ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ «ПОЛОЖЕНИЯ РАБОЧЕГО КЛАССА В АНГЛИИ» 1892 ГОДА[326]

Книга, вновь предлагаемая вниманию немецкого читателя, впервые вышла в свет летом 1845 года. Как в положительных, так и в отрицательных своих чертах она носит на себе следы молодости автора. Мне было тогда 24 года; теперь я втрое старше, но, перечитывая вновь эту юношескую работу, я нахожу, что мне за нее нечего краснеть. Поэтому я и не собираюсь в какой бы то ни было мере стирать с нее эту печать юности. Я вновь предлагаю ее читателю без изменений. Я только сформулировал более отчетливо несколько не совсем ясных мест и кое-где добавил краткие подстрочные примечания, помеченные настоящим (1892) годом.

О судьбе этой книги скажу лишь, что в 1887 г. она была издана в Нью-Йорке в английском переводе (г-жи Флоренс Келли-Вишневецкой) и что перевод этот был переиздан в 1892 г. в Лондоне у Суона Зонненшайна и К°. Предисловие к американскому изданию[327] легло в основу предисловия к английскому изданию, а это последнее — в основу настоящего предисловия к немецкому изданию. Современная крупная промышленность в такой сильной степени уравнивает экономические отношения всех тех стран, где она появляется, что едва ли я должен говорить с немецким читателем иначе, чем с читателем американским и английским.

Описанное в этой книге положение вещей, по крайней мере поскольку оно касается Англии, в настоящее время во многих отношениях принадлежит прошлому. Один из законов современной политической экономии, хотя в наших общепризнанных учебниках это четко и не сформулировано, состоит в том, что, чем больше развито капиталистическое производство, тем меньше может оно прибегать к тем приемам мелкого надувательства и жульничества, которые характеризуют его ранние стадии. Мелкие махинации польского еврея, представителя европейской торговли на самой низкой ступени ее развития, те самые махинации, которые так хорошо служат ему на его родине и широко практикуются там, ставят его в затруднительное положение, как только он попадает в Гамбург или Берлин. Точно так же какой-нибудь комиссионер из Берлина или Гамбурга, еврей или христианин, попав на манчестерскую биржу, обнаруживал, как это было по крайней мере еще недавно, что для того чтобы дешево купить хлопчатобумажную пряжу или ткань, он должен лучше отказаться от тех, хотя и не столь грубых, но все-таки весьма убогих хитростей и уловок, которые у него на родине считались верхом мудрости для дельца. Впрочем, с развитием крупной промышленности многое как будто бы изменилось также и в Германии и даже утратил свою репутацию — особенно после промышленной Йены, пережитой немцами в Филадельфии[328] — добропорядочный старонемецкий принцип, согласно которому людям только может доставить удовольствие, когда им сначала подсовывают хорошие образцы, а вслед за тем шлют недоброкачественный товар! И действительно, эти махинации уже не оправдывают себя на крупном рынке, где время — деньги и где известный уровень коммерческой честности неизбежно развивается не из порывов к добродетели, а только для того, чтобы не терять понапрасну время и труд. И точно так же происходило дело в Англии с отношениями между фабрикантом и его рабочими.

Оживление деловой жизни после кризиса 1847 г. послужило началом новой промышленной эпохи. Отмена хлебных законов и с необходимостью вытекавшие из нее дальнейшие финансовые реформы предоставили английской промышленности и торговле нужный для их развития простор. Вслед за этим были открыты золотые россыпи в Калифорнии и Австралии. Во все возраставшей степени развивалась способность колониальных рынков поглощать английские промышленные товары. В Индии миллионы ручных ткачей были окончательно уничтожены механическим ткацким станком Ланкашира. Китай становился все более и более доступным. Но быстрее всех других развивалась Америка, развивалась темпами, неслыханными даже для этой страны гигантского прогресса, а Америка — и этого не следует забывать — была тогда только колониальным рынком, правда, превосходящим все остальные, то есть была страной, которая поставляла сырье и получала промышленные изделия извне, в данном случае из Англии.

И, наконец, новые средства сообщения, появившиеся к концу предшествовавшего периода — железные дороги и океанские пароходы — применялись теперь в международном масштабе; они на деле создали мировой рынок, существовавший до этого лишь в потенции. Этот мировой рынок состоял тогда еще из некоторого числа стран, преимущественно или исключительно сельскохозяйственных, группировавшихся вокруг одного крупного промышленного центра — Англии, которая потребляла большую часть излишков их сырья и взамен удовлетворяла большую часть их потребностей в промышленных изделиях. Не удивительно, таким образом, что промышленный прогресс Англии был настолько колоссальным и неслыханным, что то состояние, в котором она находилась в 1844 г., кажется нам теперь сравнительно ничтожным, чуть ли не первобытным.

