ПРОТЕКЦИОНИЗМ И СВОБОДА ТОРГОВЛИ (*)

(*)[Предисловие (переведенное автором) к печатающемуся в Нью-Йорке английскому изданию речи Маркса по вопросу о свободе торговли (переведена на немецкий язык Э. Бернштейном и К. Каутским; приложение II к книге Маркса «Нищета философии», Штутгарт, изд. Диц, стр. 188 и дальше). Так как это предисловие в первую очередь рассчитано на американскую публику, то немецкая протекционистская политика могла быть затронута только мимоходом. Автору скоро, вероятно, представится также случай рассмотреть этот вопрос специально в отношении Германии. (Примечание Энгельса к немецкому переводу.)]

В конце 1847 г. в Брюсселе состоялся конгресс по вопросу свободы торговли[411]. Это был стратегический маневр английских фабрикантов в их тогдашней кампании за свободу торговли. Торжествуя победу у себя дома в связи с отменой хлебных законов в 1846 г.[412], они отправились на континент, чтобы за право свободного ввоза зерна из стран континента в Англию потребовать свободного ввоза английских промышленных товаров на континентальные рынки. На этом конгрессе Маркс записался в число ораторов, но, как и следовало ожидать, дело повели так, что прежде чем до него дошла очередь, конгресс был закрыт. Таким образом, Маркс вынужден был изложить то, что он собирался сказать о свободе торговли, перед брюссельской Демократической ассоциацией, международной организацией, одним из вице-председателей которой он был[413].

Ввиду того, что вопрос — свобода торговли или протекционизм — стоит в настоящий момент в Америке в порядке дня, было признано полезным опубликовать английский перевод речи Маркса, и меня просили написать к нему предисловие.

«Система протекционизма, — говорит Маркс, — была искусственным средством фабриковать фабрикантов, экспроприировать независимых рабочих, капитализировать национальные средства производства и существования, насильственно ускорять переход от старого способа производства к современному»[414]. Таков был протекционизм в период своего возникновения в XVII веке, таким он оставался многие годы и в XIX веке. Протекционизм считался тогда нормальной политикой всякого цивилизованного государства Западной Европы. Исключение составляли только мелкие государства Германии и кантоны Швейцарии — не потому, что им не нравилась эта система, а потому, что на таких небольших территориях ее невозможно было применять.

Под крылышком протекционизма и развилась в Англии в течение последней трети XVIII века система современной промышленности — производство при помощи машин, приводимых в движение паром. И, словно покровительственных тарифов было недостаточно, войны против французской революции помогали обеспечить за Англией монополию новых промышленных методов. На двадцать с лишним лет английские военные суда отрезали промышленных соперников Англии от их колониальных рынков и в то же время насильственно открыли эти рынки для английской торговли. Отделение южно-американских колоний от их европейских метрополий, завоевание Англией всех наиболее важных французских и голландских колоний, постепенное покорение Индии превратили население всех этих огромных территорий в потребителей английских товаров. Англия дополняла таким образом протекционизм, который она применяла на внутреннем рынке, свободой торговли в отношении всех возможных потребителей ее товаров за границей. Благодаря этому удачному сочетанию обеих систем Англия к концу войн, в 1815 г., оказалась обладательницей фактической монополии мировой торговли во всех важнейших отраслях промышленности.

В течение последующих мирных лет эта монополия продолжала расширяться и укрепляться. Преимущества, приобретенные Англией во время войны, увеличивались с каждым годом; она, казалось, все больше и больше обгоняла всех своих возможных соперников. Вывоз промышленных товаров во все возрастающих количествах действительно сделался для этой страны вопросом жизни и смерти. Только два препятствия стояли, казалось, на ее пути: запретительное или протекционистское законодательство других стран и ввозные пошлины на сырье и продукты питания в Англии.

Тогда-то в стране Джона Буля приобрело популярность учение о свободе торговли классической политической экономии — французских физиократов и их английских преемников — Адама Смита и Рикардо. Протекционизм внутри страны был не нужен фабрикантам, которые побивали всех своих иностранных соперников и самое существование которых зависело от расширения вывоза. Протекционизм внутри страны был выгоден только производителям продуктов питания и сырья, только тем, кто пользовался доходом от сельского хозяйства, то есть при существовавших в то время в Англии условиях только получателям ренты, земельной аристократии. Фабрикантам же такой протекционизм приносил вред. Ввиду обложения пошлиной сырья повышались цены на вырабатываемые из этого сырья товары; в результате обложения продуктов питания повышались цены на труд; в обоих случаях протекционизм ставил английского фабриканта в невыгодное положение по сравнению с его иностранным конкурентом. Атак как все другие страны ввозили в Англию главным образом сельскохозяйственные продукты и вывозили оттуда преимущественно промышленные изделия, то отмена английских покровительственных пошлин на хлеб и сырье вообще была одновременно призывом к другим странам, в свою очередь, отменить или, по крайней мере, снизить ввозные пошлины на английские промышленные товары.

После продолжительной и упорной борьбы победа осталась за английскими промышленными капиталистами, уже в то время фактически руководящим классом нации, классом, интересы которого считались тогда национальными интересами. Земельная аристократия вынуждена была уступить. Пошлины на хлеб и на другое сырье были отменены. Свобода торговли сделалась лозунгом дня. Ближайшая задача английских фабрикантов и их глашатаев — экономистов состояла в том, чтобы обратить все другие страны в фритредерскую веру и создать, таким образом, мир, в котором Англия была бы крупным промышленным центром, а все остальные страны — зависящими от нее земледельческими провинциями.

