«Можете ли вы наблюдать без центра — не давая названия тому, что называют страхом, когда оно возникает? Это требует огромной дисциплины».

Человеку нужно быть серьёзным, так как только по-настоящему серьёзные люди могут жить полной и целостной жизнью. И серьёзность эта не исключает радости и наслаждения; и всё же пока присутствует страх, человек не может узнать, что значит испытывать великую радость. Страх, видимо, является одним из самых распространённых явлений в нашей жизни; странным образом мы приняли страх как стиль жизни, так же, как мы приняли в качестве образа жизни насилие во всех его разнообразных формах, и мы успели привыкнуть к состоянию психологического страха. Мы должны, как мне кажется, до конца исследовать вопрос страха, полностью его понять, чтобы уходя отсюда, мы были от него свободны. Это вполне осуществимо; это не просто теория и не надежда. Если человек отдаёт всё своё внимание этому вопросу страха, тому, как он подходит к нему, как смотрит на него, человек обнаружит, что ум — ум, который столько страдал, испытал столько боли, жил в величайшей скорби и страхе, — полностью свободен от него.

 Исследуя эту проблему, абсолютно необходимо не иметь никаких предубеждений, которые помешали бы пониманию истины «того, что есть». В этом совместном путешествии нам не понадобится ни принимать или отвергать что-либо, ни говорить себе, что избавиться от страха абсолютно невозможно, или, наоборот, возможно. Чтобы исследовать этот вопрос, человеку нужен свободный ум; такой ум, который, не приходя ни к каким выводам, свободен для наблюдения, для исследования.

Существует так много форм психологического и психосоматического страха. Для рассмотрения каждой из этих различных форм, каждого аспекта, потребовалось бы очень много времени. Но мы можем наблюдать общее качество страха, его природу, его структуру — не запутываясь в деталях конкретной формы своего собственного страха. Когда человек понимает природу и структуру страха как такового, с этим пониманием он может подойти и к конкретному страху.

Можно бояться темноты, бояться жену или мужа, или того, что говорят, думают или делают другие люди; можно бояться чувства одиночества, пустоты жизни и скуки нашего бессмысленного существования. Можно бояться будущего, неопределённости, ненадёжности завтрашнего дня, или бомбы. Можно бояться смерти, окончания собственной жизни. Существует так много форм страха, как невротических, так и здравых, рациональных — если только страх может быть рациональным или здравым. Большинство из нас невротически боится прошлого, настоящего, будущего; так что в страх вовлечено время.

Существуют не только сознательные страхи, те, в которых человек отдаёт себе отчёт, но и те страхи, что живут глубоко внутри, что спрятаны в глубинах его ума. Как следует человеку обращаться с теми и другими видами страха? Страх, несомненно, заключается в уходе от «того, что есть»; это побег, бегство, попытка уклониться от того, что фактически есть; именно это бегство и порождает страх. Страх также появляется и там, где существует любого рода сравнение — сравнение себя, такого, какой вы есть, с тем, каким, как вам кажется, вы должны быть. Так что страх — в движении от того, что действительно есть, не в объекте, от которого вы стремитесь убежать.

Ни одна из этих проблем страха не может быть разрешена с помощью воли, когда вы говорите себе: «Я не буду бояться». Подобные акты воли не имеют смысла.

Мы рассматриваем очень серьёзную проблему, которой надо посвятить всё наше внимание. Человек не может быть внимательным, если он пытается истолковать, перевести или сравнить то, что говорится, с тем, что он уже знает. Человек должен слушать — искусство, которому следует учиться, поскольку обычно человек непрерывно сравнивает, оценивает, судит, соглашается, отвергает, и при этом совершенно не слушая; фактически, он сам не даёт себе слушать. Чтобы полноценно слушать, необходимо отдавать слушанию всё своё внимание; и это не означает, что человек соглашается или не соглашается. Когда мы исследуем вместе, не существует согласия или несогласия; но «микроскоп», через который мы смотрим, может быть не в порядке. Если человек смотрит через точный микроскоп, тогда то, что видит он, увидит и другой; и потому никакого вопроса согласия или несогласия не существует. Пытаясь исследовать вопрос страха в целом, человек должен отдать этому всё своё внимание; и пока проблема страха не разрешена, страх омертвляет ум, делает его нечувствительным, тупым.

Как происходит выявление скрытых страхов? Можно узнать о своих сознательных страхах — вскоре после чего приходит умение обращаться с ними, — но существуют и скрытые страхи, быть может, намного более важные. Так что же человеку делать с ними, как выявить их? Можно ли это сделать с помощью анализа, стараясь найти их причину? Освободит ли анализ ум от страха, не от отдельного невротического страха, а от всей структуры страха? Анализ подразумевает не только время, но и того, кто анализирует, анализирующего, затрату многих, многих дней, лет, даже всей жизни, к концу которой вы, может быть, и поймёте кое-что, но будете уже одной ногой в могиле. Кто такой анализирующий? Если он профессионал, специалист, имеющий степень, тогда ему также потребуется время; он тоже является результатом множества форм обусловленности. Если человек анализирует сам себя, в это включено наличие анализирующего, то есть цензора, собирающегося анализировать страх, который он сам и создал. В любом случае анализ требует времени; во временном интервале между событием, которое вы анализируете, и завершением анализа возникает много других факторов, направляющих ход анализа по иному пути.

Вы должны увидеть истину того, что анализ — не путь решения проблемы, ведь анализирующий остаётся лишь фрагментом среди множества других фрагментов, составляющих «я», «эго»; он результат времени, он обусловлен. Увидеть, что анализ подразумевает время и не приносит избавления от страха, означает, что вы полностью отказались от всей идеи постепенного изменения; вы поняли, что данный фактор перемены сам является одной из главных причин страха. (Для меня, для ведущего беседу, всё это очень важно, поэтому переживания его очень сильны, и говорит он с большим чувством; однако он не занимается пропагандой, в его словах нет ничего, к чему вам следует присоединяться, ничего, чему вам следует верить; вы просто наблюдайте, учитесь и будьте свободны от этого страха.) Так что анализ — не путь. Когда вы видите истинность этого, вы больше не мыслите с позиции анализирующего, склонного анализировать, судить и оценивать, так что ум ваш свободен от этого особого бремени, называемого анализом; поэтому он способен видеть непосредственно.

Как вам смотреть на этот страх; как выявить всю его структуру и все его скрытые элементы? Через сновидения? Сновидения — продолжение дневной деятельности во время сна, не так ли? Вы видите, что в снах всегда сеть действие, в них всё время что-то происходит, как во время бодрствования, продолжение, которое по-прежнему является частью единого движения. Так что сны не имеют никакой ценности. Посмотрите, что происходит: мы избавляемся от всего, к чему вы привыкли, — от анализа, снов, воли и времени; когда вы устраняете всё это, ум становится необычайно чувствительным, и не только чувствительным, но и разумным. Теперь, вооружённые чувствительностью, разумностью, мы собираемся смотреть на страх. (Если действительно вникать в это, вы отвернётесь от всего социального устройства, где действуют время, анализ, воля.)

Что такое страх? — как он возникает? Страх всегда к чему-то относится — он не существует сам по себе. Вы можете бояться случившегося вчера в связи с возможностью повторения этого завтра; всегда имеется фиксированная точка, из которой исходит отношение. Как во всём этом появляется страх? Вчера я испытал боль; у меня осталось воспоминание о ней, и я не хочу её повторения завтра. Мысль о вчерашней боли, мысль, включающая память о вчерашней боли, вызывает страх повторения боли завтра. Поэтому именно мысль является источником страха. Мысль порождает страх — но мысль и культивирует удовольствие. Чтобы понять страх, вы должны также понять и удовольствие — они взаимосвязаны; без понимания одного невозможно понять другое; и это означает, что нельзя сказать: «Я должен получать одно лишь удовольствие и не испытывать страх ; страх — это другая сторона монеты, называемой удовольствием.

