Ф. ЭНГЕЛЬС

К ИСТОРИИ ДРЕВНИХ ГЕРМАНЦЕВ[288]

Немцы отнюдь не первые обитатели той территории, которую они занимают в настоящее время [Я придерживаюсь здесь преимущественно Boyd Dawkins. «Early Man In Britain». London, 1880[289]».]. По меньшей мере три расы предшествовали им. Древнейшие следы человека в Европе находят в Южной Англии, в некоторых пластах, возраст которых до сих пор нельзя точно установить, но которые, вероятно, приходятся на промежуток между обоими периодами оледенения так называемой ледниковой эпохи.

С постепенным потеплением климата после второго периода оледенения человек появляется во всей Европе, Северной Африке и Передней Азии вплоть до Индии вместе с вымершими крупными толстокожими (мамонт, слон с прямыми бивнями, волосатый носорог) и хищными животными (пещерный лев, пещерный медведь), а также с животными, существующими и в настоящее время (северный олень, лошадь, гиена, лев, зубр, тур). Орудия этой эпохи указывают на весьма низкую ступень культуры: совсем неотделанные каменные ножи, грушевидные каменные рубила или топоры, употреблявшиеся без рукоятки, скребла для очистки звериных шкур, сверла, все из кремня, несколько напоминающие стадию развития современных коренных жителей Австралии. Найденные до сих пор остатки костей не позволяют сделать заключение о строении тела этих людей; их широкое распространение и повсеместно единообразная культура дают основание считать этот период очень продолжительным.

Что сталось с этими людьми раннего палеолита, мы не знаем. Ни в одной из тех стран, где они появлялись, в том числе и в Индии, не сохранилось человеческих рас, которые могли бы служить их представителями среди современного человечества.

В пещерах Англии, Франции, Швейцарии, Бельгии и Южной Германии орудия этих вымерших людей встречаются большей частью только в низших слоях отложений почвы. Над этим низшим культурным слоем находится второе наслоение, содержащее орудия и часто отделенное от первого более или менее толстым пластом сталактитов. Эти орудия, принадлежащие более поздней эпохе, сделаны уже с гораздо большим умением и притом из более разнообразного материала. Каменные орудия, правда, еще не отшлифованы, но уже более целесообразны по замыслу и по выполнению; тут же находятся наконечники стрел и копий из камня, рога северного оленя, кости, кинжалы и иглы для шитья из кости и оленьего рога, ожерелья из просверленных зубов животных и т. д. На отдельных более крупных орудиях мы находим иногда весьма живо изображенных животных — северного оленя, мамонта, тура, тюленя, кита, — охотничьих сцен с фигурами голых людей и даже начатки скульптуры из рога.

Людям раннего палеолита сопутствуют животные преимущественно южного происхождения, тогда как в эпоху позднего палеолита наряду с человеком появляются животные северного происхождения: два существующих и в настоящее время вида северного медведя, песец, росомаха, белая сова. Вместе с этими животными переселились, вероятно, с северо-востока и эти люди; их последними остатками в современном мире являются, по-видимому, эскимосы. В орудиях тех и других полное сходство не только по отдельным видам, но и по всей группе; то же и в рисунках; пищу они получали от животных почти точно тех же самых видов; их образ жизни, насколько мы его можем установить для исчезнувшей расы, вполне сходен.

И эти эскимосы, существование которых до сих пор установлено лишь к северу от Пиренеев и Альп, также исчезли с территории Европы. Как американские краснокожие еще в прошлом столетии в результате беспощадной истребительной войны оттеснили эскимосов на крайний север, так, по-видимому, и появлявшаяся в Европе новая раса постепенно вытесняла их и, наконец, искоренила, не смешиваясь с ними.

Эта новая раса пришла, по крайней мере так было в Западной Европе, с юга; она проникла, вероятно, из Африки в Европу, в то время, когда обе эти части света у Гибралтара и Сицилии были еще соединены сушей. Она стояла на значительно более высокой ступени культуры, чем ее предшественники. Она была знакома с земледелием; у нее были домашние животные (собака, лошадь, овца, коза, свинья, крупный рогатый скот). Ей было известно ручное гончарное производство, прядение и ткачество. Ее орудия были еще, правда, из камня, но уже сделаны с большей тщательностью и большей частью гладко отшлифованы (их называют неолитическими в отличие от орудий более раннего периода). Топоры снабжены рукоятками и поэтому впервые становятся пригодными для рубки деревьев; тем самым становится возможным выдалбливать из древесных стволов лодки, в которых можно было переправляться на Британские острова, отделившиеся к этому времени от материка вследствие постепенного опускания суши.

В противоположность своим предшественникам люди этой расы тщательно погребали своих покойников; поэтому до наших дней сохранилось достаточно скелетов и черепов, по которым можно судить о строении их тела. Длинные черепа, небольшой рост (средний для женщины — приблизительно 1,46, для мужчины —1,65 метра), низкий лоб, орлиный нос, выдающиеся надбровные дуги, слабо выраженные скулы и умеренно развитые челюсти указывают на расу, последними представителями которой в настоящее время являются баски. Неолитические обитатели не только Испании, но и Франции, Англии и всей территории по крайней мере до Рейна, принадлежали, по всей вероятности, к иберийской расе. Италия также была населена подобной низкорослой черноволосой расой перед приходом арийцев[290], о более или менее отдаленном родстве которых с басками в настоящее время трудно судить.

Вирхов прослеживает эти длинные черепа басков вплоть до самой Северной Германии и Дании[291]; древнейшие неолитические свайные постройки северных склонов Альп принадлежат также им. С другой стороны, Шафхаузен считает ряд найденных близ Рейна черепов определенно финскими, в частности лапландскими[292], а древнейшая история знает только финнов в качестве северных соседей немцев в Скандинавии, литовцев и славян в России. Обе эти расы низкорослых темноволосых людей, — одна, переселившаяся с противоположного берега Средиземного моря, другая — непосредственно из Азии, с северного побережья Каспийского моря, — по-видимому, столкнулись впоследствии в Германии. При каких обстоятельствах, — остается совершенно невыясненным.

За этими различными переселениями последовало, наконец, — также еще в доисторическую эпоху, — переселение последней главной крупной племенной группы, арийцев, народов, языки которых группируются вокруг древнейшего из них — санскритского. Самыми ранними пришельцами были греки и латины, которые завладели обоими юго-восточными полуостровами Европы; тогда же, вероятно, пришли и ныне исчезнувшие скифы, обитатели степей к северу от Черного моря, — народ, более всего родственный мидийско-персидским племенам. Затем следовали кельты. О переселении последних мы знаем только, что оно имело место к северу от Черного моря и прошло через Германию. Их передовые массы вторглись во Францию, завоевали страну до Гаронны и подчинили себе даже часть Западной и Средней Испании. Море, с одной стороны, сопротивление иберов — с другой, заставили их остановиться, в то время как сзади с обеих сторон Дуная на них еще напирали другие кельтские племена. Здесь, у самых берегов океана и у истоков Дуная, их застает Геродот. Однако они, должно быть, переселились сюда уже гораздо раньше. Раскопки могил и другие находки, сделанные во Франции и в Бельгии, свидетельствуют о том, что кельты, когда завоевывали страну, еще не знали металлических орудий, тогда как в самом начале их появления в Британии они уже имели бронзовые орудия. Следовательно, между кельтским завоеванием Галлии и переселением в Британию должно было пройти некоторое время, в течение которого кельты, благодаря торговым связям с Италией и Марселем, ознакомились с бронзой и ввели ее у себя.

Тем временем все сильнее напирали находившиеся позади кельтские племена, в свою очередь теснимые германцами; впереди проходы были заперты, и начался поэтому обратный поток в юго-восточном направлении, подобный которому мы позднее снова встречаем при переселениях германских и славянских племен. Кельтские племена перебрались через Альпы, прошли по Италии, Фракийскому полуострову и Греции и частью погибли, частью прочно осели в долине реки По и в Малой Азии. Главную массу племени мы находим в это время (—400 до —300 гг. [Я обозначаю хронологические даты до нашего летосчисления для краткости математическим знаком (—).]) в Галлии до реки Гаронны, в Британии и Ирландии и к северу от Альп, по обеим сторонам Дуная, до Майна и Исполиновых гор, если не дальше. И хотя кельтские названия гор и рек в Северной Германии менее часты и бесспорны, чем на юге, все же нельзя предположить, будто кельты выбрали только более трудную дорогу через гористую Южную Германию, не пользуясь одновременно более удобным путем через открытую равнину Северной Германии.

Кельтское переселение лишь частично вытеснило оказавшихся на его пути обитателей страны; особенно в Южной и Западной Галлии последние и тогда еще составляли большую часть населения, хотя и на положении угнетенной расы, и передали по наследству современному населению строение своего тела. Что как кельты, так и германцы господствовали в своих новых местах пребывания над местным темноволосым населением, которое они там застали, следует из существовавшего у кельтов и германцев обычая красить волосы мылом в желтый цвет. Светлые волосы были признаком господствующей расы, и там, где этот признак вследствие смешения рас утрачивался, приходилось восполнять его утрату с помощью мыла.

За кельтами следовали германцы; для них мы уже с некоторой долей достоверности можем установить, по крайней мере приблизительно, время переселения. Оно едва ли началось задолго до — 400 г. и еще не вполне закончилось ко времени Цезаря.

Около — 325 г. Пифей в отчете о своем путешествии дает нам первые подлинные сведения о германцах[293]. Он отправился из Марселя к Янтарному берегу и упоминает о живущих там несомненно германских племенах гуттонов и тевтонов. Но где находился этот Янтарный берег? Обычно под этим названием подразумевают, конечно, только берег Восточной Пруссии, и если соседями этого побережья названы гуттоны, то это несомненно верно. Однако расстояния, которые указывает Пифей, не соответствуют этой местности, но довольно хорошо подходят для большой бухты Северного моря между берегом Северной Германии и полуостровом кимвров. Там как раз место и тевтонам, также названным в качестве соседей. Там — на западной стороне Шлезвига и Ютландии — также имеется Янтарный берег; Рингкёбинг еще и теперь ведет довольно значительную торговлю собираемым там янтарем. К тому же представляется совершенно невероятным, чтобы Пифей мог уже так рано проникнуть так далеко в совсем незнакомые воды, и еще более невероятно, чтобы опасное плавание от Каттегата до Восточной Пруссии не только осталось без всякого упоминания в его столь тщательных описаниях, но и вообще не совпадало с ними. Итак, следовало бы со всей решительностью присоединиться к мнению, впервые высказанному Лелевелем, что Янтарный берег Пифея нужно искать у Северного моря, если бы не упоминание о гуттонах, которых можно локализировать лишь на побережье Балтийского моря. К устранению этого последнего препятствия сделал шаг Мюлленхофф: он считает, что гуттоны — искаженное название тевтонов[294].

Около 180 г. до нашего летосчисления бастарны, несомненные германцы, появляются на Нижнем Дунае и несколько лет спустя они уже выступают в войске македонского царя Персея, воевавшего против римлян, в качестве наемников — первых ландскнехтов. Это — дикие воины:

«Люди не знают ни земледелия, ни судоходства и не питаются продуктами скотоводства; они знают только одно занятие, одно искусство: постоянно воевать и преодолевать всякое сопротивление».

Таковы первые сведения об образе жизни германского племени, которые сообщает нам Плутарх[295]. Этих же бастарнов мы находим еще столетия спустя к северу от Дуная, хотя и в местности, лежащей несколько западнее. Через пятьдесят лет в занятые кельтами земли на Дунае вторгаются кимвры и тевтоны, но будучи отражены жившим в Богемии кельтским племенем бойев, направляются несколькими ордами в Галлию до самой Испании, разбивают одно римское войско за другим, пока, наконец, Марий не кладет предел их почти двадцатилетним переселениям, уничтожая их полчища, явно уже весьма ослабленные, — тевтонов при Эксе в Провансе (—102 г.), а кимвров при Верчелли в Северной Италии (—101 г.).

Полстолетия спустя Цезарь столкнулся в Галлии с двумя новыми полчищами германцев: сначала на Верхнем Рейне с войском Ариовиста, в котором были представлены семь различных племен, в том числе маркоманны и свевы, и вскоре после того на Нижнем Рейне с войском узипетов и тенктеров; их вытеснили свевы из мест их прежнего поселения; они покинули эти места и после трехлетних странствований достигли Рейна. Оба полчища были уничтожены римлянами с помощью военного искусства, а узипеты и тенктеры, кроме того, с помощью вероломства. Дион Кассий знает о вторжении бастарнов во Фракию в первые годы царствования Августа; Марк Красс разбил их на Гебре (теперешняя Марица). Тот же историк упоминает еще о движении гермундуров, которые около начала нашей эры по неизвестным причинам покинули свою родину и были поселены римским полководцем Домицием Агенобарбом «в одной части земли маркоманнов»[296]. Это последние передвижения той эпохи. Укрепление римского господства на Рейне и Дунае надолго загородило им дорогу; однако слишком многие признаки указывают на то, что на северо-востоке, по ту сторону Эльбы и Исполиновых гор, народы еще далеко не окончательно осели на своих местах.

Эти передвижения германцев представляют собой первый акт того переселения народов, которое сдерживалось римским сопротивлением в течение трех столетий, но к концу III века с непреодолимой силой прорвалось через обе пограничные реки, наводнило Южную Европу и Северную Африку и приостановилось только с завоеванием Италии лангобардами в 568 г., — приостановилось, поскольку речь идет об участии в нем германцев, а не славян, которые и после них еще долгое время находились в движении. Это были подлинные переселения народов. Целые народности или, по крайней мере, значительные их части отправлялись в дорогу с женами и детьми, со всем своим имуществом. Повозки, прикрытые шкурами животных, служили им для жилья и для перевозки женщин, детей и скудной домашней утвари; скот они также гнали за собой. Мужчины, вооруженные и в боевом порядке, были готовы преодолевать всякое сопротивление и отражать нападения, днем — военный поход, ночью — военный лагерь в укреплении, сооруженном из повозок. Потери людьми во время этих переходов в результате непрерывных боев, от усталости, голода и болезней, должны были быть огромными. Это была отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Если поход удавался, то оставшаяся в живых часть племени селилась на чужой земле; в случае же его неудачи, переселявшееся племя исчезало с лица земли. Кто не пал в кровавом бою, погибал в рабстве. Гельветы и их союзники, переселение которых задержал Цезарь, пустились в путь в числе 368000 человек, среди которых было 92000 способных носить оружие; после поражения, нанесенного римлянами, их осталось только 110000 человек, которых Цезарь в виде исключения, по политическим соображениям, отправил обратно на родину. Узипеты и тенктеры перешли Рейн в числе 180000 человек; почти все они погибли в сражении и во время бегства. Нет ничего удивительного, что в этот продолжительный период переселений часто исчезали бесследно целые племена.