Таково было время Брюссельского конгресса, когда Маркс подготовил эту свою речь. Признавая, что при некоторых условиях, как, например, в Германии 1847 г., протекционизм еще может быть выгоден промышленным капиталистам; доказывая, что свободная торговля — не панацея от всех зол, от которых страдает рабочий класс, что она может даже усугубить их, он в конечном счете и в принципе высказывается за свободу торговли. Для него свобода торговли — нормальное условие современного капиталистического производства. Только при свободе торговли огромные производительные силы пара, электричества, машин могут получить полное развитие; и чем быстрее темпы этого развития, тем скорее и полнее осуществятся его неизбежные следствия: раскол общества на два класса — капиталистов и наемных рабочих; наследственное богатство на одной стороне, наследственная нищета — на другой; предложение, превышающее спрос, неспособность рынков поглотить все возрастающую массу промышленных продуктов; неизменно повторяющиеся циклы процветания, перепроизводства, кризиса, паники, хронической депрессии и постепенного оживления производства и торговли, которое служит предвестником не длительного улучшения, а нового перепроизводства и нового кризиса; словом, рост производительных сил до такой степени, когда общественные учреждения, при которых они возникли, становятся для них невыносимыми оковами; единственно возможный выход — социальная революция, освобождающая общественные производительные силы от оков устаревшего социального строя, а подлинных производителей, широкие народные массы, — от наемного рабства. И потому что свобода торговли — естественная, нормальная атмосфера для этой исторической эволюции, экономическая среда, в которой раньше всего создадутся условия, необходимые для неизбежной социальной революции, — потому, и только потому, Маркс высказывался за свободу торговли.

Так или иначе, годы, непосредственно следовавшие за победой фритредерства в Англии, видимо, оправдали самые невероятные надежды на вызванное этой победой процветание. Британская торговля достигла сказочных размеров; промышленная монополия Англии на мировом рынке казалась более прочной, чем когда-либо раньше; повсюду возникали новые домны, новые текстильные фабрики; создавались новые отрасли промышленности. Правда, в 1857 г. наступил жестокий кризис, но он был преодолен, и скоро наступил новый бурный подъем торговли и промышленности, пока в 1866 г. не разразилась новая паника, которая на этот раз, по-видимому, знаменует новый поворотный момент в экономической истории мира.

Небывалое развитие британской промышленности и торговли между 1848 и 1866 гг. несомненно было вызвано в значительной степени отменой покровительственных пошлин на продукты питания и сырье. Но отнюдь не только этим. Одновременно произошли и другие важные перемены, которые также способствовали этому. К этим годам относится открытие и разработка калифорнийских и австралийских золотых приисков, что в таких огромных размерах увеличило массу средств обращения на мировом рынке; эти же годы отмечены окончательной победой транспортных средств с паровым двигателем над всеми другими видами транспорта; в океанских водах пароходы вытеснили теперь парусные суда; на суше железные дороги заняли во всех цивилизованных странах первое место, шоссейные дороги — второе; перевозки сделались теперь вчетверо быстрее и вчетверо дешевле. Не удивительно, что при таких благоприятных условиях английская промышленность, работающая при помощи пара, расширяла свое господство за счет иностранной домашней промышленности, основанной на ручном труде. Но разве другие страны должны были сидеть сложа руки и покорно подчиняться этим переменам, которые низводили их на положение простых сельскохозяйственных придатков Англии, этой «мастерской мира»?

Другие страны и не сидели сложа руки. Франция в течение почти двухсот лет окружала свою промышленность настоящей китайской стеной покровительственных и запретительных пошлин и достигла в производстве всех предметов роскоши и художественных изделий такого превосходства, которое Англия даже не решалась оспаривать. Швейцария при полной свободе торговли обладала сравнительно важными отраслями промышленности, которых не могла затронуть английская конкуренция. Германия при тарифе гораздо более либеральном, чем в какой бы то ни было другой большой стране на континенте Европы, развивала свою промышленность сравнительно более быстрыми темпами, чем даже Англия. А Америка, которая во время Гражданской войны 1861 г. была неожиданно предоставлена самой себе, должна была изыскать средства удовлетворения внезапно возникшего спроса на всякого рода промышленные изделия, и она могла это сделать, только создав свою собственную отечественную промышленность. С прекращением войны прекратился также и вызванный ею спрос; но новая промышленность осталась и должна была столкнуться с английской конкуренцией. Благодаря войне в Америке созрело понимание того, что народу в тридцать пять миллионов человек, способному удвоить свою численность в течение самое большее сорока лет, обладающему такими огромными ресурсами и окруженному соседями, которые еще много лет должны будут заниматься по преимуществу земледелием, — что такому народу «предначертана миссия» («manifest destiny»)[415] стать независимым от иностранной промышленности в отношении главных предметов потребления в мирное время так же, как и в военное. И тогда Америка ввела протекционизм.

Лет пятнадцать тому назад мне пришлось ехать в вагоне железной дороги с одним интеллигентным коммерсантом из Глазго, связанным, по-видимому, с железоделательной промышленностью. Когда речь зашла об Америке, он стал потчевать меня старыми фритредерскими разглагольствованиями: «Непостижимо, что такие ловкие дельцы, как американцы, платят дань своим местным металлопромышленникам и фабрикантам, тогда как они могли бы купить те же товары, если не лучшие, гораздо дешевле в нашей стране». И он приводил мне примеры, показывавшие, какими высокими налогами обременяют себя американцы, чтобы обогащать нескольких алчных металлопромышленников. «Думаю, — отвечал я, — что в этом вопросе есть и другая сторона. Вы знаете, что Америка в отношении угля, водной энергии, железных и других руд, дешевых продуктов питания, отечественного хлопка и других видов сырья обладает такими ресурсами и преимуществами, каких не имеет ни одна европейская страна, и что эти ресурсы могут только тогда получить полное развитие, когда Америка сделается промышленной страной. Вы должны также признать, что в настоящее время такой многочисленный народ, как американцы, не может существовать только сельским хозяйством, что это было бы равносильно обречению себя на вечное варварство и подчиненное положение; ни один великий народ не может в наше время жить без собственной промышленности. Но если Америка должна стать промышленной страной и если у нее есть все шансы на то, чтобы не только догнать, но и перегнать своих соперников, то перед ней открываются два пути: или, придерживаясь свободы торговли, в течение, скажем, пятидесяти лет вести чрезвычайно обременительную конкурентную борьбу против английской промышленности, опередившей американскую почти на сто лет; или же покровительственными пошлинами преградить доступ английским промышленным изделиям, скажем, на двадцать пять лет, с почти абсолютной уверенностью в том, что по истечении этих двадцати пяти лет американская промышленность будет в состоянии занять независимое положение на свободном мировом рынке. Какой из двух путей самый дешевый и самый короткий? Вот в чем вопрос.