И в той же мере, в какой происходил этот рост, в фабричной промышленности, по-видимому, устанавливались какие-то нормы морали. Применяемое в конкуренции фабрикантов между собой мелкое обворовывание рабочих уже не оправдывало себя. Размах дел перерос уже эти жалкие средства добывания денег; у фабриканта-миллионера были дела поважнее, чем терять время на такие махинации, они годились только для мелких, нуждавшихся в деньгах дельцов, которые должны были подбирать каждый грош, чтобы не пасть жертвой конкуренции. Так в фабричных районах была ликвидирована система оплаты труда товарами, был принят билль о десятичасовом рабочем дне и проведен целый ряд других, второстепенных реформ — в духе, прямо противоположном свободной торговле и неограниченной конкуренции, но зато целиком в интересах крупного капиталиста, который ведет конкурентную борьбу с находящимися в менее благоприятных условиях собратьями.

Кроме того, чем больше предприятие и соответственно число занятых в нем рабочих, тем большие убытки и затруднения причинял всякий конфликт с рабочими. И таким образом фабриканты, особенно крупные, со временем преисполнились новым духом. Они научились избегать ненужных препирательств, молчаливо признавать существование и силу тред-юнионов и, в конце концов, даже видеть в стачках, если они происходят в подходящий момент, действенное средство для осуществления своих собственных целей. Самые крупные фабриканты, задававшие раньше тон в борьбе с рабочим классом, теперь стали первыми проповедовать мир и гармонию. И на это у них были весьма веские основания.

Все эти уступки справедливости и человеколюбию были на самом деле лишь средством ускорения концентрации капитала в руках немногих лиц и уничтожения мелких конкурентов, которые без таких побочных доходов не могли сводить концы с концами. Для этих немногих жалкие вымогательства прежних лет не только потеряли всякое значение, но и стали настоящей помехой в делах большого масштаба. Итак, — по крайней мере в главных отраслях промышленности, ибо в менее важных это было далеко не так, — самого по себе развития капиталистического производства было достаточно для того, чтобы устранить все те мелкие притеснения, которые делали столь тяжелой судьбу рабочего в прежние годы. Таким образом, становится все более и более очевидным тот великий основной факт, что причину бедственного положения рабочего класса следует искать не в этих мелких притеснениях, а в самой капиталистической системе. Рабочий продает капиталисту свою рабочую силу за известную плату в день. В течение нескольких часов работы он воспроизводит стоимость этой платы. Но согласно условиям своего контракта он должен работать еще ряд часов, чтобы целиком заполнить рабочий день; стоимость, которую он создает в эти дополнительные часы прибавочного труда, составляет прибавочную стоимость, которая ничего не стоит капиталисту, но все же идет в его карман. Такова основа той системы, которая все более и более ведет к расколу цивилизованного общества на две части: с одной стороны, горстка Ротшильдов и Вандербилтов, собственников всех средств производства и потребления, а с другой — огромная масса наемных рабочих, не владеющих ничем, кроме своей рабочей силы. А что такой результат вызван не теми или иными незначительными притеснениями рабочих, а самой системой, — этот факт ныне со всей отчетливостью раскрыт в ходе развития капитализма в Англии.

Далее. Все повторяющиеся вспышки холеры, тифа, оспы и других эпидемических заболеваний показали английскому буржуа настоятельную необходимость улучшения санитарного состояния его городов, если он хочет спасти себя и свою семью от опасности пасть жертвой этих болезней. Поэтому самые вопиющие злоупотребления, описанные в этой книге, в настоящее время или устранены, или же сделаны менее заметными. Проведена или улучшена канализация; через многие из наихудших «трущоб» проложены широкие улицы; исчезла «Малая Ирландия», на очереди «Семь стрелок». Но какое это имеет значение?

Ведь целые районы, которые я в 1844 г. мог бы описать как почти идиллические, теперь, с ростом городов, пришли в такое же состояние упадка, запустения, нищеты. Не встретишь больше только свиней да куч отбросов. Буржуазия достигла дальнейших успехов в искусстве скрывать бедствия рабочего класса. Но в отношении жилищ рабочих никакого существенного улучшения не произошло, и это вполне доказывает отчет королевской комиссии 1885 г. «о жилищных условиях бедных». И то же самое — во всех остальных отношениях. Полицейские приказы сыплются как из рога изобилия, но они могут только ограничить нищету рабочих, а не устранить ее.

