение не просто послужит улучшению американской промышленной системы: оно жизненно необходимо для выживания капитализма. «Америка, — писал Линкольн, — находится в настоящее время на распутье. Решение надлежит принять незамедлительно. В целом люди мало отдают себе отчёт в этом, но тем не менее им надо сделать выбор. От их решения зависит будущее Соединённых Штатов и будущее индивида»[303]. В противоположность большинству защитников капиталистической системы автор критиковал преобладание в промышленной системе погони за прибылью. «В промышленности, — писал он, — цель деятельности компании, определённая её внутренним уставом, состоит в получении прибыли и только прибыли. Никто, кроме акционеров, не получает этой прибыли, а из акционеров мало кто работает на компанию. Пока это так, получение прибыли не возбуждает энтузиазма у рабочих. Этой цели недостаточно; и, действительно, многие рабочие чувствуют, что акционеры получают слишком большую часть прибыли»[304].

«Рабочий же возмущается тем, что его обманывают с помощью экономических теорий, утверждающих необходимость платы за орудия производства, когда видит, сколь велики расходы из-за некомпетентности и эгоизма вышестоящих органов»[305]. Эта критика очень напоминает критику капитализма социалистами, обнаруживающими здравую реалистическую оценку явлений в сферах как экономической, так и человеческой жизни. Однако лежащая в её основе философия представляет собой прямую противоположность социалистическим идеям. Линкольн был убеждён в том, что «развитие индивида может иметь место лишь в игре жизни с её неистовым соперничеством». Эгоизм — это движущая сила, склоняющая род человеческий, как он есть, к добру или злу. Следовательно, это сила, от которой мы вынуждены зависеть, но которую должны направлять, если мы стремимся к прогрессу человеческого рода»[306]. Затем он привёл различия между «глупым» и «умным» эгоизмом: первый вид эгоизма позволяет человеку красть, а второй заставляет его стремиться к совершенству и процветанию[307]. Рассматривая стимулы к труду, Линкольн утверждал, что точно так же, как для любителя-спортсмена деньги не являются стимулом, так и для промышленного рабочего ни деньги, ни укороченный рабочий день, ни безопасность, ни трудовой стаж, ни выгода вовсе не обязательно стимулируют труд[308]. Единственным убедительным стимулом, как считал Линкольн, является «признание наших способностей нами самими и нашими современниками»[309]. В качестве практического следствия этих идей Линкольн предложил метод организации промышленности, согласно которому работник «награждается за всё полезное, что он делает, и наказывается (штрафуется), если работает не так хорошо, как другие. Он — член команды и получает награду либо платит штраф в зависимости от того, что он может сделать и делает, чтобы выиграть игру»[310]. Согласно данной системе, «человек оценивается теми, кто обладает точными знаниями о той или иной фазе его работы. В зависимости от этой оценки он либо получает премию, либо платит штраф. Эта программа очень напоминает отчёты о ходе игры или о выборах всеамериканской команды. Лучший получает награду и положение, которое он желает и заслуживает. Согласно описанной здесь премиальной системе, человек награждается прямо пропорционально своему вкладу в успешную деятельность компании. Эта зависимость очевидна. Каждый получает повышение в зависимости от своих служебных достижений. Оценка проводится 3 раза в год. Сумма оценок определяет долю премии и продвижение по службе. В момент аттестации работника он может задать любой вопрос, касающийся причин оценки и возможностей её улучшения, и получить на свой вопрос детальный ответ должностного лица»[311]. Размер премии определяется следующим образом. Акционерам выплачивается 6% прибыли как дивиденд. «После того как выплачен дивиденд, откладываются средства на будущее развитие компании. Эти суммы определяются директорами в зависимости от текущих операций»[312]. Фонд развития используют для расширения предприятия и замены устаревшего оборудования. После этих отчислений остаток прибыли делят в качестве премии между рабочими и администрацией. Эта премия на протяжении последних 16 лет составляла в целом минимум 20% заработной платы или жалованья в год, максимум — 28% в год. В среднем премия составляла около 40 тыс. долл. на каждого занятого за 16 лет, или 2,5 тыс. долл. в год. Кроме премии все рабочие получают обычную заработную плату. Средний заработок на фабрике Линкольна в 1950 г. составлял 7701 долл., в то время как на предприятиях «Дженерал электрик» он равнялся всего 3705 долл.[313] Работая по этой системе, компания Линкольна, в которой была занята 1 тыс. рабочих и служащих, стала процветающей, а стоимость проданной продукции в расчёте на одного занятого была почти вдвое больше, чем на остальных предприятиях электротехнической промышленности. Количество забастовок на фабрике Линкольна в период с 1934 по 1945 г. равнялось нулю, в то время как на других предприятиях электротехнической промышленности оно колебалось от 11 (минимум) до 96 (максимум). Текучесть рабочей силы составляла лишь 25% величины, характерной для обрабатывающей промышленности в целом[314].

Принципы системы управления, основанной на поощрении, в одном отношении коренным образом отличаются от принципов традиционного капитализма. Заработная плата рабочего зависит от его усилий и результатов его труда и находится в определённом соотношении с этими величинами. Рабочий участвует в увеличении прибыли, тогда как акционер получает постоянный доход, не столь непосредственно связанный с доходами компании[315]. Официальные документы компании ясно свидетельствуют о том, что эта система привела к росту производительности труда рабочего, уменьшению текучести рабочей силы и отсутствию забастовок. Однако, отличаясь в одном очень важном признаке от теории и практики традиционного капитализма, эта система в то же время выражает некоторые его наиважнейшие принципы, особенно в том, что касается человека. Она основана на принципе эгоизма и конкуренции, денежного вознаграждения как выражения социального признания и не меняет существенным образом положения рабочего в процессе труда, по крайней мере в том, что касается значимости работы. Как вновь и вновь отмечал Линкольн, моделью этой системы может служить футбольная команда, представляющая собой группу людей, отчаянно борющихся со спортсменами, принадлежащими к другой группе, причём результат этой борьбы достигается в ходе конкурентного сотрудничества. Фактически система управления, основанная на поощрении, — это наиболее логичное следствие капиталистической системы. Она стремится превратить каждого человека, будь он рабочим, служащим или управляющим, в маленького капиталиста. Она стремится поощрить в каждом человеке дух соревнования и эгоизма и преобразовать капитализм таким образом, чтобы он охватил весь народ целиком[316].

Система участия в прибылях не так сильно отличается от традиционного капитализма, как она сама об этом заявляет. Она представляет собой приукрашенную форму сдельной системы оплаты труда в сочетании с несколько пренебрежительным отношением к дивидендам, выплачиваемым акционерам. Несмотря на разговоры о «человеческой личности», всё, начиная с оценки работы и кончая размером вознаграждения и доли прибыли, получаемой рабочим, определяется администрацией самым деспотичным образом. Главный принцип — «участие в прибылях», но не «участие в труде». Тем не менее, даже если эти принципы не новы, сама мысль об участии в прибылях интересна, поскольку представляет собой наиболее логическую и обоснованную цель суперкапитализма, в котором неудовлетворённость рабочего преодолевается дозволением почувствовать себя капиталистом и активным участником системы.

Наряду с фашистским или сталинским типами авторитарного строя и суперкапитализмом типа «поощрительная система», третий ответ и критическую реакцию на капитализм представляет собой социалистическая теория. Эта теория, по сути дела, так и осталась теорией в отличие от фашизма и сталинизма, ставших политической и социальной реальностью. Дело обстоит именно так, несмотря на то что социалистические правительства находились у власти в течение более или менее длительного периода в Англии и Скандинавских странах, потому что большинство, на которое опиралась власть этих социалистических правительств, было настолько незначительным, что они не смогли в корне преобразовать общество, а лишь сделали робкие попытки начать осуществление своих программ.