Если вы хотите проехать из Глазго в Лондон, вы можете воспользоваться парламентским поездом[416], платя по одному пенни за милю и проезжая по двенадцать миль в час. Но вы этого не делаете. Вам время слишком дорого, вы садитесь в экспресс, платите по два пенса за милю и делаете сорок миль в час. Так вот, американцы предпочитают платить за экспресс и двигаться со скоростью экспресса». Мой шотландский фритредер не мог возразить ни слова.

Будучи средством искусственной фабрикации фабрикантов, протекционизм может поэтому оказаться полезным не только для не вполне развитого класса капиталистов, который продолжает еще борьбу с феодализмом; он может быть также полезен восходящему капиталистическому классу в стране, подобно Америке, никогда не знавшей феодализма, но достигшей такой степени развития, когда переход от сельского хозяйства к промышленности становится необходимостью. Оказавшись в таком положении, Америка и решила перейти к протекционизму. С тех пор как это решение было принято, прошло около двадцати пяти лет, о которых я говорил своему спутнику, и если я тогда не ошибался, то протекционизм должен был уже сыграть свою роль для Америки и в настоящее время сделаться для нее помехой.

Таково с некоторого времени мое мнение. Года два тому назад я говорил одному американцу-протекционисту: «Я убежден, что если Америка введет свободу торговли, то она через десять лет побьет Англию на мировом рынке».

Протекционизм — это, в лучшем случае, бесконечный винт, и вы никогда не знаете, когда он будет завинчен до отказа. Покровительствуя одной отрасли промышленности, вы прямо или косвенно наносите вред всем остальным, и вам поэтому приходится покровительствовать и им. Этим же вы вновь причиняете ущерб той отрасли промышленности, которой вначале покровительствовали, и вам приходится возмещать ее убытки, но эта компенсация, в свою очередь, влияет, как в первом случае, на все остальные отрасли и дает им право на возмещение убытков, — и так in infinitum [до бесконечности. Ред.]. Америка в этом отношении представляет нам разительный пример того, как протекционизмом можно задушить важную отрасль промышленности. В 1856 г. общая сумма ввоза и вывоза морским путем составляла в Соединенных Штатах 641604850 долларов; из этого количества 75,2 % было перевезено на американских и только 24,8 % на иностранных судах. Британские океанские пароходы уже тогда начали вытеснять американские парусные суда; однако в 1860 г. из общего оборота морской торговли в 762288550 долларов на долю американских судов все еще приходилось 66,5 %. Наступила Гражданская война, и протекционистская система была распространена на американское судостроение; это мероприятие оказалось столь успешным. что американский флаг в открытом море почти совершенно исчез. В 1887 г. общий оборот морской торговли Соединенных Штатов достиг 1408502979 долларов; но из этой суммы только 13,8 % было перевезено на американских, а 86,2 % на иностранных судах. В 1856 г. на американских судах перевезено было товаров на сумму 482268274 доллара, в 1860 г. — на сумму 507247757 долларов. В 1887 г. эта сумма упала до 194356746 долларов [ «Annual Report of the Secretary of the Treasury, etc., for the Year 1887». Washington, 1887, pp. XXVIII, XXIX [ «Годовой отчет министра финансов и т. д. за 1887 год». Вашингтон, 1887, стр. XXVIII, XXIX][417].]. Сорок лет тому назад американский флаг был самым опасным соперником британского флага и грозил превзойти его в океанских водах; теперь он безнадежно отстал. Протекционистская система в судостроении убила и судоходство, и судостроение.

Другой момент. Усовершенствования в методах производства в наше время так быстро следуют одни за другими и так внезапно и основательно меняют характер целых отраслей промышленности, что какой-либо протекционистский тариф, вчера еще суливший выгоду, сегодня уже не является таковым. Возьмем другой пример из отчета министра финансов за 1887 год:

«Усовершенствования, введенные за последние годы в гребнечесальных машинах, до такой степени изменили качество так называемых камвольных тканей, что последние в значительной степени вытеснили обыкновенные шерстяные ткани, употреблявшиеся для мужской одежды. Эти изменения… нанесли существенный ущерб нашему отечественному производству этих» (камвольных) «товаров, так как пошлина на шерсть, которая идет на их изготовление, такая же, как и на шерсть, из которой изготовляют обыкновенные шерстяные ткани; между тем, пошлина на эти последние при цене не свыше 80 центов за фунт выражается в 35 центов за фунт и 35 % ad valorem [со стоимости. Ред.], тогда как пошлина на камвольный товар при цене, не превышающей 80 центов, составляет от 10 до 24 центов за фунт и 35 % ad valorem. В некоторых случаях пошлина на шерсть, идущую на изготовление камвольных тканей, превышает пошлину на готовый товар».

Таким образом, то, что вчера покровительствовало отечественной промышленности, сегодня превращается в премию для иностранного импортера, и прав министр финансов [Чарлз Фэрчайлд. Ред.], когда говорит:

«Есть достаточно оснований предполагать, что производство камвольных тканей в нашей стране должно будет скоро прекратиться, если тариф соответственно не будет изменен» (стр. XIX).

Но для того чтобы изменить тариф, вам придется бороться с фабрикантами обыкновенных шерстяных тканей, извлекающими выгоду из нынешнего положения вещей; вам придется вести настоящую кампанию, чтобы завоевать большинство в обеих палатах конгресса и, наконец, общественное мнение страны; но еще вопрос, окупится ли это.

