Со 2 декабря прошлого года весь интерес, который только способна возбудить иностранная или, по крайней мере, европейская политика, привлек к себе удачливый и беззастенчивый игрок — Луи-Наполеон Бонапарт. «Что он предпринимает? Собирается ли он воевать и с кем? Собирается ли он вторгнуться в Англию?» Эти вопросы непременно ставятся всюду, где только обсуждаются европейские дела.

И действительно, есть что-то поразительное в том, что произошло: сравнительно безвестный авантюрист, вознесенный игрой случая на пост главы исполнительной власти великой республики, захватывает между заходом и восходом солнца важнейшие пункты столицы, выметает парламент точно мусор, за два дня подавляет восстание в столице, в течение двух недель усмиряет волнения в провинции, навязывает себя в результате показных выборов целому народу и немедленно же устанавливает конституцию, вручающую ему всю власть в государстве. Подобного случая и подобного позора не знал еще ни один народ, с тех пор как преторианские легионы гибнущего Рима выставили Империю на торги, продавая ее тому, кто больше заплатит. И вот буржуазная пресса Англии от «Times» до «Weekly Dispatch»[110], начиная с декабрьских дней, не упускала ни одного случая, чтобы не излить свое добродетельное негодование по адресу военного деспота, предателя, уничтожившего свободу в своей стране, душителя печати и т. п.

Однако, относясь к Луи-Наполеону со всем презрением, какого он заслуживает, мы все же не думаем, чтобы органу рабочего класса[111] подобало присоединяться к этому хору крикливых хулителей, участники которого — газеты биржевых дельцов, хлопчатобумажных лордов и земельных аристократов — стараются превзойти друг друга в отборной брани. Этим джентльменам не мешало бы напомнить настоящее положение вещей. Они имеют все основания вопить, так как все, что Луи-Наполеон отобрал у других, он отнял не у рабочего класса, а именно у тех классов, чьи интересы в Англии представляет вышеупомянутая часть прессы. Это не значит, что Луи-Наполеон с таким же удовольствием не ограбил бы и рабочий класс, отобрав у него все, что только мог бы пожелать. Дело в том, что в декабре прошлого года у французского рабочего класса нечего было грабить, ибо все, что можно было у него отнять, уже было отнято в течение трех с половиной лет парламентского правления буржуазии после великого поражения в июне 1848 года. Действительно, что еще оставалось отнять у рабочих накануне 2 декабря! Избирательное право? — Они были лишены его майским избирательным законом 1850 года. Право собраний? — Оно давно было сделано монополией «надежных» и «благонамеренных» классов общества. Свободу печати? — Подлинная пролетарская печать была потоплена в крови повстанцев — участников великой июньской битвы, а тень этой печати, пережившая ее на некоторое время, давно исчезла под гнетом законов о затыкании рта, которые пересматривались и совершенствовались каждой последующей сессией Национального собрания[112]. Их оружие? — Были использованы все предлоги, чтобы добиться исключения из национальной гвардии всех рабочих и сохранения оружия только в руках более состоятельных классов общества.

Таким образом, к моменту недавнего coup d'etat {государственного переворота. Ред.} рабочему классу было весьма мало — да едва ли вообще было — что терять в области политических прав. Зато, с другой стороны, — класс средней и крупной буржуазии обладал в это время всей полнотой политической власти. Ему принадлежала печать, право собраний, право ношения оружия, избирательное право, парламент. Легитимисты и орлеанисты, землевладельцы и держатели государственных ценных бумаг, после тридцатилетней борьбы обрели, наконец, нейтральную почву в республиканской форме правления. И для этого класса, действительно, было весьма тяжело насильственно лишиться всего этого в течение каких-нибудь нескольких часов и быть сразу же в политическом отношении низведенным до такого же ничтожного состояния, до какого сам он довел рабочих. Вот та причина, вследствие которой английская «респектабельная» печать пришла в такую ярость по поводу беззаконных и гнусных действий Луи-Наполеона. До тех пор, пока столь же гнусные действия, либо со стороны исполнительной власти, либо со стороны парламента, были направлены против рабочего класса, они, разумеется, считались вполне законными, но как только подобная политика была распространена на «людей лучшего сорта», на «интеллектуальный цвет нации», это оказалось совсем другим делом, и каждому поборнику свободы надлежало возвысить свой голос в защиту «принципа».