Мысля образами вчерашнего удовольствия, мысль полагает, что завтра вы это удовольствие можете не получить, и таким образом порождает страх. Мысль пытается продлить удовольствие и тем самым питает страх. Мысль разделила себя на анализирующего и анализируемое, однако оба они — компоненты мысли, обманывающей саму же себя. Делая всё это, мысль отказывается исследовать бессознательные страхи; мысль вводит время как средство бегства от страха — и тем не менее она этим же одновременно поддерживает страх.

Мысль питает удовольствие, которое не имеет ничего общего с радостью; радость — не продукт мысли, радость — не удовольствие. Вы можете культивировать удовольствие, вы можете бесконечно думать о нём, но вы не можете проделать всё это с радостью. Как только вы начинаете думать о радости, она уходит, она становится чем-то, от чего вы получаете удовольствие, и потому она становится тем, что вы боитесь потерять.

Мысль порождает одиночество, но осуждает его, поэтому она изобретает способы бегства от него через различные формы религиозного или культурного развлечения — через вечный поиск ещё более глубокой и полной зависимости.

Мысль ответственна за эти ежедневно наблюдаемые факты; они — не изобретение ведущего беседу, не его особая философия или теория. Что же делать? Вы не можете убить мысль, уничтожить её, вы не можете сказать: «Я забуду её», не можете ей сопротивляться; если вы это делаете, это опять действие мысли, в другой её форме.

Мысль есть реакция памяти; память необходима, чтобы действовать в повседневной жизни, чтобы добраться до работы, до дома, чтобы обладать способностью разговаривать; память — это хранилище специального, прикладного, технического знания, поэтому мы нуждаемся в памяти, и в то же время вы видите, как память через мысль поддерживает страх. Память необходима во всей чистоте и ясности мысли в одном направлении — техническом, прикладном — для ежедневных действий, чтобы зарабатывать на жизнь, и тому подобное, — но всё же вы видите и тот факт, что она также порождает страх. Что должен делать ум? Как вы ответите на этот вопрос после того, как мы рассмотрели различные факты, связанные с анализом, с временем, с бегством, с зависимостью, после того, как мы увидели, что движение от «того, что есть» является страхом; само это движение и есть страх. После наблюдения всего этого, осознания истины всего этого — не в качестве мнения или вашего случайного суждения — каков ваш ответ на поставленный вопрос? Как может мысль функционировать эффективно, здраво — и в то же время не превращаться в опасность из-за порождаемого ею страха?

Каково состояние ума, прошедшего через всё это? Каким уровнем понимания обладает ум, исследовавший все эти разные факторы, которые мы показали, объяснили, наблюдали? — каково качество вашего ума в настоящий момент? — ведь именно от этого качества зависит ваш ответ. Если вы действительно участвовали в этом путешествии, шаг за шагом, исследуя всё, что мы обсуждали, тогда ваш ум — и вы это увидите — стал удивительно разумным, живым, чувствительным, поскольку он сбросил с себя весь груз, который накопил до этого. Как вы теперь наблюдаете весь процесс мышления? Есть ли центр, из которого вы мыслите, центр, который, будучи цензором, судит, оценивает, осуждает и оправдывает? Вы по-прежнему мыслите из этого центра? — или же центра нет вообще, хотя сама мысль и есть? Вы видите разницу?

Мысль создала центр в виде «я» — «я», моё мнение, моя страна, мой Бог, мой опыт, мой дом, моя мебель, моя жена, мои дети; вы знаете — «я», «я», «я», «я». Это тот центр, из которого вы действуете. Этот центр разделяет. Этот центр и это разделение являются очевидной причиной конфликта — когда ваше мнение противостоит мнению кого-то ещё, моя страна, ваша страна — всё это разделение, созданное мыслью. Вы наблюдаете из этого центра и по-прежнему охвачены страхом, ибо центр отделил себя от того, что он назвал страхом; центр говорит: «я должен избавиться от него», «я должен проанализировать его», «я должен преодолеть его, сопротивляться ему», и прочее; тем самым вы только усиливаете страх.

Может ли ум смотреть на страх не из центра? Можете ли вы смотреть на страх, не называя его? Когда вы даёте ему название «страх», он уже находится в прошлом. Когда вы называете что-то, вы это отделяете. Итак, можете ли вы наблюдать без этого центра, не давая названия тому, что называют страхом, когда оно возникает? Для этого требуется огромная дисциплина. Тогда ум смотрит не из центра, к которому он привык, и тогда страху, как скрытому, так и явному, приходит конец.

Если сегодня вы не увидели истину этого, не делайте из этого проблему и не уносите её домой, чтобы подумать о ней. Истина — нечто, что вы должны увидеть мгновенно, и чтобы увидеть что-то ясно, необходимо отдать этому своё сердце, свой ум и всё своё существо немедленно.

Участник беседы: Вы говорите, что вместо того, чтобы убегать от страха, что по существу означает бояться его, мы должны принять страх?

Кришнамурти: Нет, сэр. Не принимайте ничего. Не принимайте страх, но взгляните на него. Вы никогда на страх не смотрели, не правда ли? Вы никогда не говорили: «Хорошо, я боюсь, дай-ка я посмотрю». Вы скорее говорите: «Я боюсь, дай-ка включу радио», или пойду в церковь, или возьму книгу, или прибегну к помощи веры, — любое движение прочь. Поскольку вы никогда не смотрели на страх, вам никогда напрямую не доводилось вступать с ним в контакт; никогда не смотрели вы на страх, не называя его, не убегая от него и не стараясь преодолеть его. Просто будьте с ним, не предпринимая никакого движения прочь от него, и если это сделаете, вы увидите, что произойдёт очень необычная вещь.

Участник беседы: После того как встречаешься со страхом, можно ли стать им?

Кришнамурти: Вы и есть страх; как можете вы стать им? Вы — это страх, только мысль, не зная, что с ним делать, и сопротивляясь ему, отделила себя от страха; отделяя себя от страха, мысль становится «наблюдающим» этот страх, который сопротивляется страху или убегает от него. Но «наблюдающий», тот, кто сопротивляется, — это тоже страх.

Участник беседы: Сэр, многие разочарованы тем, что не разрешается частным образом записывать лекции на магнитофон. Не могли бы вы объяснить — почему?

Кришнамурти: Я скажу — это очень просто. Прежде всего, если вы взялись записывать эту беседу, это очень помешает вашему соседу — вы возитесь с техникой, и всё прочее. Во-вторых, что более важно? — слушать, непосредственно, сейчас, то, что говорится, или же уносить запись домой, чтобы прослушать её на досуге? Когда ведущий беседу говорит: «Не позволяйте времени вмешиваться», вы, напротив, отвечаете: «Ладно, я запишу всё, что вы говорите, и возьму домой». Ведь несомненно, что страх существует именно сейчас; страх в вашем сердце, в вашем уме — он сейчас.

Участник беседы: Если это так, почему Фонд продаёт плёнки?

Кришнамурти: Разве не самое важное — слушать напрямую то, что говорится в настоящий момент, пока вы здесь? Вы взяли на себя труд прийти сюда, и ведущий беседу сделал то же самое. Мы стараемся общаться, пытаемся понять что-то именно сейчас, а не завтра. И понимание «сейчас» имеет наивысшую важность — поэтому вы должны посвятить ему всё своё внимание. Вы не можете посвятить этому всё внимание, если делаете пометки или уделяете половину внимания магнитофону.