К сожалению, в настоящее время слова «социализм» и «марксизм» приобрели такой эмоциональный заряд, что трудно обсуждать эти проблемы в спокойной обстановке. У большинства людей эти слова ассоциируются с «материалистичностью», «безбожием», «кровопролитием» и всяческим злом. Такую реакцию можно понять, только если оценить, до какой степени слова могут приобретать магический смысл, и если принять во внимание характерный для нашего времени общий упадок разумного мышления.

Эта иррациональная реакция, вызываемая словами «социализм» и «марксизм», усиливается из-за удивительного невежества всех, кто впадает в истерию, когда их слышит. Несмотря на то что произведения Маркса и других теоретиков социализма может прочесть каждый, большинство людей, так неистово реагирующих на социализм и марксизм, не прочли ни строчки Маркса, а многие обладают лишь очень поверхностными знаниями в этой области. В противном случае не случилось бы так, что люди, до известной степени проницательные и разумные, столь сильно исказили идею социализма и марксизма. Даже многие либералы и те, кто относительно свободен от истерической реакции, полагают, будто «марксизм» является системой, построенной на идее, что заинтересованность в получении материальной прибыли — это главная сила в человеке, которая поощряет в нём страсть к приобретательству и способствует её удовлетворению. Если мы вспомним главный аргумент в пользу капитализма, гласящий, что заинтересованность в материальной прибыли — это важнейший стимул к труду, то нетрудно заметить, что та самая материалистичность, которая приписывается социализму, является наиболее характерной чертой капитализма; и если кто-либо возьмёт на себя труд мало-мальски объективно изучить теоретиков социализма, он обнаружит, что их направленность противоположна, что они критикуют капитализм за его материалистичность и вредное воздействие на истинно человеческие качества людей. И действительно, социализм во всех своих вариациях может быть понят лишь как одно из наиболее значительных идеалистических и этических движений нашего времени.

Помимо всего прочего, нельзя не сожалеть о политической недальновидности столь неправильного понимания социализма западными демократиями. Сталинизм одержал победу в России и Азии благодаря той притягательной силе, которой обладала идея социализма для огромных масс населения Земли. Эта привлекательность заключается в идеализации социалистической концепции, в исходящей из неё духовной и моральной стимуляции. Подобно тому как Гитлер использовал слово «социализм», чтобы придать дополнительную привлекательность своим расовым и националистическим идеям, так и Сталин незаконно присвоил и использовал понятия социализма и марксизма в целях своей пропаганды. Его утверждения неверны по существу. Он отделил чисто экономический аспект социализма, т. е. обобществление средств производства, от всей концепции социализма и исказил его человеческие и социальные цели, превратив их в противоположные. Сталинистская система, несмотря на то что в ней существует государственная собственность на средства производства, пожалуй, гораздо ближе к ранней чисто эксплуататорской форме западного капитализма, чем к любой мыслимой идее социалистического общества. Навязчивое стремление развивать промышленность, безжалостное пренебрежение человеком и жажда личной власти — таковы её главные движущие силы. Принимая тезис, что социализм и марксизм более или менее идентичны со сталинизмом, мы оказываем сталинистам самую большую услугу в области пропаганды, услугу, о которой они могли бы только мечтать. Вместо того чтобы показать ошибочность их утверждений, мы подтверждаем их. Это, может быть, не так уж важно в Соединённых Штатах, где социалистическая концепция не имеет сильного влияния на умы людей, однако это очень серьёзная проблема для Европы и особенно для Азии, где идеи социализма распространены гораздо шире. Чтобы противостоять притягательной силе сталинизма в этой части света, мы должны разоблачать этот обман, а не покрывать его.

Существуют значительные расхождения между различными школами социалистической мысли, развившимися с конца XVIII в. Тем не менее, как это часто случается в истории человеческой мысли, аргументы, приводимые представителями различных школ, затушёвывают тот факт, что общих элементов у различных мыслителей социалистического направления гораздо больше и что они намного важнее, чем различия между ними.

Можно сказать, что социализм и как политическое движение, и (в то же время) как теория, имеющая дело с общественными законами и выявлением болезней общества, берёт своё начало со времён Французской революции, с идей Бабёфа{317}. Бабёф высказывался за отмену частной собственности на землю и требовал сообща потреблять её плоды; он выступал также за упразднение различий между богатыми и бедными, между управляющими и управляемыми. Бабёф верил в то, что наступило время республики равных (egalitaires), «большого гостеприимного дома (hospice), открытого для всех».

В противоположность относительно простой, даже примитивной теории Бабёфа Шарль Фурье{318}, первая книга которого «Теория четырёх движений» появилась в 1808 г., предлагает более сложную и тщательно разработанную теорию общества. Он делает человека и его страсти основой для понимания общества и верит в то, что здоровое общество должно содействовать не столько увеличению материального богатства, сколько удовлетворению нашей основной страсти — братской любви. Среди человеческих страстей он особенно подчёркивает «перелётность как свойство бабочки», потребность человека в перемене, которая согласуется со многими разнообразными возможностями человека. Работа должна быть наслаждением (travail attrayant), и двух часов ежедневной работы вполне достаточно. В противовес всеобщему засилию крупных монополий во всех отраслях промышленности Фурье выдвигает тезис об общественных ассоциациях в области производства и потребления, свободных и добровольных ассоциациях, в которых индивидуализм будет стихийно сочетаться с коллективизмом. Лишь таким образом третья историческая фаза, фаза гармонии, сможет вытеснить две предыдущие — общество, основанное на отношениях между рабом и господином, и общество, основанное на отношениях между работающим по найму и предпринимателем[319].

В то время как Фурье был учёным, одержимым навязчивыми идеями, Роберт Оуэн, человек практичный, сам был управляющим и собственником одной из лучших текстильных фабрик в Шотландии. Для Оуэна цель нового общества состояла прежде всего не в увеличении производства, а в усовершенствовании наиболее ценного его фактора, а именно человека. Подобно Фурье, он строил свою теорию на психологическом рассмотрении характера человека. Поскольку люди рождаются с некоторыми типичными чертами, их характер определяется только обстоятельствами, в которых они живут. Если социальные условия жизни будут удовлетворительны, то в человеческом характере разовьются его врождённые достоинства. Оуэн полагал, что на протяжении всей предыдущей истории люди учились только защищаться или уничтожать друг друга. Надо создать новый социальный порядок, при котором людям прививаются принципы, позволяющие им действовать совместно и создавать настоящие, подлинные связи между индивидами. Объединённые группы от 300 до 2 тыс. человек распространятся по всей земле, организованные согласно принципу коллективной помощи внутри себя и между собой. В каждой общине местное правительство будет работать в теснейшем контакте с каждым индивидом.

Ещё более решительно принципы власти и иерархии осуждает в своих трудах Прудон. Для него главная проблема состоит не в замене одного политического режима другим, а в создании политического порядка как выражения идеи самого общества. Прудон видел первопричину всех беспорядков и болезней общества в иерархической организации власти и полагал следующее: «Ограничение роли государства — это для свободы дело жизни или смерти, причём как для свободы коллектива, так и для свободы индивида».