Но если Англия выросла теперь из этого описанного мною юношеского возраста капиталистической эксплуатации, то другие страны только теперь достигли его. Франция, Германия и особенно Америка — вот те грозные соперницы, которые, как я это предвидел в 1844 г., все более и более подрывают промышленную монополию Англии. Их промышленность молода сравнительно с английской, но она растет гораздо более быстрым темпом; и в настоящее время достигла почти той же ступени развития, на какой английская промышленность находилась в 1844 году. По отношению к Америке сравнение особенно разительно. Конечно, внешние условия жизни рабочего класса в Америке весьма отличны от этих условий в Англии, но и тут и там действуют одни и те же экономические законы, так что результаты, хотя и не во всех отношениях тождественные, должны все же быть одного и того же порядка. Вот почему мы находим в Америке ту же борьбу за более короткий рабочий день, за законодательное ограничение рабочего времени, в особенности для женщин и детей на фабриках; находим в полном расцвете систему оплаты труда товарами и систему коттеджей в сельских местностях — системы, которые используются «боссами», капиталистами и их агентами, как средство господства над рабочими. Когда я в 1886 г. получил американские газеты с сообщениями о крупной стачке пенсильванских горняков в Коннелсвиллском округе, мне казалось, что я читаю свое собственное описание стачки углекопов в Северной Англии в 1844 году. То же самое надувательство рабочих при помощи фальшивых мер и весов; та же система оплаты труда товарами, та же попытка сломить сопротивление горняков при помощи последнего, но сокрушительного средства капиталистов — выселения рабочих из их жилищ, принадлежащих компании.

Ни в данном издании, ни в изданиях на английском языке я не пытался довести изложение книги до настоящего времени, то есть перечислить подробно все изменения, происшедшие с 1844 года. Не делал я этого по двум причинам: во-первых, для этого пришлось бы почти удвоить объем книги, а во-вторых, первый том «Капитала» Маркса дает весьма подробное описание положения рабочего класса в Англии около 1865 г., то есть в то время, когда промышленное процветание Англии достигло своего кульминационного пункта. В таком случае мне пришлось бы повторять то, что уже сказано Марксом.

Вряд ли необходимо отмечать, что общая теоретическая точка зрения настоящей книги в философском, экономическом и политическом отношениях отнюдь не вполне совпадает с моей теперешней точкой зрения. В 1844 г. еще не существовало современного международного социализма, который с тех пор, прежде всего и почти исключительно благодаря усилиям Маркса, полностью развился в науку. Моя книга представляет собой только одну из фаз его эмбрионального развития. И подобно тому как человеческий зародыш на самых ранних ступенях своего развития воспроизводит еще жаберные дуги наших предков — рыб, так и в этой книге повсюду заметны следы происхождения современного социализма от одного из его предков — немецкой классической философии. Так, в книге, особенно в конце ее, придается большое значение тому тезису, что коммунизм является не только партийной доктриной рабочего класса, но теорией, конечной целью которой является освобождение всего общества, включая и капиталистов, от тесных рамок современных отношений, В абстрактном смысле это утверждение верно, но на практике оно в большинстве случаев не только бесполезно, но даже хуже того. Поскольку имущие классы не только сами не испытывают никакой потребности в освобождении, но и противятся всеми силами самоосвобождению рабочего класса, постольку социальная революция должна быть подготовлена и осуществлена одним рабочим классом. Французские буржуа 1789 г. также объявляли освобождение буржуазии освобождением всего человечества; но дворянство и духовенство не пожелали с этим согласиться, и это утверждение, — хотя оно тогда, в отношении феодализма, было неоспоримой абстрактной исторической истиной, — скоро превратилось в чисто сентиментальную фразу и совершенно исчезло в огне революционной борьбы. И сейчас есть такие люди, которые со своей беспристрастной высшей точки зрения проповедуют рабочим социализм, парящий высоко над всеми классовыми противоречиями и классовой борьбой. Но это или новички, которым нужно еще многому поучиться, или злейшие враги рабочих, волки в овечьей шкуре.

Цикл больших промышленных кризисов исчисляется в книге пятью годами. Такой вывод о его продолжительности вытекал, по-видимому, из хода событий с 1825 до 1842 года. Но история промышленности с 1842 до 1868 г. показала, что в действительности этот период продолжается десять лет, что промежуточные кризисы носили второстепенный характер и, начиная с 1842 г., стали все более и более исчезать. С 1868 г. положение вещей опять изменилось, но об этом ниже.

Я умышленно не вычеркнул из текста многие предсказания, в том числе предсказание близости социальной революции в Англии, на которое я отважился под влиянием своей юношеской горячности. Я вовсе не намерен изображать свою работу и самого себя в лучшем свете, чем это было тогда. Удивительно не то, что довольно многие из этих предсказаний оказались неверными, а то, что столь многие из них сбылись и что критическое положение английской промышленности, которое должна была вызвать континентальная и в особенности американская конкуренция, что я и предвидел тогда, — правда, имея в виду слишком короткие сроки, — теперь действительно наступило. В этом отношении я обязан привести книгу в соответствие с современным положением вещей в Англии. С этой целью я воспроизвожу здесь одну мою статью, напечатанную на английском языке в лондонском журнале «Commonweal» от 1 марта 1885 г. и по-немецки в «Neue Zeit» в июне того же года (номер 6).

