Ф. ЭНГЕЛЬС

БРУНО БАУЭР И ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ ХРИСТИАНСТВО[194]

 В Берлине 13 апреля умер человек, который некогда играл известную роль как философ и теолог, но потом в течение многих лет оставался полузабытым, лишь время от времени привлекая к себе внимание публики в качестве «литературного оригинала». Официальные теологи, в том числе также и Ренан, списывали у него и поэтому единодушно его замалчивали. Между тем, он стоил больше, чем все они, вместе взятые, и сделал больше их всех в вопросе, который интересует и нас, социалистов: в вопросе об историческом происхождении христианства.

Его смерть дает нам повод кратко охарактеризовать современное состояние этого вопроса и вклад Бауэра в его разрешение.

Взгляд на все религии, а вместе с тем и на христианство, как на изобретение обманщиков, — взгляд, господствовавший со времени вольнодумцев средневековья вплоть до просветителей XVIII века включительно, — оказался уже неудовлетворительным с тех пор, как Гегель поставил перед философией задачу показать рациональное развитие во всемирной истории.

Вполне понятно, что если стихийно возникшие религии, как поклонение фетишам у негров или общая первоначальная религия у арийцев[195], возникают без участия обмана, то в их дальнейшем развитии поповский обман очень скоро становится неизбежным. Искусственные же религии, при всей характерной для них искренней восторженности, уже при своем основании не могут обойтись без обмана и искажения истории; также и христианство уже с самого начала имело весьма недурные достижения этого рода, как показал Бауэр в критике Нового завета[196]. Однако таким образом устанавливается лишь общее явление, но не объясняется конкретный случай, о котором здесь как раз идет речь.

С религией, которая подчинила себе римскую мировую империю и в течение 1800 лет господствовала над значительнейшей частью цивилизованного человечества, нельзя разделаться, просто объявив ее состряпанной обманщиками бессмыслицей. Чтобы разделаться с ней, необходимо прежде суметь объяснить ее происхождение и ее развитие, исходя из тех исторических условий, при которых она возникла и достигла господства. В особенности это относится к христианству. Ведь здесь надо решить вопрос, как это случилось, что народные массы Римской империи предпочли всем другим религиям эту бессмыслицу, проповедуемую к тому же рабами и угнетенными, так что, наконец, честолюбивый Константин увидел в принятии этой бессмысленной религии лучшее средство для того, чтобы возвыситься до положения самодержца римского мира.

В разрешение этого вопроса Бруно Бауэр внес гораздо больший вклад, чем кто-либо другой. Хронологическую последовательность и взаимную зависимость евангелий друг от друга, установленную Вильке чисто лингвистическим путем[197], он неопровержимо доказал также на основании их содержания, как упрямо ни противились этому полуверующие богословы периода реакции, начиная с 1849 года. Он разоблачил всю ненаучность расплывчатой теории мифов Штрауса[198], пользуясь которой каждый может в евангельских рассказах считать историческим все, что ему угодно. И если при этом из всего содержания евангелий не осталось почти абсолютно ничего, что могло бы быть доказано как исторически достоверное, — так что можно объявить сомнительным даже историческое существование Иисуса Христа, — то этим Бауэр только расчистил почву, на которой возможно разрешение вопроса: откуда происходят представления и идеи, которые в христианстве сложились в своего рода систему, и каким образом они достигли мирового господства?

Этим Бауэр занимался до конца своей жизни. Завершающим выводом его исследования является то, что александрийский еврей Филон, который жил еще в 40-м году нашего летосчисления, правда, глубоким уже стариком, был настоящим отцом христианства, а римский стоик Сенека был, так сказать, его дядей. Многочисленные дошедшие до нас сочинения, приписываемые Филону, возникли фактически из слияния аллегорически и рационалистически понятых еврейских преданий с греческой, а именно, стоической, философией. Это примирение западных и восточных воззрений содержит уже все существенные христианские представления: прирожденную греховность человека; логос — слово, которое есть у бога и само есть бог, которое является посредником между богом и человеком; покаяние не путем приношения в жертву животных, а путем принесения своего собственного сердца богу; наконец, и ту существенную черту, что новая философия религии переворачивает прежний порядок вещей, вербуя своих последователей среди бедняков, несчастных, рабов и отверженных, и презирая богатых, могущественных, привилегированных — тем самым предписывается презрение ко всем мирским наслаждениям и умерщвление плоти.