«С помощью монополии, — писал Прудон, — человечество овладело земным шаром, а с помощью ассоциации станет его действительным хозяином». Его видение нового социального порядка основано на идее «взаимности, когда все рабочие, вместо того чтобы работать на предпринимателя, который им платит, а себе берёт продукт, работают друг на друга и таким образом сотрудничают в создании общего продукта, а прибыль делят между собой». Для Прудона важно то, что эти ассоциации свободны и добровольны, они не навязываются государством, как финансируемые государством общественные мастерские, которые хотел создать Луи Блан{320}. По мнению Прудона, такая контролируемая государством система означала бы множество больших ассоциаций, «в которых труд был бы регламентирован и окончательно порабощён с помощью политики государственного капитализма. Что же тогда приобрели бы свобода, всеобщее счастье и цивилизация? Ничего. Мы бы только поменяли свои цепи, а социальная идея нисколько не продвинулась бы; мы попали бы во власть такой же деспотической силы, не говоря уже об экономическом фатализме». Эти строки говорят о том, что ещё в середине XIX в. Прудон яснее, чем кто бы то ни было, видел опасность, осуществившуюся во времена сталинизма. Прудон ясно сознавал также опасность догматизма, которому предстояло стать столь губительным для развития марксистской теории, и ясно выразил это в письме к Марксу. «Давайте, если хотите, — пишет он, — вместе исследовать общественные законы, то, как они осуществляются, метод, с помощью которого мы можем их обнаружить, однако, ради бога, отбросив все догмы, давайте не будем пытаться внушать что-то людям; давайте не будем впадать в противоречие нашего соотечественника Лютера, который отверг католическую теологию и предал её анафеме, чтобы основать теологию протестантскую»[321]. Мышление Прудона основано на этическом представлении, первым этическим принципом которого является самоуважение. Из самоуважения вытекает уважение к своему ближнему как второй принцип моральности. Мысль о том, что интерес к внутренним изменениям в человеке составляет основу нового общественного порядка, была выражена Прудоном в письме следующим образом: «Старый мир находится в процессе распада... его можно изменить лишь путём интегральной революции в умах и сердцах людей»[322].

Такое же понимание опасностей централизации и такую же веру в производительные силы человека, хотя и смешанную с романтическим прославлением разрушения, мы находим в трудах Михаила Бакунина{323}. В письме, датированном 1868 г., он писал: «Наш общий великий учитель Прудон сказал, что самая неудачная комбинация из всех возможных получилась бы в том случае, если бы социализм объединился с абсолютизмом, а стремление народа к экономической свободе и материальному благосостоянию — с диктатурой и концентрацией всей политической и социальной власти в руках государства. Пусть будущее защитит нас от покровительства деспотизма; но пусть оно и убережёт нас от несчастных, разрушительных последствий идеологически обработанного, или государственного, социализма... Ничто живое и человеческое не может процветать без свободы, а форма социализма, которая покончит со свободой или не признает её единственным животворным принципом и своей основой, непременно приведёт нас прямо к рабству и варварству».

Спустя 50 лет после того, как Прудон написал письмо Марксу, Пётр Кропоткин обобщил своё понимание социализма следующим образом: самое полное развитие индивидуальности «соединится с наиболее глубоким развитием добровольной ассоциации во всех её аспектах, возможных степенях и целях; ассоциации, постоянно изменяющейся, несущей в себе элементы собственной долговечности и принимающей те формы, которые в каждый данный момент наилучшим образом соответствуют нашим разнообразным стремлениям». Подобно многом своим предшественникам-социалистам, Кропоткин подчёркивал врождённую склонность к сотрудничеству и взаимопомощи, свойственную и человеку, и царству животных.

Продолжателем гуманистических этических идей Кропоткина был один из величайших представителей анархистской мысли Густав Ландауэр. Ссылаясь на Прудона, он писал, что социальная революция не имеет ни малейшего сходства с революцией политической; что, «хотя она не может ни начаться, ни протекать без значительной доли элементов последней, она всё же представляет собой мирное устройство, организацию нового духа для нового духа и ничто иное». Он определял задачу социалистов и их движения следующим образом: «Ослабить ожесточение сердец так, чтобы погребённое в них поднялось на поверхность; так, чтобы то, что кажется мёртвым, но на самом деле живо, могло выйти на свет»[324].

Для обсуждений теорий Маркса и Энгельса потребуется больше места, чем для упомянутых выше теоретиков социализма: отчасти потому, что их теории более сложны, широки по своему диапазону и не лишены противоречий, а отчасти потому, что марксистская школа социализма стала господствующей формой социалистической мысли в мире.

Как и для других социалистов, для Маркса основное значение имеет человек. «Быть радикальным, — писал он, — значит понять вещь в её корне. Но корнем является для человека сам человек»{325}. Мировая история есть не что иное, как сотворение человека, его рождение. Однако вся история — это также история отчуждения человека от самого себя, от своих собственных человеческих сил; консолидация нашего собственного продукта и превращение его в реальную силу над нами, выход из-под нашего контроля вопреки нашим ожиданиям и расчётам — вот один из основных факторов предыдущего исторического развития. Человек был объектом обстоятельств, он должен стать их субъектом, так чтобы человек стал наивысшим существом для человека. Свобода для Маркса — это не только свобода от политического подавления, но и свобода от власти над человеком вещей и обстоятельств. Свободный человек — это богатый человек, но богатый в смысле не экономическом, а человеческом. Богатый человек, по Марксу, — это человек, который есть многое, но не тот, кто имеет многое{326}.

Анализ общества и исторического процесса должен начинаться с человека; не с абстракции, а с реального конкретного человека, его физиологических и психологических качеств. Он должен начинаться с понятия сущности человека, а изучение экономики и общества служит лишь пониманию того, как искалечили человека обстоятельства, как он стал отчуждённым от самого себя и своих сил. Природу человека нельзя выводить из того специфического проявления человеческой природы, которое порождено капиталистической системой. Наша цель должна состоять в познании того, что хорошо для человека. Однако, говорил Маркс, «если мы хотим узнать, что полезно... для собаки, то мы должны сначала исследовать собачью природу. Сама же эта природа не может быть сконструирована «из принципа полезности». Если мы хотим применить этот принцип к человеку, хотим по принципу полезности оценивать всякие человеческие действия, движения, отношения и т. д., то мы должны знать, какова человеческая природа вообще и как она модифицируется в каждую исторически данную эпоху. Но для Бентама этих вопросов не существует. С самой наивной тупостью он отождествляет современного филистера{327} — и притом, в частности, английского филистера — с нормальным человеком вообще»{328}.

Целью развития людей является, по Марксу, достижение новой гармонии между человеком и человеком и между человеком и природой; это такое развитие, в котором отношение индивида к своему собрату будет соответствовать важнейшим человеческим потребностям; для него социализм — это «ассоциация, в которой свободное развитие каждого является условием свободного развития всех», общество, в котором полное и свободное развитие каждого становится ведущим принципом. Эту цель он называет последовательно проведённым натурализмом, или законченным гуманизмом, и утверждает, что она отличается «как от идеализма, так и от материализма, являясь вместе с тем объединяющей их обоих истиной»{329}.

Как же мыслит Маркс достичь этого «освобождения человека»? Его идея состоит в том, что в капиталистическом способе производства процесс самоотчуждения достиг своей вершины, поскольку физическая энергия человека превратилась в товар и человек сам стал вещью. Рабочий класс, говорил Маркс, это самый отчуждённый класс в обществе, — вот почему он и возглавит борьбу за освобождение человека. В обобществлении средств производства Маркс видит условие для превращения человека в активного и ответственного участника социального и экономического процесса, а также и для преодоления разрыва между индивидом и общественной природой человека «лишь тогда, когда человек познает и организует свои “собственные силы” как общественные силы (поэтому нет необходимости в том, чтобы изменять природу человека, как считал Ж. Ж. Руссо, лишать его “собственных сил” и придавать ему другие силы социального характера) и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы (т. е. больше не будет учреждать государства как сферы организованного управления), лишь тогда свершится человеческая эмансипация»{330}.