Этому еще не устоявшемуся образу жизни германцев вполне соответствует то положение, которое Цезарь нашел на Рейне. Рейн ни в какой мере не представлял резкой границы между галлами и германцами. У белго-галльского племени менапиев были деревни и пахотные поля в окрестностях Везеля, на правом берегу Рейна; с другой стороны, дельта Мааса у левого берега Рейна была занята германцами — батавами, а у Вормса и до Страсбурга жили германские племена вангионов, трибоков и неметов — со времен Ариовиста или еще раньше, точно неизвестно. Белги вели постоянные войны с германцами, везде еще были территории, из-за которых шли споры; к югу от Майна и Рудных гор германцы в ту пору еще не жили; гельветы были лишь незадолго перед тем изгнаны свевами из области между Майном, Рейном, Дунаем и Богемским лесом, так же как и бойи из Богемии (Boihemum), носящей еще до сих пор их имя. Но свевы не заселили этой земли, а превратили ее в пустошь протяжением в 600 римских (150 немецких) миль [Римская миля равна приблизительно 1,5 км; немецкая (географическая) миля равна 7,420 км. Ред.], которая должна была служить им прикрытием с юга. Далее к востоку Цезарь знает еще кельтов (вольков-тектозагов) по северному Дунаю, там, где Тацит впоследствии называет германских квадов. Только во времена Августа Маробод повел свое свевское племя маркоманнов в Богемию, между тем как римляне замкнули укреплениями угол между Рейном и Дунаем и заселили его галлами. Область по ту сторону этого пограничного вала была потом занята, по-видимому, гермундурами. Из этого с несомненностью следует, что германцы прошли в Германию через низменность, лежащую к северу от Карпат и богемских пограничных гор; только заняв северную равнину, они прогнали за Дунай кельтов, живших южнее в горах.

Образ жизни германцев, как его изображает Цезарь, также свидетельствует, что они еще отнюдь не были оседлыми обитателями своей страны. Они живут главным образом скотоводством, питаясь сыром, молоком и мясом, меньше — хлебом; главное занятие мужчин — охота и военные упражнения. Они занимаются немного и земледелием, но лишь между прочим, и притом самым диким первобытным способом. Цезарь сообщает, что они обрабатывали поля лишь в течение одного года, а на следующий год всегда занимали под пашню новые земли[297]. Это была, по-видимому, подсечная система земледелия, которая еще и теперь практикуется в Северной Скандинавии и Финляндии; лес сжигался, — а кроме леса имелись лишь болота и торфяники, тогда еще непригодные для земледелия, — корни кое-как удалялись и также сжигались вместе со взрыхленным верхним слоем почвы; удобренная золой земля засевалась рожью. Но даже и в этом случае указание Цезаря на ежегодную смену пахотной земли не следует понимать буквально; как правило, обычный переход на новую землю происходил по меньшей мере через каждые две или три жатвы. Все место, — не свойственный германцам раздел земли старейшинами и должностными лицами и особенно подсунутые германцам мотивы этой быстрой смены земель, — дышит римскими представлениями. Римлянину эта смена земель была непонятна. Рейнским германцам, которые переходили уже к оседлому расселению, она могла представляться уже пережившим себя обычаем, который все более терял цель и смысл. Но для внутренних германцев, только что пришедших на берега Рейна свевов, она, напротив, оставалась еще необходимым условием такого образа жизни, при котором весь народ медленно продвигался вперед в том направлении и с такой скоростью, какую допускало встречавшееся противодействие. К этому образу жизни приспособлен и их общественный строй: территория свевов делится на сто округов, из которых каждый ежегодно выставляет по тысяче вооруженных воинов, в то время как остальное мужское население остается дома, ходит за скотом и обрабатывает землю, а на следующий год сменяет ушедших в поход. Весь народ с женами и детьми следует за войском только после того, как оно завоюет новую территорию. Это — уже шаг вперед к оседлости по сравнению с военными походами времен кимвров.

Цезарь неоднократно возвращается к свойственному германцам обычаю селиться так, чтобы со стороны врага, т. е. всякого чужого народа, их защищали обширные необитаемые леса. Этот же самый обычай продолжал сохранять силу вплоть до позднего средневековья. Саксов Нордальбингии защищал от датчан пограничный лес, находившийся между Эйдером и Шлейем (на древнедатском языке — Jarnwidhr), а от славян — саксонский лес, тянувшийся от Кильского залива до Эльбы; славянское название Бранденбурга, Бранибор, опять-таки не что иное, как обозначение такого защитного леса (по-чешски «braniti» значит защищать, «bor» — сосна и сосновый лес).

После всего этого не может быть никаких сомнений относительно степени культурного развития германцев ко времени Цезаря. Они далеко не такие номады, как современные азиатские кочевые народы. Кочевой жизни место в степи, а германцы жили в первобытном лесу. Но они были также далеки и от стадии оседлых земледельческих народов. Еще Страбон шестьдесят лет спустя говорит о них:

«Все эти» (германские) «племена с одинаковой легкостью снимаются со своих мест благодаря примитивности своего образа жизни, так как они не занимаются земледелием и не копят сокровищ, а живут в хижинах, которые они строят за день, и питаются главным образом продуктами скотоводства, как номады, на которых они похожи еще и тем, что возят с собой все свои пожитки на повозках и перекочевывают со своими стадами, куда им вздумается»[298].

Знакомство с земледелием, как установлено сравнительным языкознанием, они принесли еще из Азии; что они его потом не забыли, удостоверяет Цезарь. Но это было земледелие, которое служило лишь в крайних случаях подсобным источником существования для полукочевых воинственных племен, медленно продвигавшихся по среднеевропейским лесным равнинам.

Отсюда следует, что переселение германцев на их новую родину между Дунаем, Рейном и Северным морем в эпоху Цезаря еще не закончилось или тогда только что заканчивалось. То, что тевтоны, а может быть, и кимвры во времена Пифея, вероятно, дошли до полуострова Ютландии, а передовые отряды германских племен до Рейна — это можно заключить из того, что нет никаких сведений об их прибытии, — нисколько этому не противоречит. Образ жизни, совместимый лишь с длительными странствиями, неоднократные походы на запад и на юг, наконец то обстоятельство, что Цезарь застал наибольшую известную ему массу германцев, свевов, еще в полном движении — все это допускает только одно заключение: очевидно, что перед нами здесь отрывочные сведения о последних этапах крупного передвижения германцев и их поселения в главных местах их пребывания в Европе. Римское сопротивление на Рейне а затем на Дунае кладет предел этому переселению, ограничивает владения германцев занятой ими до сих пор территорией и тем самым принуждает их перейти к оседлому образу жизни.

В остальном наши предки, по наблюдениям Цезаря, были настоящими варварами. Торговцев они впускают в свою страну только для того, чтобы можно было сбывать кому-нибудь свою военную добычу, сами же у них не покупают почти ничего; да и что из чужого могло бы им понадобиться? Даже своих плохих низкорослых лошадей они предпочитают красивым и хорошим галльским лошадям. А вино свевы вообще не пропускают в свою страну, потому что оно расслабляет. В этом отношении их сородичи бастарны были, пожалуй, более цивилизованы; во время упомянутого вторжения во Фракию [См. настоящий том, стр. 447. Ред] они отправили к Крассу послов, которых тот напоил, выспросил нужные ему сведения о позиции и намерениях бастарнов, а затем заманил последних в засаду и уничтожил. Еще перед сражением в долине Идиставизо (в 16 г. нашей эры) Германик описывал своим солдатам германцев, как воинов без панциря и шлема, защищенных лишь щитами, сплетенными из ивовых прутьев или сделанными из тонких досок, причем только первый ряд имеет настоящие копья, а задние — только колья, заостренные и обожженные для твердости. Следовательно, обработка металлов вряд ли уже была известна жителям долины Везера, и римляне, конечно, позаботились о том, чтобы торговцы не завозили в Германию оружия.

Спустя более чем полтора столетия после Цезаря Тацит дает нам свое знаменитое описание германцев[299]. Здесь уже многое выглядит совсем иначе. Вплоть до Эльбы и далее передвижение племен прекратилось, они перешли к прочным поселениям. О городах, конечно, еще долго нет и речи; селятся частью деревнями, состоящими в одних местностях из разбросанных отдельных дворов, в других — из дворов, расположенных рядом; по и в этом случае каждый дом построен отдельно и окружен свободным пространством. Дома, еще без каменной кладки и черепичной кровли, грубо построены из неотесанных бревен (materia informi должно здесь обозначать это в противоположность caementa и tegulae) — бревенчатые дома, какие еще строятся в Северной Скандинавии, но все-таки уже не те, описанные Страбоном хижины, которые можно построить в один день. К земельному устройству мы еще вернемся. Германцы имеют уже подземные кладовые — род подвалов, в которых зимой они укрывались от холода и где, по свидетельству Плиняя, женщины занимались ткачеством. Земледелие, следовательно, имеет уже большое значение, но скот все еще остается главным достоянием. Скота много, но плохой породы; лошади безобразны и плохие скакуны, овцы и коровы мелки, последние безроги. В числе пищевых продуктов перечисляются мясо, молоко, дикие яблоки, но не хлеб. Охотой уже много не занимались, дичи, надо полагать, стало со времен Цезаря значительно меньше. И одежда еще весьма первобытная: у большинства грубое покрывало, остальное тело голое (почти как у кафров-зулусов), но у наиболее богатых уже платья, плотно облегающие тело; для одежды используются также и шкуры животных; женщины одеваются, как мужчины, но у них уже чаще встречаются полотняные одежды без рукавов. Дети все бегают нагишом. Чтение и письмо неизвестны, но одно место указывает на то, что жрецы уже пользовались заимствованными из латинских букв руническими письменами, которые они вырезывали на дереве. К золоту и серебру внутренние германские племена равнодушны; серебряные сосуды, подаренные римлянами князьям и послам, употребляются в обиходе наравне с глиняными. Незначительный торговый оборот представляет собой простой обмен.

Мужчины еще полностью сохраняют общее всем первобытным народам обыкновение предоставлять женщинам, старикам и детям работу по дому и в поле как недостойную мужчины. Зато они переняли у цивилизации две привычки — пьянство и игру — и предаются обеим со всей неумеренностью девственных варваров — вплоть до проигрыша собственной персоны.

Их напитком во внутренних областях является пиво из ячменя или пшеницы; если бы уже тогда была изобретена водка, то ход мировой истории, наверное, был бы иной.

В пограничных с римской территорией местностях наблюдается еще больший прогресс: там пили привозное вино; привыкли уже до некоторой степени к деньгам, причем, конечно, отдается предпочтение серебру, более удобному для ограниченного обмена, и, согласно обычаю варваров, монетам давно знакомой чеканки. Дальше видно будет, насколько эта предосторожность была основательна. Торговля с германцами происходила только на самых берегах Рейна; только гермундуры, жившие за пограничным валом, уже ездили по торговым делам в Галлию и Грецию.

Эпоха между Цезарем и Тацитом представляет, таким образом, первый большой период немецкой истории — окончательный переход от кочевой жизни к оседлости, по крайней мере для большей части народа, от Рейна до областей, лежащих далеко за Эльбой. Названия отдельных племен начинают в большей или меньшей мере распространять на определенные местности. Но ввиду противоречивости сведений, сообщаемых древними, и непостоянства и изменчивости названий часто все-таки невозможно точно определить местожительство каждого отдельного племени. Это к тому же завело бы нас слишком далеко. Здесь достаточно общего указания, которое мы находим у Плиния:

«Существует 5 основных групп германских племен: виндилы, к которым принадлежат бургундионы, варины, карины, гуттоны; второе племя образуют ингевоны, часть которых составляют кимвры, тевтоны и племена хавков. Ближе всего к Рейну живут искевоны, среди них сигамбры. В центре страны — гермионы, среди них свевы, гермундуры, хатты, херуски. Пятое племя образуют певкиыы и бастарны, которые граничат с даками»[300].

К этому затем присоединяется еще шестая ветвь, которая населяет Скандинавию: гиллевионы.

Из всех сведений, сообщаемых древними, вышеприведенное более всего соответствует более поздним фактам и дошедшим до нас остаткам языка.

В состав виндилов входили племена, говорившие на готском языке; они занимали побережье Балтийского моря между Эльбой и Вислой вплоть до внутренних областей страны; по ту сторону Вислы, вокруг Фриш-Гафа, жили гуттоны (готы). Дошедшие до нас скудные остатки языка не оставляют ни малейшего сомнения в том, что вандалы (которые во всяком случае должны были принадлежать к виндилам Плиния, так как он переносит их название на всю данную основную группу племен) и бургунды говорили на готских диалектах. Сомнение могли бы возбудить только варны, или варины, которых на основании сведений из V и VI веков принято относить к тюрингам; об их языке мы не знаем ничего.

Вторая группа племен, ингевоны, состояла из племен, говоривших на языке фризов, жителей побережья Северного моря и полуострова кимвров, и, весьма вероятно, также из тех говоривших на саксонском языке народностей, которые жили между Эльбой и Везером; в таком случае сюда следовало бы причислить и херусков.

Так как к искевонам присоединены сигамбры, то отсюда ясно, что это — будущие франки, живущие на правом берегу Рейна от Таунуса до истоков Лана, Зига, Рура, Липпе и Эмса и граничащие на севере с фризами и хавками.

Гермионы, или, как их более правильно называет Тацит, герминоны — позднейшие верхнегерманцы; гермундуры (тюринги), свевы (швабы и маркоманны; баварцы), хатты (гессы) и т. д. Херуски, без всякого сомнения, попали сюда по ошибке. Это — единственная несомненная ошибка во всем этом размещении племен у Плиния.

Пятая группа — певкины и бастарны — исчезла. Якоб Гримм несомненно прав, считая ее готской.

Наконец, шестая гиллевионская группа включает жителей датских островов и большого Скандинавского полуострова.

Таким образом, классификация Плиния с поразительной точностью соответствует группировке действительно появившихся впоследствии германских наречий. Мы не знаем диалектов, которые не принадлежали бы к готскому, фризско-нижнесаксонскому, франкскому, верхненемецкому или скандинавскому, и мы еще также и в настоящее время можем признать эту классификацию Плиния образцовой. То, что можно было бы против нее возразить, я рассматриваю в примечании о германских племенах [См. настоящий том, стр. 481—494. Ред.].

Первоначальное переселение германцев на их новую родину мы должны были бы, следовательно, представлять себе приблизительно так, что первыми по северогерманской равнине, между южными возвышенностями и Балтийским и Северным морями, продвинулись искевоны, непосредственно за ними, но ближе к берегу — ингевоны. За этими последовали, по-видимому, гиллевионы, но завернули на острова. Возможно, что за гиллевионами последовали готы (виндилы у Плиния), оставив певкинов и бастарнов на юго-востоке; имя готов в Швеции свидетельствует о том, что их отдельные ветви примкнули к переселению гиллевионов. Наконец, к югу от готов следовали гермионы, которые — по крайней мере в большей своей части — только во времена Цезаря и даже Августа заняли те места своего расселения, которые они удерживали за собой вплоть до переселения народов [Здесь в рукописи пометка карандашом: «Следует глава об аграрном и военном строе». Ред.]. 

 Со времени Цезаря римляне и германцы стояли друг против друга на противоположных берегах Рейна, а после покорения Августом Реции, Норика и Паннонии — и на берегах Дуная. Между тем в Галлии римское господство упрочилось; по всей стране была проложена Агриппой сеть военных дорог; были построены крепости; выросло новое поколение, родившееся под римским игом. Построенными при Августе альпийскими дорогами через Малый и Большой Сен-Бернар была установлена самая непосредственная связь между Италией и Галлией, которая могла служить базой для завоевания Германии со стороны Рейна. Выполнение этой задачи Август возложил на своего пасынка (или родного сына?) Друза с восемью легионами, расположенными на Рейне.