Вы можете не понять всё услышанное сразу же, поэтому вы можете захотеть послушать вновь. Тогда купите плёнку, или не покупайте плёнку, купите книгу, или не покупайте книгу, — вот и всё. Если вы способны полностью вобрать в себя всё, о чём мы говорили сегодня вечером на протяжении одного часа и десяти минут, целиком это впитать всем вашим сердцем и умом — с этим покончено. К сожалению, вы этого не сделали; вы никогда раньше не занимали этим свой ум; вы приняли страх, вы жили с ним, и ваш страх превратился в привычку. Ведущий беседу говорит вам, чтобы вы разбили, разрушили всё это. И ведущий беседу говорит: «Сделайте это сейчас, не завтра». Наши умы не привыкли видеть всю природу страха целиком и то, что она подразумевает. Но если бы вы могли увидеть всё немедленно, вы покинули бы этот зал с восторженным умом. Но большинство из нас на это не способно, отсюда и плёнки.

Участник беседы: Вы наблюдаете страх — и обнаруживаете в себе движение, уводящее вас от данного наблюдения. Что вам тогда делать?

Кришнамурти: Прежде всего — не сопротивляться движению прочь. Чтобы наблюдать страх, вы должны отдавать этому всё своё внимание, и в этом внимании вы не осуждаете, не судите, не оцениваете — вы просто наблюдаете. Вы начинаете уходить из-за того, что ваше внимание блуждает с места на место, вы невнимательны, это невнимание. Оставайтесь невнимательным, но осознавайте то, что вы невнимательны, само осознавание вашего невнимания является вниманием. Если вы осознаёте своё невнимание, то осознавайте его, ничего по этому поводу не делая, только осознавайте, что вы невнимательны; и тогда само это осознание есть внимание. Это так просто. Однажды увидев это, вы избавитесь от всех конфликтов; и вы будете осознавать, не делая выбора. Когда вы говорите: «Я был внимателен, однако сейчас я невнимателен, я должен стать опять внимательным», появляется выбор. Осознавать означает осознавать без выбора.

Участник беседы: Если — как вы говорите — страх и удовольствие связаны, так может ли человек устранить страх и тем самым полностью наслаждаться удовольствием?

Кришнамурти: Восхитительно, не правда ли? Отбросить в сторону все свои страхи, чтобы можно было наслаждаться своими удовольствиями. Во всём мире каждый хочет одного и того же, некоторые очень грубо, другие же очень тонко, — убежать от страха и держаться за удовольствие. Вот удовольствие — вы курите; это удовольствие, но в нём присутствует боль, ведь вы можете заболеть. Вы испытали удовольствие, сексуальное или какое-нибудь ещё, будь вы мужчиной или женщиной, получили утешение, и прочее, — но когда другой человек смотрит в сторону, в вас зарождается ревность, гнев, разочарование — вы травмированы.

Удовольствие неизбежно приносит боль (мы не говорим: нельзя испытывать удовольствие); но взгляните на всю структуру целиком — и вы тогда узнаете, что радость, настоящее наслаждение, его красота и свобода, не имеют ничего общего с удовольствием, а потому также с болью или страхом. Если вы видите это, истину этого, тогда вы поймёте удовольствие — и отведёте ему надлежащее место.

Колледж в Сан-Диего, 6 апреля 1970

«Пока «я» существует в какой-либо форме — едва различимой или явной, — насилие неизбежно».

Что мы будем обсуждать сегодняшним утром? Это слово «обсуждение» не совсем подходит, скорее это диалог. И мнения никуда нас не приведут, и тешить себя чисто интеллектуальными ухищрениями имеет очень мало смысла, ведь истину нельзя найти путём обмена мнениями и идеями. Так что если мы обсуждаем вместе какую-то проблему, это не должно проходить на интеллектуальном, эмоциональном или сентиментальном уровне.

Участник беседы: Я думаю, что война против коммунизма в определённом смысле оправдана. Мне бы хотелось вместе с вами выяснить, прав я или нет. Вы должны понять, десять лет прожил я при коммунизме, был в русском концентрационном лагере, сидел также в коммунистической тюрьме. Они понимают только один язык — язык силы, власти. Поэтому мой вопрос будет таким; является ли эта война самозащитой или нет?

Кришнамурти: Мне кажется, любая группа, которая начинает войну, всегда утверждает, что это война для самозащиты. Войны существовали всегда, оборонительные или наступательные; но войны существуют и на протяжении многих веков представляют собой особую чудовищную игру. И мы, к несчастью, так называемые образованные и культурные, всё же по-прежнему вовлечены в наиболее дикие формы бойни. Поэтому не следует ли нам рассмотреть вопрос, что такое это глубоко укоренившееся насилие, эта агрессия в человеке? — не можем ли мы посмотреть, возможно ли вообще быть свободным от этого?

Были люди, которые говорили: «Не прибегайте к насилию ни при каких обстоятельствах»; это предполагает мирную жизнь даже в окружении людей очень агрессивных, склонных к насилию; этим подразумевается что-то вроде особого ядра среди людей диких, жестоких, склонных к насилию. Но как ум освободит себя от своего накопленного насилия: от культурного насилия, насилия в целях самозащиты, насилия агрессии, конкуренции, насилия в попытке быть кем-то, насилия в попытке дисциплинировать себя согласно определённой модели, стать кем-то, в попытке подавить, запугать самого себя и ожесточить с целью загнать себя в ненасилие — как уму быть свободным от всех этих форм насилия?

Есть много различных форм насилия. Нужно ли нам рассматривать каждый из этих видов насилия или лучше изучить всю структуру насилия целиком? Можно ли посмотреть на целостный спектр насилия, а не на одну только его часть?

Источник насилия — наше «я», наше «эго», выражающее себя самыми различными путями: в разделении, в попытке стать кем-то или быть кем-то; «я», разделяющее себя на «я» и «не-я», на сознательное и бессознательное; «я», отождествляющее себя с семьёй или не с семьёй, с обществом или не с обществом, и тому подобное. Это похоже на камешек, брошенный в озеро, — волны распространяются и распространяются от центра, которым является «я». Пока «я» существует в какой-либо форме, едва различимой или явной, насилие неизбежно.

Но спрашивать. «В чём коренная причина насилия?», пытаться выяснить причину — это не то, что необходимо для избавления от насилия.

Мне кажется, что вот если бы я знал, почему я жесток, я покончил бы с этим. И вот я трачу недели, месяцы и годы в поисках причины, или же читаю объяснения специалистов по поводу различных причин насилия и агрессии; но в итоге я по-прежнему остаюсь склонным к насилию. Итак, исследовать ли нам вопрос насилия через изучение причины и следствия? — или же лучше взять целое и рассмотреть его? Мы видим, что причина становится следствием, а следствие переходит в причину — то есть не существует чётко разграниченных причины и следствия, но имеется цепочка, состоящая из переходящих друг в друга причин и следствий, — и прослеживая этот процесс, мы видим, что конца ему нет. Но вот если бы мы смогли посмотреть на всю эту проблему насилия целиком, мы постигли бы её настолько живо, что насилию пришёл бы конец.

Мы создали общество, наполненное насилием, и мы, как люди, также склонны к насилию в своих проявлениях; и окружение, и культура, в которой мы живём, — продукт наших стараний, нашей борьбы, боли, нашей ужасной жестокости. Поэтому самый важный вопрос таков: можно ли положить конец этому чудовищному насилию в самом себе? Это действительно вопрос.

Участник беседы: Возможно ли трансформировать насилие?