Но самое худшее в протекционизме — это то, что раз он введен, от него нелегко избавиться. Как ни трудно установить справедливый тариф, неизмеримо трудней вернуться к свободе торговли. Условия, позволившие Англии осуществить этот переход в течение немногих лет, не повторятся вновь. Но и там борьба, начавшаяся в 1823 г. (Хаскиссон), имела первый успех в 1842 г. (тариф Пиля)[418] и продолжалась еще несколько лет после отмены хлебных законов. Так, протекционизм в шелковой промышленности (единственной, которая еще должна была опасаться иностранной конкуренции) был сначала продлен на ряд лет, а затем разрешен в другой, совершенно позорной форме; тогда как другие отрасли текстильной промышленности были подчинены фабричному акту, который ограничивал рабочее время женщин, подростков и детей[419], шелковая промышленность имела преимущества в виде существенных исключений из общего правила, разрешавших брать на работу детей более раннего возраста, чем в других отраслях текстильной промышленности, и заставлять детей и подростков работать большее количество часов. Отменив монополию в интересах иностранных конкурентов, лицемерные фритредеры восстановили ее за счет здоровья и жизни английских детей.

Однако в будущем ни одна страна не сможет перейти от протекционизма к свободе торговли при таком положении, в каком находилась Англия, когда все или почти все отрасли ее промышленности могли противостоять иностранной конкуренции на свободных рынках. Необходимость такого перехода наступит задолго до того, как можно будет хотя бы надеяться на столь счастливое положение. Эта необходимость обнаружится в различных отраслях промышленности в разное время; противоречивые интересы этих отраслей породят весьма поучительные перебранки, кулуарные интриги и тайные парламентские комбинации. Владелец машиностроительного, механического или судостроительного завода может предположить, что протекционизм по отношению к владельцу железоделательного завода настолько повысит цену его товаров, что это, и только это одно, воспрепятствует его экспортной торговле; фабрикант хлопчатобумажных тканей заявит, что мог бы вытеснить английские материи с китайских и индийских рынков, если бы не высокая цена на пряжу, которую ему приходится платить вследствие того, что владелец прядильной фабрики находится под защитой протекционизма и т. д. В тот самый момент, когда какая-нибудь отрасль национальной промышленности полностью завоевывает внутренний рынок, вывоз становится для нее необходимостью. В условиях капиталистического строя отдельные отрасли промышленности или расширяются, или приходят в упадок. Они не могут оставаться в неизменном состоянии; остановка в росте — начало разорения; прогресс изобретений в механике и химии, неизменно вытесняя труд человека и содействуя еще более быстрому увеличению и концентрации капитала, создает в каждой застойной отрасли промышленности избыток как рабочих, так и капитала, избыток, который нигде не находит применения, ибо тот же процесс происходит и во всех других отраслях. Таким образом, переход от внутренней торговли к экспортной становится вопросом жизни или смерти для соответствующих отраслей промышленности, но им противостоят установленные права и определенные интересы других, которым протекционизм представляется пока более надежным и более выгодным, чем свобода торговли. Тогда наступает продолжительная и упорная борьба между фритредерами и протекционистами; руководство этой борьбой с обеих сторон вскоре переходит из рук людей, непосредственно заинтересованных, в руки профессиональных политиков, заправил традиционных политических партий, заинтересованных не в разрешении вопроса, а в оставлении его открытым навсегда; в результате огромной потери времени, энергии и денег появляется ряд компромиссов, благоприятных то для одной, то для другой стороны и означающих медленное, хотя и отнюдь не величественное, движение в направлении свободы торговли, — если только тем временем протекционизм не сделается совершенно нестерпимым для нации, а это, по-видимому, как раз теперь и происходит в Америке.

Существует, однако, другой вид протекционизма, худший из всех, — тот, который практикуется в Германии. Германия вскоре после 1815 г. также начала ощущать необходимость более быстрого развития своей промышленности. Но первым условием для этого было создание внутреннего рынка путем уничтожения бесчисленных таможенных барьеров между мелкими немецкими государствами и разнообразия их фискального законодательства, другими словами — образование германского Таможенного союза (Zollverein)[420]. Это возможно было осуществить только на основе либерального тарифа, рассчитанного скорее на увеличение государственных доходов, чем на покровительство отечественному производству. Ни на каких других условиях нельзя было бы убедить мелкие государства присоединиться к Союзу. Таким образом, новый германский тариф, хотя до известной степени и покровительствовал некоторым отраслям промышленности, был, однако, в то время, когда его ввели, образцом фритредерского законодательства.

Таким он и оставался, несмотря на то, что уже с 1830 г. большинство немецких промышленников громко требовало перехода к протекционизму. Тем не менее, при этом чрезвычайно либеральном тарифе и несмотря на то, что немецкая домашняя промышленность, основанная на ручном труде, безжалостно подавлялась конкуренцией английских фабрик, работающих при помощи пара, переход от ручного труда к машинному производству постепенно совершался и в Германии; в настоящее время он почти закончен. Превращение Германии из земледельческой страны в промышленную происходило таким же темпом; начиная с 1866 г. этому превращению содействовали благоприятные политические события: создание сильного центрального правительства и общегерманского законодательного органа, что обеспечивало единообразие торгово-промышленного законодательства, а также единство денежной системы и системы мер и весов, и, наконец, приток французских миллиардов. Таким образом, к 1874 г. Германия по объему внешней торговли занимала на мировом рынке второе место после Великобритании [Общий оборот по импорту и экспорту за 1874 г. в миллионах долларов: Великобритания — 3300; Германия — 2325; Франция — 1665; Соединенные Штаты — 1245 (Кольб. «Статистика», 7 изд., Лейпциг, 1875, стр. 790[421]).], а в промышленности и на транспорте Германия применяла больше паровых двигателей, чем какая-либо другая страна на континенте Европы. Это доказывало, следовательно, что даже теперь, несмотря на огромное преимущество, которым обладает английская промышленность, большая страна может успешно конкурировать с Англией на свободном рынке.