Поводом послужили непрерывные трения между пограничными жителями, набеги германцев на Галлию и мнимый или действительный заговор недовольных белгов и сигамбров, в соответствии с которым последние должны были перейти через Рейн и поднять всеобщее восстание. Друз заручился содействием вождей белгов (—12 г.), перешел через Рейн у самого острова батавов, выше дельты, опустошил землю узипетов и часть земли сигамбров, спустился затем на судах вниз по Рейну, принудил фризов поставить ему вспомогательные отряды пеших воинов и направился со своим флотом вдоль морского побережья к устью Эмса с целью покорить хавков. Здесь, однако, его римские моряки, не привыкшие к морским приливам и отливам, посадили его флот на мель во время отлива; только при помощи союзных отрядов фризов, которые были лучше знакомы с делом, он снял суда и вернулся обратно.

Этот первый поход был только большой рекогносцировкой. В следующем году (—11) он начал настоящее завоевание. Он перешел снова через Рейн, ниже впадения Липпе, подчинил живших здесь узипетов, построил мост через Липпе и вторгся в область сигамбров, которые как раз в это время вели войну с хаттами, потому что последние не хотели примкнуть к союзу против римлян под руководством сигамбров. Затем он построил при слиянии Липпе и Элизо сильный лагерь (Алезию) и с приближением зимы перешел обратно через Рейн. На обратном пути в одной из узких лощин его войско подверглось нападению германцев и лишь с большим трудом спаслось от уничтожения. В том же году он построил другой укрепленный лагерь «в земле хаттов, почти на Рейне»[301].

В этот второй поход Друз выполняет уже целый завоевательный план, который последовательно проводился с тех пор в жизнь. Область, в первую очередь подлежавшая завоеванию, была довольно четко ограничена: это — искевонские внутренние земли до границы с херусками и хаттами и примыкающее к ним побережье до Эмса и частью до Везера. Главная роль в покорении земель побережья выпадает на долю флота. На юге операционной базой служит основанный Агриппой и расширенный Друзом Майнц, по соседству с которым следует искать крепость, построенную «в земле хаттов» (в последнее время полагают, что это Заальбург близ Хомбурга). Отсюда нижнее течение Майна ведет в открытую местность Веттерау и верхнего Лана, захват которой отрезает искевонов от хаттов. Расположенное в центре фронта наступления между Липпе и Руром и прорезанное течением Липпе плоскогорье представляет самую удобную операционную линию для главных сил римлян; овладев ею, они рассекают всю подлежащую завоеванию территорию на две приблизительно равные части и одновременно отрезают бруктеров от сигамбров; используя эту позицию, они могут на левом фланге взаимодействовать с флотом, на правом колонной, выступающей из Веттерау, изолировать искевонскую местность сланцевых гор, а в центре сдерживать херусков. Форт Алезия образует крайний укрепленный опорный пункт этой операционной линии; он был расположен недалеко от истоков Липпе, или близ Эльзена у Падерборна, при впадении Альмы в Липпе, или у Липштадта, где недавно была открыта большая римская крепость.

В следующем (—10) году хатты, осознав общую опасность, вступили, наконец, в союз с сигамбрами. Однако Друз напал на них и, по крайней мере, часть из них покорил. Но они уже до конца зимы вышли из подчинения, так как следующей весной (—9 г.) он еще раз нападает на них, продвигается до земли свевов (следовательно, и тюрингов, а согласно Флору и Орозию — и маркоманнов, которые тогда еще жили к северу от Рудных гор), затем атакует херусков, переходит через Везер и поворачивает обратно только у Эльбы. Он прошел и опустошил всю страну, но везде встречал энергичное сопротивление. На обратном пути, не успев достигнуть Рейна, он умер тридцати лет от роду.

К вышеизложенному рассказу, взятому у Диона Кассия мы прибавим из Светония, что Друз прорыл между Рейном и Эйсселом канал, через который провел свой флот в Северное море через землю фризов и через Флево (Влистром — теперешний фарватер из Зёйдер-Зе между Влиландом и Терсхеллингом); а из Флора, — что он построил вдоль Рейна больше пятидесяти фортов и мост у Бонна, а также укрепил линию Мааса и обеспечил таким образом оборону позиции рейнских легионов как от восстаний галлов, так и от нападений германцев. Басни же Флора о фортах и укреплениях на Везере и Эльбе — пустое хвастовство; Друз, может быть, и возводил там укрепления во время своих переходов, но он был слишком хорошим полководцем для того, чтобы оставлять в них гарнизоны, хотя бы даже из одного воина. С другой стороны, несомненно, что он снабдил укрепленными этапными пунктами операционную линию вдоль Липпе. Переходы через Таунус он также укрепил.

Преемник Друза на Рейне, Тиберий, в следующем году (—8) перешел эту реку; германцы, за исключением сигамбров, прислали представителей для ведения мирных переговоров; Август, находившийся в Галлии, отказался от ведения каких бы то ни было переговоров до тех пор, пока не прибудут представители от сигамбров. Когда, наконец, и они прислали представительство, «многочисленное, из почтенных лиц», как говорит Дион, Август велел их схватить и интернировать в разных городах внутри империи; «с горя они покончили с собой»[302]. И в следующем году (—7) Тиберий снова пошел со своим войском в Германию, где уже почти нечего было усмирять, за исключением нескольких незначительных волнений. Об этом времени Веллей говорит:

«Тиберий настолько основательно подчинил страну (Германию), что она уже едва ли отличалась от облагаемой налогом провинции»[303].

Этим успехом римляне были обязаны не только своему оружию и столь прославленному дипломатическому «уму» Тиберия, но и, пожалуй, в особенности переселению германцев на римский берег Рейна. Уже Агриппа переселил всегда преданных римлянам убиев, согласно их желанию, на левый берег Рейна около Кёльна. Тиберий принудил 40000 сигамбров переселиться и тем самым надолго сломил силу сопротивления этого могущественного племени.

После этого Тиберий на долгое время удаляется от всяких государственных дел, и мы ничего не знаем о том, что происходит в Германии в течение нескольких лет. Отрывок из Диона сообщает о походе Домиция Агенобарба с берегов Дуная за Эльбу. Но вскоре после того, около первого года нашей эры, германцы подняли восстание. Римский главнокомандующий Марк Виниций провел кампанию, согласно сообщению Веллея, в общем удачно и в благодарность за нее даже получил награду. Тем не менее, Тиберий должен был в 4-м году, тотчас после его усыновления Августом, еще раз отправиться за Рейн, чтобы восстановить поколебленное римское господство. Он подчинил живших близ реки каннинефатов и хаттуариев, затем бруктеров и «привлек на свою сторону» херусков. Веллей, участвовавший в этом и в следующем походе, не приводит дальнейших подробностей. Мягкая зима позволила легионам продолжать поход до декабря; затем они разбили зимний лагерь в самой Германии, по-видимому, у истоков Липпе.

Поход следующего года (5-го) должен был завершить покорение Западной Германии. В то время как Тиберий продвинулся из Алезии и победил лангобардов на Нижней Эльбе, флот проплыл вдоль морского побережья и «привлек на свою сторону» хавков. На Нижней Эльбе сухопутное войско встретилось с флотом, подымавшимся вверх по реке. Ввиду успехов этого похода операции римлян на севере, по Веллею, казались законченными; в следующем году Тиберий отправился к Дунаю, на котором маркоманны, незадолго перед этим под водительством Маробода переселившиеся в Богемию, угрожали границе. Маробод, воспитанный в Риме и знакомый с римской тактикой, организовал по римскому образцу войско из 70000 пеших воинов и 4000 всадников. Тиберий выступил против него на Дунае с фронта, тогда как Сентий Сатурнин должен был вести легионы с Рейна через землю хаттов в тыл и фланг врагу. В этот момент в собственном тылу Тиберия подняли восстание паннонцы; войско должно было повернуть обратно и вновь завоевывать свою операционную базу. Борьба длилась три года; но когда паннонцы уже были разбиты, обстоятельства в Северной Германии сложились так, что о завоеваниях в земле маркоманнов нельзя было больше и думать.

Завоевательный план Друза был полностью сохранен, только для его успешного выполнения стали необходимы сухопутные и морские походы до самой Эльбы. В плане похода против Маробода проглядывает мысль перенести границу к Малым Карпатам, Исполиновым горам и к Эльбе вплоть до ее устья, но это было еще пока делом далекого будущего и скоро стало совсем невыполнимо. Как далеко простирались в то время римские укрепленные пункты вверх по Веттерау, мы не знаем; по всей вероятности, этой операционной линии уделялось тогда гораздо меньше внимания, чем более важной линии — вдоль Липпе. Но здесь римляне, очевидно, проникли довольно далеко и укрепились прочно. Долина правого берега Рейна, вниз по течению от Бонна, принадлежала им; вестфальская равнина к северу от Рура за Эмс, вплоть до границ с фризами и хавками, была по-прежнему занята войсками. В тылу находились батавы и фризы, тогда еще верные друзья; далее на запад хавки, херуски и хатты могли считаться достаточно усмиренными после их многократных поражений, после удара, который постиг также и лангобардов. Во всяком случае, у этих трех племен была в то время довольно сильная партия, которая видела спасение только в присоединении к Риму. На юге только что было сломлено могущество сигамбров; часть их территории, между Липпе и Руром и в долине Рейна, была занята, а остальная часть была охвачена с трех сторон римскими позициями, расположенными на Рейне, Руре, в Веттерау, и по ней, наверное, достаточно часто проходили римские колонны. Недавно было установлено существование римских дорог, которые вели к истокам Липпе, от Нёйвида к Зигу, от Дёйца и Нёйса к Вупперу через господствующие горные хребты, по крайней мере, до границ Берга и Марка. Еще дальше на юг гермундуры с согласия Домиция Агенобарба заняли часть оставленной маркоманнами земли и поддерживали мирные отношения с римлянами. И, наконец, хорошо известные раздоры германских племен давали основание ожидать, что римлянам придется вести с ними еще лишь такие отдельные войны, которые самим будут желательны в целях постепенного превращения союзников в подданных.

Центром римской позиции служила местность, расположенная по обе стороны Липпе вплоть до Оснинга. Постоянная близость римских легионов в укрепленных лагерях приучала здесь к римскому господству и римским нравам, благодаря которым варвары, по словам Диона, «словно преображались»[304]: здесь, вокруг гарнизонных стоянок, возникали те города и рынки, о которых рассказывает тот же историк, и их мирные торговые сношения больше всего способствовали укреплению чужеземного господства. Все, казалось, обстояло великолепно. Но должно было случиться иначе.

Главнокомандующим римскими войсками в Германии был назначен Квинтилий Вар. Это был римлянин эпохи начинающегося упадка, флегматичный и беспечный, склонный почивать на лаврах своих предшественников, а еще более склонный воспользоваться этими лаврами в своих интересах.

«Что он отнюдь не был бессребреником, свидетельствовала Сирия, которой он управлял: бедняком пришел он в богатую страну и богачом ушел из бедной страны» (Веллей)[305].

У него вообще был «мягкий характер», но этот человек с «мягким характером» должен был прийти в ярость от досады, когда его перевели в страну, где вымогательство становилось делом очень затруднительным, потому что там почти нечего было взять. Однако Вар попробовал заняться этим и притом таким способом, который уже давно практиковался римскими проконсулами и пропреторами. Прежде всего предстояло в кратчайший срок перевести занятую часть Германии на положение римской провинции, заменить местную политическую власть, до сих пор сохранявшуюся при военном господстве, римской властью, превратив таким путем страну в источник доходов как для фиска, так и для проконсула. Вар попытался поэтому «с большой быстротой и натиском преобразовать германцев»; он «отдавал им приказы, как рабам, и требовал от них денежных платежей, как от подданных» (Дион)[306]. Но главным, давно испытанным орудием угнетения и вымогательства, которое он пустил здесь в ход, была верховная судебная власть наместников римских провинций; эту власть он присвоил себе здесь и, пользуясь ею, хотел навязать германцам римское право.

К сожалению, Вар опередил историю своей цивилизаторской миссией почти на полтора тысячелетия, ибо приблизительно столько времени прошло, пока Германия созрела для «рецепции римского права». В самом деле, римское право с его классическим расчленением отношений частной собственности должно было показаться просто абсурдным германцам, у которых развившаяся лишь в незначительной степени частная собственность осуществлялась только на основе общинной собственности на землю. Точно так же и торжественная обстановка римского судебного процесса с отводами и постоянными отсрочками должна была показаться германцам, привыкшим по обычаю предков в какие-нибудь несколько часов самостоятельно творить суд и расправу в открытом народном суде, лишь способом, при помощи которого им отказывали в каком бы то ни было правосудии, а окружавшая проконсула толпа стряпчих и крючкотворов — тем, чем они и были в действительности, т. е. настоящими разбойниками. И вот германцы должны были отказаться от своего свободного суда, где товарищ судил товарища, и подчиняться безапелляционному приговору одного человека, который вел дело на чужом языке, на основе в лучшем случае чуждого им и к тому же совершенно неприменимого права, да еще сам был заинтересованной стороной. Свободный германец, которого, по Тациту, только жрец имел право ударить в редких случаях, который подвергался смертной казни лишь за измену своему племени, а в остальных случаях мог штрафом (вергельдом) искупить всякий ущерб, даже убийство, который к тому же привык сам приводить в исполнение кровную месть за себя и за своих родных, — должен был теперь ложиться под розги и секиру ликтора. И все это только для того, чтобы создать условия для высасывания соков из страны посредством податей в пользу фиска, вымогательства и взяток в пользу проконсула и его подручных.

Но Вар просчитался. Германцы не были сирийцами. Своей насильно навязываемой римской цивилизацией он произвел впечатление на них только в одном отношении. Он лишь показал соседним племенам, состоявшим в вынужденном союзе с Римом, какое невыносимое иго угрожало им, и вызвал среди них своими насилиями такое единство, которого они до тех пор никогда не могли добиться.

Вар стоял с тремя легионами в Германии, Аспрен с двумя другими — на Нижнем Рейне, всего в пяти-шести переходах от центрального пункта позиции — Алезии. Против такой силы мог быть успешным только внезапный и решительный удар, нанесенный после длительной и тщательной подготовки. Путь заговора был, таким образом, предопределен. Организовать его взял на себя Арминий.

Арминий, происходивший из родовой знати племени херусков, сын Сегимера, бывшего, по-видимому, предводителем дружины в своем племени, провел свою раннюю молодость на римской военной службе, хорошо знал язык и нравы римлян и был частым и желанным гостем в римской главной квартире; его верность, казалось, была вне всяких подозрений. Еще накануне нападения Вар полагался на него, как на каменную стену. Веллей называет его «юношей благородного происхождения, храбрым, сметливым — не в пример другим варварам, юношей, лицо и глаза которого светились внутренним огнем; который был нашим постоянным спутником во время прежних походов» (т. е. против германцев) «и вместе с правом римского гражданства имел также и звание римского всадника».

Но этого мало: Арминий был крупным политическим деятелем и выдающимся полководцем. Решив положить конец господству римлян на правом берегу Рейна, он без колебаний воспользовался и всеми необходимыми для этого средствами. Надо было привлечь на свою сторону по крайней мере большую часть военной знати херусков, которая находилась уже под весьма сильным влиянием римлян, и втянуть в заговор хаттов и хавков и особенно бруктеров и сигамбров, находившихся под непосредственным римским игом. На все это требовалось время, хотя почва и была подготовлена вымогательствами Вара; и на это время нужно было усыпить бдительность Вара. Для этой цели воспользовались его страстью к судопроизводству и форменным образом дурачили его.