«Сорок лет тому назад Англия стояла перед кризисом, который, по всей видимости, мог быть разрешен только насилием. Гигантское и быстрое развитие промышленности далеко опередило расширение — внешних рынков и рост спроса. Каждые десять лет ход производства насильственно прерывался общим торговым кризисом, за которым после долгого периода хронического застоя следовали немногие годы процветания, всякий раз кончавшиеся лихорадочным перепроизводством и, в заключение, новым крахом. Класс капиталистов громко требовал свободной торговли хлебом и грозил добиться этого путем отправки голодающих жителей городов обратно в те сельские районы, откуда они пришли, причем, как выразился Джон Брайт, «не как бедняков, выпрашивающих хлеб, а как армию, располагающуюся на территории неприятеля». Рабочие массы городов требовали для себя участия в политической власти — Народной хартии; их поддерживало большинство мелкой буржуазии, и единственное разногласие между ними и ею состояло лишь в том, как надо добиваться осуществления Хартии: насильственным или законным путем. Между тем наступили торговый кризис 1847 г. и голод в Ирландии, а вместе с ними и перспектива революции.

Французская революция 1848 г. спасла английскую буржуазию. Социалистические лозунги победоносных французских рабочих напугали английскую мелкую буржуазию и внесли дезорганизацию в движение английского рабочего класса, протекавшее в более узких рамках, но имевшее в большей степени непосредственно практический характер. Как раз в тот момент, когда чартистское движение должно было развернуться в полную силу, оно оказалось надломленным изнутри еще до того, как наступило внешнее поражение 10 апреля 1848 года. Политическая деятельность рабочего класса была отодвинута на задний план. Класс капиталистов одержал победу по всей линии.

Парламентская реформа 1831 г. была победой всего класса капиталистов над землевладельческой аристократией. Отмена хлебных пошлин была победой промышленных капиталистов не только над крупным землевладением, но и над теми группами капиталистов, интересы которых были тождественны или тесно связаны с интересами землевладения, то есть банкиров, биржевиков, рантье и т. д. Свобода торговли означала преобразование всей внутренней и внешней торговой и финансовой политики Англии в соответствии с интересами промышленных капиталистов, класса, который теперь представлял нацию. И этот класс энергично принялся за дело. Каждое препятствие промышленному производству беспощадно устранялось. В таможенном тарифе и во всей налоговой системе был произведен полный переворот. Все было подчинено одной цели, но цели в высшей степени важной для промышленных капиталистов: удешевление всех видов сырья и в особенности всех жизненных средств для рабочего класса, производство дешевого сырья и сохранение на прежнем уровне, — если не снижение, — заработной платы. Англия должна была стать «мастерской мира»; все другие страны должны были стать для Англии тем, чем уже была Ирландия, — рынками сбыта для ее промышленных изделий, снабжающими ее, со своей стороны, сырьем и продовольствием. Англия — великий промышленный центр сельскохозяйственного мира, то промышленное солнце, вокруг которого вращается постоянно увеличивающееся число спутников, производящих зерно и хлопок. Какая величественная перспектива!

Промышленные капиталисты приступили к осуществлению этой своей великой цели с тем крепким здравым смыслом и с тем презрением к традиционным принципам, которыми они всегда отличались от своих более зараженных филистерством континентальных конкурентов. Чартизм умирал. Вновь начавшийся период процветания промышленности, естественный и чуть ли не само собой разумеющийся после того как крах 1847 г. был вполне изжит, приписывался исключительно влиянию свободы торговли. Вследствие этих двух причин английский рабочий класс оказался политически в хвосте «великой либеральной партии» — партии, которой руководили фабриканты. Это раз достигнутое выгодное положение надо было увековечить. А резкая оппозиция чартистов не против свободы торговли как таковой, а против превращения свободы торговли в единственный жизненный вопрос нации, показала фабрикантам и с каждым днем показывает им все более, что без помощи рабочего класса буржуазии никогда не удастся добиться полного социального и политического господства над нацией. Так постепенно изменились взаимные отношения обоих классов. Фабричные законы, бывшие некогда жупелом для всех фабрикантов, теперь не только соблюдались ими добровольно, но даже были в большей или меньшей степени распространены на все отрасли промышленности. Тред-юнионы, которые недавно еще считались исчадием ада, теперь стали пользоваться вниманием и покровительством фабрикантов как совершенно законные учреждения и как полезное средство для распространения среди рабочих здравых экономических воззрений. Даже стачки, которые до 1848 г. преследовались, были теперь также признаны подчас весьма полезными, в особенности когда господа фабриканты в подходящий момент сами их вызывали. Из законов, которыми рабочий лишался равенства в правах со своим работодателем, были упразднены по крайней мере самые возмутительные, а некогда столь страшная Народная хартия стала по существу политической программой тех самых фабрикантов, которые до последнего времени выступали против нее. Отмена имущественного ценза и тайное голосование были проведены законодательным путем. Парламентские реформы 1867 и 1884 гг. сильно приближаются уже к всеобщему избирательному праву по крайней мере в том виде, в каком оно существует теперь в Германии; новый проект закона о перераспределении мест в избирательных округах, обсуждаемый сейчас в парламенте, создает равные избирательные округа, во всяком случае в общем не менее равные, чем во Франции или в Германии. Уже намечаются как несомненные достижения в ближайшем будущем вознаграждение депутатам и сокращение сроков мандатов, хотя, правда, до ежегодно переизбираемого парламента дело еще не дошло; и при всем том находятся люди, которые говорят, что чартизм мертв.