Кришнамурти: Насилие есть форма энергии; это энергия, использованная определённым образом, которая становится агрессией. Но в данный момент мы стараемся не изменить или переделать насилие, а понять насилие и постичь его настолько полно, чтобы быть свободными от него; ум вышел за его пределы — превзошёл он его или преобразил, не так уж важно. Возможно ли это? — это невозможно? — это возможно — всё это слова! Как человек думает о насилии? Как человек смотрит на него? Пожалуйста, вслушайтесь в вопрос: откуда человек знает, что он склонен к насилию или действует насильственно? Когда человек совершает насилие, сознаёт ли он это? Как человек узнаёт насилие? Этот вопрос о знании на самом деле очень сложен. Когда я говорю: «Я знаю вас», — что означает это «Я знаю»? Знаю вас таким, каким вы были, когда я встретил вас вчера или десять лет назад. Но за эти десять лет до настоящего момента изменились и вы и я — и поэтому я не знаю вас. Я знаю вас только как прошлое, и поэтому я никогда не могу сказать: «Я знаю вас». Пожалуйста, поймите вы сначала эту простую вещь. Следовательно, я могу только сказать: «Я был склонен к насилию, но сейчас я не знаю, что такое насилие». Вы говорите мне что-то, действующее мне на нервы, и я сержусь. Через секунду я говорю: «Я был рассержен». В сам момент гнева вы гнев не узнаёте, вы делаете это позже. Вам нужно исследовать структуру узнавания; и если вы не поймёте этого, вы не сможете встретить гнев свежим взглядом. Я разгневан, но осознаю я, что разгневан, лишь секундой спустя. Осознание есть узнавание того, что я был разгневан; это происходит только после моего гнева, в противном случае я просто не знаю, что это гнев. Смотрите, что получается: опознание вмешивается в действительность. Я постоянно перевожу настоящую действительность на язык прошлого. Итак, можно ли, не переводя настоящее на язык прошлого, взглянуть на реакцию по-новому, свежим умом? Вы обзываете меня дураком, у меня кровь приливает к лицу и говорит: «Сам дурак». Что во мне происходит, эмоционально, внутренне? У меня есть образ самого себя, который я считаю желательным, почтенным, достойным; и вы оскорбляете этот образ. Реагирует именно этот образ, который есть старое, прошлое. Так что следующий вопрос: может ли реакция исходить не от старого? Возможен ли интервал между «старой» и новой реальностью? — может ли старое помедлить, чтобы дать новому проявиться? Думаю, вся проблема именно в этом.

Участник беседы: Вы говорите, что всё насилие — это просто разделение между тем, чего нет, и тем, что есть?

Кришнамурти: Нет, сэр. Давайте вновь начнём с самого начала. Мы жестоки; мы склонны к насилию, мы насильственны в своих проявлениях. На протяжении всей истории своего существования люди такими были и остаются. Я, как человек, хочу понять, как мне выйти за пределы этого насилия, как превзойти его. Что мне делать? Я вижу, к чему привело насилие в мире, как оно разрушило все формы взаимоотношений, как оно породило в человеке глубочайшее мучение и страдание — я вижу всё это. И я говорю сам себе: «Я хочу жить по-настоящему мирной жизнью, полной любви, — всякое насилие должно исчезнуть». После этого, что мне делать? Прежде всего, я не должен убегать от него — в этом не должно быть никаких сомнений. Не должен убегать от факта, что я склонен к насилию, — «убеганием» является осуждение его, оправдание его или называние его насилием — называние есть форма осуждения, форма оправдания.

Я должен осознать, что ум не должен отвлекаться от данного факта насилия — отвлекаться, разыскивая его причину, объясняя эту причину, или называя факт своей насильственности, осуждая его, оправдывая его, или пытаясь избавиться от него. Всё это лишь формы отвлечения от факта насилия. Ум должен быть абсолютно ясным, чтобы бегства от факта насилия не было; также не должно быть проявления воли, которая говорит: «Я переборю его», потому что воля — это сама суть насилия.

Участник беседы: По существу, не пытаемся ли мы понять, что такое насилие, через поиск в нём порядка?

Кришнамурти: Нет, сэр. Как в насилии может быть порядок? — насилие есть беспорядок.

Никакого рода бегства от этого, никакого интеллектуального и объяснительного оправдания быть не должно — поймите сложность этого, ведь ум так хитёр, так скор на побег, потому что он не знает, что делать с этим присущим ему насилием. Ум не способен иметь с ним дело — или думает, что он не способен, — поэтому и убегает. Любая форма побега, отвлечения, движения прочь поддерживает насилие. Если человек понимает это, ум сталкивается только с фактом «того, что есть», и ни с чем более.

Участник беседы: Как же можно определить, что это насилие, если мы не называем его?

Кришнамурти: Когда вы называете его, уже самим названием вы связываете его с прошлым, значит смотрите вы на него глазами прошлого, а потому не смотрите на него по-новому — вот и всё. Понимаете суть?

Вы смотрите на насилие, оправдывая его, — говоря, что оно необходимо, чтобы жить в этом ужасном обществе, что насилие является частью природы — «смотрите, природа убивает», — вы приучены смотреть с осуждением, оправданием или сопротивлением. Вы можете смотреть на него свежим взглядом, по-новому, только когда осознаете, что отождествляете увиденное вами с образами уже известного вам и, следовательно; не смотрите на увиденное по-новому. Поэтому возникает вопрос: как образуются эти образы, что за механизм формирует образ? Жена говорит мне: «Ты глупец». Мне это не нравится, и её слова оставляют след в моём уме. Она говорит что-то ещё; это тоже оставляет след в уме. Эти следы представляют собой образы памяти. Если же, когда она говорит мне: «Ты глупец», в этот самый момент я осознаю, отдавая этому внимание, то никаких следов нет вообще — может быть, она и права. Итак, невнимание порождает образы, внимание освобождает ум от образа. Это очень просто. Точно так же, если в момент гнева я становлюсь абсолютно внимательным, не возникает того невнимания, которое позволяет прошлому входить и вмешиваться в действительное восприятие гнева в то мгновение, когда он появляется.

Участник беседы: Разве это не действие воли?

Кришнамурти: Мы уже говорили: «Воля есть, в сущности, насилие». Давайте рассмотрим, что такое воля: «Я хочу сделать это», «Я этого не потерплю», «Я сделаю это» — я против, я требую, я желаю — всё это формы сопротивления. Когда вы говорите: «Я хочу это», —это форма сопротивления, а сопротивление — это насилие.

Участник беседы: Я понимаю вас, когда вы говорите, что путём поиска ответа мы избегаем проблемы; это уводит от «того, что есть».

Кришнамурти: Поэтому я и хочу знать, как смотреть на «то, что есть».

Теперь, мы пытаемся выяснить — можно ли выйти за пределы насилия. Мы говорили: «Не убегайте от насилия; не удаляйтесь от этого центрального факта насилия». Был задан вопрос: «Откуда вы знаете, что это насилие?» — знаете ли вы это только потому, что способны опознать его как насилие? Но когда вы смотрите на него не называя, не оправдывая и не осуждая (ибо всё это — следствия обусловленности прошлым), вы смотрите на него по-новому — не так ли? И тогда — насилие ли это? Сделать так очень трудно, ведь всё наше существование обусловлено прошлым. Знаете ли вы, что значит жить в настоящем?

Участник беседы: Вы говорите: «Быть свободным от насилия», — но это включает много чего всего; сколь далеко простирается свобода?

Кришнамурти: Рассмотрим свободу; что значит свобода? Существуют все глубоко скрытые виды гнева, разочарования, сопротивления; ум должен быть свободен также и от них, не так ли? Я спрашиваю: может ли ум быть свободен от активного насилия в настоящем, свободен от всех неосознанных накоплений ненависти, гнева, горечи, которые здесь, глубоко внутри? Как можно это сделать?

Участник беседы: Если человек свободен от этого насилия в себе, но когда он видит насилие во внешнем мире, то разве не чувствует он себя подавленно? Что ему делать?

Кришнамурти: Что делать? — учить другого. Обучение другого — это величайшая профессия в мире; не ради денег, не ради большого банковского счёта, но просто учить, передавать другим.

Участник беседы: Какой легчайший путь к ...