«Германцы», — рассказывает Веллей, — «при всей своей дикости — настоящие продувные бестии и словно созданы для лжи; кто сам не испытал этого, едва ли поверит; они разыгрывали перед ним бесконечные выдуманные тяжбы: то подавали жалобы друг на друга без всякого основания, то благодарили его за то, что он все рассудил с римской справедливостью, что их дикость уже начинает уменьшаться под влиянием новых, ранее им неизвестных дисциплины и порядка, и то, что раньше обычно решалось оружием, теперь разбирается согласно праву и справедливости. Таким образом, они до того вскружили ему голову, что он стал совершенно беззаботным и ему начинало казаться, что он городской претор, который творит суд на форуме, а не командующий римскими войсками в центре Германии»[307].

Так прошло лето девятого года. Чтобы еще более обеспечить успех, германцы вводили Вара в заблуждение всевозможными беспорядками, которые вели к дроблению его войска; это было нетрудно сделать, учитывая характер этого человека и данные обстоятельства.

«Вар», — говорит Дион, — «держал свою военную силу не в должном порядке, не в одном месте, как следует делать во вражеской стране, а предоставлял отряды солдат тем германцам, которые нуждались в их помощи и просили его об этом то для охраны какого-нибудь укрепленного пункта, то для поимки разбойников, то для сопровождения транспортов с хлебом»[308].

Между тем, главные заговорщики, Арминий и Сегимер, постоянно были около него и часто сидели за его столом. По словам Диона, Вара уже тогда предостерегали, но его доверие не знало границ. Наконец, осенью, когда все уже было подготовлено к восстанию и Вара вместе с его главными силами заманили в землю херусков до самого Везера, мнимое восстание, будто бы вспыхнувшее в некотором отдалении, подало сигнал к действительному восстанию. Еще тогда, когда Вар получил это известие и отдал приказ к выступлению, его предостерегал другой предводитель херусков, Сегест, бывший, по-видимому, в родовой вражде с семьей Арминия. Вар не хотел ему верить. Тогда Сегест предложил ему перед выступлением заковать в цепи его самого, Арминия и других вождей херусков; исход дела должен был показать, кто прав. Но доверие Вара не было поколеблено даже тогда, когда заговорщики остались после его ухода под предлогом собрать союзников и вместе с ними поспешить к нему.

Это и произошло в действительности, только не так, как того ожидал Вар. Войско херусков было уже в сборе. Они первым делом разбили стоявшие у них римские отряды, о присылке которых они раньше сами просили, и затем ударили во фланг выступившему Вару. Вар продвигался по скверным лесным дорогам; здесь в земле херусков еще не было мощеных римских военных дорог. Застигнутый врасплох, он понял, наконец, свое положение, проникся мужеством и с этого момента вел себя как римский полководец; но было уже поздно. Он приказал войску построиться в колонны, привести в порядок большой обоз, состоявший из женщин, детей, повозок и вьючных животных, и охранять его, насколько это было возможно на узких дорогах и в густых лесах, и направился к своей операционной базе, каковой мы должны считать Алезию. Грунт размяк от проливного дождя, затруднявшего движение, то и дело расстраивал непомерно большой обоз. С большими потерями Вару удалось достигнуть покрытой густым лесом горы со свободной площадкой хоть для какого-нибудь лагеря, который был разбит и укреплен еще в относительном порядке и в соответствии с уставом; войско Германика, спустя 6 лет посетившее это место, еще отчетливо видело здесь «укрепление трех легионов»[309]. С решимостью, соответствовавшей его положению, Вар приказал сжечь все повозки и поклажу, в которых не было крайней необходимости. На следующий день он проходил через открытую равнину, но опять понес столь значительные потери, что войска еще больше были расстроены, и вечером уже невозможно было как следует укрепить лагерь; Германик нашел лишь наполовину развалившийся вал и неглубокий ров. На третий день путь опять лежал по лесистым горам, и здесь Вар и большинство его военачальников потеряли мужество. Вар покончил с собой, легионы были уничтожены почти целиком. Только конница спаслась под предводительством Вала Нумония; спаслись также, по-видимому в Алезию, и отдельные беглецы из пехоты. Алезия продержалась по крайней мере еще некоторое время, так как германцы не были знакомы с регулярным ведением осады; позднее гарнизон — весь или его часть — пробил себе дорогу. Напуганный Аспрен ограничился, по-видимому, кратковременным походом, чтобы встретить гарнизон. Бруктеры, сигамбры и все мелкие племена восстали, римское господство было снова отброшено за Рейн.

О местности, в которой совершался этот поход, много спорили. Наиболее вероятно, что Вар перед сражением стоял в котловине Ринтельн, где-нибудь между Хаусберге и Хамельном; что предпринятое после мнимого восстания и вслед за первым нападением отступление происходило по направлению к ущелью Дёрен близ Детмольда, которое образует ровный и широкий проход через Оснинг. Таково в общем и ставшее традиционным мнение; оно согласуется с данными источников и соответствует военной необходимости, вытекавшей из создавшегося военного положения. Достиг ли Вар ущелья Дёрен или нет, остается неизвестным; прорыв, произведенный конницей и, может быть, передовым отрядом пехоты, по-видимому, говорит за это.

Известие об уничтожении трех легионов и о восстании всей западной Германии поразило Рим, как удар грома. Уже казалось, что Арминий перешел Рейн и поднимает Галлию, а с другой стороны Маробод переправился через Дунай и увлекает с собой в поход через Альпы с трудом усмиренных паннонцев. А силы Италии были уже настолько исчерпаны, что она не могла больше выставить почти никакого войска. Дион рассказывает, что среди римских граждан было уже очень мало молодых людей, годных к военной службе, что более пожилые уклонялись вступать в ряды войска, так что Август наказывал их путем конфискации имущества и некоторых даже казнил; что, в конце концов, император с большим трудом собрал несколько отрядов для защиты Рима из числа вольноотпущенников и отставных солдат, разоружил свою германскую личную охрану и выслал всех германцев из города.

Однако Арминий не перешел через Рейн, а Маробод не думал о наступлении, и Рим мог беспрепятственно продолжать возмущаться «вероломными германцами». Мы уже видели, как Веллей изображал их «продувными бестиями, словно созданными для лжи». То же говорит и Страбон. Он не знает ни «германской верности», ни «романского вероломства», а как раз обратное. Называя кельтов «простыми и не способными к обману», столь простодушными, что «они на глазах у всех, без всякой предосторожности спешат в бой, чем облегчается победа их противникам»[310], он говорит о германцах:

«Не доверять им всегда было полезно; те же из них, кому было оказано доверие, причинили много вреда, как, например, херуски, которые нарушили договоры и истребили в засаде три легиона вместе с военачальником Варом»[311].

Мы уже не говорим о негодующих и дышащих местью стихах Овидия. Кажется, будто читаешь французских писателей времен самого ярого шовинизма, писателей, изливающих свой гнев по поводу вероломства Иорка и предательства саксонцев под Лейпцигом[312]. Германцы достаточно хорошо изучили римскую честность и верность договорам, когда Цезарь напал на узипетов и тенктеров во время перемирия и переговоров и когда Август взял в плен послов сигамбров, до прибытия которых он отказывался от каких бы то ни было переговоров с германскими племенами. Всем народам-завоевателям свойственно всяческими способами обманывать своих противников, и это, по их мнению, совершенно в порядке вещей; но стоит их противникам позволить себе то же самое, как они назовут это вероломством и изменой. Однако те средства, которые пускаются в ход в целях порабощения, должны быть дозволены также и в целях свержения ига рабства. Пока будут существовать эксплуатирующие и господствующие народы и классы на одной стороне, эксплуатируемые и порабощенные на другой, — до тех пор применение хитрости и насилия будет с обеих сторон необходимостью, против которой всякая моральная проповедь останется бессильной.

Конечно, только ребячеством было построение фантастического памятника Арминию у Детмольда; единственно хорошим в нем было то, что он соблазнил Луи-Наполеона воздвигнуть такой же смешной и фантастический колоссальный памятник Верцингеториксу на горе у Ализо. Тем не менее остается верным то, что сражение с Варом представляет собой один из наиболее решающих поворотных моментов в истории. Независимость германцев от Рима была этим сражением установлена раз навсегда. Можно много и бесплодно спорить о том, была ли эта независимость уж таким большим выигрышем для самих германцев, но бесспорно, что без нее все историческое развитие пошло бы в другом направлении. И если вся последующая история германцев в действительности представляет почти исключительно длинный ряд национальных бедствий, в которых большей частью виноваты были они сами, так что даже самые прочные успехи почти всегда обращались во вред народу, все же надо однако сказать, что тогда, в начале их истории, германцам определенно улыбалось счастье.

Цезарь употребил на покорение Галлии последние жизненные силы умирающей республики. Легионы, составлявшиеся уже со времен Мария из завербованных наемных солдат, но все еще исключительно из италиков, начиная со времен Цезаря стали буквально вымирать, по мере того как вымирали и сами италики под гнетом стремительно растущих латифундий с их хозяйством, основанном на применении труда рабов. 150000 человек, составлявшие сомкнутые ряды 25 легионов пехоты, можно было удерживать в строю лишь при помощи самых крайних средств. Двадцатилетний срок службы не соблюдался, отслуживших срок ветеранов заставляли на неопределенное время оставаться под знаменами. Это было главной причиной бунта римских легионов после смерти Августа, бунта, так наглядно изображенного Тацитом и своей удивительной смесью непокорства и дисциплины столь живо напоминающего бунты испанских солдат Филиппа II в Нидерландах; в обоих случаях обнаруживается крепкая сплоченность войска, по отношению к которому вождь нарушил свое слово. Мы видели, как попытка Августа вновь ввести в действие старые, давно вышедшие из употребления законы о воинской повинности оказалась безрезультатной, как ему пришлось вновь обратиться к уже отслужившим срок солдатам и даже к вольноотпущенникам, — последних он уже однажды принял на службу во время паннонского восстания. Пополнение войска сыновьями свободных италийских крестьян прекратилось вместе с исчезновением самих свободных италийских крестьян. Каждое новое пополнение легионов малопригодными контингентами ухудшало качество войска. И так как приходилось, тем не менее, по возможности щадить легионы, это с трудом сохраняемое ядро всех военных сил, то на первый план все более выдвигаются вспомогательные войска; они сражаются в битвах, в которых легионы служат уже лишь резервом, так что батавы могли сказать уже во времена Клавдия: кровью провинций завоевываются провинции.

С таким войском, которому все более чуждыми становились старая римская дисциплина и выдержка, а вместе с тем и староримская боевая тактика, с войском, все в большей мере составлявшимся из провинциалов и, в конце концов, даже из варваров, не входивших в состав империи, уже почти нельзя было теперь вести большие наступательные войны, а скоро стало невозможным давать и крупные наступательные сражения. Вырождение войска заставило государство ограничиться обороной, которая вначале еще носила наступательный характер, а потом становилась все более пассивной, пока, наконец, инициатива в наступлении не перешла к германцам, которые неудержимо прорывались в пределы империи по всей линии от Северного моря до Черного, через Рейн и Дунай.

Между тем, даже для обеспечения линии Рейна нужно было дать германцам снова почувствовать на их собственной территории превосходство римского оружия. Для этой цели Тиберий поспешил на Рейн, восстановил собственным примером и строгими наказаниями ослабевшую дисциплину, ограничил размеры войскового обоза в походе самым необходимым и совершил два похода в Западную Германию (годы 10 и 11). Германцы уклонялись от решительных сражений, римляне не осмеливались разбивать свои зимние лагери по правую сторону Рейна. Были ли поставлены и на зиму постоянные гарнизоны в Алезии и в укреплении, построенном у устья Эмса в земле хавков, — об этом сведений нет, но допустить это возможно.

В августе 14 г. умер Август. Рейнские легионы, которым не давали ни отставки по истечении срока службы, ни жалованья, отказались признать Тиберия и провозгласили императором сына Друза — Германика. Последний сам усмирил мятеж, восстановил в войсках дисциплину и совершил с ними три описанных Тацитом похода в Германию. Здесь против него выступил Арминий и показал себя полководцем, вполне достойным своего противника. Он всячески старался избегать решительных сражений на открытой местности, по возможности мешал продвижению римлян и нападал на них только в болотах и узких проходах, где они не могли развернуться. Но германцы не всегда его слушались. Воинственный пыл вовлекал их нередко в стычки при неблагоприятной обстановке, жажда добычи не раз спасала римлян, уже крепко сидевших в западне. Таким образом, Германик одержал две бесплодные победы в долине Идиставизо и у пограничного вала ангривариев, на обратном пути с трудом выбрался по узким тропам из болот, понес потери морскими судами и людьми от бурь и приливов у фризского побережья, и, наконец, после похода 16 г. был отозван Тиберием. На этом закончились походы римлян в глубь Германии.

Но римляне слишком хорошо знали, что над рекой господствуют только тогда, когда господствуют и над переправой через реку. Отнюдь не собираясь пассивно отступать назад за Рейн, они перенесли свою оборону на его правый берег. Римские укрепления, покрывающие район Нижней Липпе, Рура и Вуппера большими группами, соответствующими, по крайней мере в отдельных случаях, позднейшим округам, и военные дороги, построенные от Рейна до границы графства Марк, заставляют предположить, что здесь была расположена система оборонительных сооружений, которые тянулись от Эйссела до Зига в направлении, соответствующем теперешней пограничной линии между Франконией и Саксонией, с некоторыми отклонениями по границе Рейнской провинции и Вестфалии. Вероятно, впоследствии именно эта система укреплений, еще в VII веке до некоторой степени сохранившая свою обороноспособность, задержала наступавших тогда саксов у Рейна и таким образом установила теперешнюю границу племени саксов, отделяющую их от франков. Наиболее интересные открытия сделаны здесь только за последние годы (Я. Шнейдером), и можно поэтому ожидать также дальнейших открытий

Далее, вверх по течению Рейна, был постепенно сооружен, главным образом при Домициане и Адриане, большой римский пограничный вал; он начинается у Нёйвида и тянется через возвышенность Монтабаур к Эмсу, затем пересекает Лан, у Адольфсека поворачивает к западу по направлению северных склонов Таунуса, охватывает как самый северный пункт Грюнинген в долине Веттерау, оттуда направляется к юго-востоку и к югу от Ханау доходит до Майна. Затем вал идет по левому берегу Майна до Мильтенберга, а отсюда по прямой линии, преломленной только в одном пункте, до Ремса в Вюртемберге близ замка Гогенштауфен. Здесь вал, достроенный позднее, вероятно при Адриане, направляется к западу через Динкельсбюль, Гунценхаузен, Эллинген и Кипфенберг и у Ирнзинга, несколько выше Кельгейма, достигает Дуная. За валом были расположены более мелкие укрепления, а в некотором отдалении от них более значительные крепости в качестве опорных пунктов. Огражденная таким образом по правому берегу Рейна территория, которая со времени изгнания гельветов свевами, по крайней мере к югу от Майна, оставалась незанятой, была заселена, по свидетельству Тацита, галльскими бродягами и мародерами.

Таким образом, на Рейне, вдоль пограничного вала и на Дунае постепенно наступили более спокойные и устойчивые условия жизни. Войны и набеги продолжались, но границы владений противников оставались неизменными в течение нескольких столетий. 

С Тацитом и Птолемеем прекращаются письменные источники о событиях и условиях внутренней жизни Германии. Но зато перед нами открывается ряд других гораздо более наглядных источников — находки памятников древности,

поскольку их можно отнести к эпохе, подлежащей нашему рассмотрению.