С другой стороны, уже Август позаботился о том, чтобы не только богочеловек, но и так называемое непорочное зачатие стали предписанными государством формулами. Он не только требовал оказания Цезарю и самому себе божеских почестей, по разрешил также распространять слухи, что он, Август Цезарь divus, божественный, не является сыном своего отца — человека, а зачат матерью от бога Аполлона. Только не был ли этот бог Аполлон в родстве с тем, которого воспел Гейне[199]?

Как мы видим, не хватает еще только последнего камня, и все христианство в его основных чертах было бы готово; не хватает воплощения ставшего человеком логоса в определенной личности и его искупительной жертвы на кресте во спасение грешного человечества.

Каким образом этот последний камень был исторически вложен в стоико-филоновские теории, об этом у нас нет действительно достоверных источников. Но несомненно одно: он был вложен не философами, учениками Филона или стоиками. Религии создаются людьми, которые сами ощущают потребность в ней и понимают религиозные потребности масс, а как раз этого обычно не бывает у представителей философских школ. Напротив, во времена всеобщего разложения, — как, например, и теперь, — повсюду встречается широкое распространение философии и религиозной догматики в опошленной, вульгаризированной форме. Если классическая греческая философия в последних своих формах,— особенно в эпикурейской школе, — приводила к атеистическому материализму, то греческая вульгарная философия вела к учению о едином боге и бессмертии человеческой души. Так же и иудейство, рационалистически вульгаризированное благодаря смешению и общению с неевреями и полуевреями, дошло до Пренебрежения ритуальными обрядами, до превращения прежнего исключительно еврейского национального бога Ягве(*) в единственно истинного бога, творца неба и земли, и до признания первоначально чуждого иудейству бессмертия души. Так, монотеистическая вульгарная философия встретилась с вульгарной религией, которая преподнесла ей единого бога в совершенно готовом виде. И таким образом была подготовлена почва, на которой у евреев переработка столь же вульгаризированных филоновских представлений могла создать христианство, а, будучи уже создано, христианство могло быть воспринято греками и римлянами. Что христианство произошло из популяризированных филоновских представлений, а не непосредственно из произведений Филона, доказывается тем, что Новый завет почти полностью пренебрегает главной частью этих произведений, а именно аллегорически-философским истолкованием ветхозаветных рассказов. На эту сторону вопроса Бауэр не обратил достаточно внимания.

(*)[Как доказал уже Эвальд[200], евреи в рукописях, снабженных знаками огласовки, писали под согласными имени Ягве, которые запрещалось произносить, гласные, входящее в состав слова Адонай, произносимого вместо него. Такое написание стало впоследствии читаться как Иегова. Это слово, следовательно, является не именем какого-то бога, а грубой грамматической ошибкой; в древнееврейском языке оно просто невозможно.]

О том, как выглядело христианство в своем первоначальном виде, можно составить себе представление при чтении так называемого Откровения Иоанна[201]. Дикий, сумбурный фанатизм, догматы — лишь в зародыше, а из так называемой христианской морали — только умерщвление плоти; зато, наоборот, множество видений и пророчеств. Образование догматов и этики принадлежит более позднему времени, когда были написаны евангелия и так называемые апостольские послания. Тут-то и была бесцеремонно использована — по крайней мере для морали — стоическая философия, а именно Сенека. Бауэр доказал, что послания часто почти дословно списаны у Сенеки. И действительно, это было замечено даже правоверными христианами, но они утверждали, что, наоборот, Сенека списал с Нового завета, который тогда не был еще и составлен. Догматика развивалась, с одной стороны, в связи со складывавшейся евангельской легендой об Иисусе, с другой стороны, в борьбе между иудео-христианами и христианами из язычников.

Относительно причин, которые помогли христианству одержать победу и достичь мирового господства, у Бауэра имеются тоже очень ценные данные. Но здесь ему препятствует идеализм немецкого философа, он мешает ему ясно видеть и четко формулировать. Фраза заменяет у него часто в решающем месте существо дела. Поэтому, не вдаваясь в подробности воззрений Бауэра, мы лучше изложим здесь наше понимание этого вопроса, основанное не только на работах Бауэра, но и на собственных исследованиях.