Кришнамурти: Какой наилегчайший путь?... [Смех.]... Цирк! Сэр, вы учите другого и обучая, вы учитесь и сами. Это не означает, что сначала вы выучиваете, накапливаете, а затем вы информируете. Вы сами жестоки, вы сами склонны к насилию; понять себя — значит помочь другому понять себя, поэтому учить — значит учиться. Вы не видите красоты всего этого.

Итак, давайте продолжим. Не хотите ли вы узнать у своего сердца, что такое любовь? Не это ли было человеческим призывом, тысячелетиями, — выяснить, как жить мирно, спокойно, как иметь подлинное богатство любви, сострадание? Это может произойти, как вы понимаете, лишь когда появится истинное ощущение «не-я». И мы говорим: смотрите, чтобы выяснить это, — будь то одиночество, гнев или горечь, — смотрите, не стараясь убежать. Побегом является называние этого, так что не называйте этого, смотрите на это. И тогда увидите — не называя — осталась ли горечь.

Участница беседы: Вы выступаете за избавление от всяческого насилия или иногда насилие в жизни вполне разумно? Я имею в виду не физическое насилие, а избавление от разочарований. Способны ли принести пользу попытки избежать разочарования?

Кришнамурти: Нет, мадам. Ответ заключается в вопросе: почему мы разочаровываемся? Вы когда-нибудь спрашивали себя, почему вы разочаровываетесь? Чтобы ответить на этот вопрос, вы когда-нибудь спрашивали себя: что такое осуществление? — почему вы хотите что-то осуществить? Существует ли такая вещь, как осуществление? И что это — то, что осуществляется? — не «я» ли? — «я», которое склонно к насилию, — «я», которое разделяет, «я», которое говорит: «Я больше, чем ты», — «я», озабоченное амбициями, славой, известностью? Поскольку «я» хочет достичь, оно разочаровывается, когда это ему не удаётся; и это становится горечью. Видите ли вы, что существует такая вещь, как «я», стремящееся расширить свои границы и в случае неудачи ощущающее разочарование и горечь? Эта горечь, это желание расширяться и есть насилие. Когда вы видите истину этого, нет никакого желания к осуществлению, а потому нет и разочарования.

Участник беседы: И растения и животные — живые организмы, и те и другие пытаются выжить. Проводите ли вы различие между убийством животных — для употребления их в пищу — и убийством растений с той же целью? Если да, то почему?

Кришнамурти: Человеку нужно выжить, поэтому убивает он наименее чувствительные организмы из тех, что ему доступны. Никогда в жизни я не ел мяса. Похоже, некоторые учёные также постепенно приходят к этой точке зрения: если они примут её, вы все тоже с ней согласитесь!

Участник беседы: Мне кажется, здесь каждый использует аристотелевское мышление, а вы используете неаристотелевскую тактику; и разрыв настолько радикален, что я просто поражён. Как возможно между нами тесное общение?

Кришнамурти: В этом — своя сложность, сэр. Вы привыкли к какой-то конкретной форме или языку, с определённым значением, но ведущий беседу не придерживается данной частной точки зрения. Поэтому имеется трудность в общении. Мы обсуждали это и говорили, что слово не есть предмет, что описание не есть описываемое, что объяснение — это не само то, что объясняется. Вы продолжаете цепляться за объяснение, держаться за слово, потому и возникает трудность. Итак, мы видим, что насилие в мире — это часть страха, часть удовольствия. Существует громадная тяга к возбуждению; мы хотим его, и мы побуждаем общество дать его нам. А потом мы обвиняем общество, несмотря на то, что ответственность лежит на нас самих. Мы спрашиваем себя, можно ли использовать ужасную энергию этого насилия по-другому. Для насилия требуется энергия — так можно ли трансформировать эту энергию, или направить её в другое русло? Так вот, в самом понимании и осознании истины этого энергия становится совершенно иной.

Участник беседы: Но тогда вы говорите, что ненасилие абсолютно? — что насилие является отклонением от того, что могло бы быть?

Кришнамурти: Да, если вы хотите выразить это таким образом.

Мы говорим, что насилие есть форма энергии и любовь тоже является формой энергии — любовь без ревности, без тревоги, без страха, без горечи и всего того мучения, которое сопровождает так называемую любовь. Теперь, насилие — это энергия, и любовь, ограниченная, окружённая ревностью, — тоже одна из форм энергии. Чтобы превзойти их, чтобы выйти за их пределы, необходима та же самая энергия, движущаяся в абсолютно ином направлении или измерении.

Участник беседы: Любовь с ревностью — это фактически насилие?

Кришнамурти: Да, конечно.

Участник беседы: Так что у вас есть две энергии, у вас есть насилие и любовь.

Кришнамурти: Это одна и та же энергия, сэр.

Участник беседы: Когда мы должны иметь необычные психические переживания?

Кришнамурти: А какое это имеет отношение к насилию? Когда вы должны иметь необычные психические переживания? Никогда! Вы знаете, что это значит, иметь такие необычные психические переживания? Чтобы иметь такие переживания, опыт сверхчувственного восприятия, вы должны быть необычайно зрелым, чувствительным, и потому необычайно разумным; если же вы необыкновенно разумны, вам и не захочется необычных психических переживаний. [Смех]

Пожалуйста, послушайте это всем сердцем — люди разрушают друг друга насилием, муж разрушает жену, а жена — мужа. И хотя они и спят вместе, и гуляют вместе, каждый из них живёт в изоляции со своими собственными проблемами, со своими собственными тревогами; эта изоляция и есть насилие. Теперь, когда вы видите всё это перед собой так отчётливо — увидьте это, а не просто подумайте, — когда вы видите опасность этого, вы действуете, не так ли? Когда вы видите опасное животное — вы действуете; нет никаких колебаний, никакого спора между вами и животным, вы просто действуете, вы убегаете прочь или делаете что-то ещё. Мы рассуждаем и спорим здесь только потому, что вы не видите огромной опасности насилия.

Если вы действительно, всем сердцем, видите и природу насилия и его опасность — вы с ним покончили. Но как вам показать эту опасность, если вы не хотите видеть? Здесь вам не поможет ни аристотелевский, ни какой-либо другой язык.

Участник беседы: Как нам относиться к насилию со стороны других?

Кришнамурти: Это на самом деле совсем иная проблема, не правда ли? Мой сосед действует насильственно — как мне вести себя? Подставить другую щёку? Он будет в восторге. Так что же мне делать? Стали бы вы задавать этот вопрос, если бы действительно были ненасильственны, если бы никакого насилия в вас не было? Прислушайтесь к этому вопросу. Если бы в вашем сердце, в вашем уме, совершенно не было бы насилия, ненависти и горечи, жажды реализации, желания быть свободным — вообще никакого насилия, — задали бы вы этот вопрос о том, как относиться к соседу, действующему насильственно? Или же в этом случае вы бы знали, как с ним поступить? Другие могут назвать ваши действия насилием, однако его на самом деле может и не быть. В тот момент, когда ваш сосед начнёт действовать насильственно, вы будете знать, как справиться с данной ситуацией. Кто-то третий, наблюдая, может сказать: «Вы тоже применяете насилие». Но вы-то знаете, что в вас насилия нет. Поэтому что важно, так это быть самому полностью без насилия, и не имеет значения, что другой скажет вам.

Участник беседы: Не является ли вера в единство всех существ столь же свойственной человеку, сколь и вера в их разделённость?

Кришнамурти: Почему вам хочется верить во что-то? Почему вы хотите верить в единство всех людей? — мы не едины, это факт; почему же вы хотите верить во что-то фактически не существующее? В этом — весь вопрос веры; подумайте, у вас есть своя вера, у другого человека — своя; и мы сражаемся и убиваем друг друга за веру.