Маркс полагал, что если рабочий больше не будет «наниматься», то изменится природа и характер процесса труда. Труд станет осмысленным выражением человеческой силы, а не бессмысленной нудной работой. Насколько важным было для Маркса новое понимание труда, становится ясно, если принять во внимание, что он зашёл так далеко, что критиковал предложения о полном запрещении детского труда, выдвинутое в Готской программе Германской рабочей партии[331]. Будучи, разумеется, против эксплуатации детей, Маркс возражал против того, что дети вообще не должны работать, и требовал, чтобы обучение соединялось с физическим трудом. «Из фабричной системы, как можно проследить в деталях у Роберта Оуэна, вырос зародыш воспитания эпохи будущего, когда для всех детей свыше известного возраста производительный труд будет соединяться с обучением и гимнастикой не только как одно из средств для увеличения общественного производства, но и как единственное средство для производства всесторонне развитых людей»{332}. Для Маркса, как и для Фурье, труд должен стать привлекательным и соответствовать потребностям и желаниям человека. По этой причине он предлагал, подобно Фурье и другим, чтобы никто не специализировался на одном определённом виде труда, а работал в различных областях в соответствии со своими интересами и возможностями.

В экономическом преобразовании общества от капитализма к социализму Маркс видел решающее средство освобождения и эмансипации человека, достижения «истинной демократии». И хотя в своих последних трудах Маркс уделяет больше внимания рассмотрению экономических проблем, нежели проблем человека и его потребностей, сфера экономики всё же никогда не была для него самоцелью и никогда не переставала быть средством удовлетворения потребностей человека. Это становится особенно ясно при рассмотрении им так называемого «грубого коммунизма», т. е. коммунизма, в котором главное значение придаётся отмене частной собственности на средства производства. «Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей... Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием... Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме... Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением её, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос ещё до неё»{333}.

Гораздо более сложны и во многом противоречивы взгляды Маркса и Энгельса на государство. Нет сомнения в том, что Маркс и Энгельс придерживались мнения, согласно которому целью социализма является общество не только без классов, но и без государства; по крайней мере в том смысле, как выразил это Энгельс, заявив, что функцией государства будет «управление вещами», но не «управление людьми». В 1874 г. Энгельс сказал, что «все социалисты согласны с тем, что государство отомрёт в результате победы социализма». Это положение вполне согласуется с формулировкой Маркса, данной им в докладе комиссии по проверке деятельности бакунинцев в 1872 г. Антигосударственные взгляды Маркса и Энгельса, их отрицательное отношение к централизованной политической власти наиболее ясно выражены в высказываниях Маркса по поводу Парижской Коммуны{334}. В своём обращении к Генеральному совету Интернационала{335} по поводу гражданской войны во Франции Маркс подчёркивал необходимость децентрализации вместо централизованной государственной власти, истоки которой восходят к принципу абсолютной монархии. Коммуна должна была бы стать по преимуществу обществом децентрализованным. Те «немногие, но очень важные функции, которые остались бы тогда ещё за центральным правительством, должны были быть... переданы коммунальным, т. е. строго ответственным, чиновникам... Коммунальное устройство вернуло бы общественному телу все те силы, которые до сих пор пожирал этот паразитический нарост, “государство”, кормящийся на счёт общества и задерживающий его свободное движение». Маркс видит в коммуне открытую наконец политическую форму, при которой могло совершиться экономическое освобождение труда. Коммуна хотела «сделать индивидуальную собственность реальностью, превратив средства производства, землю и капитал, служащие в настоящее время прежде всего орудиями порабощения и эксплуатации труда, в орудия свободного ассоциированного труда»{336}.

Эдуард Бернштейн{337} указывал на сходство этих идей Маркса с антигосударственными, антицентралистскими взглядами Прудона, в то время как Ленин утверждал, что эти замечания Маркса никоим образом не свидетельствуют о том, будто он выступал за децентрализацию. По-видимому, и Бернштейн, и Ленин были правы по-своему в интерпретации позиции Маркса и Энгельса, и разрешение этого противоречия заключается в том, что Маркс выступал за децентрализацию и отмирание государства как цель, к которой социализм должен стремиться и которой он в конце концов достигнет, однако полагал, что это может случиться не до, а после того, как рабочий класс взял в свои руки политическую власть и преобразовал государство. Захват государства был для Маркса средством, необходимым для достижения конечной цели — его уничтожения.

Тем не менее, если принять во внимание деятельность Маркса в I Интернационале, его догматическое и нетерпимое отношение к каждому, кто хотя бы в чём-то с ним не соглашался, не приходится сомневаться в том, что ленинская централистская интерпретация Маркса не так уж несправедлива, хотя согласие Маркса с Прудоном по вопросу о децентрализации было также органической частью его взглядов. В этом самом Марксовом централизме — основа трагического развития социалистической идеи в России. Если Ленин мог бы по крайней мере надеяться на возможную децентрализацию, идею, которая действительно была воплощена в концепции Советов, где принятие решения происходило с самого низового и конкретного уровня децентрализованных групп, то сталинизм развил одну сторону противоречия — принцип централизации — и воплотил её в практику самой жесточайшей государственной организации в современном мире, превзойдя степень централизации фашизма и нацизма.

Противоречия в теории Маркса намного глубже, чем это проявляется в противоречии между принципами централизации и децентрализации. С одной стороны, подобно всем другим социалистам, Маркс был убеждён в том, что эмансипация человека — в первую очередь не политическая, а экономическая и социальная проблема, что ответ на вопрос о свободе можно найти не в изменении политической формы государства, а в экономическом и социальном преобразовании общества. С другой стороны, вопреки своим собственным теориям, Маркс и Энгельс попали в плен традиционных представлений о преобладании политической сферы над социоэкономической. Они не могли освободиться от традиционного взгляда о важности государственной и политической власти, от идеи первостепенной значимости политических изменений, идеи, которая была руководящим принципом великих революций, свершённых средним классом в XVII и XVIII вв. В этом отношении Маркс и Энгельс были гораздо более «буржуазными» мыслителями, чем Прудон, Бакунин, Кропоткин и Ландауэр. Как это ни парадоксально, ленинское развитие социализма представляет собой возврат к буржуазному пониманию государства и политической власти по сравнению с новым социалистическим истолкованием, столь недвусмысленно выраженным Оуэном и другими социалистами. Этот парадокс в мышлении Маркса ясно выразил Бубер: «Маркс, — писал он, — принял эти существенные компоненты идеи коммуны, не соотнеся их со своим понятием централизма и не сделав выбор между ними. Он, очевидно, не разглядел того, что проблема, возникающая в этой связи, вытекает из гегемонии политической точки зрения, гегемонии, которая продолжала существовать для него во всём, что касалось революции, её подготовки и результатов. Из трёх способов мышления по отношению к общественным делам — экономического, социального и политического — Маркс с методическим мастерством следовал первому, страстно предавался третьему, однако, как бы абсурдно это ни звучало для уха неспециалиста по марксизму, он лишь очень редко прибегал ко второму, никогда не имевшему для него решающего значения»[338].