Итак, 2 декабря борьба велась главным образом между буржуазией и Луи-Наполеоном, представителем армии. Что Луи-Наполеон понимал это, видно из отданных по армии во время боев 4 декабря приказов стрелять главным образом в «хорошо одетых господ». Достославная битва на бульварах достаточно известна, и нескольких залпов по закрытым окнам и безоружным буржуа оказалось совершенно достаточно для того, чтобы пресечь всякие попытки к сопротивлению со стороны парижской буржуазии.

С другой стороны, хотя у рабочего класса и нельзя уже было больше отнять какие-либо непосредственные политические права, он отнюдь не был незаинтересованной стороной в этом деле. Прежде всего, ему пришлось упустить крупный шанс, который он имел бы в мае 1852 г., когда истекал срок полномочий одновременно для всех органов государственной власти и когда в первый раз после июня 1848 г. он мог надеяться на получение широкой арены для борьбы. Далее, поскольку он стремился к политическому господству, он не мог допустить какой-либо насильственной перемены правления без своего обязательного вмешательства в спор между борющимися сторонами в качестве верховного арбитра, заставляющего их считаться со своей волей, как с законом страны. Таким образом, он не мог упустить возможности показать двум враждующим силам, что на поле битвы имеется еще третья сила, которая, если даже она временно и удалена с арены официальных и парламентских состязаний, тем не менее всегда готова выступить, как только место действия будет перенесено в ее собственную сферу — на улицу. Но не следует забывать, что даже в этом случае пролетарская партия боролась бы в весьма невыгодных условиях. Если бы она восстала против узурпатора, разве не оказалось бы, что она в сущности отстаивает и подготовляет восстановление и диктатуру того самого парламента, который проявил себя как ее самый беспощадный враг? А если бы она сразу же объявила себя сторонницей революционного правительства, не напугала бы она — как это действительно имело место в провинции — буржуазию настолько, чтобы побудить ее пойти на союз с Луи-Наполеоном и армией? Кроме того, следует помнить, что та часть революционного рабочего класса, которая составляла его подлинную мощь, его цвет, была либо перебита во время июньского восстания, либо же, после июньских событий, сослана или брошена в тюрьмы под бесчисленными предлогами всякого рода. И, наконец, существовал такой фактор, который уже сам по себе обеспечивал Наполеону нейтралитет громадного большинства рабочего класса: промышленность и торговля были в превосходном состоянии, а англичанам достаточно хорошо известно, что, когда рабочие полностью обеспечены работой и приличной оплатой труда, нельзя вызвать волнений, тем более революции.

В Англии теперь принято говорить, что французы превратились в старых баб, так как иначе они не потерпели бы подобного обращения. Я охотно допускаю, что как нация французы в настоящий момент заслуживают таких украшающих эпитетов. Но нам всем известно, что французы в своих мнениях и поступках больше поддаются влиянию успеха, чем какая-либо другая цивилизованная нация. Как только ходу событий в этой стране придается определенное направление, они без сопротивления следуют ему до тех пор, пока на этом пути не будут достигнуты крайние пределы. Июньское поражение 1848 г. придало такой контрреволюционный курс Франции и через ее посредство всему континенту. Образование в настоящий момент наполеоновской Империи является только венцом длинного ряда побед контрреволюции, заполнивших три последние года. Следует ожидать, что, попав однажды на наклонную плоскость, Франция будет катиться вниз, пока не достигнет дна. Насколько она близка ко дну, сказать не легко, но то, что она стремительно приближается к нему, видно каждому. И если прошлая история Франции не будет опровергнута будущими действиями французского народа, то мы можем спокойно ожидать, что чем глубже падение, тем неожиданнее и тем поразительнее будут его последствия. События в наше время следуют одно за другим с поразительной быстротой, и то, для чего прежде нации требовалось целое столетие, в настоящее время легко совершается в несколько лет. Старая Империя продержалась четырнадцать лет; императорскому орлу чрезвычайно повезет, если это возрожденное в самом жалком виде произведение искусства продержится столько же месяцев. А затем?