Римское завоевание во всех покоренных странах прежде всего непосредственно разрушило прежние политические порядки, а затем косвенным образом и старые общественные условия жизни. Разрушило, во-первых, тем, что вместо прежнего сословного деления (если не касаться рабства) оно установило простое различие между римскими гражданами и негражданами или подданными государства; во-вторых, и главным образом, — вымогательствами от имени Римского государства. Если при империи в интересах государства старались по возможности положить предел неистовой жажде к обогащению со стороны наместников провинций, то вместо этого появились все сильнее действующие и все туже завинчиваемые тиски налогов в пользу государственной казны — высасывание средств, которое действовало страшно разрушительно. Наконец, в-третьих, римские судьи повсюду выносили свои решения на основании римского права, а местные общественные порядки объявлялись тем самым недействительными, поскольку они не совпадали с римским правопорядком. Эти три рычага должны были действовать с огромной нивелирующей силой, особенно когда они в течение приблизительно двух веков применялись к народам, наиболее сильная часть которых была уже уничтожена или уведена в рабство в результате битв, предшествовавших завоеванию, сопровождавших его, а часто и следовавших за ним. Общественные отношения в провинциях все больше и больше приближались к общественным отношениям в столице и в Италии. Население все больше и больше разделялось на три класса, представлявшие собой смесь самых разнообразных элементов и народностей: богачи, среди которых было не мало вольноотпущенных рабов (см. Петрония[202]), крупных землевладельцев, ростовщиков, или тех и других вместе, вроде дяди христианства Сенеки; неимущие свободные — в Риме их кормило и увеселяло государство, в провинциях же им предоставлялось самим заботиться о себе; наконец, огромная масса рабов. По отношению к государству, то есть к императору, оба первых класса были почти так же бесправны, как и рабы по отношению к своим господам. Особенно в период от Тиберия до Нерона стало обычным явлением приговаривать богатых римлян к смерти для того, чтобы присвоить их состояние. Материальной опорой правительства было войско, которое гораздо более походило уже на армию ландскнехтов, чем на старое римское крестьянское войско, а моральной опорой — всеобщее убеждение, что из этого положения нет выхода, что если не тот или другой император, то основанная на военном господстве императорская власть является неотвратимой необходимостью. Здесь не место подробно рассматривать, на каких чисто материальных фактах основывалось это убеждение.

Всеобщему бесправию и утрате надежды на возможность лучших порядков соответствовала всеобщая апатия и деморализация. Немногие остававшиеся еще в живых староримляне патрицианского склада и образа мыслей были устранены или вымирали; последним из них является Тацит. Остальные были рады, если могли держаться совершенно в стороне от общественной жизни. Их существование заполнялось стяжательством и наслаждением богатством, обывательскими сплетнями и интригами. Неимущие свободные, бывшие в Риме пенсионерами государства, в провинциях, наоборот, находились в тяжелом положении. Они должны были работать, да еще в условиях конкуренции рабского труда. Но они были только в городах. Наряду с ними в провинциях были еще крестьяне — свободные владельцы земли (местами, пожалуй, еще связанные с общинной собственностью) или, как в Галлии, крестьяне, находившиеся в долговой кабале у крупных землевладельцев. Этот класс меньше всего был затронут общественным переворотом; он всего дольше сопротивлялся и религиозному перевороту [Согласно Фаллмерайеру[203] еще в девятом веке в Майне (Пелопоннес) крестьяне приносили жертвы Зевсу.]. Наконец, рабы, бесправные и безвольные, которые не могли освободиться, как это уже показало поражение Спартака; при этом, однако, большинство из них было некогда свободными или сыновьями свободнорожденных. Среди них, стало быть, должна была еще по большей части сохраняться живая, хотя внешне бессильная, ненависть против условий их жизни.