У революции 1848 г., как и у многих ее предшественниц, была странная судьба. Те самые люди, которые ее подавили, стали, — как любил говорить Карл Маркс, — ее душеприказчиками. Луи-Наполеон был вынужден создать единую и независимую Италию, Бисмарк был вынужден совершить своего рода переворот в Германии и вернуть Венгрии известную независимость, а английским фабрикантам не оставалось сделать ничего лучшего, как дать Народной хартии силу закона.

Для Англии последствия этого господства промышленных капиталистов сначала были поразительны. Промышленность вновь ожила и стала развиваться с быстротой, неслыханной даже для этой колыбели современной индустрии. Все прежние изумительные успехи, достигнутые благодаря применению пара и машин, совершенно бледнели в сравнении с мощным подъемом производства за двадцать лет, от 1850 до 1870 г., с колоссальными цифрами вывоза и ввоза, с несметным количеством богатств, накоплявшихся в руках капиталистов, и человеческой рабочей силы, сконцентрированной в гигантских городах. Этот подъем, правда, прерывался, как и раньше, кризисами, повторявшимися каждые десять лет: в 1857 г., а также в 1866 году; но эти рецидивы считались теперь естественными неизбежными явлениями, через которые приходится пройти, но после которых, в конце концов, все возвращается в прежнюю колею.

Каково же было положение рабочего класса в этот период? Порой наступало улучшение, даже для широких масс. Но это улучшение каждый раз опять сводилось на нет притоком огромного числа людей из резерва безработных, непрестанным вытеснением рабочих новыми машинами и приливом сельскохозяйственных рабочих, которые также все более и более вытеснялись теперь машинами.

Длительное улучшение мы находим только в положении двух привилегированных категорий рабочего класса. К первой категории принадлежат фабричные рабочие. Законодательное установление для них относительно рациональных границ нормального рабочего дня восстановило до известной степени их физическое состояние и дало им моральное преимущество, еще усиленное их концентрацией в определенных местах. Их положение несомненно лучше, чем до 1848 года. Это больше всего подтверждается тем, что из десяти стачек, которые они проводят, девять бывают вызваны самими фабрикантами в своих собственных интересах как единственное средство обеспечить сокращение производства. Вы никогда не уговорите фабрикантов согласиться на сокращение рабочего времени, хотя бы их товары и вовсе не находили сбыта; но заставьте рабочих объявить стачку, и капиталисты все до одного закроют свои фабрики.

Вторую категорию составляют крупные тред-юнионы. Это организации таких отраслей производства, в которых применяется исключительно или, по крайней мере, преобладает труд взрослых мужчин. Ни конкуренция женского и детского труда, ни конкуренция машин не смогли до сих пор сломить их организованную силу. Организации механиков, плотников и столяров, каменщиков являются каждая в отдельности такой силой, что могут даже, как например каменщики, с успехом противостоять введению машин. Несомненно, их положение с 1848 г. значительно улучшилось; наилучшим доказательством этого служит то, что в течение более пятнадцати лет не только хозяева были чрезвычайно довольны ими, но и они — хозяевами. Они образуют аристократию в рабочем классе; им удалось добиться сравнительно обеспеченного положения, и это они считают окончательным. Это образцовые рабочие господ Лиона Леви и Джиффена (а также достопочтенного Луйо Брентано), и они в самом деле очень милые, покладистые люди для всякого неглупого капиталиста в отдельности и для класса капиталистов в целом.

Но что касается широкой массы рабочих, то степень ее нищеты и необеспеченности ее существования в настоящее время так же велика, как была всегда, если только не больше. Лондонский Ист-Энд представляет собой все расширяющуюся трясину безысходной нищеты и отчаяния, голода в период безработицы, физической и моральной деградации при наличии работы. То же самое, если не принимать во внимание привилегированное меньшинство рабочих, происходит и во всех других больших городах; так же обстоит дело в менее крупных городах и сельских районах. Закон, который сводит стоимость рабочей силы к стоимости необходимых средств существования, и другой закон, который сводит, как правило, ее среднюю цену к минимуму этих средств существования, — оба эти закона действуют на рабочих с непреодолимой силой автоматической машины, которая давит их между своими колесами.