На первый взгляд может показаться, что в настоящий момент Луи-Наполеон правит во Франции как неограниченный властитель, что, пожалуй, единственная власть, которая существует помимо его собственной, это власть придворных интриганов, осаждающих его со всех сторон и вступающих в заговор друг против друга для того, чтобы целиком завладеть милостью французского самодержца и приобрести безраздельное влияние на него. Но в действительности дело обстоит совершенно иначе. Весь секрет успеха Луи-Наполеона заключается в том, что благодаря традиции, связанной с его именем, он оказался в состоянии сохранить на короткое время равновесие борющихся классов французского общества. Ибо на деле под покровом осадного положения, поддерживаемого военным деспотизмом, — покровом, который ныне наброшен на Францию, — борьба между различными классами общества продолжается с еще большим ожесточением, чем когда-либо. Эта борьба, которая велась последние четыре года с помощью пороха и пушечных ядер, приняла теперь лишь другую форму. Подобно тому как затяжная война истощает и изматывает даже самую могущественную нацию, так и открытые кровавые битвы последних лет измотали различные классы и привели к временному истощению их военных сил. Но война между классами происходит независимо от того, ведутся или нет действительные военные действия, и она не всегда нуждается в баррикадах и штыках для своего ведения; война между классами не угаснет до тех пор, пока существуют различные классы с противоположными, взаимно сталкивающимися интересами и различным социальным положением, а мы еще не слыхали, чтобы во Франции со времени святого пришествия фальшивого Наполеона исчезли среди ее населения крупные землевладельцы и сельскохозяйственные рабочие, или metayers {издольщики. Ред.}, крупные ростовщики и мелкие, обремененные ипотечным долгом крестьяне, капиталисты и рабочие.

Положение различных классов во Франции таково: февральская революция навсегда ниспровергла власть крупных банкиров и биржевых дельцов; после их падения для каждого из остальных классов городского населения приходило его время: сначала для рабочего класса в дни первого революционного возбуждения, затем для мелкобуржуазных республиканцев при Ледрю-Роллене, затем для республиканской фракции буржуазии при Кавеньяке, наконец, для объединенной монархической буржуазии при покойном Национальном собрании. Ни один из этих классов не в состоянии был прочно овладеть властью, которая на мгновенье оказывалась в его руках. А когда позднее вновь начался раскол между монархистами-легитимистами, или земельной аристократией, и монархистами-орлеанистами, или финансовой аристократией, казалось неизбежным, что власть снова ускользнет из их рук и опять перейдет в руки рабочего класса, от которого можно было ожидать, что он на этот раз сумеет воспользоваться ею надлежащим образом. Но имелся еще и другой сильный класс во Франции, сильный отнюдь не благодаря крупной индивидуальной собственности своих членов, но благодаря своей численности и благодаря самим своим нуждам. Этот класс — мелкие крестьяне, обремененные ипотечным долгом, — составляя по крайней мере три пятых французской нации, был, как и всякое сельское население, тяжел на подъем, чтобы действовать самому или поддаться воздействию извне; он цеплялся за свои старые традиции, относился с недоверием к премудростям апостолов всех партий из городов; вспоминая, что ему жилось привольно, что он был свободен от долгов и сравнительно богат во времена императора, он передал с помощью всеобщего избирательного права исполнительную власть в руки его племянника. Активная агитация социально-демократической — партии и, гораздо больше, разочарование, которое уже вызвали среди крестьян мероприятия Луи-Наполеона, побудили часть этого класса перейти в ряды красной партии; но масса этого класса упорно держалась своих традиций и утверждала, что если Луи-Наполеон еще не показал себя тем мессией, которого надеялись обрести в его лице, то в этом повинно Национальное собрание, которое связывало ему руки. Кроме массы крестьянства, Луи-Наполеон, будучи сам образцом высокопоставленного фешенебельного мошенника и окруженный сливками фешенебельных светских мошенников, нашел поддержку в наиболее опустившейся и развращенной части городского населения. Из этого многочисленного элемента он составил оплачиваемую организацию под названием Общество 10 декабря. Итак, опираясь на крестьянство во время голосования, на всякий сброд, используемый для шумных демонстраций, на армию, всегда готовую свергнуть правительство парламентских болтунов, принимая позу выразителя воли рабочего класса, он мог спокойно ждать того момента, когда распри в буржуазном парламенте позволят ему выступить и присвоить себе более или менее абсолютную власть над темя классами, из которых ни один, после четырех лет кровавой борьбы, не оказался достаточно сильным, чтобы установить свое прочное господство. Так он и поступил 2 декабря прошлого года.