Мы видели, что во времена Плиния и Тацита торговля римлян с внутренними областями Германии почти равнялась нулю. Но и у Плиния мы находим указание на старый торговый путь, которым иногда пользовались еще в его время, путь от Карнунта (против впадения Марха в Дунай) вдоль Марха и Одера к Янтарному берегу. Этим путем, как и вторым через Богемию, вдоль Эльбы, вероятно, пользовались уже в очень древние времена этруски, пребывание которых в северных альпийских долинах доказано многочисленными находками, особенно гальштатской[313]. Вторжение галлов в Верхнюю Италию, по-видимому, положило конец этой торговле (около — 400 г.) (Бойд Докинс)[314]. Если это мнение правильно, то эти торговые сношения, главным образом ввоз бронзовых изделий, этруски, должно быть, вели с народами, которые занимали земли по Висле и Эльбе раньше германцев, т. е. с кельтами; в таком случае переселение сюда германцев могло оказать такое же влияние на перерыв этих сношений, как и обратное движение кельтов в Италию. Только после этого перерыва возник, по-видимому. торговый путь, проходивший восточное греческих городов Черноморского побережья вдоль по Днестру и Днепру к устью Вислы. За это говорят найденные у Бромберга, на острове Эзеле и в других местах древнегреческие монеты; среди них имеются монеты четвертого, может быть пятого столетия до нашей эры, чеканенные в Греции, Италии, Сицилии, Кирене и т. д.

Нарушенные торговые пути вдоль Одера и Эльбы должны были сами собой восстанавливаться, по мере того как переселявшиеся народы оседали на занимаемых землях. Ко времени Птолемея, по-видимому, опять стали пользоваться не только этими, но и другими путями сношения через Германию, и там, где прекращается свидетельство Птолемея, продолжают говорить находки.

К. Ф. Виберг [«Bidrag till kannedomen om Grekers och Romares forbindelse med Norden». Deutsch von Mestorf: «Der Einfluss der klass. Volker» etc., Hamburg, 1867[315].] многое здесь выяснил путем тщательного сопоставления материалов раскопок и доказал, что во II веке нашей эры вновь пользовались торговыми путями через Силезию вниз по Одеру и через Богемию вниз по Эльбе. В Богемии уже Тацит упоминает

«скупщиков добычи и торговцев (lixae ас negociatores) из наших провинций, которых корыстолюбие и забвение родины завели во вражескую землю и в военный лагерь Маробода»[316].

 Точно так же и гермундуры, которые издавна были в дружбе с римлянами и, согласно Тациту, беспрепятственно вели торговлю с десятинными землями и Рецией до самого Аугсбурга, привозили, конечно, римские товары и монеты с Верхнего Майна на берега Заале и Верре. И дальше, за римским пограничным валом, на Лане, обнаруживаются следы торгового пути в глубь Германии.

Наибольшее значение, по-видимому, имел путь через Моравию и Силезию. Водораздел между Мархом (или Бечвой) и Одером — единственный, который приходится пересечь, — проходит по открытой холмистой местности на высоте ниже 325 метров над уровнем моря; и теперь здесь проходит железная дорога. Начиная с Нижней Силезии, Северо-Германская низменность открывается для дорог во всех направлениях — в сторону Вислы и Эльбы. В Силезии и Бранденбурге во II и III веках римские купцы были, по-видимому, постоянными жителями. Там мы находим не только стеклянные урны, флакончики для благовоний [Tranenflaschchen] и могильные урны с латинскими надписями (раскопки у Требница в Силезии и в других местах), но даже целые римские склепы с нишами для урн (колумбариями) (в Нахельне у Глогау). У Варина в Мекленбурге также найдены несомненно римские могилы. Находки монет, римских металлических товаров, глиняных ламп и т. д. также свидетельствуют о том, что торговые сношения велись по этому пути [Найденные в Силезии глиняные лампы имеют то же клеймо, что и другие, найденные в Далмации, Вене и т. д.]. Вообще вся Восточная Германия словно усеяна римскими монетами и изделиями, хотя по ней никогда не проходили римские войска; эти изделия часто снабжены теми же клеймами, которые встречаются также и на вещах, найденных в провинциях Римской империи [Так, штемпель: «Ti. Robilius Sitalcis» имеется на двух бронзовых изделиях, из которых одно найдено в Мекленбурге, а другое в Богемии; это указывает на прохождение торгового пути вдоль Эльбы.].

Но затем в первые столетия после Августа римские торговые суда посещали также Северное море. На это указывают найденные в Нёйхаусе на Осте (устье Эльбы) 344 римских серебряных монеты времен от Нерона до Марка Аврелия и остатки корабля, вероятно потерпевшего там крушение. Морские сношения имели место и вдоль южного побережья Балтийского моря, достигая датских островов, Швеции и Готланда; этими сношениями мы еще займемся подробнее. Расстояния между различными береговыми пунктами, указанные Птолемеем и Марцианом (около 400 г.), могли основываться только на сообщениях купцов, посещавших эти берега. Они плавали от мекленбургского побережья до Данцига и оттуда до Скандии. На это, наконец, указывают и другие многочисленные находки римского происхождения в Гольштейне, Шлезвиге, Мекленбурге, Передней Померании, на датских островах и в Южной Швеции; места этих находок лежат все вместе, очень близко одно от другого и на небольшом расстоянии от побережья.

Трудно решить, в какой мере этот римский торговый оборот включал ввоз оружия в Германию. Найденное в Германии в большом количестве римское оружие могло, конечно, быть военной добычей, а римские пограничные власти, само собой разумеется, прилагали все усилия, чтобы не допустить ввоз оружия к германцам. Однако морским путем кое-что, вероятно, все же проникало, особенно к более отдаленным племенам, например на полуостров кимвров.

Остальные римские товары, которые этими различными путями проникали в Германию, состояли из домашней утвари, украшений, принадлежностей туалета и т. п. В числе домашней утвари обнаруживаются миски, меры весов, кубки, сосуды, кухонная посуда, сита, ложки, ножницы, ковши и т. п.; отдельные сосуды из золота и серебра; глиняные лампы, которые были очень распространены; украшения из бронзы, серебра или золота: ожерелья, диадемы, браслеты и кольца, застежки вроде наших брошей; среди принадлежностей туалета мы находим гребни, щипчики, ложечки для чистки ушей и т. п., не говоря уже о вещах, назначение которых спорно. Большинство этих изделий возникло, по признанию Ворсо, под влиянием вкусов, господствовавших в первом веке в Риме[317].

Разница между германцами времен Цезаря и даже Тацита и народом, употреблявшим эту утварь, очень велика, даже если признать, что ею пользовались лишь наиболее знатные и богатые. «Простая пища», которой германцы, по словам Тацита, «без больших приготовлений (sine apparatu) и без приправ утоляли голод»[318], уступила место кухне, которая уже пользовалась довольно сложными приспособлениями и кроме того заимствовала у римлян и соответствующие приправы. Вместо пренебрежительного отношения к золотым и серебряным вещам появилось желание украшать себя ими; вместо равнодушия к римским деньгам — их распространение по всей германской территории. И, наконец, даже принадлежности туалета — разве самый факт их наличия не означает начала полного переворота в нравах народа, который, правда, как мы знаем, изобрел мыло, но умел его применять лишь для окрашивания волос в желтый цвет!

Что поставляли германцы римским купцам за все эти наличные деньги и товары, — и об этом мы могли бы узнать прежде всего из сообщений древних, но последние, как уже было сказано, оставляют нас здесь в почти полном неведении. Плиний упоминает овощи, гусиные перья, шерстяную материю и мыло в качестве предметов, ввозимых империей из Германии. Но эта начинающаяся пограничная торговля не может служить масштабом для позднейшей эпохи.

Главным предметом торговли, о котором мы знаем, был янтарь, но этого недостаточно для объяснения торговли, которая получила распространение по всей стране. Скот, составлявший главное богатство германцев, был, вероятно, и важнейшим предметом вывоза; уже одни только легионы, расположенные на границе, обеспечивали здесь постоянный спрос на мясо. Звериные шкуры и пушные товары, отправляемые во времена Иорнанда из Скандинавии к устью Вислы, а оттуда в Римскую империю, наверное, уже раньше нашли туда дорогу из восточногерманских лесов. Виберг полагает, что дикие звери для цирка привозились римскими мореходами с севера. Но кроме медведей, волков и, может быть, зубров там ничего нельзя было достать, а львов, леопардов и даже медведей можно было ближе и легче получить из Африки и Азии.. — Рабы? — Почти стыдливо спрашивает, наконец, Виберг, и тут он, пожалуй, попадает в цель. В самом деле, помимо скота, рабы были единственным товаром, который германцы могли вывозить в достаточном количестве, чтобы сводить таким образом свой торговый баланс с Римом. Одна Италия использовала в городах и в латифундиях труд огромного рабского населения, которое размножалось лишь в незначительной части. Все хозяйство римского крупного землевладения держалось на колоссальном ввозе проданных в рабство военнопленных, притекавших в Италию во время непрестанных захватнических войн приходившей в упадок республики, а также при Августе. Теперь этому пришел конец. Империя перешла к обороне в устойчивых границах. Побежденные враги, из числа которых рекрутировалась масса рабов, все реже попадали в руки римских войск. Приходилось покупать рабов у варваров. И разве германцы не могли выступать в качестве продавцов на рынке? Те самые германцы, которые, уже по сведениям Тацита, продавали рабов («Германия», гл. 24), постоянно воевали между собой и за недостатком денег платили дань римлянам своими женами и детьми, отдавая их в рабство, как это делали фризы, которые уже в третьем столетии, если еще не раньше, разъезжали по Балтийскому морю, а их морские экспедиции в Северное море, начиная с набегов саксов в третьем веке и кончая набегами норманнов в десятом веке, имели своей ближайшей целью, наряду с прочим морским разбоем, преимущественно охоту за рабами почти исключительно для торговли? Те самые германцы, которые несколько столетий спустя, в период переселения народов и в своих войнах против славян, выступили как первые пираты, похитители рабов и работорговцы своего времени? Или мы должны предположить, что германцы второго и третьего столетий были совсем не такими людьми, как все прочие соседи римлян и собственные потомки германцев третьего, четвертого и пятого столетий, или же нам придется признать, что и они также принимали большое участие в торговле рабами с Италией, торговле, считавшейся тогда делом вполне благопристойным и даже почетным. Вместе с тем рассеивается Покров таинственности, которым была окутана германская экспортная торговля того времени.

Мы должны здесь вернуться к вопросу о тогдашних торговых сношениях по Балтийскому морю. В то время как на берегах Каттегата почти совсем нельзя обнаружить римских находок, их очень много на южном побережье Балтийского моря до самой Лифляндии, в Шлезвиг-Гольштейне, на южных берегах и во внутренних областях датских островов, на южном и юго-восточном берегах Швеции, на Эланде и Готланде. Наибольшая часть этих находок относится к так называемому периоду денария, о котором мы еще будем говорить ниже и который продолжается до первых лет правления Септимия Севера, т. е. круглым счетом до 200 года. Уже Тацит говорит о суйонах, что они сильны своим гребным флотом и что богатство у них было в почете; они, следовательно, уже наверное занимались морской торговлей. После того как их мореплавание первоначально развилось в Балтике, Эресунне и Эландзунде, а также у побережья, они должны были решиться выйти и в открытое море, чтобы расширить круг своего влияния на Борнхольм и Готланд; они должны были уже хорошо уметь управлять кораблями, чтобы развить оживленную торговлю, центром которой служил как раз самый отдаленный от материка остров Готланд. В самом деле, здесь до 1873 г.[Hans Hildebrand. «Das heidische Zeitalter in Schweden». Deutsch von Mestorf. Hamburg, 1873 [Ганс Хильдебранд. «Языческая эпоха в Швеции». Перевод на немецкий язык Месторф. Гамбург, 1873].] было найдено свыше 3200 римских серебряных денариев, в то время как на Эланде найдено около 100, на шведском континенте меньше 50, на Борнхольме 200, в Дании и Шлезвиге 600 (из них 428 в одной только находке у Слагельсе в Зеландии). Исследование этих находок показывает, что до 161 г., когда Марк Аврелий сделался императором, на Готланд проникло лишь немного римских денариев, а начиная с этого времени и до конца столетия они направлялись туда массами. Следовательно, во второй половине века мореплавание по Балтийскому морю должно было уже достигнуть значительного развития; что оно существовало уже и раньше, засвидетельствовано показанием Птолемея, по сообщению которого расстояние между устьем Вислы и Скандией было 1200—1600 стадий (30—40 географических миль) [приблизительно 220—290 км. Ред.]. Оба расстояния приблизительно верны для восточной оконечности Блекинге и для южной оконечности Эланда или Готланда, смотря по тому, мерить ли от Риксхёфта, или от Нёйфарвассера, или Пиллау. Они могут основываться только на сообщениях моряков, как и другие указания расстояний вдоль немецкого побережья вплоть до устья Вислы.

Что этим судоходством по Балтийскому морю занимались не римляне, свидетельствуют, во-первых, туманность всех их представлений о Скандинавии, во-вторых, отсутствие каких бы то ни было находок римских монет на берегах Каттегата и в Норвегии. Кимврские предгорья (Скаген), которых римляне достигли при Августе и откуда они увидели простиравшееся перед ними бесконечное море, были и остались, по-видимому, крайним пунктом их непосредственных морских сношений. Отсюда следует, что германцы сами плавали по Балтийскому морю, поддерживали торговые сношения и завозили в Скандинавию римские деньги и изделия. Да иначе и не могло быть. Со второй половины третьего столетия совершенно неожиданно начинаются саксонские морские набеги на галльские и британские берега, и притом с такой смелостью и уверенностью, которые не могли быть приобретены ими вдруг, а, наоборот, предполагали длительное и основательное знакомство с плаванием в открытом море. А такое основательное знакомство саксы — под этим именем мы должны здесь иметь в виду также все племена полуострова кимвров, т. е. также фризов, англов и ютов — могли приобрести только в Балтийском море. Это большое внутреннее море, без приливов и отливов, куда юго-западные атлантические штормы приходят лишь после того, как уже в значительной мере исчерпают свою силу в Северном море, этот вытянутый в длину бассейн с его многочисленными островами, заливами и проливами, где при переезде с одного берега на другой лишь очень короткое время не видно земли, был словно создан для упражнений вновь развивавшегося судоходства. Уже шведские рисунки на скалах, приписываемые бронзовому веку, с их многочисленными изображениями весельных лодок, указывают на издревле существовавшее здесь судоходство. Находка в Нюдамском болоте в Шлезвиге представляет собой построенную в начале третьего столетия из дубовых досок ладью в 70 футов длины и 8—9 футов ширины, вполне приспособленную к плаванию в открытом море. Здесь вырабатывалась в тиши та техника судостроения, та сноровка мореходов, которые впоследствии обеспечили саксам и норманнам возможность совершать свои завоевательные походы в открытом море и благодаря которой германское племя до сих пор стоит во главе всех морских народов мира.

Римские монеты, попадавшие до конца второго века в Германию, были преимущественно серебряными денариями (1 денарий = 1,06 марки). При этом германцы, как нам сообщает Тацит, предпочитали старые, давно известные им монеты, с зубчатыми краями и с изображением парной колесницы. И действительно, среди старых монет было найдено много и этих serrati bigatique. В этих старых монетах содержалось только 5%—10% меди. Уже Траян велел прибавлять к серебру 20% меди; этого германцы, по-видимому, не заметили. Но когда Септимий Север с 198 г. повысил примесь до 50%—60%, то это уже вызвало недовольство у германцев; позднейшие неполноценные денарии встречаются в находках только в виде исключения, ввоз римских денег прекратился. Он возобновился лишь после того, как Константин в 312 г. установил в качестве монетной единицы золотой солид (72 солида на римский фунт чистого золота в 327 граммов, т. е. 1 солид = 4,55 грамма чистого золота = 12,70 марки); с тех пор в Германию, а еще больше на Эланд и особенно Готланд идут преимущественно золотые монеты, солиды. Этот второй период ввоза римских денег, период солида, продолжается для западноримских монет до конца существования Западной Римской империи, для византийских— до Анастасия (умер в 518 г.). Находки приходятся большей частью на Швецию, датские острова и некоторые — на германское побережье Балтийского моря; во внутренних областях Германии они встречаются только изредка.