С Марксовым централизмом тесно связано его отношение к революционному действию. Хотя и в самом деле Маркс и Энгельс признавали, что социалистический контроль над государством вовсе не обязательно должен приобретаться с помощью силы и революции (как это было, например, в Англии или в Соединённых Штатах), в то же время верно и то, что в целом они полагали, что рабочий класс для достижения своих целей должен захватить власть революционным путём. Фактически они выступали за всеобщую воинскую повинность, а иногда даже за международные войны как средство ускорения революционного захвата власти. Наше поколение было свидетелем трагических результатов применения насилия и диктатуры в России; мы видели, что применение силы внутри общества также разрушительно влияет на благосостояние людей, как и применение силы в международных делах, т. е. война. И если Маркса обвиняют прежде всего в том, что он защищает насилие и революцию, то это искажение фактов. Идея политической революции не есть специфически марксистская или социалистическая идея; это традиционная идея среднего класса буржуазного общества на протяжении последних 300 лет его существования. Поскольку средний класс верил в то, что, отобрав политическую власть у монархии и передав её народу, можно решить общественные проблемы, он рассматривал политическую революцию как средство достижения свободы. Наша современная демократия — это результат насилия и революции, революция Керенского{339} в 1917 г. в России и революция 1918 г. в Германии встретили горячее сочувствие в западных демократических странах. Трагическая ошибка Маркса, во многом способствовавшая развитию сталинизма, заключалась в том, что он не освободился от традиционной переоценки политической власти и насилия; однако эти идеи восходили к более раннему духовному наследию и не были частью новых социалистических представлений.

Даже короткий анализ идей Маркса был бы неполным без упоминания его теории исторического материализма. В истории мысли эта теория представляет собой, пожалуй, самый важный и долгосрочный вклад Маркса в понимание законов, управляющих обществом. Маркс исходил из предпосылки, что, прежде чем человек сможет заниматься какой-либо культурной деятельностью, он должен произвести средства для своего физического существования. Способ производства и потребления определяется рядом объективных условий: его собственным физическим телосложением, производительными силами, находящимися в его распоряжении и, в свою очередь, обусловленными плодородием почвы, природными ресурсами, средствами сообщения и созданной техникой. Маркс утверждал, что материальные условия определяют способ производства и потребления, а последние, в свою очередь, определяют социально-политическую организацию, образ жизни человека и в конечном счёте его образ мыслей и чувств. Широко распространено неправильное толкование этой теории, приписывающее Марксу мысль о том, что стремление к получению прибыли — главный стимул для человека. На самом же деле точка зрения, подчёркивающая, что главной движущей силой, побуждающей человека к труду, является его заинтересованность в денежном вознаграждении, — это центральная мысль капиталистического мышления. Марксова идея о важности экономического фактора была не психологической, т. е. не означала экономической мотивации в субъективном смысле; эта идея была социологической, экономическое развитие представлено в ней как объективное условие культурного развития[340]. Маркс критиковал капитализм главным образом за то, что тот искалечил человека в результате господства экономических интересов; а социализм, в его представлении, был обществом, в котором человек освободится от этого господства благодаря более рациональной и продуктивной форме экономической организации. Марксов материализм в корне отличался от традиционного материализма XIX в., согласно которому духовные явления вызваны явлениями материальными. Так, например, представители материализма, доведённого до крайности, полагали, что мысль — это продукт деятельности мозга, точно так же как «моча — продукт деятельности почек». Марксова же точка зрения состояла в том, что духовные и умственные явления следует понимать как результат не только всей жизненной практики, но и способа отношений индивида к другому индивиду и к природе. Своим диалектическим методом Маркс превзошёл материализм XIX в. и разработал поистине целостную и динамическую теорию, в основу которой положено исследование скорее деятельности человека, нежели его психологии.

Теория исторического материализма даёт научные понятия, важные для понимания законов истории; она была бы ещё плодотворнее, если бы последователи Маркса развивали её, вместо того чтобы позволить ей увязнуть в болоте стерильного догматизма. Развитие марксизма могло бы состоять в признании того, что Маркс и Энгельс сделали лишь первый шаг, увидев связь между развитием экономики и культуры. Маркс недооценил сложность человеческих страстей. Он не понял в достаточной степени того, что человеческая природа сама обладает потребностями и законами, находящимися в постоянном взаимодействии с экономическими условиями формирующими историческое развитие[341]. Из-за недостатка психологической проницательности Маркс не смог разработать адекватное понятие человеческого характера и не осознал того факта, что, хотя человек и формируется социальной и экономической организацией, сам он также формирует эту организацию. Маркс не разглядел в достаточной степени страсти и стремления, коренящиеся в природе человека и условиях его существования и являющиеся сами по себе наиболее сильной движущей силой развития человека. Эти недостатки проистекают, однако, из односторонней ограниченности, свойственной любой плодотворной научной концепции, и Маркс, и Энгельс сами сознавали эту ограниченность. Энгельс писал об этом в известном письме, признав, что из-за новизны их открытия они с Марксом не уделяли достаточно внимания тому, что история не только определяется экономическими условиями, но что культурные факторы также влияют на экономический базис общества.

Сам Маркс стал всё больше заниматься чисто экономическим анализом капитализма. Значение его экономической теории не снижается в связи с тем, что его основные предположения и предсказания были верны лишь отчасти, а в значительной степени оказались ошибочными, особенно его вывод о необходимости относительного ухудшения положения рабочего класса. Он ошибся также в своей романтической идеализации рабочего класса, которая была скорее результатом чистого теоретизирования, нежели наблюдения над реальной жизнью. Но, несмотря на свои недостатки, его экономическая теория и глубокий анализ экономической структуры капитализма представляют собой с научной точки зрения определённый прогресс по сравнению с другими социалистическими теориями.

Однако сила Маркса была в то же время и его слабостью. И хотя он начал свой экономический анализ с намерения открыть условия отчуждения человека и полагал, что для этого потребуется сравнительно небольшое исследование, получилось так, что он посвятил большую часть своей научной деятельности почти исключительно экономическому анализу, и хотя никогда не упускал из виду цель — освобождение человека, всё же такие проблемы, как критика капитализма и социалистическая цель в человеческом выражении, всё более вытеснялись экономическими соображениями. Маркс просмотрел иррациональные силы в человеке, которые заставляют его бояться свободы и вызывают в нём жажду власти и стремление к разрушению. Напротив, в основе Марксова понимания человека лежит предположение о том, что по своей природе человек добр и что эта доброта воцарится, как только падут калечащие его экономические оковы. Знаменитое изречение в конце Манифеста Коммунистической партии о том, что рабочим «нечего терять, кроме своих цепей», содержит глубокое психологическое заблуждение. Вместе с цепями рабочий класс теряет также все иррациональные потребности и их удовлетворение, возникшие в тот период, пока он носил на себе цепи. В этом отношении Маркс и Энгельс так и не преодолели наивный оптимизм XVIII в.

Эта недооценка сложности человеческих страстей привела к трём наиболее опасным ошибкам в мышлении Маркса. Первая из них — это пренебрежение моральным фактором в человеке. Поскольку Маркс предполагал, что доброта человека автоматически утвердится при достижении экономических перемен, он не понял того, что люди, которые сами не претерпели внутренних моральных изменений, не могут совершенствовать общество. Он не обратил внимания или, по крайней мере, нигде не высказался по поводу необходимости новой моральной ориентации, без которой все политические и экономические перемены тщетны.