Таково, стало быть, было положение, созданное установившейся в 1847 г. политикой свободы торговли и двадцатилетним господством промышленных капиталистов. Но затем наступил поворот. Действительно, за кризисом 1866 г. последовало около 1873 г. слабое и кратковременное оживление, но оно было непродолжительным. Правда, полный кризис не имел места тогда, когда его следовало ожидать, в 1877 или 1878 г., но с 1876 г. все главные отрасли промышленности находятся в состоянии хронического застоя. Не наступает ни полный крах, ни долгожданный период процветания, на который можно было рассчитывать как до краха, так и после него. Мертвящий застой, хроническое переполнение всех рынков во всех отраслях — таково состояние, в котором мы живем уже почти десять лет. Чем же это вызвано?

Теория свободы торговли основывалась на одном предположении: Англия должна стать единственным крупным промышленным центром сельскохозяйственного мира. Факты показали, что это предположение является чистейшим заблуждением. Условия существования современной промышленности — сила пара и машины — могут быть созданы везде, где есть топливо, в особенности уголь, а уголь есть, кроме Англии, и в других странах: во Франции, Бельгии, Германии, Америке, даже в России. И жители этих стран не видели никакого интереса в том, чтобы превратиться в голодных ирландских арендаторов только ради вящей славы и обогащения английских капиталистов. Они сами стали производить, причем не только для себя, но и для остального мира; и в результате промышленная монополия, которой Англия обладала почти целое столетие, теперь безвозвратно утеряна.

Но промышленная монополия Англии — это краеугольный камень существующей в Англии общественной системы. Даже во время господства этой монополии рынки не поспевали за растущей производительностью английской промышленности; результатом были кризисы через каждые десять лет. А теперь новые рынки с каждым днем становятся все большей редкостью, так что даже неграм в Конго навязывают цивилизацию в виде бумажных тканей из Манчестера, глиняной посуды из Стаффордшира и металлических изделий из Бирмингема. Что же будет тогда, когда континентальные и в особенности американские товары хлынут во все возрастающем количестве, когда львиная доля в снабжении всего мира, все еще принадлежащая английским фабрикам, станет из года в год уменьшаться? Пусть даст на это ответ свобода торговли, это универсальное средство!

Не я первый на это указываю. Уже в 1883 г. на собрании Британской ассоциации в Саутпорте председатель ее экономической секции г-н Инглис Палгрейв прямо заявил, что

«для Англии дни больших прибылей уже прошли, и дальнейшее развитие различных крупных отраслей промышленности приостановилось. Можно почти утверждать, что страна переходит в состояние застоя».

Но каков же будет результат? Капиталистическое производство не может стоять на месте: оно должно расти и расширяться или же умереть. Уже теперь одно лишь ограничение львиной доли Англии в снабжении товарами мирового рынка означает застой и нищету, избыток капитала, с одной стороны, избыток незанятых рабочих рук — с другой. Что же будет тогда, когда ежегодного прироста производства совсем не будет? Вот где уязвимое место, ахиллесова пята капиталистического производства. Постоянное расширение является необходимым условием его существования, а это постоянное расширение становится теперь невозможным. Капиталистическое производство зашло в тупик. С каждым годом перед Англией все более настойчиво встает вопрос: либо должна погибнуть страна, либо капиталистическое производство; кто из них обречен?

А рабочий класс? Если даже во время неслыханного подъема торговли и промышленности с 1848 по 1868 г. ему приходилось жить в такой нищете, если даже тогда его широкая масса в лучшем случае пользовалась лишь кратковременным улучшением своего положения, и только незначительное, привилегированное, «охраняемое» меньшинство имело длительные выгоды, то что же будет, когда этот блестящий период окончательно завершится, когда нынешний гнетущий застой не только усилится, но когда это усилившееся состояние мертвящего гнета станет хроническим, нормальным состоянием английской промышленности?

Истина такова: пока существовала промышленная монополия Англии, английский рабочий класс в известной мере принимал участие в выгодах этой монополии. Выгоды эти распределялись среди рабочих весьма неравномерно: наибольшую часть забирало привилегированное меньшинство, но и широким массам изредка кое-что перепадало. Вот почему, с тех пор как вымер оуэнизм, в Англии больше не было социализма. С крахом промышленной монополии Англии английский рабочий класс потеряет свое привилегированное положение, он весь, не исключая привилегированного и руководящего меньшинства, окажется на таком же уровне, на каком находятся рабочие других стран. И вот почему социализм снова появится в Англии».