Но неожиданно произошла перемена фронта: Германия перешла к протекционистской системе в тот самый момент, когда свобода торговли была, казалось, для нее более чем когда-либо необходимостью. Переход этот, несомненно, был абсурдом; но его можно объяснить. Пока Германия была страной, вывозящей хлеб, все аграрии, точно так же как и все представители судоходной промышленности, были ярыми фритредерами. Но в 1874 г., вместо того чтобы экспортировать хлеб, Германия нуждалась в импорте его в большом количестве. Примерно в это же время Америка стала наводнять Европу дешевым зерном; всюду, куда только проникало это зерно, оно понижало денежные доходы с земли, а следовательно, и земельную ренту; и с этого момента аграрии во всей Европе стали громко требовать перехода к протекционизму. В то же время промышленники в Германии страдали от последствий чрезмерного перепроизводства, вызванного притоком французских миллиардов, между тем как Англия, промышленность которой со времени кризиса 1866 г. находилась в состоянии хронической депрессии, наводняла все доступные рынки товарами, которых она не могла продать внутри страны и которые предлагала за границей по разорительно низким ценам. Тогда немецкие промышленники, хотя сами и были весьма заинтересованы в экспорте, начали смотреть на протекционизм как на средство обеспечить внутренний рынок исключительно за собой. А правительство, находившееся целиком в руках земельной аристократии и помещиков, было очень радо воспользоваться этим случаем, чтобы облагодетельствовать получателей земельной ренты предоставлением покровительственных пошлин и помещикам, и промышленникам. В 1878 г. был введен высокий протекционистский тариф как для продуктов сельского хозяйства, так и для промышленных товаров[422].

В результате экспорт германских промышленных товаров оплачивается с этих пор непосредственно за счет местных потребителей. Где только возможно было, образовывались «ринги» или «тресты» для регулирования экспортной торговли и даже самого производства. Германская железоделательная промышленность сосредоточена в руках немногих крупных фирм, большей частью акционерных компаний, которые, вместе взятые, могут производить приблизительно в четыре раза больше железа, чем страна может в среднем поглощать. Во избежание ненужной взаимной конкуренции эти фирмы образовали трест, который распределяет между ними все контракты с иностранцами и устанавливает в каждом отдельном случае ту фирму, которая должна сделать конкретное предложение. Этот трест несколько лет тому назад вошел даже в соглашение с владельцами английских железоделательных заводов, но оно более не существует. Точно так же вестфальские угольные копи (производящие около тридцати миллионов тонн ежегодно) образовали трест для регулирования производства, заказов и цен. Вообще всякий немецкий промышленник вам скажет, что покровительственные пошлины дают ему только одно — возможность компенсировать себя на внутреннем рынке за разорительные цены, по которым он вынужден продавать на внешнем рынке. Но это еще не все. Эта нелепая система покровительства промышленникам — не что иное, как подачка, брошенная промышленным капиталистам для того, чтобы заставить их поддержать еще более нелепую монополию, предоставленную аграриям. Ведь не только все сельскохозяйственные продукты облагаются высокими ввозными пошлинами, возрастающими из года в год, но и некоторые предприятия по переработке сельскохозяйственного сырья, создаваемые владельцами крупных поместий, фактически субсидируются непосредственно из государственного кошелька. Свеклосахарная промышленность не только охраняется пошлинами, но получает еще огромные суммы в виде экспортных премий. Один хорошо осведомленный человек заметил что если бы весь экспортируемый сахар был выброшен в море, фабрикант все же извлек бы прибыль из правительственной премии. Точно так же, благодаря новейшему законодательству, владельцы заводов по производству спирта из картофеля получают из государственного кармана подарок приблизительно в девять миллионов долларов в год. А так как почти каждый крупный землевладелец в Северо-Восточной Германии имеет либо свеклосахарный завод, либо завод по производству спирта из картофеля, либо и тот и другой одновременно, то не удивительно, что мир буквально наводнен их продукцией.

Эта политика, разорительная при любых обстоятельствах, вдвойне разорительна для страны, промышленность которой удерживает свое место на нейтральных рынках главным образом благодаря дешевизне рабочих рук. Заработная плата, которая в Германии даже в лучшие времена держится почти на голодном уровне в силу большой численности населения (быстро растущего, несмотря на эмиграцию), должна повыситься в результате вызванного протекционизмом повышения цен на все продукты первой необходимости. Тогда немецкий промышленник не будет в состоянии, как это слишком часто случается теперь, возместить разорительно низкую цену своих товаров вычетами из нормальной заработной платы своих рабочих и будет вытеснен с рынка. Протекционизм в Германии убивает курицу, несущую золотые яйца.

Франция также страдает от последствий протекционизма. Здесь эта система, безраздельно господствовавшая в течение двух столетий, сделалась почти неотъемлемой частью жизни нации. Тем не менее, она все более и более становится помехой. Постоянные изменения в методах производства стоят в порядке дня, но протекционизм преграждает им путь. Изнанка шелкового бархата в настоящее время делается из тонких бумажных ниток; французский фабрикант должен или платить за эти нитки высокую цену, обусловленную покровительственной пошлиной, или же подвергаться такой бесконечной бюрократической волоките, которая целиком съедает правительственную экспортную надбавку к этой цене, и таким образом бархатная промышленность перекочевывает из Лиона в Крефельд, где ввозные пошлины на тонкие бумажные нитки гораздо ниже. Французский экспорт, как указано выше, состоит главным образом из предметов роскоши; в этой отрасли французский вкус до сих пор не может быть превзойден, но главными потребителями этих изделий во всем мире являются наши современные капиталисты-выскочки, невоспитанные и не имеющие вкуса и вполне удовлетворяющиеся дешевыми и грубыми немецкими или английскими подделками, которые часто подсовывают им по более чем вздутым ценам вместо подлинного французского товара. Рынок для тех специальных изделий, которые не могут быть изготовлены нигде, кроме Франции, постоянно суживается, вывоз французских промышленных товаров с трудом поддерживается на прежнем уровне и вскоре должен снизиться. Какими новыми товарами может Франция заменить те, экспорт которых отмирает? Если здесь и можно чем-нибудь помочь, то только решительным переходом к свободе торговли, что вновь выведет французского промышленника из привычной для него тепличной атмосферы на свежий воздух конкуренции с иностранными соперниками. И действительно, французская торговля в целом давно начала бы сокращаться, если бы не слабый и нерешительный шаг к свободе торговли, каким был кобденовский договор 1860 года[423]. Но его действие уже почти прекратилось, и требуется более сильная доза того же тонизирующего средства.