Порча монеты, которую производили Септимий Север и его преемники, сама по себе, однако, не может служить объяснением внезапного перерыва торговых сношений между германцами и римлянами. Были, по-видимому, и другие причины. Одной из них несомненно служили политические отношения.

С первых лет третьего века начинается наступательная война германцев против римлян, и приблизительно к 250 г. она уже разгорается по всей линии от устья Дуная до Рейнской дельты. Между воюющими сторонами, конечно, не могло уже быть никакой регулярной торговли. Но эти внезапно возникшие упорные наступательные войны сами нуждаются в объяснении. В условиях внутренней жизни Рима такого объяснения найти нельзя; напротив, империя еще повсюду оказывает успешное сопротивление и в промежутки между отдельными периодами крайней анархии все еще выдвигает — как раз в это время — могущественных императоров. Следовательно, нападения германцев были вызваны переменами, происшедшими у них самих. И здесь опять-таки находки позволяют объяснить это.

В начале шестидесятых годов нашего столетия в двух шлезвигских торфяных болотах были сделаны исключительной важности находки, которые были тщательно исследованы Энгельхардтом в Копенгагене и после разных странствований помещены теперь в Кильском музее. От прочих находок подобного рода их выгодно отличают находящиеся в них монеты, которые устанавливают древность находок довольно точно. Одна из них, из Ташбергского болота (по-датски — Thorsbjerger) около Зюдербрарупа, содержит 37 монет, чеканенных в период от Нерона до Септимия Севера; другая находка, из Нюдамского болота — занесенного илом и превратившегося в торфяник морского залива — содержит 34 монеты за время от Тиберия до Макрина (218 год). Находки относятся несомненно к периоду между 220 и 250 годами. В их числе имеются предметы не только римского происхождения, но и много других, сделанных в самой Германии, предметов, которые, почти полностью сохранившись в железистой торфяной воде, с поразительной ясностью показывают нам состояние северогерманской металлической промышленности, ткачества и судостроения, а рунические знаки на них показывают нам также состояние письменности в первую половину третьего столетия.

Еще более поражает нас здесь самый уровень промышленности. Тонкие ткани, изящные сандалии и хорошо сработанные шорные изделия указывают на гораздо более высокую ступень культуры, чем та, на которой стояли тацитовские германцы; но что нас особенно изумляет, так это туземные металлические изделия.

Что германцы принесли с собой со своей азиатской родины знакомство с употреблением металлов, доказывает сравнительное языкознание. Знакомство с добыванием и обработкой металлов у них, может быть, также было, но едва ли уже в то время, когда они столкнулись с римлянами. По крайней мере, у писателей первого века не встречается никаких указаний на то, что между Рейном и Эльбой добывали и обрабатывали железо или бронзу; они скорее приводят к противоположным выводам. Правда, относительно готинов (в Верхней Силезии?) Тацит говорит, что они добывают железо, а соседним квадам Птолемей приписывает изготовление железных изделий, но и те и другие могли ведь заимствовать с берегов Дуная умение плавить железо. И находки I века, возраст которых подтверждается монетами, также нигде не содержат местных металлических изделий, а только римские; да и зачем было бы привозить в Германию в массовых количествах римские металлические товары, если бы там существовала собственная обработка металлов? Правда, в Германии встречаются старые формы для отливки, незаконченные бронзовые отливки и отходы литья, но все это без монет, удостоверяющих их давность; по всей вероятности, это следы догерманской эпохи, остатки изделий из бронзы, сделанных странствующими этрусскими литейщиками. Впрочем, бесполезно ставить вопрос о том, совершенно ли забыли переселившиеся германцы обработку металлов; все факты говорят за то, что в первом веке они не занимались никакой или почти никакой обработкой металлов.

Но тут вдруг выступают на сцену находки в Ташбергских болотах и обнаруживают неожиданно высокий уровень развития местной металлической промышленности. Застежки, металлические бляхи для украшений с изображениями голов животных и людей, серебряный шлем, совершенно закрывающий все лицо, за исключением только глаз, носа и рта, кольчуги, сплетенные из проволоки, требовавшие чрезвычайно усидчивой работы, так как проволоку приходилось предварительно выковывать (волоченье проволоки было изобретено лишь в 1306 г.), золотой головной обруч, — не упоминая при этом о других предметах, местное происхождение которых может быть подвергнуто сомнению. С этими предметами, найденными при раскопках, обнаруживают сходство предметы из Нюдамского болота, из болотной раскопки на острове Фюнене и, наконец, из одной богемской находки (в Горжовице), сделанной также в начала 60-х годов: роскошные бронзовые диски с изображением человеческих голов, застежки, пряжки и т. п. —совершенно того же рода, что и ташбергские, во всяком случае, следовательно, той же самой эпохи.

Начиная с третьего века металлическая промышленность, все более совершенствуясь, распространилась, по-видимому, по всей германской территории; ко времени переселения народов, примерно к концу V века, она достигла сравнительно высокого уровня. Не только железо и бронза, но также золото и серебро регулярно обрабатывались, по образцу римских монет чеканились золотые брактеаты [монеты с чеканкой только на одной стороне. Ред.], производилось золочение неблагородных металлов; встречаются инкрустации, эмалевые и филигранные работы; часто при неуклюжем общем виде изделия на нем можно обнаружить в высокой степени художественные и с большим вкусом сделанные украшения, лишь отчасти представляющие подражание римским; это главным образом относится к застежкам и пряжкам или брошкам с их определенными характерными формами, которые встречаются повсюду. В Британском музее хранятся застежки из Керчи, на Азовском море, рядом с совершенно одинаковыми, найденными в Англии; можно подумать, что те и другие сделаны в одной мастерской. Стиль этих работ — часто при довольно резких местных особенностях — в основных чертах тот же самый на всем пространстве от Швеции до Нижнего Дуная и от Черного моря до Франции и Англии. Этот первый период германской металлической промышленности на континенте приходит к концу вместе с окончанием переселения народов и со всеобщим принятием христианства; в Англии и Скандинавии он продолжается несколько дольше.

Как широко было распространено это производство у германцев в VI и VII веках и насколько сильно оно уже тогда выделилось как особая отрасль промышленности, свидетельствуют «Правды». Кузнецы, в частности кузнецы, изготовляющие мечи, золотых и серебряных дел мастера часто упоминаются в «Алеманнской правде», среди них даже такие, которые подвергались публичному испытанию (publice probati). «Баварская правда» наказывает за воровство, совершенное в церкви, в поместье герцога, в кузнице или на мельнице, повышенным штрафом, «потому что эти четыре здания являются общественными домами и постоянно стоят открытыми». За убийство золотых дел мастера платят, по «Фризской правде», виру на ¹/₄ выше, чем за других людей этого сословия; «Салическая правда» оценивает обыкновенного раба в 12 солидов, а раба-кузнеца (faber) в 35 солидов.

О судостроении мы уже говорили. Нюдамские суда — гребные ладьи; побольше — из дуба, на 14 пар гребцов, и поменьше — из соснового дерева. Весла, руль, ковши еще находились в самом судне. Только после того как германцы стали посещать также и Северное море, они, по-видимому, заимствовали у римлян и кельтов употребление паруса.

Гончарное дело было им знакомо уже во времена Тацита, правда, только ручное гончарное ремесло. На границе, именно с внутренней стороны пограничного вала в Швабии и Баварии, у римлян были большие гончарные мастерские, в которых работали и германцы, как о том свидетельствуют выжженные на изделиях имена рабочих. Через них в Германию, должно быть, проникло знакомство с гончарным кругом и глазурью, а также и более совершенные технические навыки. Изготовление стекла также стало известно германцам, вторгшимся в задунайские земли; в Баварии и Швабии часто находили стеклянные сосуды, цветные бусы и стеклянные инкрустации на металлических товарах, все — германского происхождения.

Наконец, мы видим уже повсеместное распространение и применение рунической письменности. В ташбергской находке имеются ножны для меча и пряжка от щита с руническими надписями. Те же рунические знаки мы находим и на золотом кольце, найденном в Валахии, на пряжках из Баварии и Бургундии, наконец на древнейших рунических камнях Скандинавии. Это более разработанный рунический алфавит, из которого впоследствии образовались англосаксонские рунические знаки; он содержит на семь графических знаков больше, чем северная руническая строка, получившая впоследствии распространение в Скандинавии, и указывает также на более раннюю форму языка, чем дошедшая до нас древнейшая форма скандинавского языка. Впрочем, то была в высшей степени неуклюжая система письма из римских и греческих букв, измененных таким образом, чтобы их было легче нацарапывать на камне или металле и в особенности на древесных стволах. Круглые формы букв должны были уступить место угольчатым; по древесным волокнам можно было проводить только вертикальные или косые штрихи, но не горизонтальные; однако именно поэтому они были крайне неудобны для письма на пергаменте или бумаге. И, насколько мы можем судить, они фактически служили лишь для культовых целей и колдовства, а также для надписей и вероятно также других кратких сообщений; как только возникала потребность в настоящей книжной письменности, как это было у готов и впоследствии у англосаксов, они отбрасывались, и вновь приспособлялись греческий и римский алфавиты, причем сохранялись только отдельные рунические знаки.

Наконец, в течение рассматриваемого здесь периода германцы несомненно сделали также значительные успехи в земледелии и скотоводстве. К этому понуждал их переход к оседлости; огромный прирост населения, приведший в эпоху переселения народов к перенаселению, был бы иначе невозможен. Не мало участков девственного леса, должно быть, было выкорчевано, и отсюда произошло, вероятно, большинство так называемых «высоких пашен», т. е. лесных участков со следами старинного земледелия, если они только находятся на тогдашней германской территории. Специальных доказательств для этого, конечно, нет. Но если уже Проб приблизительно в конце III века предпочитал для своей конницы германских лошадей, а крупный белый рогатый скот, вытеснивший в саксонских областях Британии кельтскую черную низкорослую породу, был туда завезен, как теперь полагают, англосаксами, то это указывает на целую революцию в скотоводстве, а вместе с тем и в земледелии германцев.

 В результате нашего исследования мы приходим к заключению, что германцы в период от Цезаря до Тацита сделали значительный шаг вперед по пути цивилизации, но что после Тацита, до начала переселения народов, примерно до 400 г., они сделали еще гораздо большие успехи. Торговля проникла к ним и принесла продукты римской промышленности, а вместе с ними, по крайней мере в известной степени, и римские потребности; она вызвала к жизни отечественную промышленность, которая исходила, правда, из римских образцов, но развивалась при этом совершенно самостоятельно. Находки в шлезвигских болотах представляют первый этап развития этой промышленности, время которого может быть установлено; находки из эпохи переселения народов — второй этап, указывающий на более высокую ступень развития. Характерно при этом, что западные племена решительно отстают от племен внутренних областей Германии, особенно Прибалтийского побережья. Франки и алеманны и еще позднее саксы производят металлические товары худшего качества, чем англосаксы, скандинавы и племена, переселившиеся из внутренних областей, — готы по берегам Черного моря и Нижнего Дуная, бургунды во Франции. Здесь не следует упускать из виду влияние старых торговых путей от Среднего Дуная вдоль Эльбы и Одера. Одновременно прибрежные жители становятся искусными судостроителями и смелыми мореплавателями; повсюду сильно растет численность населения; территория, урезанная римлянами, становится недостаточной. Прежде всего начинаются новые переселения ищущих земли племен на крайнем востоке,

пока, наконец, поднявшиеся со всех сторон людские массы неудержимым потоком не устремляются как по суше, так и по морю на новые земли. 

 Во внутренние земли Великой Германии римские войска приходили только по путям своих походов и на короткие промежутки времени, да и то лишь до Эльбы; купцы и другие путешественники до времени Тацита также проникали сюда лишь изредка и не углублялись в страну. Не удивительно, что сведения об этой стране и ее населении так скудны и противоречивы; следует скорей удивляться тому, что у нас вообще еще так много достоверных сведений.

Из источников даже трудами обоих греческих географов можно безоговорочно пользоваться только при безусловном подтверждении их данных. Оба они были кабинетными учеными, собирателями и в меру своих средств в своем роде даже критическими обозревателями материала, который в большей своей части для нас утрачен. Им недоставало личного знания страны. Так, хорошо знакомая римлянам Липпе течет, по Страбону, не в Рейн, а параллельно Эмсу и Везеру в Северное море; он достаточно честен, чтобы признаться, что местность, лежащая по ту сторону Эльбы, ему совершенно неизвестна. Если он освобождается от противоречий своих источников и собственных сомнений при помощи наивного рационализма, который часто напоминает начало нашего столетия, то ученый географ Птолемей пытается разместить названные в его источниках отдельные немецкие племена в математически вычисленных клетках неумолимой градусной сетки своей карты. Но как ни великолепен в целом труд Птолемея для своего времени, все же его география Германии ошибочна[319]. Во-первых, сведения, которыми он пользуется, в большинстве случаев неопределенны и противоречивы, часто прямо ложны. Во-вторых, его карта неверно начертана; течение рек и горные цепи в большинстве случаев нанесены совершенно неправильно. Словно никогда не путешествовавший берлинский географ счел бы, примерно в 1820 г., своей обязанностью заполнить пустое пространство на карте Африки, согласовывая данные всех источников со времени Льва Африканского и указывая каждой реке и каждому горному хребту определенное направление, а каждому племени точное местонахождение. Такие попытки добиться невозможного приводят к тому, что ошибки использованных источников еще усугубляются. Так, многие племена Птолемей приводит дважды: лаккобардов в нижнем течении Эльбы и лангобардов от среднего течения Рейна до среднего течения Эльбы; он знает две Богемии — одна заселена маркоманнами, другая байнохаймами и т. д. Если Тацит определенно говорит, что в Германии городов нет, то Птолемей менее чем через 50 лет уже перечисляет целых 96 населенных пунктов с названиями. Многие из этих названий могли быть действительными названиями крупных поселений; Птолемей, по-видимому, собрал много сведений от купцов, которые к этому времени уже в большем числе посещали восточную часть Германии и знакомились с названиями; последние постепенно закреплялись за теми населенными пунктами, где они бывали. На происхождение других названий указывает один пример мнимого города Сиатутанда, который наш географ вычитывает из слов Тацита «ad sua tutanda» [«для охраны своего имущества». Ред.], по-видимому, из плохой рукописи. Наряду с этим встречаются сведения поразительной точности и величайшей исторической ценности. Так, Птолемей, единственный из древних, помещает лангобардов, правда, под искаженным названием лаккобардов, как раз на том месте, где еще теперь о них свидетельствуют названия Барденгау и Бардовик, также ингрионов — в Энгерсгау, где в настоящее время расположен Энгерс на Рейне у Нёйвида. Также только он один приводит имена литовских галиндов и судитов, которые еще теперь населяют восточнопрусские районы Гелюнден и Зудау. Однако такие примеры свидетельствуют только о его большой учености, но не о правильности остальных его данных. В очень многих местах текст, особенно там, где идет речь о самом важном, о названиях, до крайности испорчен.