Итак, царствование Луи-Наполеона не положило конец войне между классами. Оно только на время прекратило кровавые взрывы, которыми время от времени ознаменовывались попытки того или иного класса захватить или удержать политическую власть. Ни один из этих классов не был достаточно сильным, чтобы отважиться на новое сражение с каким-либо шансом на успех. Само наличие раскола между классами временно благоприятствовало планам Наполеона. Он уничтожил буржуазный парламент и подорвал политическое могущество буржуазии; разве не должны были пролетарии радоваться этому? И в самом деле, можно ли было ожидать от пролетариев, что они будут сражаться за Собрание, которое было их смертельным врагом? Но в то же время узурпаторские действия Луи-Наполеона угрожали общему полю битвы всех классов и последней выгодной позиции рабочего класса — республике; и вот, как только рабочие стали на защиту республики, буржуазия ради нанесения удара врагу всего общества — рабочему классу — присоединилась к тому самому человеку, который только что оттеснил ее. Так было в Париже, так было в провинции, — и армия легко одержала победу над борющимися и враждующими классами; а после победы в ход были пущены голоса миллионов крестьян, настроенных в пользу империи, и при помощи официальной фальсификации выборов было установлено правление Луи-Наполеона, как правление, отвечающее якобы почти единодушному желанию Франции.

Но даже теперь классовая борьба и классовые интересы составляют подоплеку каждого важного мероприятия Луи-Наполеона, как мы это увидим в нашей следующей статье.

Титульный лист журнала «Notes to the People», в котором была опубликована статья Ф. Энгельса «Действительные причины относительной пассивности французских пролетариев в декабре прошлого года»

Мы повторяем: Луи-Наполеон пришел к власти потому, что открытая война, которая велась в течение последних четырех лет между различными классами французского общества, истощила их, ослабила боевые силы каждого из них; он пришел к власти и потому еще, что при подобных обстоятельствах борьба между этими классами, по крайней мере временно, могла вестись только мирным и легальным путем — посредством конкуренции, профессиональных организаций и всех других средств мирной борьбы, с помощью которых в Англии вот уже столетие один класс оказывает сопротивление другому. При таких обстоятельствах все борющиеся классы как бы заинтересованы, если можно так выразиться, в том, чтобы существовало так называемое сильное правительство, способное подавлять и сдерживать все мелкие, местные и распыленные вспышки открытой войны, которые, не приводя ни к каким результатам, нарушают развитие борьбы в ее новой форме, задерживая процесс накопления сил для нового решительного боя. Это обстоятельство некоторым образом может объяснить неоспоримый факт всеобщей покорности французов нынешнему правительству. Сколько времени пройдет, пока и рабочий класс и класс капиталистов снова наберутся достаточных сил и достаточной уверенности в себе, чтобы выступить и открыто потребовать, каждый для себя, диктатуры над Францией, никто, конечно, сказать не может; но при быстроте развития современных событий каждый из этих классов, по всей вероятности, неожиданно окажется на поле битвы, и таким образом борьба класса против класса на улице может возобновиться гораздо раньше, чем это можно предположить, судя по относительной или абсолютной силе сторон. Ибо если революционная партия Франции, т. е. партия рабочего класса, должна будет ждать повторения для нее того же соотношения сил, какое было в феврале 1848 г., то ей придется обречь себя на десятилетие покорности и бездействия, на что она, разумеется, не пойдет. В то же время правительство, подобное правительству Луи-Наполеона, поставлено перед необходимостью, как мы это еще не раз увидим, вовлекать себя и Францию в такие затруднения, которые в конечном счете должны быть разрешены посредством крупного революционного взрыва. Мы уж не будем говорить о возможности войны или о других событиях, которые могут произойти или не произойти; мы только упомянем одно событие, наступление которого так же неотвратимо, как неотвратим восход солнца по утрам, — это всеобщее торговое и промышленное потрясение. Тяжелое состояние промышленности и торговли и плохой урожай 1846 и 1847 гг. привели к революции 1848 года. Десять шансов против одного, что в 1853 г. промышленность и торговля во всем мире испытают гораздо более глубокое потрясение и гораздо дольше будут находиться в состоянии расстройства чем когда-либо раньше[113]. И найдется ли кто-нибудь, кто полагает, что корабль, которым управляет Луи-Наполеон, достаточно прочен, чтобы противостоять бурям, которые тогда неизбежно разразятся?