Вторая ошибка, происходящая из того же источника, — это нелепая оценка возможностей для реализации социализма. В противоположность таким мыслителям, как Прудон и Бакунин (а позднее Джек Лондон в своём романе «Железная пята»), предвидевшим тот мрак, что окутает западный мир, прежде чем засияет новый свет, Маркс и Энгельс верили в немедленное наступление «общества добра» и лишь смутно сознавали возможность появления нового варварства в форме коммунистического и фашистского авторитарных режимов, а также войн небывалой разрушительной силы. Именно этим отсутствием реализма объясняются многие теоретические и политические ошибки в мировоззрении Маркса и Энгельса; в нём основа разрушения социализма, начавшегося с Ленина.

Третья ошибка заключалась в идее Маркса о том, что обобществление средств производства — не только необходимое, но и достаточное условие для превращения капиталистического общества в социалистическое кооперативное. В основе этого заблуждения лежит также упрощённое сверхоптимистическое и рационалистское представление о человеке. Подобно тому как Фрейд полагал, будто освобождение от неестественных и слишком строгих сексуальных табу приведёт к душевному здоровью человека, так и Маркс думал, что освобождение от эксплуатации автоматически создаст свободных людей, готовых к сотрудничеству. Маркс был таким же оптимистом в своей вере в немедленный результат изменения факторов окружающей среды, как и энциклопедисты XVIII в.{342}, и недооценивал силу иррациональных и разрушительных страстей, которые невозможно преобразовать за один день с помощью экономических изменений. После Первой мировой войны Фрейд осознал эту разрушительную силу и коренным образом пересмотрел всю свою систему, признав, что стремление к разрушению столь же сильно и так же неискоренимо, как Эрос{343}. Маркс так и не дошёл до такого понимания и никогда не изменял своей простой формулы: обобществление средств производства — прямой путь к достижению социалистической цели.

Другим источником этого заблуждения была переоценка политического и экономического механизмов общественного устройства, что я уже отмечал выше. Маркс оказался поразительно далёким от реальности, проигнорировав тот факт, что для личности рабочего не имеет особого значения, кто владеет предприятием — «народ», государство, правительственная бюрократия или же частная администрация. Маркс не понимал (и это противоречило его собственным теоретическим взглядам), что значение имеют совсем другие вещи, а именно — действительные, реальные условия труда, отношение рабочего к труду и к своим товарищам по работе, а также к руководителям предприятия.

В последние годы своей жизни Маркс, по-видимому, был готов произвести некоторые изменения в своей теории. Наиболее важным из них был вывод, сделанный, вероятно, под влиянием работ Бахофена и Моргана{344}, о том, что примитивная земледельческая община, основанная на сотрудничестве и общей собственности на землю, является крепкой формой социальной организации, способной привести прямо к высшим формам обобществления, минуя фазу капиталистического производства. Маркс выразил эту точку зрения в своём ответе Вере Засулич{345}, которая спрашивала его об отношении к «миру», старой форме земледельческой общины в России. Г. Фукс в личной беседе указал на большое значение этого изменения в теории Маркса, а также на то, что в последние восемь лет своей жизни Маркс был разочарован и обескуражен, предчувствуя крах своих революционных надежд. Энгельс признавал (как я уже писал), что в своей теории исторического материализма они с Марксом не уделили достаточного внимания силе идей, однако Маркс и Энгельс всё же не смогли решительно пересмотреть всю свою систему.

Нам в середине XX в. не составляет труда осознать ошибки Маркса. Мы видели трагический пример этих заблуждений в России. Сталинизм доказал, что социалистическая экономика может успешно развиваться с экономической точки зрения, однако он доказал также, что она сама по себе вовсе не ведёт к возникновению духа равенства и сотрудничества; сталинизм показал, что «собственность народа» на средства производства может стать идеологической маской для эксплуатации этого народа промышленной, военной и политической бюрократией. Национализация некоторых отраслей промышленности в Великобритании, осуществлённая лейбористским правительством, показывает, что для британских шахтёров или рабочих сталелитейной или химической промышленности не имеет значения, кто назначает руководителей их предприятий, поскольку действительные и реальные условия работы остаются без изменений.

Подводя итог, можно сказать, что конечные цели марксистского социализма были в основном такими же, как и цели других социалистических школ: освобождение человека от господства и эксплуатации со стороны другого человека, освобождение от засилия экономики, восстановление человека в качестве высшей цели общественной жизни, создание нового единства между человеком и человеком, человеком и природой. Заблуждения Маркса и Энгельса, заключающиеся в переоценке политического и правового факторов, их наивном оптимизме и централистской ориентации, объяснялись тем, что, в отличие от таких мыслителей, как Фурье, Оуэн, Прудон и Кропоткин, они коренным образом были связаны с традицией среднего класса XVIII и XIX вв. — интеллектуально и психологически.

Ошибки Маркса приобрели историческое значение, поскольку марксистская концепция социализма одержала победу в рабочем движении на Европейском континенте. Последователи Маркса и Энгельса в европейском рабочем движении находились под таким сильным влиянием авторитета Маркса, что не развивали теорию, а главным образом повторяли старые формулы, что вело ко всё большей её бесплодности.

После Первой мировой войны марксистское рабочее движение разделилось на враждебные лагери. Его социал-демократическое крыло превратилось после морального краха, который оно потерпело во время Первой мировой войны, в партию, представляющую чисто экономические интересы рабочего класса, как и профсоюзы, от которых они в свою очередь зависели. Это крыло сохранило марксистскую формулу «обобществления средств производства» в виде ритуальной фразы, произносимой партийными жрецами в соответствующих случаях. Коммунистическое крыло сделало отчаянный скачок, пытаясь построить социалистическое общество на пустом месте, лишь захватив власть и обобществив средства производства; этот отчаянный скачок имел гораздо более ужасные последствия, чем утрата доверия к социал-демократическим партиям.

Несмотря на то что оба крыла марксистского социализма развивались прямо противоположно, у них были всё же и некоторые общие элементы. Во-первых, глубокое разочарование и отчаяние в связи с крахом оптимистических надежд, присущих марксизму на его ранней фазе. В правом крыле это разочарование часто вело к принятию национализма и отказу от истинно социалистического видения, от радикальной критики капиталистического общества. То же самое разочарование привело коммунистическое крыло, возглавляемое Лениным, к акту отчаяния — концентрации всех усилий на политической и чисто экономической сфере, что в условиях пренебрежения социальной сферой полностью противоречило самой сути социалистической теории.

Другая общая черта обоих крыльев марксистского движения — это их полное пренебрежение человеком (в случае с Россией). Критика капитализма стала критикой исключительно с экономической точки зрения. В XIX в., когда рабочий класс страдал от жестокой эксплуатации и условия его жизни были ниже достойного уровня, такая критика была правомерна. С развитием капитализма в XX в. она всё более устаревала, однако логическим следствием такого отношения стал тот факт, что сталинская бюрократия в России всё ещё кормила население бредовыми сказками об ужасном обнищании рабочих в капиталистических странах, рассказывая, будто они лишены средств к существованию. Концепция социализма всё больше приходила в упадок; в России она выродилась в формулу, гласящую, что социализм означает государственную собственность на средства производства. В западных странах наблюдалась тенденция, в соответствии с которой социализм означал повышение заработной платы рабочих и терял свой мессианский пафос, больше уже не взывая к глубочайшим стремлениям и потребностям человека. Я намеренно говорю о тенденции, поскольку социализм ни в коем случае не утратил полностью своего гуманистического и религиозного пафоса. После 1914 г. он вновь ожил как моральная идея для миллионов европейских рабочих и представителей интеллигенции, стал воплощением их надежд на освобождение человека, на воцарение новых моральных ценностей и солидарности. Острая критика, развёрнутая выше, имела своей целью подчеркнуть, что демократический социализм должен вернуться к человеческим аспектам социальной проблемы и сосредоточиться на них; должен критиковать капитализм с точки зрения того, что он делает с человеческими качествами в человеке, с его душой и духом; должен рассматривать любое видение социализма с точки зрения человека, спрашивая, каким образом социалистическое общество сможет положить конец отчуждению человека и поклонению экономике и государству как идолам.