Наиболее непосредственными источниками остаются работы римлян, особенно тех, которые сами посещали Германию. Веллей был в Германии солдатом и пишет, как солдат, примерно в таком роде, как офицер grande armee [великой армии. Ред.] пишет о походах 1812 и 1813 годов. Его рассказ не дает возможности установить даже те места, где происходили военные события. Это и не удивительно в стране без городов. Плиний также служил в Германии кавалерийским офицером и, между прочим, посетил побережье, где жили хавки; он же описал в 20 книгах все войны, которые велись с германцами; из этих книг черпал свои данные Тацит. К тому же Плиний был первым римлянином, интересовавшимся войнами в варварской стране не только с военно-политической, но и с теоретической точки зрения. Кроме того, он был естествоиспытателем. Поэтому его сообщения о немецких племенах, основанные на непосредственных наблюдениях римского ученого энциклопедиста, должны иметь для нас особую ценность. По традиции утверждают, что Тацит был в Германии, но доказательства тому я не нашел. Во всяком случае, он мог в свое время собирать прямые сведения только близ Рейна и Дуная.

Безуспешная попытка согласовать классификацию племен «Германии» Тацита и Птолемея между собой и с путаницей прочих сведений древних авторов была сделана в двух классических трудах: Каспара Цейса — «Германцы» и Якоба Гримма— «История немецкого языка»[320]. То, что не удалось обоим этим гениальным ученым и позднейшим исследователям, следует считать невыполнимым на основании наших современных материалов. Недостаточность этих материалов видна уже из того, что оба они вынуждены были построить ложные вспомогательные теории: Цейс — что последнее слово во всех спорных вопросах следует искать у Птолемея, хотя никто так резко не охарактеризовал основных ошибок Птолемея, как он сам; Гримм — что силы, которые ниспровергли римское мировое владычество, должны были вырасти на более широкой почве, чем пространство между Рейном, Дунаем и Вислой, и что поэтому вместе с готскими и дакскими землями к Германии следует отнести и большую часть страны на севере и северо-востоке нижнего течения Дуная. Предположения Цейса и Гримма в настоящее время устарели.

Попытаемся внести хоть некоторую ясность в вопрос, ограничив свою задачу. Если нам удастся произвести общее распределение племен по нескольким основным группам, то будет заложена прочная основа для дальнейших детальных исследований. И здесь место из Плиния дает нам точку опоры, устойчивость которой все больше подкрепляется в ходе исследования; во всяком случае, это место создает меньше затруднений, в меньшей степени запутывает нас в противоречиях, чем какое-либо другое.

Но, исходя из системы Плиния, мы должны будем отказаться от безусловной пригодности тацитовской триады и от древней легенды о трех сыновьях Манна — Инге, Иске и Эр мине. Во-первых, Тацит и сам не знает, как ему быть со своими ингевонами, искевонами и герминонами; он не делает ни малейшей попытки распределить перечисленные им порознь племена по этим трем основным группам. И, во-вторых, это и впоследствии никому не удавалось. Цейс делает отчаянные усилия, чтобы втиснуть в тацитовскую триаду готские племена, которые он считает «истевонами», и вносит тем самым только еще большую путаницу в вопрос. Включить туда же скандинавов он даже и не пытается и создает из них четвертую основную группу племен. Но таким образом тацитовская триада разрушается так же, как она разрушается и пятью основными группами племен Плиния.

Рассмотрим теперь каждое из этих пяти основных групп племен отдельно.

I. Vindili, quorum pars burgundiones, varini, carini, guttones [Виндилы, к которым принадлежат бургунды, варины, карины, гуттоны. Ред.].

Здесь три племени: вандалы, бургунды и сами готы, относительно которых определенно установлено, что они, во-первых, говорили на готских диалектах и, во-вторых, жили в то время в дальней восточной части Германии: готы — в устье Вислы и по ту сторону этого устья, бургунды помещены Птолемеем в бассейне Варты до Вислы, а вандалы — Дионом Кассием (который по их имени называет Исполиновы горы) в Силезии. К этому готскому основному племени, как мы будем обозначать его по языку, мы безусловно можем причислить все те племена, диалекты которых Гримм свел к готскому диалекту, следовательно прежде всего жителей тех земель, которым Прокопий определенно, как и вандалам, приписывает готский язык[321]. О прежнем месте их жительства мы ничего не знаем, так же мало знаем мы о месте жительства герулов, которых Гримм вместе со скирами и ругиями также причисляет к готам. Плиний упоминает скиров на берегах Вислы, а Тацит — ругиев рядом с готами на морском побережье. Готский диалект занимает, таким образом, довольно компактную территорию между Вандальскими (Исполиновыми) горами, Одером и Балтийским морем до Вислы и за этой рекой.

Кто такие были карины, мы не знаем. Некоторые затруднения причиняют варны. Тацит приводит их наряду с англами в числе семи племен, приносящих жертвы Нерте; о них уже Цейс справедливо заметил, что у них своеобразный ингевонский облик. Птолемей же относит англов к свевам, что явно неверно. В одном или двух искаженных тем же географом названиях Цейс усматривает варнов и на этом основании помещает их в Хафельланд, к свевам. Запись древней «Правды» прямо отождествляет варнов с тюрингами, но само право у варнов с англами общее. Ввиду всего этого вопрос о том, следует ли варнов причислить к готской или ингевонской основной группе племен, должен остаться открытым; но так как они совершенно исчезли, то и вопрос этот не имеет особого значения.

II. Altera pars ingaevones, quorum pars cimbri, teutoni ac chaucorum gentes [Другая часть — ингевоны, к которым принадлежат кимвры, тевтоны и племена хавков. Ред.].

Плиний указывает здесь прежде всего на полуостров кимвров и прибрежную полосу между Эльбой и Эмсом как на место жительства ингевонов. Из трех названных племен хавки были несомненно ближайшими сородичами фризов. Фризский язык и теперь еще господствует на берегах Северного моря, в голландской Западной Фрисландии, в ольденбургском Затерланде, в шлезвигской Северной Фрисландии. В эпоху Каролингов по всему побережью Северного моря от Синкфаля (бухты, которая и теперь еще образует границу между бельгийской Фландрией и голландской Зеландией) до Зильта, шлезвигского Видау и, вероятно, еще на большом пространстве дальше к северу говорили почти исключительно по-фризски; только по обеим сторонам устья Эльбы саксонский язык был распространен до самого моря.

Под кимврами и тевтонами Плиний, очевидно, разумеет тогдашних обитателей полуострова кимвров, которые принадлежали, следовательно, к хавко-фризской языковой группе. Мы можем, следовательно, вместе с Цейсом и Гриммом рассматривать северных фризов как прямых потомков тех древних германцев, которые населяли полуостров.

Правда, Дальман («История Дании»)[322] утверждает, что северные фризы переселились с юго-запада на полуостров только в III веке. Но он не приводит ни малейших доказательств в пользу своего утверждения, и оно при всех дальнейших исследованиях справедливо совсем не принималось во внимание.

Ингевонский диалект может иметь поэтому прежде всего то же значение, что и фризский язык, в том смысле, что мы всю племенную языковую группу называем по диалекту, от которого только и дошли до нас старинные памятники и продолжающие существовать диалекты. Но исчерпывается ли этим объем ингевонской основной группы племен? Или Гримм прав, объединяя в нем всех, кого он не совсем точно обозначает как нижнегерманцев, т. е. наряду с фризами также и саксов?

Признаем с самого начала, что, причисляя херусков к герминонам, Плиний неверно классифицирует саксов. Мы дальше увидим, что в сущности ничего другого не остается, как отнести и саксов к ингевонам и считать также и эту основную группу племен фризско-саксонской.

Здесь будет уместно сказать об англах, которых Тацит предположительно, а Птолемей определенно относит к свевам. Птолемей помещает их на правом берегу Эльбы, напротив лангобардов; при этом, если его указание вообще сколько-нибудь правильно, то имеются, вероятно, в виду только настоящие лангобарды на Нижней Эльбе. В таком случае англы от Лауэнбурга дошли, пожалуй, приблизительно до Пригница. Позднее мы их находим на самом полуострове, где сохранилось их имя и откуда они вместе с саксами переправились в Британию. Их язык представляется теперь частью англосаксонского диалекта и притом определенно фризской частью этого вновь образовавшегося диалекта. Что бы ни произошло с оставшимися во внутренних частях Германии или затерявшимися англами, один этот факт заставляет нас причислить англов к ингевонам и притом к фризской их ветви. Им обязан англосаксонский язык всей системой гласных, гораздо более фризской, чем саксонской, и тем обстоятельством, что дальнейшее его развитие во многих случаях протекает поразительно сходно с развитием фризских диалектов. Из всех континентальных диалектов фризские в настоящее время стоят ближе всех к английскому языку. Так, переход гортанных звуков в шипящие в английском языке также не французского, а фризского происхождения. Английское ch = с вместо k и английское dz вместо g перед мягкими гласными могли, конечно, произойти из фризского tz, tj вместо k, dz вместо g, но никогда не могли произойти из французского ch и

Вместе с англами мы должны и ютов причислить к фризско-ингевонской группе племен, независимо от того, жили ли они на полуострове уже во времена Плиния или Тацита или же переселились туда лишь позднее. Гримм находит их название в названии эвдозов, одного из тацитовских племен, поклонявшихся Нерте; если англы принадлежат к ингевонам, то вряд ли можно будет отнести остальные племена этой группы к другой основной группе. В таком случае места жительства ингевонов простирались бы до окрестностей устья Одера, и пустое пространство между ингевонскими и готскими племенами было бы заполнено.

III. Proximi autem Rheno iscaevones (alias istaevones). quorum pars sicambri [Ближайшие же к Рейну — искевоны (иначе — истевоны), часть которых составляют сигамбры. Рвд.].

Уже Гримм и вслед за ним другие, как, например, Вайц[323], в большей или меньшей степени отождествляли искевонов с франками. Но Гримма вводит в заблуждение язык. Начиная с середины IX века все немецкие документы во Франкском государстве составлялись на диалекте, который нельзя отличить от древневерхненемецкого языка; поэтому Гримм полагает, что древнефранкский диалект на чужбине погиб, а на родине был заменен верхненемецким, и на этом основании он, в конце концов, причисляет франков к верхненемецкому племени.

В результате своего исследования дошедших до нас остатков языка Гримм сам приходит к выводу, что древнефранкский диалект имеет значение самостоятельного диалекта, занимающего среднее положение между саксонским и верхненемецким. Этого здесь пока достаточно; более подробному исследованию франкского языка, условия развития которого еще очень неясны, должно быть посвящено особое примечание[См. настоящий том, стр. 519—546. Ред.]

Во всяком случае, доставшаяся искевонской группе территория представляется сравнительно небольшой для целой группы германских племен, да еще для такой, которая играла такую крупную роль в истории. Начиная от Рейнгау, эта территория тянется по Рейну внутрь страны до истоков Дилля, Зига, Рура, Липпе и Эмса на север, отрезана от моря хавками и фризами, а у устья Рейна заселена, кроме того, осколками других племен, по большей части хаттского племени: батавами, хаттуариями и т. д. Затем к франкам относятся еще германцы, поселившиеся на левой стороне нижнего течения Рейна, может быть также трибоки, вангионы, неметы? — Небольшие размеры этой территории находят свое объяснение между прочим в том сопротивлении, какое оказывали распространению искевонов на Рейне кельты и со времен Цезаря — римляне, в то время как в тылу уже поселились херуски, а с фланга, как свидетельствует Цезарь, все больше напирали свевы, в особенности хатты. Что здесь на небольшой территории жило в крайней тесноте густое по германским условиям население, доказывает непрекращавшееся продвижение в зарейнские земли: вначале в виде полчищ завоевателей, а затем путем добровольного перехода на римскую территорию, как это делали убии. По той же причине здесь, и только здесь, римлянам с легкостью удалось уже давно переселить на римскую территорию значительные части ингевонской основной группы племен.

Исследование, которое нам предстоит произвести в примечании о франкском диалекте, покажет, что франки представляют обособленную группу германцев, расчлененную на ряд различных племен, и говорят на особом диалекте, распадающемся на разнообразные наречия, словом — обладают всеми признаками особой группы германских племен, что и требуется для того, чтобы считать их тождественными искевонам. Об отдельных племенах, принадлежащих к этой группе племен, Якоб Гримм уже сказал необходимое. Он относит сюда, кроме сигамбров, еще убиев, хамавов, бруктеров, тенктеров и узипетов, т. е. народности, населявшие правобережье Рейна, которое выше было обозначено нами как искевонская территория.

IV. Mediterranei hermiones, quorum suevi, hermunduri, chatti, cherusci [Внутри страны живут гермионы, в их числе — свевы, гермундуры, хатты, херуски. Ред.]

Уже Я. Гримм отождествляет герминонов, употребляя более точную транскрипцию Тацита, с верхнегерманцами. Название свевы, которое, по Цезарю, охватывает всех известных ему верхнегерманцев, начинает дифференцироваться. Тюринги (гермундуры) и гессы (хатты) выступают как обособившиеся племена. Прочие свевы остаются еще неразделенными. Если мы даже оставим в стороне, как не поддающиеся исследованию, многочисленные загадочные названия, забытые уже в ближайшие столетия, то все же эти свевы, должно быть, состояли из трех говоривших на верхненемецком языке больших племен, выступивших впоследствии на арену истории: алеманнов-швабов, баварцев и лангобардов. Лангобарды — это мы достоверно знаем — жили на левом берегу Нижней Эльбы, около Барденгау, отдельно от своих остальных соплеменников, вклинившись между ингевонскими племенами; это их изолированное положение, которое приходилось удерживать длительной борьбой, превосходно изображает Тацит, не зная его причин. Баварцы, о чем мы также знаем со времени Цейса и Гримма, жили в Богемии и назывались маркоманнами, гессы и тюринги — в местах их теперешнего жительства и в прилегающих южных областях. А так как к югу от франков, гессов и тюрингов начиналась римская территория, то для швабов-алеманнов не остается другого места, кроме земель между Эльбой и Одером, в теперешней Бранденбургской марке и Саксонском королевстве; здесь же мы находим свевское племя семнонов. Последние были, по-видимому, тождественны швабам-алеманнам, которые граничили на северо-западе с ингево-нами, на северо-востоке и востоке — с готскими племенами.

До сих пор все идет довольно гладко. Но тут Плиний причисляет к герминонам и херусков и несомненно делает ошибку. Уже Цезарь определенно отделяет их от свевов, к которым он еще причисляет хаттов. Не знает ничего и Тацит о родстве херусков с каким-либо верхнегерманским племенем. Не более осведомлен и Птолемей, который название свевов распространяет даже на англов. Один только тот факт, что херуски заполняют пространство между хаттами и гермундурами на юге и лангобардами на северо-востоке, еще далеко не достаточен, чтобы делать из него вывод о близком племенном родстве, хотя, может быть, именно этот факт и ввел в данном случае Плиния в заблуждение.