Так я писал в 1885 году. В предисловии к английскому изданию, написанном 11 января 1892 г., я продолжал:

«К этой характеристике положения вещей, как я его представлял себе в 1885 г., мне остается прибавить лишь немногое. Вряд ли надо говорить, что в настоящее время действительно «социализм снова появился в Англии», причем в массовом масштабе, социализм всех оттенков: социализм сознательный и бессознательный, социализм в прозе и в стихах, социализм рабочего класса и буржуазии. И действительно, это чудовище из чудовищ, этот социализм не только стал вполне респектабельным, но он уже носит фрак и небрежно разваливается на диванах в салонах. Это лишний раз показывает неисправимое непостоянство ужасного деспота «хорошего общества» — буржуазного общественного мнения, и лишний раз оправдывает то презрение, с которым мы, социалисты прошлого поколения, всегда к нему относились. Но, впрочем, у нас нет оснований быть недовольными этим новым симптомом.

Но что мне кажется гораздо важнее этой мимолетной моды в буржуазных кругах щеголять разбавленным водой социализмом и даже важнее тех успехов, которых вообще социализм достиг в Англии, — это пробуждение лондонского Ист-Энда. Это огромное скопище нищеты перестало быть тем стоячим болотом, каким оно было шесть лет тому назад. Ист-Энд стряхнул с себя апатию отчаяния; он возродился к жизни и стал родиной «нового юнионизма», то есть организации широких масс «необученных» рабочих. Хотя эта организация в значительной степени и облеклась в форму старых тред-юнионов «обученных» рабочих, но по своему характеру она все же существенно отличается от них. Старые тред-юнионы сохраняют традиции той эпохи, когда они возникли; они рассматривают систему наемного труда как раз навсегда установленный, вечный порядок, который они могут в лучшем случае лишь немного смягчить, в интересах своих членов. Новые же тред-юнионы были основаны в такое время, когда вера в вечность системы наемного труда была уже сильно поколеблена. Их основателями и руководителями были либо сознательные социалисты, либо социалисты по инстинкту; массы, которые устремились к ним и составляют их силу, были грубы, забиты и презираемы рабочей аристократией. Но они имеют одно неизмеримое преимущество: их психика является еще девственной почвой, совершенно свободной от унаследованных, «почтенных» буржуазных предрассудков, которые сбивают с толку головы занимающих лучшее положение «старых юнионистов». И теперь мы видим, как эти новые тред-юнионы захватывают руководство всем рабочим движением и все больше берут на буксир богатые и высокомерные «старые» тред-юнионы.

Несомненно, деятели лондонского Ист-Энда допустили ряд колоссальных промахов; но то же самое делали и их предшественники, то же самое допускают теперь социалисты-доктринеры, задирающие перед ними нос. Великий класс, как и великая нация, ни на чем не учится так быстро, как на последствиях своих собственных ошибок. И несмотря на всевозможные ошибки в прошлом, настоящем и будущем, пробуждение лондонского Ист-Энда остается одним из величайших и плодотворнейших событий fin de siecle [конца века. Ред.], и я рад и горд, что мне довелось дожить до него».

С тех пор, как я написал эти строки, прошло полгода, и английское рабочее движение снова сделало большой шаг вперед. Парламентские выборы, закончившиеся несколько дней тому назад, нагляднейшим образом показали обеим официальным партиям, и консерваторам и либералам, что им придется отныне считаться с существованием третьей партии, партии рабочей. Эта рабочая партия еще только складывается: отдельным ее элементам приходится еще освобождаться от всевозможных унаследованных предрассудков, — буржуазных, староюнионистских и даже уже доктринерски-социалистических, — чтобы иметь, наконец, возможность объединиться на общей для них всех почве. И тем не менее объединяющий их инстинкт уже теперь так силен, что он привел к неслыханным до сих пор в Англии результатам выборов. В Лондоне выставили свои кандидатуры двое рабочих [Дж. К. Гарди и Дж. Бёрнс. Ред.], к тому же открыто заявивших, что они социалисты; либералы не осмелились выставить против них своего кандидата, и эти два социалиста прошли громадным и неожиданным большинством голосов. В Мидлсбро рабочий кандидат [Дж. X. Уилсон. Ред.] выступил против либерала и консерватора и одержал верх над обоими; зато те новые рабочие кандидаты, которые заключили союз с либералами, все, кроме одного, безнадежно провалились. Из прежних так называемых рабочих представителей, то есть людей, которым прощают их принадлежность к рабочему классу, потому что они сами готовы утопить это свое свойство в океане своего либерализма, самый выдающийся представитель старого юнионизма, Генри Бродхёрст, с треском провалился на выборах, потому что выступил против восьмичасового рабочего дня. В двух избирательных округах Глазго, в одном избирательном округе Солфорда и во многих других выступили независимые рабочие кандидаты против кандидатов обеих старых партий; они потерпели поражение, но и либеральные кандидаты тоже. Одним словом, в целом ряде избирательных округов крупных городов и промышленных районов рабочие решительно отказались от всякого соглашения с обеими старыми партиями и этим добились таких прямых или косвенных успехов, каких не имели до сих пор ни на одних выборах. И радость рабочих по этому поводу не поддается описанию. Они впервые увидели и почувствовали, чего могут добиться, если используют свое избирательное право в интересах своего класса. Суеверному преклонению перед «великой либеральной партией» — преклонению, которое господствовало среди английских рабочих в течение почти сорока лет, — нанесен сокрушительный удар. На убедительных примерах рабочие увидели, что они составляют в Англии решающую силу, когда хотят и знают, чего хотят, а выборы 1892 г. положили начало этому. Об остальном позаботится рабочее движение на континенте; немцы и французы, которые уже так широко представлены в парламентах и муниципальных советах, будут своими дальнейшими успехами всемерно поддерживать в англичанах дух соревнования. И когда в не столь отдаленном будущем обнаружится, что новый парламент не может приступить к делу, пока у власти г-н Гладстон, а г-н Гладстон не может ничего предпринять, пока существует этот парламент, тогда английская рабочая партия будет уже достаточно Организована, чтобы раз навсегда положить конец игре в качели двух старых партий, сменяющих одна другую у кормила правления и стремящихся таким путем увековечить господство буржуазии.