Примечания:

{2}

Параноидальный (греч. paranoia — умопомешательство) — характерный для паранойи — психического заболевания, сопровождающегося стойким систематизированным бредом (мания преследования, ревность и т. п.).

[3]

См.: Stevens H. B. The Recovery of Culture. Harper and Brothers. New York, 1949. P. 221. (Примеч. автора).

{28}

Homo sapiens (лат.) — человек разумный.

{29}

Нарциссический — по имени персонажа греческой мифологии прекрасного юноши Нарцисса, который, по преданию, увидев своё отражение в реке, влюбился в него и умер от любви. В психоанализе под нарциссизмом понимается состояние человека (особенно ребёнка), при котором его влечения направлены на него самого.

{30}

Тотемизм — форма религии раннеродового строя, характеризуемая верой в сверхъестественную связь и кровную близость данной родовой группы с каким-либо тотемом — животным или растением (реже — явлением природы или неодушевлённым предметом), которые у родовых групп служили объектом религиозного почитания и окружались системой запретов.

[31]

Именно в этой полярности я вижу рациональное зерно Фрейдовой гипотезы о существовании инстинкта жизни и инстинкта смерти; в отличие от Фрейда, я считаю, что прогрессивный и ретрогрессивный импульсы не обладают равной биологически заданной силой; в нормальных условиях устремлённый в будущее инстинкт жизни оказывается сильнее, и сравнительная сила этого инстинкта возрастает по мере его развития. (Примеч. автора).

{32}

Либидо (лат. libido — влечение, желание) — одно из основных понятий психоанализа Фрейда, обозначающее все проявления энергии сексуальных влечений.

{33}

Сублимация (лат. sublimatio — возвышение) — в психоанализе психический процесс преобразования и переключения энергии бессознательных влечений на цели социальной и творческой деятельности.

{34}

Симбиоз (греч. simbiosis — сожительство) — формы тесного сожительства двух организмов разных видов, включая паразитизм.

{285}

Кропоткин Пётр Алексеевич (1842–1921) — российский идеолог анархизма, учёный-географ. Принципиальный противник государства и частной собственности, он связывал свой идеал «анархического коммунизма», основанного на федерации свободных производственных общин (коммун), с «законом взаимной помощи», характерном, по его мнению, для всего живого мира.

{286}

Орало (древнеслав.) — плуг.

[287]

На иврите «шалом» означает и гармонию (завершённость), и мир. (Примеч. автора).

{288}

Клерикализм (лат. clericalis — церковный) — политическое движение, стремящееся добиться господствующего влияния церкви и духовенства во всех областях жизни общества.

{289}

Кондорсе Мари Жан Антуан (1743–1794) — французский философ-просветитель, математик, политический деятель. Разработал идею прогресса человечества, в основе которого лежит развитие разума и знаний.

{290}

Сен-Симон Клод Анри де Ревруа (1780–1825) — французский мыслитель, социалист-утопист. Движущей силой исторического развития считал прогресс науки, морали и религии. Основными чертами будущей «промышленной системы» полагал обязательный труд, единство науки и промышленности, научное планирование, распределение «по способностям».

{291}

Конт Огюст (1798–1857) — французский философ, один из основоположников позитивизма и социологии. Вслед за Сен-Симоном, секретарём которого он был, развил идею трёх стадий интеллектуальной эволюции человечества — теологической, метафизической и позитивной, или научной.

{292}

Лессинг Готгольд Эфраим (1729–1781) — немецкий философ — просветитель и писатель. В статье «Воспитание человеческого рода» (1770) вплотную подошёл к идее поступательного движения человечества к совершенству.

{293}

Откровение — в монотеистических религиях непосредственное волеизъявление божества или исходящее от него знание как абсолютный критерий поведения человека и его познания.

{294}

Фихте Иоганн Готлиб (1762—1814) — представитель классической немецкой философии. Историю человечества представлял как процесс развития от состояния первоначальной невинности через всеобщее падение, характерное для современной ему эпохи, к царству разума.

[295]

Lowith K. Meaning in History. The University of Chicago Press. Chicago. 1949. P. 191 ff. (Примеч. автора).

[296]

Существующее положение (лат.).

{297}

Робеспьеровский террор — в период Великой французской революции 1793–1794 гг. жестокий террор по отношению к внутренней и внешней контрреволюции, названный по имени Максимильена Робеспьера (1758–1794) — одного из руководителей якобинцев — наиболее радикальной революционной силы того периода, установившей в июне 1793 г. якобинскую диктатуру. После поражения якобинцев в июле 1794 г. многие из них были казнены, в том числе и Робеспьер.

{298}

Люксембург Роза (1871–1919) — виднейшая представительница революционного марксизма, деятель германского, польского и международного рабочего движения. Доказывая закономерность революционных «катастроф», Люксембург расходилась с Лениным в вопросе государственного устройства после победы революции. Убита контрреволюционерами.

{299}

Ландауэр Густав (1870–1919) — деятель германского революционного движения, публицист. Сторонник утопического социализма с элементами анархизма. Для него характерны гуманистические и антиимпериалистические взгляды. Входил в правительство Баварской советской республики (1919 г.). Убит контрреволюционерами.

{300}

Оуэн Роберт (1771–1858) — английский социалист-утопист. Предлагал программу переустройства общества на основе самоуправляющихся «посёлков общности и сотрудничества» без частной собственности, классов, эксплуатации, без противоречий между умственным и физическим трудом. Организовал опытные коммунистические колонии в США и Великобритании, но они потерпели неудачу.

{301}

Кронштадтский мятеж — антибольшевистское восстание 1–17 марта 1921 г. в г. Кронштадте, беспощадно подавленное большевиками. Уроки Кронштадта выразились во введении новой экономической политики (нэп), которая покончила с военным коммунизмом.

[302]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 113, 114. (Примеч. автора).

[303]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 117. (Примеч. автора).

[304]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 106, 107. (Примеч. автора).

[305]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 108. (Примеч. автора).

[306]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 72, 89. (Примеч. автора).

[307]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 91. (Примеч. автора).

[308]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 99. (Примеч. автора).

[309]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 101. (Примеч. автора).

[310]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 109. (Примеч. автора).

[311]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 109, 110. (Примеч. автора).

[312]

Lincoln J. F. Incentive Management. Published by the Lincoln Electric Co. Cleveland, 1951. P. 111. (Примеч. автора).

[313]

Поскольку премия делится между рабочими и администрацией, интересно знать, какая её часть идёт на заработную плату рабочего, а какая выплачивается высшему составу служащих и управляющих, а также относится ли сумма, указанная по «Дженерал электрик», только к рабочим или же и к высшим слоям администрации. (Примеч. автора).

[314]

Lincoln J. F. Incentive Management. P. 254. (Примеч. автора).

[315]

Эта связь тем не менее существует, поскольку курс акций поднялся с 2 долл. в 1933 г. до 8 долл. в 1941 г., а затем упал до средней цифры 6 долл. (Примеч. автора).