О России едва ли стоит упоминать. Там пошлины должны уплачиваться золотом, а не обесцененными бумажными деньгами, обращающимися в стране, и покровительственный тариф служит прежде всего для снабжения нищего правительства звонкой монетой, необходимой ему для сделок с иностранными кредиторами; в тот самый день, когда этот тариф выполнит свою протекционистскую миссию, совершенно вытеснив иностранные товары, в этот самый день русское правительство обанкротится. И, тем не менее, это же правительство утешает своих подданных планами превращения России при помощи этого тарифа в целиком самоснабжающуюся страну, не нуждающуюся в получении от иностранцев ни продуктов питания, ни сырья, ни промышленных товаров, ни художественных изделий. Люди, верящие в эту призрачную Российскую империю, обособленную и изолированную от остального мира, стоят на одном уровне с прусским лейтенантом-патриотом, который пришел в магазин и потребовал глобус — не земного шара или небесной сферы, а глобус Пруссии.

Но вернемся к Америке. Имеется уже достаточно симптомов того, что протекционизм сделал для Соединенных Штатов все, что мог, и чем скорей ему будет дана отставка, тем лучше для всех. Один из этих симптомов — это образование «рингов» и «трестов» в покровительствуемых отраслях промышленности с целью более полного использования дарованной им монополии.

«Ринги» и «тресты» — подлинно американские организации, и там где они используют естественные преимущества, с ними в общем мирятся, хотя и неохотно. Превращение пенсильванской нефтяной промышленности в монополию «Стандард ойл компани»[424] — процесс, вполне соответствующий законам капиталистического производства. Но когда владельцы сахарорафинадных заводов пытаются превратить покровительство, оказанное им нацией для защиты против иностранной конкуренции, в монополию, направленную против отечественного потребителя, то есть против той самой нации, которая оказала это покровительство, то это уже совершенно другое дело. Тем не менее, крупные сахарозаводчики образовали «трест», цель которого именно такова[425]. И сахарный трест — не единственный в своем роде. Образование подобных трестов в покровительствуемых отраслях промышленности — самый верный признак того, что протекционизм сделал свое дело и что изменяется самый его характер; что он защищает производителя уже не от иностранного импортера, а от внутреннего потребителя; что он произвел, по крайней мере в данной отрасли, совершенно достаточно, если не слишком много фабрикантов; что те деньги, которые он кладет в кошелек этих фабрикантов, это выброшенные деньги, — совсем как в Германии.

В Америке, как и в других странах, в пользу протекционизма выдвигается тот аргумент, что свобода торговли будет выгодна лишь Англии. Лучшим доказательством обратного служит то, что в Англии не только сельские хозяева и лендлорды, но даже фабриканты становятся сторонниками протекционизма. На самой родине «манчестерской школы» фритредеров[426] 1 ноября 1886 г. Манчестерская торговая палата обсуждала следующую резолюцию:

«Напрасно прождав сорок лет в расчете, что другие страны последуют примеру Англии в отношении свободы торговли, палата считает, что наступило время пересмотреть этот вопрос».

Резолюция была, правда, отвергнута, но 22 голосами против 21! И это происходило в центре хлопчатобумажной промышленности, то есть единственной отрасли английской промышленности, превосходство которой на свободном рынке представляется все еще неоспоримым! Но дело в том, что даже в этой конкретной отрасли изобретательский гений перекочевал из Англии в Америку. Новейшие усовершенствования в прядильных и ткацких машинах для хлопчатобумажной промышленности почти все американского происхождения, и Манчестеру пришлось ввести их у себя. Во всякого рода промышленных изобретениях Америке определенно принадлежит ведущая роль, между тем как Германия оспаривает у Англии второе место. В Англии все более растет сознание того, что ее промышленная монополия безвозвратно утрачена, что она по сравнению с другими странами неизменно теряет почву, тогда как ее соперники делают успехи, и что мало-помалу она дойдет до того, что ей придется довольствоваться положением одной из многих промышленных стран, вместо того чтобы быть, как она когда-то мечтала, «мастерской мира». И для того чтобы отвести от себя грозные удары судьбы, сыновья тех самых людей, которые сорок лет тому назад видели спасение только в свободе торговли, так страстно взывают теперь к протекционизму, плохо завуалированному требованиями «честной торговли» и карательных тарифов. Когда английские промышленники начинают находить, что свобода торговли их разоряет, и просят правительство защитить их от иностранных конкурентов, тогда именно для этих конкурентов наступает время выбросить за борт бесполезную отныне протекционистскую систему и сокрушить слабеющую промышленную монополию Англии ее собственным оружием — свободой торговли.

Однако, как я уже говорил, легко ввести протекционизм, но не так легко от него избавиться. Приняв покровительственную систему, законодательные органы создали большую заинтересованность определенных кругов в этой системе и взяли на себя ответственность за нее. И не каждая в отдельности из этих заинтересованных групп — различных отраслей промышленности — одинаково готова в данный момент выдержать открытую конкуренцию. Одни плетутся позади, тогда как другие уже не нуждаются в протекционистской няньке. Такое различие в положении вызывает обычные кулуарные интриги и уже само по себе служит надежной гарантией того, что в случае, если вопрос будет решен в пользу свободы торговли, для покровительствуемых отраслей промышленности будут созданы весьма льготные условия, так же как это было с шелковой промышленностью в Англии после 1846 года. Это при теперешних условиях неизбежно, и фритредерская партия должна будет этому подчиниться, пока переход от протекционизма к свободе торговли решен лишь в принципе.