Мы увидим, что этому соответствовал и характер идеологов того времени. Философы были или просто зарабатывающими на жизнь школьными учителями, или же шутами на жалованье у богатых кутил. Многие были даже рабами. Что из них получалось, когда дела их шли хорошо, показывает пример господина Сенеки. Этот стоик, проповедовавший добродетель и воздержание, был первым интриганом при дворе Нерона, причем дело не обходилось без пресмыкательства; он добивался от Нерона подарков деньгами, имениями, садами, дворцами и, проповедуя бедность евангельского Лазаря, сам-то в действительности был богачом из той же притчи. Только когда Нерон собрался схватить его за горло, он попросил императора взять у него обратно все подарки, так как, дескать, с него достаточно его философии. Только очень редкие из философов, как Персии, размахивали, по крайней мере, бичом сатиры над своими выродившимися современниками. — Что же касается другой разновидности идеологов — юристов, то они были в восторге от новых порядков, потому что стирание всех сословных различий позволяло им разрабатывать во всю ширь свое излюбленное частное право; зато они и составили для императоров самое гнусное государственное право, какое когда-либо существовало.

Вместе с политическими и социальными особенностями народов Римская империя обрекла на гибель и их особую религию. Все религии древности были стихийно возникшими племенными, а позднее национальными религиями, которые выросли из общественных и политических условий каждого народа и срослись с ними. Раз были разрушены эти их основы, сломаны унаследованные общественные формы, установленное политическое устройство и национальная независимость, то, разумеется, рушилась и соответствующая им религия. Национальные боги могли терпеть рядом с собой других национальных богов у других народов, — и в древности это было общим правилом, — но отнюдь не над собой. Пересадка восточных религиозных культов в Рим вредила только римской религии, но не могла задержать упадок восточных религий. Как только национальные божества не могут уже более охранять независимость и самостоятельность своей нации, они сами ломают себе шею. Так происходило повсюду (за исключением крестьян, особенно в горах). То, что в Риме и Греции сделало вульгарно-философское просвещение, — я чуть было не сказал вольтерьянство, — то в провинциях совершали римское порабощение и замена гордых своей свободой людей отчаявшимися подданными и себялюбивыми негодяями.

Таково было материальное и моральное состояние. Настоящее невыносимо; будущее, пожалуй, еще более грозно. Никакого выхода. Отчаяние или поиски спасения в самом пошлом чувственном наслаждении, по крайней мере со стороны тех, которые могли себе это позволить, но таких было незначительное меньшинство. Для остальных не оставалось ничего, кроме тупой покорности перед неизбежным.

Но во всех классах должно было быть известное количество людей, которые, отчаявшись в материальном освобождении, искали взамен него освобождения духовного, утешения в сознании, которое спасло бы их от полного отчаяния. Этого утешения не могла дать ни стоическая философия, ни школа Эпикура, во-первых, потому, что это были философские системы, рассчитанные, следовательно, не на рядовое сознание, а затем, вовторых, потому, что образ жизни их приверженцев вызывал недоверие к учению этих школ. Для того чтобы дать утешение, нужно было заменить не утраченную философию, а утраченную религию. Утешение должно было выступить именно в религиозной форме, как и все то, что должно было захватывать массы, — так это было в те времена итак продолжалось вплоть до XVII века.

Едва ли надо отмечать, что среди людей, страстно стремившихся к этому духовному утешению, к этому бегству от внешнего мира в мир внутренний, большинство должны были составлять рабы.

Во время этого всеобщего экономического, политического, интеллектуального и морального разложения и выступило христианство. Оно вступило в резкое противоречие со всеми существовавшими до тех пор религиями.

Во всех религиях, существовавших до того времени, главным была обрядность. Только участием в жертвоприношениях и процессиях, а на Востоке еще соблюдением обстоятельнейших предписаний относительно приема пищи и омовений, можно было доказать свою принадлежность к определенной религии. В то время как Рим и Греция в этом отношении проявляли терпимость, на Востоке свирепствовала система религиозных запретов, которая не мало способствовала наступившему в конце концов упадку. Люди двух разных религий — египтяне, персы, евреи, халдеи — не могут вместе ни пить, ни есть, не могут выполнить совместно ни одного самого обыденного дела, едва могут разговаривать друг с другом. Это отделение человека от человека было одной из основных причин гибели Древнего Востока. Христианство не знало никаких вносящих разделение обрядов, не знало даже жертвоприношений и процессий классической древности. Отрицая, таким образом, все национальные религии и общую им всем обрядность, и обращаясь ко всем народам без различия, христианство само становится первой возможной мировой религией. Иудейство со своим новым универсальным богом тоже сделало попытку стать мировой религией. Но дети Израиля оставались все время аристократией среди верующих и обрезанных; и даже христианство должно было сначала освободиться от представления (которое еще господствовало в так называемом Откровении Иоанна) о преимуществах христиан из евреев, прежде чем оно могло стать настоящей мировой религией. С другой стороны, ислам, сохранив свою специфически восточную обрядность, сам ограничил область своего распространения Востоком и Северной Африкой, завоеванной и вновь заселенной арабскими бедуинами. Здесь он мог стать господствующей религией, на Западе же нет.