Но обратимся к положению, в котором оказался ублюдок орла в день своей победы. Его поддерживали армия, духовенство и крестьянство. Его поползновениям противодействовали буржуазия (включая крупных земельных собственников) и социалисты, или революционные рабочие. Оказавшись во главе правительства, он тут же должен был не только удержать те круги, которые привели его к власти, но и привлечь на свою сторону или, по крайней мере, насколько возможно примирить с новым порядком вещей тех, кто до сих пор ему противодействовал. Что касается армии, духовенства, правительственных чиновников и членов той заговорщической шайки карьеристов, которыми он давно уже окружил себя, то тут требовались только непосредственный подкуп, наличные деньги, открытый грабеж государственных средств. И мы видели, с какой быстротой Луи-Наполеон либо расплатился наличными, либо подыскал для своих друзей такие должности, которые предоставили им великолепную возможность мгновенного обогащения. Взгляните на де Морни: он был назначен на свой пост нищим, раздавленным тяжестью долгов, а четыре недели спустя уже разгуливал, уплатив долги и владея к тому же суммой, которую даже в окрестностях Белгрейв-сквера[114] назвали бы приличным состоянием! Но иметь дело с крестьянством, с крупными земельными собственниками, с держателями государственных ценных бумаг, с банкирами, промышленниками, судовладельцами, коммерсантами, мелкими буржуа и, наконец, с наиболее грозным вопросом нашего века, с рабочим вопросом, — это было совсем другое дело. Несмотря на все меры, принятые правительством, чтобы принудить всех к молчанию, интересы различных классов все же оставались столь же противоположными, как и всегда, хотя больше уже не существовало ни печати, ни парламента, ни трибуны собраний, где можно было бы заявить об этом неприятном факте; таким образом, все, что бы правительство ни пыталось делать для одного класса, неизбежно задевало интересы другого. Что бы Луи-Наполеон ни предпринимал, перед ним всюду вставал вопрос: «Кто оплачивает счет?», — вопрос, который привел к свержению большее число правительств, чем все другие вопросы — о милиции, реформах и т. п., — вместе взятые. И хотя Луи-Наполеон уже заставил своего предшественника, Луи-Филиппа, оплатить добрую часть этих счетов[115], все же осталось еще много подлежащих оплате.

В дальнейшем мы приступим к обзору положения различных классов французского общества и выясним, имеются ли в распоряжении настоящего правительства средства для улучшения этого положения. В то же время мы рассмотрим, какие попытки были предприняты этим правительством и, вероятно, будут предприняты позже с этой целью, и таким образом соберем материалы, из которых можно будет вывести правильное заключение относительно положения и видов на будущее человека, который в настоящее время делает все от него зависящее, чтобы обесславить имя Наполеона.

Написано Ф. Энгельсом в феврале — начале апреля 1852 г.