Ф. Энгельс

Лондон, 21 июля 1892 г.

Напечатано в книге: F. Engels. «Dis Lage der Arbeitenden Klasse in England». Zweite Auflage. Stuttgart, 1892

Печатается по тексту книги

Перевод с немецкого

Примечания:

3

«Der Sozialdemokrat» («Социал-демократ») — немецкая еженедельная газета, центральный орган германской социал-демократической партии, выходивший в период действия исключительного закона против социалистов, с сентября 1879 по сентябрь 1888 г. в Цюрихе и с октября 1888 по 27 сентября 1890 г. в Лондоне. В 1879–1880 гг. газета выходила под редакцией Г. Фольмара, а с 1881 по 1890 г. под редакцией Э. Бернштейна. Маркс, а также Энгельс, который сотрудничал в газете в течение всего периода ее издания, активно помогали редакции газеты проводить партийную пролетарскую линию, критиковали и выправляли отдельные ее ошибки и колебания.

32

Решением имперской депутации (комиссии из представителей государств Германской империи, избранной имперским сеймом в октябре 1801 г.) от 25 февраля 1803 г. было ликвидировано большое количество мелких государств Западной Германии, Территории этих государств были присоединены к более крупным германским государствам в качестве компенсации за земли на левом берегу Рейна, отошедшие по Люневильскому договору к Франции. В результате было упразднено 112 германских государств (почти все духовные владения и имперские города) с общим населением в 3 млн. человек; их владения в значительной части были переданы целиком зависевшим от наполеоновской Франции Баварии, Вюртембергу и Бадену, а также Пруссии. Решение имперской депутации было лишь официальным оформлением положений заключенной в октябре 1801 г. между Францией и Россией секретной конвенции, предусматривавшей урегулирование территориальных вопросов в прирейнской Германии в интересах наполеоновской Франции.

326

Данное предисловие было написано Энгельсом для второго немецкого издания его книги «Положение рабочего класса в Англии» (см. настоящее издание, т. 2, стр. 231–517), вышедшего в Штутгарте в 1892 году. В основной своей части оно представляет собой сделанный автором с небольшими редакционными изменениями перевод предисловия к английскому изданию этой работы 1892 г. (см. настоящий том, стр. 272–285). Статья «Англия в 1845 и 1885 годах», вошедшая в состав предисловия к английскому изданию, была включена Энгельсом и в данное издание в немецком варианте, опубликованном в 1885 г. в журнале «Neue Zeit» № 6. Заключительная часть предисловия была написана Энгельсом специально для немецкого издания.

327

Энгельс имеет в виду приложение к американскому изданию «Положения рабочего класса», первоначально задуманное в качестве предисловия к нему (см. настоящее издание, т. 21, стр. 260–266), но затем Энгельс заменил его другим, в котором осветил положение рабочего движения в Америке (см. там же, стр. 345–353).

328

10 мая 1876 г. в связи со столетием со дня основания Соединенных Штатов Америки в Филадельфии открылась шестая всемирная промышленная выставка. Среди сорока стран, представленных на ней, была и Германия. Однако назначенный германским правительством в качестве председателя немецкого жюри директор берлинской промышленной академии профессор Ф. Рёло вынужден был признать, что германская промышленность значительно отстает от промышленности других стран и что она руководствуется принципом «дешево, да гнило». Это заявление вызвало многочисленные отклики в печати. Газета «Volksstaat», в частности, напечатала в июле — сентябре ряд статей, посвященных этому скандальному факту. Называя этот случай промышленной Йеной, Энгельс намекает на разгром прусской армии в сражении при Йене в октябре 1806 г. в войне с наполеоновской Францией.