Во-вторых, христианство затронуло струну, которая должна была найти отклик в бесчисленных сердцах. На все жалобы по поводу тяжелых времен и по поводу всеобщей материальной и моральной нищеты христианское сознание греховности отвечало: да, это так, и иначе быть не может; в испорченности мира виноват ты, виноваты все вы, твоя и ваша собственная внутренняя испорченность! И где бы нашелся человек, который мог бы это отрицать? Mea culpa![Моя вина! Ред.]. Ни один человек не мог отказаться от признания за собой части вины в общем несчастье, и признание это стало теперь предпосылкой духовного спасения, которое одновременно было провозглашено христианством. И это духовное спасение было придумано таким образом, что его легко мог понять член любой старой религиозной общины. Всем этим старым религиям было свойственно представление об искупительной жертве, которая могла умиротворить оскорбленное божество. Как же могло не найти тут благоприятной почвы представление о посреднике, который добровольно приносит себя в жертву, чтобы раз навсегда искупить все грехи человечества? Таким образом, общераспространенному чувству, что люди сами виновны во всеобщей испорченности, христианство дало ясное выражение в сознании греховности каждого отдельного человека; в то же время в жертвенной смерти своего основателя христианство создало легко понятную форму внутреннего спасения от испорченного мира, утешения в сознании, к чему все так страстно стремились. Так христианство опять доказало свою способность стать мировой религией — к тому же религией, соответствующей как раз данному миру.

Так и случилось, что среди тысяч пророков и проповедников в пустыне, которые в то время создавали бесчисленное количество своих религиозных новшеств, успех имели только основатели христианства. Не только Палестина, но и весь Восток кишмя кишел такими основателями религий, среди которых господствовала, можно сказать, прямо по Дарвину борьба за идейное существование. Христианство победило главным образом благодаря изложенным выше моментам. А как оно постепенно, в борьбе сект между собой и с языческим миром, путем естественного отбора, все более утверждалось в качестве мировой религии, — этому учит во всех подробностях история церкви первых трех столетий.

Написано Ф. Энгельсом во второй половине апреля 1882 г.

Печатается по рукописи, сверенной с текстом газеты 

Напечатано в газете «Der Sozialdemokrat» №№ 19 и 20, 4 и 11 мая 1882 г.

Перевод с немецкого

Подпись: Ф. Энгельс 

Примечания:

1

Письмо Ф. Энгельса А. Бебелю от 18—28 марта 1875 г., тесно примыкающее по своему содержанию к написанной К. Марксом «Критике Готской программы», выражало общее мнение Маркса и Энгельса относительно намечавшегося в начале 1875 г. объединения двух немецких рабочих партии — эйзенахцев и лассальянцев. Непосредственным поводом к написанию письма было появление 7 марта 1875 г. в газетах «Der Volksstaat» и «Neuer Social-Demokrat» проекта программы будущей объединенной социал-демократической рабочей партии Германии. Этот проект, содержавший целый ряд ложных антинаучных положений и уступок лассальянству, был принят лишь с небольшими изменениями на объединительном съезде в Готе в мае 1875 г. и в дальнейшем был известен под названием Готской программы.

Маркс и Энгельс, относясь положительно к объединению обеих рабочих партий, считали,, однако, что объединение должно быть достигнуто на принципиально здоровой основе, без уступок в теоретических и политических вопросах лассальянцам, терявшим свое влияние в рабочих массах. В письме к Бебелю, предназначавшемся для руководства эйзенахцев, являвшихся сторонниками марксизма, Энгельс подвергает критике проект Готской программы и предупреждает эйзенахцев против уступок лассальянцам. Письмо было впервые опубликовано только 36 лет спустя в книге Бебеля «Aus meinem Leben», Teil2, Stuttgart, 1911 («Из моей жизни», ч. 2, Штутгарт, 1911).