Напечатано в газете «Notes to the People» №№ 43, 48 и 50; 21 февраля, 27 марта и 10 апреля 1852 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Примечания:

1

В работе «Революция и контрреволюция в Германии» изложены взгляды основоположников марксизма по важнейшим вопросам германской революции 1848–1849 годов. Непосредственным поводом к написанию этой работы послужило предложение о сотрудничестве, сделанное Марксу в начале августа 1851 г. одним из редакторов прогрессивной буржуазной газеты «New-York Daily Tribune» («Нью-йоркская ежедневная трибуна») Чарлзом Дана. Маркс, занятый экономическими исследованиями, обратился к Энгельсу с просьбой написать ряд статей о германской революции. В работе над статьями Энгельс в качестве источника использовал главным образом комплект «Neue Rheinische Zeitung» («Новой Рейнской газеты»), не считая некоторых дополнительных материалов, переданных ему Марксом, с которым Энгельс постоянно обменивался мнениями. Маркс также просматривал статьи перед отправкой их в газету. Серия статей «Революция и контрреволюция в Германии» печаталась в «New-York Daily Tribune» с 25 октября 1851 по 23 октября 1852 г. за подписью Маркса; только в 1913 г. в связи с опубликованием переписки между Марксом и Энгельсом стало известно, что эта работа написана Энгельсом. При жизни Маркса и Энгельса «Революция и контрреволюция в Германии» не переиздавалась. Первое издание этого произведения в виде отдельной книги на английском языке было предпринято в 1896 г. дочерью Маркса Элеонорой Маркс-Эвелинг; в том же году был издан немецкий перевод книги; в 1900 г. вышло в свет французское издание книги в переводе дочери Маркса Лауры Лафарг. В 1899 г. в Берлине был издан русский перевод трех первых глав книги, первое полное издание книги на русском языке вышло в переводе с английского в Лондоне в 1900 г., ряд новых изданий книги появился в России в годы первой русской революции, впоследствии книга неоднократно переиздавалась на русском языке Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

В «New-York Daily Tribune» статьи данной серии печатались без подзаголовков; в английском издании 1896 г. Элеонора Маркс-Эвелинг снабдила их подзаголовками, которые сохранены и в настоящем издании.

11

G. W. F. Hegel. «Grundlinien der Philosophie des Rechts». Berlin, 1821 (Г. В. Ф. Гегель. «Основы философии права». Берлин, 1821).

110

«The Weekly Dispatch» («Еженедельное сообщение») — английская газета, выходила под данным названием в Лондоне в 1801–1928 годах; в 50-х годах придерживалась радикального направления.

111

Речь идет о еженедельном органе чартистов «Notes to the People» («Заметки для народа»), выходившем в Лондоне в 1851–1852 гг. под редакцией Э. Джонса. Маркс и Энгельс оказывали поддержку журналу, принимая участие в его редактировании и издании, и опубликовали в нем с июня 1851 по апрель 1852 г. ряд статей.

112

Имеется в виду ряд законов о печати, принятых Учредительным и Законодательным собраниями (9—11 августа 1848 г., 27 июля 1849 г., в июле 1850 г.), которые вводили высокий денежный залог для издания газеты, штемпельный сбор на газеты и брошюры, а также суровые наказания за нападки на «принцип собственности и семейное право», за «подстрекательства к гражданской войне». Эти законы фактически ликвидировали свободу печати и слова во Франции.

Энгельс называет эти законы «законами о затыкании рта» по аналогии с тем, как в Англии называли шесть реакционных актов, принятых английским парламентом в 1819 г. и упразднивших неприкосновенность личности, свободу печати и собраний.

113

В конце 1853 и в 1854 г. имели место острые кризисные явления в экономике главных капиталистических стран. Затоваривание рынков, прежде всего американского и австралийского, вызвало сокращение производства в английской текстильной и железоделательной промышленности. Сходные явления наблюдались во Франции. Серьезные затруднения испытывала также промышленность США.

114

Белгрейв-сквер — парк в Уэст-Энде, фешенебельном районе Лондона, где сосредоточены особняки аристократии и крупной буржуазии.

115

Речь идет о конфискации имущества Орлеанского дома, декретированной Луи Бонапартом 22 января 1852 года.