Почему вы вообще имеете какую-либо веру? Не потому ли, что вы боитесь? Нет? Верите ли вы, что солнце восходит? Оно здесь, его можно увидеть, и вам нет необходимости верить в это. Вера — форма разделения, а значит и насилия. Свобода от насилия предполагает свободу от всего, что один человек налагает на другого — вера, догма, ритуалы, моя страна, ваша страна, мой бог, ваш бог, моё мнение, ваше мнение, мой идеал. Всё это способствует разделению людей и этим порождает насилие. И хотя организованные религии проповедовали единство человечества, но каждая религия считает себя много выше другой.

Участник беседы: Сказанное вами о единстве я понимаю таким образом, что проповедующие единство на самом деле способствуют разделению.

Кришнамурти: Совершенно верно, сэр.

Участник беседы: Разве цель жизни — просто быть способным справиться с существованием?

Кришнамурти: Вы говорите «цель жизни», но почему вы хотите иметь цель жизни? — живите. Жизнь сама по себе является целью; почему вы желаете цели? Посмотрите: каждый имеет свою собственную цель — религиозный человек свою, учёный свою, а семейный свою, и так далее, — это разделяет. Жизнь человека, имеющего цель, порождает насилие. Это так просто и очевидно.

Колледж в Сан-Диего, 8 апреля 1970

«Если это необычайное входит в вашу жизнь, тогда оно — это всё; тогда вы становитесь и учителем и учеником и вашим ближним и красотой облака — вы являетесь всем этим, и это — любовь».

Что такое медитация? Прежде чем нам рассматривать эту действительно довольно сложную и запутанную проблему, мы должны очень ясно представить себе, что мы собственно хотим. Мы постоянно что-то ищем — и особенно те, у кого религиозный склад ума; как и для учёного, поиск стал весьма важным делом — исканием. Этот фактор — поиск — следует очень чётко и ясно понять, прежде чем мы перейдём к тому, что такое медитация, зачем человеку вообще медитировать, в чём её польза и куда она ведёт вас.

Слово «искать» — преследовать, разыскивать — предполагает, — не правда ли? — что нам уже более или менее известен предмет поиска. Когда мы говорим, что ищем истину, или Бога (если у нас религиозный склад ума), или совершенную жизнь и тому подобное, в своих умах мы должны уже иметь образ или идею. Чтобы найти что-то в результате поиска, мы должны уже знать его очертания, окраску, сущность и прочее. Разве слово «поиск» не предполагает, что мы потеряли что-то и собираемся это что-то найти, а когда найдём, сможем узнать — то есть мы уже знаем предмет поиска, и всё, что нам следует сделать, это пойти и разыскать его?

Первое, что мы осознаём в медитации, — нет никакого смысла искать; ибо всё, что вы ищете, предопределено вашим желанием; и если вы несчастливы, одиноки, находитесь в отчаянии, вы будете искать надежду, общение, что-то, что поддержало бы вас, и это вы найдёте — неизбежно.

При медитации необходимо заложить фундамент, фундамент порядка, который есть праведность, — не респектабельности, общественной морали, которая вообще не является моралью, а порядка, возникающего с пониманием беспорядка: это совершенно иная вещь. Внешний и внутренний беспорядок неизбежно существует до тех пор, пока существует конфликт.

Порядок, который приходит с пониманием беспорядка, не возникает согласно какому-либо плану, чьему-то авторитету или вашему собственному конкретному опыту. Очевидно, что этот порядок должен возникать без усилия, ибо усилие искажает, он должен установиться без какой бы то ни было формы управления, контроля.

Говоря, что порядок должен быть установлен без всякого управления, контроля, мы говорим о чём-то весьма трудном. Мы должны понять беспорядок и как он возникает; это тот конфликт, который имеется в нас самих. Наблюдая его, мы его понимаем; речь не идёт о том, чтобы побороть его, задушить его, подавить его. Наблюдать без всякого искажения, наблюдать без всякого принудительного или направляющего импульса, это весьма трудная задача.

Управление, контроль предполагают подавление, отклонение или исключение; предполагают разделение между управляющим, контролирующим, и тем, чем управляют, что контролируют; они подразумевают конфликт. Когда человек понимает это, контроль, управление и выбор полностью приходят к концу. Всё это может показаться весьма сложным, противоречащим всему, что вы думали раньше. Вы можете сказать: «Как может существовать порядок без управления, без контроля и без действия воли?» Но как мы уже сказали, управление, контроль предполагают разделение на того, кто управляет, контролирует, и то, чем нужно управлять, что нужно контролировать; в этом разделении присутствует конфликт, присутствует искажение. Когда вы понимаете это на самом деле, тогда это означает конец разделения между управляющим, контролирующим, и управляемым, контролируемым — а отсюда и постижение, понимание. Когда есть понимание того, что в действительности есть, нет никакой нужды в управлении, контроле.

Таким образом, два важнейших момента нам необходимо понять полностью, если мы собираемся исследовать вопрос, что такое медитация: во-первых, поиск бесполезен; во-вторых, необходим тот порядок, что приходит с пониманием беспорядка, возникающего от контроля, с пониманием всего, что связано с этим беспорядком — той двойственности и тех противоречий, которые возникают между тем, кто наблюдает, и тем, что наблюдается.

Порядок приходит, когда тот, кто разгневан и кто пытается избавиться от гнева, понимает, что он сам и есть гнев. Без этого понимания вы вряд ли сможете узнать, что такое медитация. Не обманывайте себя всякими книгами, написанными о медитации, указаниями людей, которые учат вас, как медитировать, или участием в группах, созданных для медитации. Потому что если нет порядка, который и есть добродетель, уму приходится жить с напряжением, неизбежным при противоречии. Как может такой ум осознать весь смысл, всё значение медитации?

Всем своим существом следует прийти к этой удивительной вещи, называемой любовью, и тем самым быть без страха. Мы имеем в виду любовь, которая не затронута удовольствием, желанием, ревностью, — любовь, не знающую соперничества, которая не разделяется на мою любовь и твою. Тогда ум, включая рассудок и эмоции, находится в полной гармонии; это должно быть так — ибо в противном случае медитация превращается в самогипноз.

Вы должны трудиться очень серьёзно, выясняя деятельность вашего собственного ума, как он функционирует — ум, с его эгоцентрическими проявлениями и разделением на «я» и «не-я». Вы должны быть достаточно знакомы с собой, со всеми фокусами, которые ум над собой проделывает, с иллюзиями и заблуждениями, с образами и воображением всех романтических идей, какие имеются у человека. Ум, склонный к сентиментальности, не способен любить; сентиментальность порождает жестокость, бессердечие и насилие, но не любовь.

Обосновать и упрочить это глубоко в себе довольно трудно; требуется огромная дисциплина, чтобы через наблюдение изучать то, что происходит в нас самих. Такое наблюдение невозможно, если имеются какие-либо предубеждения, умозаключения или формулы, следуя которым вы наблюдаете. Если ваше наблюдение осуществляется согласно советам психолога, вы на самом деле не наблюдаете себя — так что никакого самопознания во всём этом нет.

Вам нужен ум, способный остаться полностью одиноким — не обременённым ни пропагандой, ни опытом других. Просветление не приходит через руководителя или учителя; оно появляется с пониманием того, что в вас происходит, а не через бегство от самого себя. Ум должен действительно понять, что происходит в его собственной психологической сфере; он должен осознавать то, что происходит, без всякого искажения, без всякого выбора, без всякого отвращения или горечи, без объяснения или оправдания, — он должен просто осознавать.

Эта основа закладывается радостно, не принудительно, с лёгкостью, с ощущением счастья, без какой-либо надежды чего-либо достичь. Ведь если у вас имеется надежда, значит вы пытаетесь убежать от отчаяния; человек должен понять отчаяние, а не выискивать надежду. В понимании «того, что есть» не существует ни отчаяния, ни надежды.