Вопрос о свободе торговли и протекционизме вращается целиком в пределах современной системы капиталистического производства и потому не представляет непосредственного интереса для нас, социалистов, стремящихся к устранению этой системы. Косвенно, однако, он интересует и нас, поскольку мы должны желать, чтобы современная система производства развивалась и распространялась возможно быстрей и свободней, потому что вместе с ней развиваются и те экономические явления, которые представляют собой ее неизбежные следствия и должны разрушить всю систему! нищета широких народных масс в результате перепроизводства; вызываемые этим перепроизводством периодическое переполнение рынка и кризисы, сопровождаемые паникой, или же хронический застой в производстве и торговле; разделение общества на малочисленный класс крупных капиталистов и многочисленный класс фактически наследственных наемных рабов — пролетариев, которые, хотя их число постоянно возрастает, постоянно вытесняются новыми машинами, обеспечивающими экономию труда; словом, — общество, зашедшее в тупик, из которого нет иного выхода, кроме полного преобразования того экономического строя, который составляет основу этого общества. С этой точки зрения Маркс сорок лет тому назад и высказался в принципе за свободу торговли как за более прогрессивную систему, то есть такую, которая скорее заведет капиталистическое общество в этот тупик. Но если на этом основании Маркс высказывался за свободу торговли, то не служит ли это каждому стороннику современного общественного порядка основанием высказываться против свободы торговли? Если установлено, что свободная торговля революционна, то не долиты ли все добропорядочные граждане подавать голос за протекционизм как консервативную систему?

Если в наши дни какая-либо страна введет свободу торговли, то, конечно, не для того, чтобы доставить удовольствие социалистам. Это будет сделано потому, что свобода торговли стала необходимостью для промышленных капиталистов. Но если эта страна откажется от свободы торговли и будет цепляться за протекционизм, для того чтобы обмануть надежды социалистов на ожидаемую социальную катастрофу, то это ни в коей мере не повредит перспективам социализма в данной стране [В немецком тексте вместо слов «то это ни в коей мере не повредит перспективам социализма в данной стране» напечатано: «то никто не будет обманут в большей мере, чем сама эта страна». Ред.]. Протекционизм — система искусственной фабрикации фабрикантов и поэтому также система искусственной фабрикации наемных рабочих. Нельзя создавать одних, не создавая других. Наемный рабочий всюду следует по стопам фабриканта; он подобен «мрачной заботе» Горация, которая сидит позади всадника и от которой тот не может избавиться, куда бы он ни поехал[427]. Нельзя уйти от своей судьбы, — другими словами, нельзя уйти от неизбежных последствий своих собственных действий. Система производства, основанная на эксплуатации наемного труда, система, при которой богатство возрастает пропорционально числу занятых и эксплуатируемых рабочих, такая система неизбежно увеличивает численность класса наемных рабочих, то есть класса, который призван в один прекрасный день разрушить эту самую систему. В то же время ничего не поделаешь; приходится развивать капиталистическую систему, ускорять производство, накопление и централизацию капиталистического богатства, а вместе с тем и производство революционного класса рабочих. В конце концов безразлично, какой путь будет избран — протекционизм или свобода торговли, едва ли это изменит конечный результат. Задолго до этого дня протекционизм превратится в невыносимые оковы для всякой страны, которая с перспективами на успех стремится к независимому положению на мировом рынке.

Фридрих Энгельс

Написано в апреле — начале мая 1888 г.

Напечатано в переводе автора на немецкий язык в журнале «Die Neue Zeit» № 7, июль 1888 г., а на английском языке в еженедельнике «Labor Standard» в августе 1888 г. и в брошюре: Karl Marx. «Free Trade», Boston, 1888

Печатается по тексту брошюры, сверенному с немецким переводом

Перевод с английского

Примечания:

4

G. Weerth. «Leben und Thaten des berьhmten Ritters Schnapphahnski». Hamburg, 1849; в «Neue Rheinische Zeitung» это произведение Веерта печаталось в виде серии фельетонов без подписи в августе — сентябре, декабре 1848 и в январе 1849 года.

«Neue Rheinische Zeitung. Organ der Demokratie» («Новая Рейнская газета. Орган демократии») выходила ежедневно в Кёльне под редакцией Маркса с 1 июня 1848 по 19 мая 1849 года. В состав редакции входил Энгельс, а также В. Вольф, Г. Веерт, Ф. Вольф, Э. Дронке, Ф. Фрейлиграт и Г. Бюргерс. Боевой орган пролетарского крыла демократии, «Neue Rheinische Zeitung» играла роль воспитателя народных масс, поднимала их на борьбу с контрреволюцией. Передовые статьи, определявшие позицию газеты по важнейшим вопросам германской и европейской революции, писались, как правило, Марксом и Энгельсом.

Несмотря на все преследования и полицейские рогатки, «Neue Rheinische Zeitung» мужественно отстаивала интересы революционной демократии, интересы пролетариата. В мае 1849 г., в обстановке всеобщего наступления контрреволюции, прусское правительство, воспользовавшись тем, что Маркс не получил прусского подданства, отдало приказ о высылке его из пределов Пруссии. Высылка Маркса и репрессии против других редакторов «Neue Rheinische Zeitung» послужили причиной прекращения выхода газеты. Последний, 301-й номер «Neue Rheinische Zeitung», напечатанный красной краской, вышел 19 мая 1849 года.

41

Е. Westermarck. «The History of Human Marriage». London and New York, 1891.

42

Ch. Letourneau. «L'evolution du mariage et de la famille». Paris, 1888, p. 41.

410

Настоящая статья была написана Энгельсом на английском языке в качестве предисловия к американскому изданию речи Маркса о свободе торговли, произнесенной в Брюсселе 9 января 1848 г. (см. настоящее издание, т. 4, стр. 404–418). Энгельс просмотрел также рукопись перевода речи, сделанного Ф. Келли-Вишневецкой, и перевел свое предисловие на немецкий язык, на котором оно и было впервые опубликовано в журнале «Neue Zeit» № 7, июль 1888 года. Во второй половине августа 1888 г. оно было опубликовано в английском оригинале в Нью-Йорке в «Labor Standard». Издание речи Маркса отдельной брошюрой задержалось, поскольку многие издатели отказывались печатать ее, и она вышла лишь в сентябре 1888 г. в издательстве Ли и Шепхард, Бостон. Заключительная часть статьи была, кроме того, опубликована на немецком языке в нью-йоркской газете «Sozialist» 27 октября 1888 года.