Насколько я знаю, ни один из исследователей, мнение которых может быть принято во внимание, не причислял херусков к верхнегерманцам. Таким образом, остается только под вопросом, следует ли их отнести к ингевонам или к искевонам. Немногие названия, дошедшие до нас, носят на себе франкский отпечаток: ch вместо позднейшего h — в cherusci, chariomerus, e вместо i в Segestes, Segimerus, Segimundus. Но почти все германские имена, которые попали к римлянам с Рейна, были ими получены, по-видимому, от франков во франкской форме. Кроме того, мы не знаем, не звучала ли в первом веке у всех западногерманских племен, как ch, гуттуральная аспирата первого передвижения согласных, еще в VII веке произносившаяся у франков как ch и только впоследствии смягчившаяся в общий всем звук h. Ни в чем другом мы также не находим племенного родства херусков с искевонами, подобного тому, которое проявляется, например, в факте приема сигамбрами ускользнувших от Цезаря остатков тенктеров и узипетов. Занятая римлянами во времена Вара на правом берегу Рейна территория, которую они рассматривали как свою провинцию, также совпадает с искевоно-франкской. Здесь были расположены Алезия и остальные римские укрепления; из земель херусков было, по-видимому, действительно занято римлянами в лучшем случае пространство между Оснингом и Везером; за этим римским владением жили хатты, херуски, хавки, фризы, более или менее ненадежные союзники, обуздываемые страхом, но в своих внутренних делах автономные и освобожденные от постоянного постоя римских гарнизонов. В этом крае римляне, в случае сильного сопротивления, всегда временно приостанавливали свои завоевания на племенных границах. Так поступал еще Цезарь в Галлии; на границе белгов он остановился и перешел ее только тогда, когда счел надежными свои позиции в собственно так называемой кельтской Галлии.

Итак, не остается ничего другого, как в согласии с Я. Гриммом и с общепринятым взглядом отнести херусков и наиболее родственные им меньшие соседние народности к саксонскому племени, а тем самым к ингевонам. В пользу этого говорит также и то, что как раз в древней земле херусков в наибольшей чистоте сохранилось старое саксонское a в окончании родительного падежа множественного числа и в слабом склонении существительных мужского рода, в противоположность господствующему в Вестфалии o. В таком случае отпадают все трудности, ингевонская основная группа племен приобретает наравне с другими довольно округленную территорию, в которую несколько вклиниваются только герминонские лангобарды. Из обеих больших частей племени фризско-англо-ютская часть занимала побережье и по меньшей мере северный и западный районы полуострова, саксонская — внутренние земли и, может быть, уже в то время часть Нордальбингии, где Птолемей вскоре после того впервые упоминает saxones [саксов. Ред.].

V.   Quinta pars peucini, basternae contermini dacis [Пятая часть — певкины, бастарны, граничащие с даками. Ред.]. To немногое, что мы знаем об этих обеих племенах, как и сама форма названия basternae, характеризует их как соплеменников готов. Если Плиний представляет их как особую группу племен, то это происходит, пожалуй, оттого, что он получил свои сведения о них с Нижнего Дуная, через посредство греков, тогда как его познания о готских племенах, живших на Одере и Висле, почерпнуты были на Рейне и у Северного моря; поэтому и ускользнула от него связь между готами и бастарнами. Бастарны, так же как и певкины, — германские племена, еще долгое время остававшиеся в кочевом состоянии у Карпат и устья Дуная, подготовившие образование позднейшего большого готского королевства, в котором исчезли бесследно.

VI. Гиллевионов, под общим названием которых Плиний приводит германских скандинавов, я упоминаю только для порядка и для того, чтобы еще раз констатировать, что все древние писатели отводят этой основной группе племен только острова (к которым они также причисляют Швецию и Норвегию), удаляя их с полуострова кимвров.

Таким образом, мы имеем пять основных групп германских племен с пятью основными диалектами.

Готское племя на востоке и северо-востоке имеет в родительном падеже множественного числа мужского и среднего рода — e, женского рода — o и e; в существительных мужского рода слабого склонения — a.

Формы флексий в спряжении настоящего времени (изъявительного наклонения) еще тесно примыкают к формам искони родственных языков, особенно греческого и латинского, с соблюдением передвижения согласных.

Ингевонское племя на северо-западе имеет в родительном падеже множественного числа а, в существительных мужского рода слабого склонения также а; в настоящем времени изъявительного наклонения во всех трех лицах множественного числа окончание d или dh с выпадением всех носовых звуков. Племя делится на две главные Ветви, саксонскую и фризскую, которые в англосаксонском племени вновь сливаются воедино. К фризской ветви примыкает скандинавское племя; родительный падеж множественного числа на а, слабое склонение мужского рода на i, которое смягчено из а, как показывает все склонение. В настоящем времени изъявительного наклонения первоначальное s второго лица единственного числа перешло в r, первое лицо множественного числа сохраняет т, второе — dh, остальные лица более или менее искажены.

Этим трем племенам противостоят два южных племени: искевонское и герминонское, в позднейшей терминологии — франкское и верхнегерманское. Общее у обоих — слабое склонение мужского рода на о; весьма вероятно, что и родительный падеж множественного числа на о, хотя во франкском он не установлен, а в древнейших западных (салических) памятниках винительный падеж множественного числа оканчивается на as. В спряжении настоящего времени оба диалекта близки друг другу, насколько мы можем это установить для франкского, и, в этом отношении подобно готскому, тесно примыкают к искони родственным языкам. Но соединить воедино оба диалекта нам не позволяет вся история языка — от весьма существенных архаических особенностей древнейшего франкского диалекта до большого расхождения между современными говорами их обоих, точно так же как вся история самих народностей не дает возможности включить их в одно основное племя.

Если я во всем этом исследовании обращал внимание только на формы флексии, а не на соотношение звуков, то это объясняется значительными изменениями, которые это соотношение претерпело — по крайней мере, во многих диалектах — между первым столетием и временем составления наших древнейших источников по изучению языков. Для немецкого языка мне следует только упомянуть о втором передвижении согласных; в Скандинавии аллитерации древнейших песен показывают, как сильно изменился язык за время от их составления до их записи. То, что здесь еще следует сделать, будет, конечно, сделано немецкими языковедами по специальности; в данном случае это без нужды только усложнило бы исследование.

Написано Ф. Энгельсом в 1881—1882 гг.

Впервые опубликовано на русском языке в Сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса 1 изд., т. XVI, ч. I, 1937г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Примечания:

2

Имеется в виду программа, принятая на общенемецком съезде социал-демократов Германии, Австрии и Швейцарии 7—9 августа 1869 г. в Эйзенахе. На съезде была учреждена немецкая Социал-демократическая рабочая партия, известная в дальнейшем как партия эйзенахцев. Эйзенахская программа в целом была выдержана в духе требований Интернационала.

3

Немецкая народная партия, возникшая в 1865 г., состояла из демократических элементов мелкой буржуазии и отчасти буржуазии, главным образом, южногерманскпх государств. Немецкая народная партия выступала против установления гегемонии Пруссии в Германии. Проводя антипрусскую политику и выдвигая общедемократические лозунги, эта партия в то же время отражала партикуляристские стремления некоторых германских государств. Пропагандируя идею федеративного германского государства, она выступала против объединения Германии в форме единой централизованной демократической республики.

В 1866 г. к Немецкой народной партии примкнула Саксонская народная партия, основное ядро которой составляли рабочие. Это левое крыло, разделявшее стремление Народной партии решить вопрос о национальном объединении страны демократическим путем, развивалось в дальнейшем в социалистическом направлении; отделившись от мелкобуржуазных демократов, оно приняло участие в образовании в августе 1869 г. немецкой Социал-демократической рабочей партии.

28

«Kolnische Zeitung» («Кёльнская газета») — немецкая ежедневная газета, под данным названием выходила в Кёльне с 1802 года; в период революции 1848—1849 гг. и наступившей вслед за тем реакции отражала трусливую и предательскую политику прусской либеральной буржуазии, в последней трети XIX в. была связана с национал-либеральной партией.

29

Согласно древнегреческой мифологии, во время похода на Трою греки по ошибке вступили в битву с войском своего союзника Телефа, сына Геракла. В ходе сражения Ахилл ранил Телефа, который исцелился лишь после того, как его рану посыпали железом, соскобленным с копья Ахилла.

30

Е. Duhring. «Cursus der National-und Socialokonomie einschliesslich der Hauptpunkte der Finanzpolitik». Berlin, 1873, S. 263, 264 (Е. Дюринг. «Курс национальной и социальной экономии, включая основные вопросы финансовой политики». Берлин, 1873, стр. 263, 264).

31

По преданию, Корреджо произнес эти слова перед картиной Рафаэля «Святая Цецилия».

32

Имеется в виду административная реформа 1872 г. в Пруссии, по которой отменялась наследственная вотчинная власть помещиков в деревне и вводились некоторые элементы самоуправления на местах: выборные старосты в общинах, окружные советы при ландратах, избираемые по сословной системе, и т. п. Реформа имела целью укрепление государственного аппарата и усиление централизации в интересах класса юнкерства в целом. Вместе с тем, юнкеры-помещики практически сохранили власть на местах, занимая большинство выборных должностей лично или своими ставленниками.

288

Рукопись Ф. Энгельса «К истории древних германцев», как и примыкающая к ней рукопись «Франкский период», представляет собой выполненную в 1881—1882 гг. по единому плану большую работу. Об этом свидетельствует составленный Энгельсом план «К истории древних германцев». Это исследование является результатом специального изучения истории Германии и Западной Европы, которым Энгельс занимался на протяжении ряда лет.

Работа «К истории древних германцев» при жизни автора не была опубликована. По первоначальному плану Энгельса, приложенному к рукописи, она делилась им на две части. Первая часть подразделялась на четыре главы. Вторая часть была задумана автором как «Примечание» к первой, — добавление источниковедческого, этнографического и лингвистического характера.

В процессе работы первоначально составленный план изменялся. Так, в конце первой главы Энгельсом написано: «Следует глава об аграрном и военном строе». Этой главы в рукописи нет. Очевидно, Энгельс этот материал использовал для второй главы работы о франкском периоде — «Областной и военный строй». Из второй части работы имеется только вторая глава. Третья глава, озаглавленная Энгельсом в плане — «Франкский диалект» — перенесена им в исследование о франкском периоде.

Последовательность отдельных глав, а также заглавие четвертой главы даны редакцией в соответствии с планом Энгельса.

289

W. В. Dawkins. «Early Man in Britain and his place in the tertiary period». London, 1880 (У. Б. Докинс. «Первобытный человек в Британии и его место в третичном периоде». Лондон, 1880).

290

См. примечание 195.

291

Имеется в виду сообщение Р. Вирхова на заседании Берлинского общества по вопросам антропологии, этнологии и первобытной истории 21 декабря 1878 года. См. «Verhandlungen der Berliner Gesellschaft fur Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte». Jahrg. 1878, S. 418— 424, опубликованные в: «Zeitschrift fur Ethnologie», Bd. X, Berlin, 1878 («Журнал по вопросам этнологии», т. X, Берлин, 1878).

292

Имеется в виду сообщение Шафхаузена на VIII Всеобщем конгрессе немецкого антропологического общества, происходившем в Констанце 24—26 сентября 1877 года. См. «Correspondenz-Blatt der deutschen Gesellschaft fur Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte» № 11, Munchen, 1877 («Сообщения немецкого общества по вопросам антропологии, этнологии и первобытной истории» № 11, Мюнхен, 1877).

293

Сведения о путешествии Пифея Энгельс взял из книги И. Лелевеля: «Pytheas de Marseille et la geographie de son temps». Bruxelles, 1836 («Пифей из Марселя и география его времени». Брюссель, 1836).

294

К. Mullenhoff. «Deutsche Altertumskunde», Bd. I, Berlin, 1870, S. 479 (К. Мюлленхофф. «Германская археология», т. I, Берлин, 1870, стр. 479).

295

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания». Биография Эмилия Павла, гл. 12.

296

Дион Кассий. «Римская история», кн. LV, гл. 10а.

297

Цезарь. «Записки о галльской войне», кн. IV, гл. 1 и кн. VI, гл. 22.

298

Страбон. «География», кн. VII, гл. I.

299

Тацит. «Германия».

300

Гай Плиний Секунд. «Естественная история» в 37 книгах, кн. IV, гл. XIV.

301

Дион Кассий. «Римская история», кн. LIV, гл. 33.

302

Дион Кассий. «Римская история», кн. LV, гл. 6.

303

Гай Веллей Патеркул. «Римская история» в двух книгах, кн. II, гл. 97.

304

Дион Кассий. «Римская история», кн. LVI, гл. 18.

305

Гай Веллей Патеркул. «Римская история» в двух книгах, кн. II, гл. 117.

306

Дион Кассий. «Римская история», кн. LVI, гл. 18.

307

Здесь и выше Энгельс цитирует книгу Гая Веллея Патеркула «Римская история», кн. II, гл. 118.

308

Дион Кассий. «Римская история», кн. LVI, гл. 19.

309

Энгельс цитирует сочинение Тацита «Annales» («Анналы»), кн. I, гл. 61.

310

Страбон. «География», кн. IV, гл. IV.

311

Страбон. «География», кн. VII, гл. I.

312

Генерал Йорк, командовавший в 1812 г. прусским вспомогательным корпусом наполеоновской армии в России, заключил с русским командованием 30 декабря 1812 г. Таурогенскую конвенцию, по которой он обязался два месяца не участвовать в военных действиях против русской армии.

В сражении при Лейпциге 16—19 октября 1813 г. между союзными русско-австро-прусско-шведскими войсками и армией Наполеона I саксонский корпус, сражавшийся в рядах наполеоновской армии, в разгар боя внезапно перешел на сторону противника и повернул свои пушки против французов.

313

Имеется в виду Гальштатский могильник, открытый в 1846 г. близ г. Гальштата (Хальштатта) в Юго-Западной Австрии и давший название Гальштатской культуре (примерно 1000—500 до н. э.).

314

W. В. Dawkins. «Early Man in Britain». London, 1880, p. 466— 472.

315

C. F. Wiberg. «Bidrag till Kannedomen om Grekers och Romares forbindelse med Norden och om de nordiska Handelsvagarne». Gefle, 1861 (К. Ф. Виберг. «Исследование о сношениях греков и римлян с севером через северный торговый путь». Евле, 1861) в переводе со шведского И. Месторф: «Der Einfluss der klassischen Volkerauf den Norden durch den Handelsverkehr». Hamburg, 1867 («Влияние классических народов на страны Севера посредством торговли». Гамбург, 1867).

316

Тацит. «Анналы», кн. II, гл. 62.

317

J. J. A. Worsaae. «Die Vorgeschichte des Nordens nach gleichzeitigen Denkmalern». Ins Deutsche ubertragen von J. Mestorf. Hamburg, 1878 (Й. Я. А. Ворсо. «Древнейшая история северных стран по памятникам того времени».

Перевод на немецкий язык И. Месторф. Гамбург, 1878).

318

Тацит. «Германия», гл. 23.

319

О Германии говорится во 2 и 3 книгах труда Птолемея «География».

320

Имеются в виду книги: К. Zeuss. «Die Deutschen und die Nachbarstamme». Munchen, 1837 (К. Цейс. «Германцы и соседние племена». Мюнхен, 1837) и J. Grimm. «Geschichte der deutschen Sprache», Bd. I—II, Leipzig, 1848.

321

Прокопий Кесарийский. «История войн Юстиниана с персами, вандалами и готами», кн. VIII: «История войн с готами», кн. IV, гл. 5, § 5.

322

F. С. Dahlmann. «Geschichte von Dannemark», Bd. I, Hamburg, 1840, S. 16.

323

G. Waitz. «Deutsche Verfassungsgeschichte», Bd. 1—8, Kiel, 1844—1878 (Г. Вайц. «История немецкого государственного строя», тт. 1—8, Киль, 1844—1878).