[316]

У многих предприятий, объединённых в Совет отраслей, работающих по принципу участия в прибылях, есть более или менее радикальные планы участия в прибылях. Принципы их деятельности изложены в следующих пунктах:

«1. Совет определяет участие в прибылях как любую процедуру, при которой работодатель выплачивает работникам, кроме обычной ставки заработной платы, дополнительные суммы в виде текущих или отсроченных платежей, размер которых зависит не только от достижений индивида или группы, но и от экономического процветания компании в целом.

2. Совет считает человека существенным фактором экономической жизни. Свободная деятельность компании должна основываться на свободе возможностей для каждого достичь максимальных успехов в своём личном развитии.

3. Совет считает, что участие в прибылях — это наилучшее средство предоставить рабочим возможность участвовать в вознаграждении за их сотрудничество с капиталом и администрацией.

4. Полагая, что принцип участия в прибылях полностью оправдан сам по себе, Совет считает хорошо спланированное участие в прибылях наилучшим средством развития группового сотрудничества и повышения эффективности.

5. Совет считает, что широкое распространение принципа участия в прибылях могло бы способствовать стабилизации экономики. Гибкость компенсации, а также цен и прибылей даёт наилучшую гарантию приспособления к изменяющимся условиям, независимо от того, меняются они к лучшему или худшему.

6. Совет считает, что стабильное процветание возможно лишь при правильном соотношении между ценами, зарплатой и прибылью. Он полагает, что для выживания свободной экономики управление должно взять на себя ответственность следить за поддержанием этого соотношения.

7. Совет считает чрезвычайно важным поддерживать истинный дух сотрудничества, который порождает здоровое участие в прибылях. Единственный путь решения производственных споров заключается в распространении этого духа. Основываясь на опыте своих членов, Совет убеждён в том, что такой подход найдёт отклик у большинства работающих по найму.

Совет посвящает свою деятельность всемирному практическому распространению принципа участия в прибылях. В то же время он не считает данный принцип панацеей. Никакая политика или план в области отношений на производстве не могут быть успешными, пока они как следует не приживутся, пока за ними не стоит искреннее стремление администрации к справедливости и её вера в ценность, достоинство и ответную реакцию человеческого индивида» (Примеч. автора).

{317}

Бабёф Гракх (1760–1797) — представитель французского утопического коммунизма, сторонник уравнительности, которую он считал выражением естественного права каждого человека на использование благ природы.

{318}

Фурье Шарль (1772–1837) — французский социалист-утопист. Критикуя буржуазный строй, противопоставил ему план будущего строя «гармонии», в котором должны расцвести все человеческие способности и сформироваться всесторонне развитая личность. Первичной ячейкой общества будущего считал «фалангу», сочетающую промышленное и сельскохозяйственное производство.

[319]

См.: Fourier Charles. The Passions of the Human Soul, с введением H. Doherty, в перев. J. R. Morell, H. Bailiiere. London, 1851. (Примеч. автора).

{320}

Блан Луи (1811–1882) — французский социалист-утопист. Утверждал, что устранить недостатки капитализма можно путём создания общественных мастерских.

[321]

Цит. по: Dolleans E. Proudhon. Gallimard. Paris, 1948. P. 96. (Перевод мой. — Э. Ф.).

[322]

Письмо к Ж. Мишле (январь 1860 г.), цитируемое в работе Dolleans E. Proudhon. Gallimard. Paris, 1948. P. 7. (Примеч. автора).

{323}

Бакунин Михаил Александрович (1814–1876) — русский революционер, теоретик анархизма, один из идеологов революционного народничества. Принципиальный противник всякой государственности, будущее общество мыслил как строй ничем не ограниченной свободы и полного развития всех человеческих способностей.

[324]

Цит. по: Buber M. Paths in Utopia. The Macmillan Company. New York, 1950. P. 48.

Партия социалистов-революционеров в России придерживалась представлений о социализме, содержащих больше элементов, характерных для вышеупомянутых школ социализма, нежели для марксизма. См.: Steinberg I. N. In the Workshop of the Revolution. New York, 1953. (Примеч. автора).

{325}

Перевод дан по: Маркс К. К критике гегелевской философии права: Введение // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 412. (Примеч. отв. ред.).

{326}

См.: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 125 и далее. (Примеч. отв. ред.).

{327}

Филистер (нем. Philister) — самодовольный мещанин, невежественный обыватель с лицемерными повадками.

{328}

Перевод дан по: Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 623. (Примеч. отв. ред.).

{329}

Перевод дан по: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 162. (Примеч. отв. ред.).

{330}

Перевод дан по: Маркс К. К еврейскому вопросу // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 1. С. 406. (Примеч. отв. ред.).

[331]

В данном вопросе я очень обязан Г. Фуксу за его комментарии и предложения. (Примеч. автора).

{332}

Перевод дан по: Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 2. С. 494–495. (Примеч. отв. ред.).

{333}

Перевод дан по: Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 42. С. 114–115. (Примеч. отв. ред.).

{334}

Парижская Коммуна — первая пролетарская революция и первое в истории правительство рабочего класса, просуществовавшее в Париже с 18 марта по 28 мая 1871 г. Жестоко подавлена.

{335}

Генеральный Совет Интернационала — руководящий орган I Интернационала (Международного товарищества рабочих) — первой массовой международной организации пролетариата, основанной К.Марксом и Ф. Энгельсом в Лондоне в 1864 г.

{336}

Перевод дан по: Маркс К. Гражданская война во Франции // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 17. С. 343, 345, 346. (Примеч. отв. ред.).

{337}

Бернштейн Эдуард (1850–1932) — политический деятель, один из лидеров оппортунистического крыла германской социал-демократии и II Интернационала, идеолог ревизионизма.

[338]

Buber M. Paths in Utopia. The Macmillan Company. New York, 1950. P. 95, 96. (Примеч. автора).

{339}

Керенский Александр Фёдорович (1881–1970) — российский политический деятель, эсер. После Февральской революции (1917) вошёл в состав Временного правительства, с сентября 1917 г. — Верховный Главнокомандующий. После Октябрьской революции 1917 г. — организатор антисоветских выступлений. Белоэмигрант.

[340]

См. об этом мою статью в Zur Aufgabe einer Analytischen Sozialpsychologie // Ztsch. f. Sozialforschung. Leipzig, 1932, а также статью Шумпетера о марксизме в Capitalism, Socialism and Democracy. Harper and Brothers. New York, 1947. P. 11, 12. (Примеч. автора).

[341]

См. мой анализ этого взаимодействия в моей работе «Escape from Freedom» («Бегство от свободы»). Pinchart and Company. New York, 1941. (Примеч. автора).

{342}

Энциклопедисты XVIII в. — французские просветители, участвовавшие во главе с Д. Дидро в создании «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремёсел» (35 томов, 1751–1780).

{343}

Эрос (Эрот) — в древнегреческой мифологии бог любви. В психоанализе так принято обозначать влечение к жизни, цель которого — сохранение и развитие жизни, а также сплочение людей. Энергия Эроса — либидо, по Фрейду, входит в состав как сексуальных, так и разрушительных влечений, но в сексуальных преобладает.

{344}

Морган Льюис Г. (1818–1881) — американский историк и этнограф, исследователь первобытного общества. Первым показал значение рода как основной ячейки первобытного общества, обосновал положения о развитии собственности от коллективных форм к частным и об эволюции семьи и брака от групповых форм к индивидуальным.

{345}

Засулич Вера Ивановна (1849–1919) — видная деятельница народнического, а затем российского социал-демократического движения.