Требует ли всё это слишком многого от человеческого ума? Пока человек спрашивает, может ли это оказаться невозможным, он пребывает в ловушке, в ограниченности пределами того, что кажется или считается возможным. Попасть в эту ловушку очень легко. Человек должен потребовать от ума и сердца работать на пределе, иначе он останется в удобном и комфортабельном мире возможного.

Мы всё ещё вместе? На уровне слов, вероятно, это и так; но слово — не вещь; и сделанное нами — это описание, но описание не является самим описываемым. Если вы совершаете путешествие вместе с ведущим беседу, значит вы на самом деле путешествуете, не теоретически, не на уровне идей — но как нечто, когда вы сами действительно наблюдаете — когда наблюдаете, а не переживаете нечто; есть разница между наблюдением и переживанием.

Между наблюдением и переживанием существует огромная разница. В наблюдении вообще нет «наблюдающего», есть только наблюдение; нет того, кто наблюдает и отделён от наблюдаемого. Наблюдение совершенно отлично от исследования, при котором используется анализ. В анализе всегда имеется «анализирующий» и анализируемый предмет. В исследовании всегда присутствует некая сущность, которая исследует. В наблюдении же происходит непрерывное изучение, узнавание нового — но не непрерывное накопление.

Надеюсь, вы видите разницу. Такое изучение отличается от изучения с целью накопления, когда человек думает и действует, руководствуясь накопленным. Исследование может быть логичным, здравым, рациональным, однако наблюдать без «наблюдающего» — это совсем другое.

Далее, имеется ещё проблема переживания. Почему мы хотим переживать? Вы когда-нибудь задумывались об этом? Мы имеем всё время переживания, о которых мы либо знаем, либо не знаем. И мы хотим всё более глубоких, более широких переживаний — мистических, глубинных, трансцендентальных, божественных, духовных — почему? Не потому ли, что наша жизнь так убога, так несчастна, так мелка, так ничтожна? Человек хочет забыть всё это и перейти совсем в другое измерение. Как может мелочный ум, беспокойный, полный страха, постоянно занятый проблемами, переживать что-либо иное, кроме собственных проекций и действий? Эта потребность во всё большем переживании является побегом от того, что фактически есть; и всё-таки только через эту актуальную реальность может прийти наиболее таинственное в жизни. В переживание включён процесс опознания. Ведь когда вы что-то узнаёте, это означает, что вы это уже знали. Переживание, говоря в целом, исходит из прошлого, в нём нет ничего нового. Таким образом, существует разница между наблюдением и стремлением к переживанию.

Если всё это — что так необычайно тонко, что требует огромного внутреннего внимания — ясно, мы можем перейти к нашему первоначальному вопросу: что такое медитация? О медитации так много сказано, так много написано книг; существуют великие (не знаю, действительно ли они великие) йоги, которые приходят и учат вас, как медитировать. Вся Азия говорит о медитации; это одна из привычек людей, как привычка верить в Бога или что-то ещё. Каждый день они сидят но десять минут в тихой комнате и «медитируют», концентрируя, фиксируя свой ум на образе — на образе, созданном ими самими или кем-то ещё, кто предложил им этот образ путём пропаганды. В течение этих десяти минут они пытаются контролировать ум; ум хочет двигаться взад и вперёд, а они борются с ним — они постоянно играют в эту игру; и это то, что они называют медитацией.

Если человек ничего не знает о медитации, ему необходимо выяснить, чем она является на самом деле, а не согласно чьим то словам, и это может не привести его ни к чему, а может привести и ко всему. Нужно исследовать, задавая этот вопрос, без какого бы то ни было ожидания.

Чтобы наблюдать за умом — умом, который болтает, конструирует идеи, живёт в противоречии, в постоянном конфликте и сравнении, — я несомненно должен быть очень спокоен. Если мне надо услышать, что вы говорите, я должен отдать этому свое внимание, я не могу болтать и думать о чём-то ещё, я не должен сравнивать то, что вы говорите, с тем, что я уже знаю, я должен слушать исключительно вас; ум должен быть внимательным, безмолвным, спокойным. Настоятельно необходимо отчётливо видеть всю структуру насилия; и наблюдая насилие, ум становится совершенно спокойным — у вас нет необходимости «культивировать» спокойный ум. Культивирование спокойствия ума предполагает наличие того, кто культивирует — в поле времени — то, чего он надеется достичь. Поймите трудность. Те, кто пытается учить медитации, говорят: «Контролируйте ваш ум — сделайте его абсолютно спокойным». Вы стараетесь контролировать его, и вы без конца сражаетесь с ним, затрачивая на это лет сорок. Наблюдающий ум не контролирует и не ведёт нескончаемой борьбы.

Сам акт видения или слушания является вниманием; упражняться в этом вам совершенно не нужно — начиная упражняться, вы тут же становитесь невнимательным. Вы внимательны, а ваш ум не стоит на месте; позвольте ему блуждать, но знайте, что это — невнимание; осознание этого невнимания есть внимание. Не боритесь с невниманием; не пытайтесь говорить себе: «Я должен быть внимателен», это несерьёзно. Знайте, что вы невнимательны; осознавайте без всякого выбора, что вы невнимательны — что из того? — и когда в этом невнимании появляется действие, осознавайте это действие. Понимаете? Это так просто. Если вы делаете это, все становится таким прозрачным, прозрачным как вода.

Безмолвие ума — само по себе красота. Слушать птицу, голос человека, речь политика или священника, весь непрерывный шум пропаганды, слушать в полном безмолвии — это услышать гораздо больше, увидеть гораздо больше. Такое безмолвие невозможно, если ваше тело также не находится в полном покое. Организм, со всеми его нервными реакциями — суетой, постоянным движением пальцев, глаз, со всей его неугомонностью, — должен быть абсолютно спокоен. Пытались ли вы когда-нибудь посидеть совершенно спокойно, без малейшего движения тела, в том числе и без движения глаз? Посидите так две минуты. За это время вам откроется всё — если вы умеете смотреть.

Когда тело спокойно, приток крови к голове увеличивается. Но если вы сидите сгорбившись, небрежно, то кровь поступает к голове с гораздо большим трудом — вам следует знать всё это. Но с другой стороны, вы можете делать любое дело — и при этом медитировать; в автобусе или за рулём машины (самое удивительное, что вы можете медитировать даже управляя машиной) будьте внимательны — вот что я имею в виду. Тело обладает своей собственной разумностью, которую мысль разрушает. Мысль ищет удовольствия, и в этом поиске она приводит к потворству своим желаниям, к перееданию или к сексуальной невоздержанности; мысль заставляет тело делать определённые вещи, и если тело лениво, мысль принуждает его не лениться или предлагает принять пилюлю для поддержания его бодрости. Тем самым врождённая разумность организма разрушается — и тело становится нечувствительным. Человеку необходима большая чувствительность, поэтому ему приходится следить за питанием — человек знает, что получается, если он переедает. Когда есть большая чувствительность, есть и разумность, а поэтому и любовь; любовь тогда — это радость и пребывание вне времени.

Большинство из нас испытывает физическую боль — в той или иной форме. Обычно эта боль беспокоит ум, который проводит дни, даже годы, думая о ней — «Как я хочу, чтобы у меня её не было»; «Буду ли я когда-нибудь от неё свободен?» Когда тело испытывает боль, следите за ней, наблюдайте её, не давайте мысли вмешиваться.

Ум, включая рассудок и сердце, должен быть в полнейшей гармонии. Теперь, в чём же смысл всего этого — такого рода жизни, такого рода гармонии, что хорошего она привносит в этот мир, в котором так много страдания? Если один или два человека живут такой возвышенной экстатической жизнью, какой в этом смысл? Но какой смысл в этом вопросе? — в нём никакого смысла. Если это необычайное входит в вашу жизнь, тогда оно — всё; тогда вы становитесь учителем, учеником, вашим ближним, красотой облака — вы являетесь всем этим, и это — любовь.