«The Labor Standard» («Знамя труда») — еженедельник социалистического направления, издававшийся в Нью-Йорке в 1876–1900 годах.

411

О брюссельском конгрессе по вопросу свободы торговли — см. статьи Ф. Энгельса, настоящее издание, т. 4, стр. 249–253 и 257–267.

412

См. примечание 220.

413

См. примечание 255.

414

К. Маркс. «Капитал», т. I (см. настоящее издание, т. 23, стр. 767).

415

«Manifest destiny» («Предначертанная миссия») — выражение, широко употреблявшееся в XIX в. идеологами экспансионистской политики правящих кругов США для оправдания этой политики. Впервые было употреблено редактором журнала «U. S. Magazine and Democratic Review» Дж. О'Салливеном в этом журнале за июль — август 1845 г., т. XVII, стр. 5.

416

Парламентскими поездами в Англии в XIX в. иронически называли особые поезда третьего класса, введенные законом в 1844 году; согласно этому закону, каждая железнодорожная компания была обязана отправлять ежедневно один такой поезд по всем своим дорогам со скоростью не менее 12 миль в час при плате за проезд не более 1 пенни за милю.

417

«Annual Report of the Secretary of the Treasury on the State of the Finances for the Year 1887». Washington, 1887, pp. XXVIII, XXIX («Годовой отчет министра финансов о состоянии финансов за 1887 год» Вашингтон, 1887, стр. XXVIII, XXIX).

418

В 1823 г. английским министром торговли стал У. Хаскиссон, по инициативе которого в течение 20-х годов был проведен ряд мероприятий по реорганизации устаревшей таможенной системы, отменены или снижены ввозные пошлины на некоторые виды сырья, продовольствия и других товаров, запретительная пошлина на зерно заменена скользящей шкалой хлебных пошлин, согласно которой ввозная пошлина поднималась с падением цен на хлеб внутри страны и понижалась с их повышением.

В 1842 г. правительство Р. Пиля провело дальнейшее снижение таможенных тарифов.

419

Имеется в виду закон о десятичасовом рабочем дне, принятый английским парламентом 8 июня 1847 г. и распространявшийся только на подростков и женщин-работниц.

420

Таможенный союз был окончательно оформлен в 1834 г. под главенством Пруссии. До этого времени Пруссии, начиная с 1819 г., удалось заключить таможенные соглашения лишь с несколькими небольшими германскими государствами, из которых самым крупным был Гессен-Дармштадт. Союз, установивший общую таможенную границу, со временем охватил почти все германские государства; вне Союза оставались Австрия, ганзейские вольные города (Любек, Гамбург, Бремен) и некоторые мелкие государства Северной Германии. Вызванный к жизни необходимостью создания общегерманского рынка, Таможенный союз способствовал политическому объединению Германии, завершенному в 1871 году.

421

Имеется в виду книга: G. F. Kolb. «Handbuch der vergleichenden Statistik der Volkerzustands- und Staatenkunde». 7. Aufl., Leipzig, 1875 (Г. Ф. Кольб. «Справочник по сравнительной статистике состояния народов и их государственной жизни». 7 изд., Лейпциг, 1875); в книге Кольба сумма оборота приводится в миллионах талеров.

422

Заявление о необходимости реформы таможенного тарифа в сторону повышения ввозных пошлин как на промышленные товары, так и на продукты сельского хозяйства было сделано группой депутатов рейхстага в октябре 1878 года. В декабре 1878 г. Бисмарк предложил специально созданной комиссии свой первоначальный проект реформы. С мая 1879 г. окончательный проект обсуждался в рейхстаге и 12 июля 1879 г. был принят. Новый таможенный тариф предусматривал значительное повышение ввозных пошлин на железо, машины, текстиль, а также на зерно, скот, жиры, лен, древесину и т. д.

423

Речь идет о торговом договоре между Англией и Францией, подписанном 23 января 1860 г., при заключении которого главным уполномоченным от Англии был фритредер Р. Кобден. В этом договоре Франция отступала от запретительной таможенной политики и заменяла ее введением пошлин, которые не могли превышать 30 % стоимости товаров. В договоре Франции предоставлялось право беспошлинного ввоза большинства французских товаров в Англию. Последствием заключения этого договора было резкое усиление конкуренции на внутреннем рынке в результате притока товаров из Англии, что вызвало недовольство французских промышленников.

424

Компания «Стандард ойл» была основана Дж. Д. Рокфеллером в штате Огайо в 1870 г. с капиталом в 1 млн. долларов. В течение 70-х годов компания, широко прибегая к спекулятивным махинациям, монополизировала транспортировку и переработку нефти и подчинила своему контролю почти всю нефтяную промышленность США. В 1882 г. компания была преобразована в одноименный трест, который уже контролировал капиталы общим размером в 75 млн. долларов. Впоследствии «Стандард ойл» сделалась одной из крупнейших мировых капиталистических монополий, одним из вдохновителей реакционной внутренней и агрессивной внешней политики американского империализма.

425

Сахарный трест, или Компания сахаро-рафинадных заводов, был создан в 1887 г. и в 1891 г. преобразован в Американскую сахаро-рафинадную компанию. В первые годы своего существования трест монополизировал почти всю сахарную промышленность США. В дальнейшем, несмотря на образование ряда сильных конкурирующих компаний, трест, устанавливая на основании системы участий контроль над одними и связи с другими из них, продолжал оставаться крупнейшей монополией в этой отрасли промышленности.

426

Манчестерская школа — направление в экономической мысли, отражавшее интересы промышленной буржуазии. Сторонники этого направления, фритредеры, отстаивали свободу торговли и невмешательство государства в экономическую жизнь. Центр агитации фритредеров находился в Манчестере, где во главе этого движения стали два текстильных фабриканта — Кобден и Брайт, организовавшие в 1838 г. Лигу против хлебных законов. В 40—50-х годах фритредеры являлись особой политической группировкой, впоследствии составившей левое крыло либеральной партии Англии.

427

Энгельс имеет в виду первую оду из третьей книги од Горация.