2

Имеется в виду программа, принятая на общенемецком съезде социал-демократов Германии, Австрии и Швейцарии 7—9 августа 1869 г. в Эйзенахе. На съезде была учреждена немецкая Социал-демократическая рабочая партия, известная в дальнейшем как партия эйзенахцев. Эйзенахская программа в целом была выдержана в духе требований Интернационала.

19

Речь идет о высказываниях Ф. А. Ланге в его книге: «Die Arbeiterfrage in ihrer Bedeutung fur Gegenwart und Zukunft». Duisburg, 1865, S. 144—161, 180 («Рабочий вопрос и его значение для современности и будущего».

Дуйсбург, 1865, стр. 144—161, 180).

20

«L'Atelier» («Мастерская») — ежемесячный французский журнал, орган ремесленников и рабочих, находившихся под влиянием идей христианского социализма; издавался в Париже с 1840 по 1850 год; в состав редакции входили переизбираемые каждые три месяца представители рабочих.

194

Работа Ф. Энгельса «Бруно Бауэр и первоначальное христианство» была написана во второй половине апреля 1882 г. для газеты «Der Sozialdemokrat». Непосредственным поводом для написания данной статьи послужила смерть Б. Бауэра, работы которого о новозаветных писаниях и христианстве способствовали в свое время подрыву не только устоев ортодоксальной догмы, но и выводов либеральной протестантской тюбингенской школы. Поэтому они были положительно встречены Марксом и Энгельсом, хотя автор их и продолжал оставаться на почве гегелевского идеализма.

Идеи, сформулированные Энгельсом в настоящей статье, нашли свое дальнейшее развитие в его последующих работах: «Книга откровения» (1883), «К истории первоначального христианства» (1894).

195

Энгельс употребляет здесь термин «арийцы» в качестве наименования группы народов индоевропейской системы языков. Это словоупотребление, основанное на господствовавшем с середины XIX в. неправильном представлении о расовом и культурном единстве этих народов в прошлом, в настоящее время устарело. В современной буржуазной литературе термином «арийцы» обозначают народы иранской и индийской группы индоевропейских языков.

196

Критика Нового завета содержится в следующих книгах Б. Бауэра: «Kritik der evangelischen Geschichte des Johannes». Bremen, 1840 («Критика евангельской истории Иоанна». Бремен, 1840) и «Kritik der evangelischen Geschichte der Synoptiker». Bd. I—II, Leipzig, 1841 («Критика евангельской истории синоптиков». Тт. I—II, Лейпциг, 1841), третий том этой книги: «Kritik der evangelischen Geschichte der Synoptiker und des Johannes».

Braunschweig, 1842 («Критика евангельской истории синоптиков и Иоанна». Брауншвейг, 1842).

197

Ch. G. Wilke. «Der Urevangelist oder exegetisch kritische Untersuchung uber das Verwandtschaftsverhaltnis der drei ersten Evangelien». Dresden und Leipzig, 1838 (X. Г. Вильке. «Первоевангелист или экзегетическо-критическое исследование относительно родства трех первых евангелий». Дрезден и Лейпциг, 1838).

198

Д. Штраус изложил свою теорию в сочинении: «Das Leben Jesu, kritisch bearbeitet». Bd I—II, Tubingen,1835—1836 («Жизнь Иисуса, критинески обработанная». Тт. I—II, Тюбинген, 1835—1836).

199

Энгельс имеет в виду персонаж из сатирического стихотворения Гейне «Бог Аполлон» (из сборника «Романсеро») — молодого повесу, певчего амстердамской синагоги, изображавшего Аполлона.

200

Н. Ewald. «Geschichte des Volkes Israel bis Christus». 2. Ausg., Bd. 4, Gottingen, 1852, S. 222—224 (Г. Эвальд. «История народа Израиля до Христа». 2 изд., т. 4, Гёттинген, 1852, стр. 222—224).

201

Имеется в виду «Откровение Иоанна» — одна из книг Библии.

202

Подразумевается произведение Петрония «Сатирикон», в котором описывается пир у разбогатевшего вольноотпущенника Тримальхиона.

203

J. Ph. Fallmerayer. «Geschichte der Halbinsel Morea wahrend des Mittelalters». Th. I, Stuttgart und Tubingen, 1830, S. 227 (Я. Ф. Фаллмерайер. «История полуострова Мореи в средние века». Ч. I, Штутгарт и Тюбинген, 1830, стр. 227).