Затем приходит другой фактор в медитации. Бодрствующий ум — ум, который в течение дня действует так, как он был обучен, — этот сознательный ум, нагруженный всей своей дневной деятельностью, во время сна продолжает эту деятельность в сновидениях. В снах действие так или иначе продолжается, что-то происходит, так что ваш сон является продолжением бодрствования. Существует множество таинственных фокусов, связанных со сновидениями, — говорят, что их нужно истолковывать, а отсюда и все профессионалы, толкующие сны, — хотя вы и сами очень просто можете понять их, если следите за своей жизнью в течение дня. И всё же, почему вообще должны существовать сны? (Хотя все психологи утверждают, что вы должны видеть сны, иначе вы свихнётесь.) Но если вы будете наблюдать за собой очень тщательно во время бодрствования, наблюдать за всей своей эгоцентрической деятельностью, полной страха, вины и тревоги, если целый день будете проявлять к этому внимание, вы увидите, что когда вы спите, сновидений у вас нет. Ум следит за каждым моментом мысли, ум уделяет внимание каждому слову; и если вы делаете это, тогда вы увидите в этом красоту — не утомительную скуку наблюдения, а красоту наблюдения; вы увидите, что внимание существует и во сне. И медитация, о которой мы говорили на протяжении этого часа, становится очень важной и значимой, исполненной достоинства, милости и красоты. Когда вы понимаете, что такое внимание, и не только в течение дня, но и во время сна, весь ваш ум полностью пробуждён. Вне этого никакое описание не есть описываемое; об этом не говорят. Всё, что можно сделать, это указать на дверь. Если вы хотите пойти, совершить путешествие к этой двери, вы можете выйти за нее; никто не может описать то, что невозможно назвать, и будь это безымянное ничем или всем не имеет значения. Всякий описывающий это — не знает. И кто говорит, что знает, — не знает.

Участник беседы: Что такое спокойствие, что такое безмолвие? Это прекращение шума?

Кришнамурти: Звук — нечто удивительное. Я не знаю, слушаете ли вы когда-нибудь звук — не звуки, которые нравятся вам или не нравятся, — но просто слушать звук! Звук в пространстве обладает необычайным действием. Вы когда-нибудь прислушивались к звуку самолёта, пролетающего над головой? — к глубине его звука, без всякого сопротивления? Приходилось ли вам слушать и двигаться с этим звуком? Он обладает определённым резонансом.

Теперь, что такое безмолвие? — есть ли это «пространство», которое вы создаёте путём контроля, путём подавления шума и называете безмолвием? Мозг постоянно активен, реагируя на раздражители своим собственным шумом. Что же такое безмолвие? Теперь вы понимаете вопрос? Является ли безмолвие прекращением этого самопорождённого шума? — прекращением болтовни, вербализации и всякой мысли? Даже когда исчезают слова, и мысль, по всей видимости, подходит к концу, мозг по-прежнему работает. Не есть ли поэтому безмолвие не просто прекращение шума, но и полное прекращение всякого движения? Понаблюдайте, вникните в это, посмотрите, как ваш мозг — как результат миллионов лет обусловливания, формирования под влиянием условий, — мгновенно реагирует на любой раздражитель; посмотрите, могут ли быть в покое эти вечно активные, болтающие, реагирующие клетки мозга.

Итак, может ли ум, мозг, весь организм, вся эта психосоматическая структура быть абсолютно спокойной? — не по принуждению, не по убеждению и не из жадности, говорящей: «Я должен быть спокойным, чтобы испытать самое замечательное переживание». Вникните в это, выясните, посмотрите, является ли ваше безмолвие просто производным, или оно пришло потому, что вы заложили фундамент. Если вы не заложили тот фундамент, который есть любовь, добродетель, доброта, красота, настоящее сострадание в глубине всего вашего существа, если вы не сделали этого, ваше безмолвие — лишь прекращение шума. Кроме того, есть ещё целая проблема наркотиков. В древние времена в Индии существовало вещество, которое называли «сомо». Это был вид гриба, сок которого пили, и это вызывало либо успокоение, либо всякие галлюцинаторные переживания; переживания эти являются результатом обусловлености. (Все переживания есть результат обусловленности; если вы верите в Бога, вы, само собой, имеете переживание Бога; но эта вера основана на страхе, на всей муке конфликта; ваш бог — это результат вашего собственного страха. Так что самое прекрасное переживание Бога есть ни что иное, как ваша собственная проекция.) Но люди утратили секрет этого гриба, этого особого вещества, называемого «сомо». С тех пор в Индии, как и здесь, появились самые разнообразные наркотики: гашиш, Л.С.Д., марихуана, вы сами знаете, как их много — табак, алкоголь, героин. Кроме того, есть ещё и пост. Когда вы соблюдаете пост, в организме происходят определённые химические реакции, дающие некоторую ясность, и в этом есть удовольствие.

Если можно жить прекрасной жизнью и без всяких наркотиков, так зачем принимать их? Но те, кто это делает, говорят нам, что происходят определённые изменения — возникает какая-то живость, энергия, исчезает пространство между наблюдающим и наблюдаемым; вы видите предметы гораздо яснее. Один наркоман рассказывает, что он принимает наркотики, когда идёт в музей, ибо в этом случае он видит краски более яркими, чем когда бы то ни было. Но вы можете увидеть эти цвета в том же великолепии и без всякого наркотика, если отдаёте этому своё полное внимание, если вы наблюдаете без дистанции между наблюдающим и наблюдаемым предметом. Когда вы принимаете наркотики, вы зависите от них — и рано или поздно они приводят к самым гибельным последствиям.

Итак, есть пост, есть наркотики, которые, как люди надеются, удовлетворят их жажду великого переживания, дадут им всё, что они хотят. Но то, что они хотят, — такая ерунда, какое-то мелкое, ничтожное переживание, раздуваемое в нечто необыкновенное. Так что мудрый человек, наблюдающий всё это, отбрасывает прочь все возбуждающие средства; он наблюдает себя и знает себя. Познание себя — начало мудрости, конец печали.

 Участник беседы: При правильных отношениях действительно ли мы помогаем другим людям? Достаточно ли любить их?

Кришнамурти: Что такое взаимоотношения? Что мы подразумеваем под отношениями? Есть ли у нас взаимоотношения, связь с кем-либо? — если не считать кровного родства. Какой смысл мы вкладываем в слово «взаимоотношения»? Связаны ли мы вообще хоть с чем-то, раз каждый из нас живёт в изоляции, изоляции в смысле своей эгоцентрической деятельности, каждый со своими собственными проблемами, своими собственными страхами, своим собственным отчаянием, своей жаждой реализации — всё это отделяющие, отгораживающие факторы. Если он и связан так называемыми взаимоотношениями со своей женой, то он добавил к ним и образы. Именно эти образы имеют взаимоотношения — и вот эти-то взаимоотношения называют любовью! Взаимоотношения существуют лишь тогда, когда образ, изолирующий процесс, приходит к концу, когда вы не стремитесь к превосходству над ней, а она над вами, когда она не владеет вами, а вы — ею, когда вы не зависите от неё, а она от вас.

Когда есть любовь, вы не будете спрашивать, помогает она или нет. Цветок, растущий у дороги, с его красотой, ароматом, не просит подойти и понюхать его, когда вы проходите мимо, он не просит посмотреть на него, насладиться им, полюбоваться его красотой, утончённостью, хрупкой недолговечностью — он просто растёт, и вы можете смотреть на него, а можете не смотреть. Но если вы говорите: «Я хочу помочь другому», это является началом страха, началом беды.

Колледж в Сан-Диего, 9 апреля 1970