|
||||
|
Ф. ЭНГЕЛЬС ЕВРОПЕЙСКИЕ РАБОЧИЕ В 1877 ГОДУ[72] Написано Ф. Энгельсом в середине февраля — середине марта 1878 г. Напечатано в газете «The Labor Standard» (New-York) 3, 10, 17, 24 и 31 марта 1878 г. Подпись: Фридрих Энгельс Печатается по тексту газеты Перевод с английского IИстекший год был богат событиями и оказался плодотворным для рабочего класса Европы. Почти во всех странах достигнуты большие успехи в деле организации и роста рабочей партии. Единство, находившееся одно время под угрозой со стороны маленькой, но активной секты[73], было фактически восстановлено. Движение рабочего класса все более и более выступало на передний план текущей политики, и — что является верным признаком близящегося торжества — политические события, какой бы оборот они ни принимали, так или иначе всегда складывались благоприятно для роста этого движения. С самого начала 1877 год был ознаменован одной из крупнейших побед, когда-либо одержанных рабочими. 10 января на основе всеобщего избирательного права состоялись выборы в германский парламент (рейхстаг), происходящие раз в три года; выборы, которые уже начиная с 1867 г. давали германской рабочей партии возможность подсчитать свои силы и продемонстрировать перед миром свои хорошо организованные и постоянно растущие батальоны. В 1874 г. кандидаты рабочих получили четыреста тысяч голосов; в 1877 г. — больше шестисот тысяч. Десять рабочих кандидатов были избраны 10 января, а еще двадцать четыре должны были баллотироваться на дополнительных выборах, которые произошли через две недели. Из этих двадцати четырех были фактически избраны только немногие, ибо против них объединились все остальные партии. Но не утратил своего большого значения тот факт, что во всех крупных городах и промышленных центрах империи движение рабочего класса пошло вперед гигантскими шагами, и на следующих выборах в 1880 г. все эти избирательные округа перейдут несомненно в его руки. Были завоеваны Берлин, Дрезден, Целые фабричные округа Саксонии и Золинген. В Гамбурге, Бреславле, Нюрнберге, Лейпциге, Брауншвейге, в Шлезвиг-Гольштейне и в фабричных округах Вестфалии и Нижнего Рейна коалиции всех прочих партий еле удалось победить кандидатов рабочего класса простым большинством голосов. Германская социал-демократия стала силой, притом быстро растущей силой, с которой впредь должны будут считаться все другие, правящие или неправящие, силы страны. Впечатление от этих выборов получилось потрясающее. Буржуазия была охвачена настоящей паникой, тем более, что буржуазная пресса постоянно изображала дело так, будто социал-демократия теряет теперь всякое значение. Рабочий класс, воодушевленный своей собственной победой, продолжал борьбу с обновленной энергией и на всяком подходящем поле сражения; а рабочие других стран, как мы увидим, не только праздновали победу немцев как свой собственный триумф, но под ее влиянием сделали много новых усилий, чтобы не отстать в соревновании за освобождение труда. Быстрый прогресс рабочей партии в Германии завоевывается ценой значительных жертв со стороны наиболее активных ее участников. Правительственные преследования, денежные штрафы, а еще чаще тюремные заключения обрушиваются на них градом, и им уже давно пришлось настроиться на то, что большую часть своей жизни они проведут в тюрьме. Хотя в большинстве случаев эти приговоры выносятся на короткие сроки, от двух недель до трех месяцев, однако и долгосрочные заключения отнюдь не являются редкостью. Так, чтобы уберечь важный горнозаводский и фабричный район Саарбрюккена от заражения социал-демократическим ядом, недавно два агитатора были осуждены на два с половиной года каждый за то, что осмелились ступить на эту запретную землю. Эластичные законы империи предоставляют множество поводов для таких мер, а там, где этих поводов оказывается недостаточно, судьи большей частью весьма охотно делают натяжки, чтобы сослаться на ту из статей, какая требуется для осуждения. Большим преимуществом германского движения является тот факт, что профессиональная организация работает рука об руку с организацией политической. Непосредственные выгоды, которые дает профессиональная организация, втягивают многих обычно индифферентных людей в политическое движение; в то же время общность политического действия сплачивает обычно изолированные профессиональные союзы и обеспечивает их взаимную поддержку. Успех, достигнутый нашими немецкими товарищами на выборах в германский парламент, побудил их попытать счастья и на других выборах. Так, им удалось провести рабочих при выборах в парламенты двух более мелких государств империи, а также проникнуть в довольно большое количество магистратов; в саксонских фабричных округах многие города оказались под руководством социал-демократических управлений. Так как избирательное право при этих выборах ограничено, то на большие успехи рассчитывать не приходится; все же каждое завоеванное место помогает доказать правительствам и буржуазии, что отныне им придется считаться с рабочими. Но наилучшим доказательством быстрого развития сознательной организации рабочего класса является растущее число ее периодических органов печати. И здесь мы должны перешагнуть границы «империи» Бисмарка, потому что влияние и деятельность германской социал-демократии отнюдь не ограничиваются ими. К 31 декабря 1877 г. на немецком языке издавалось в общем не менее 75 периодических органов, обслуживавших рабочую партию. Из них в Германской империи — 62 (в том числе 15 органов такого же числа профессиональных союзов), в Швейцарии — 3, в Австрии — 3, в Венгрии —1, в Америке — 6; всего — 75, больше, нежели число рабочих органов на всех других языках, вместе взятых. После битвы под Седаном[74], в сентябре 1870 г., исполнительный комитет германской рабочей партии объявил своим избирателям, что в результате войны центр тяжести европейского рабочего движения переместился из Франции в Германию и что тем самым на немецких рабочих возлагаются новая ответственность и более высокие обязанности, требующие с их стороны новых усилий. 1877 год доказал правильность этого и в то же время показал, что пролетариат Германии вполне достоин возложенной на него задачи временного руководства. Какие бы ошибки ни совершали отдельные вожди, — а ошибки эти и многочисленны и разнообразны, — массы двигались вперед решительно, непоколебимо и в правильном направлении. Их выдержка, организованность и дисциплина представляют разительный контраст той слабости, нерешительности, угодливости и трусости, которые так характерны для всех буржуазных движений в Германии. И в то время как германская буржуазия завершила свою карьеру тем, что опустилась до более чем византийской лести «Вильгельму Победоносцу» и, связанная по рукам и ногам, отдалась на милость Бисмарка, — рабочий класс идет от победы к победе, и его движение ускоряется и усиливается даже теми мерами, которые изобретаются правительством и буржуазией для его подавления. IIКак ни велико было впечатление от германских выборов в самой стране, еще гораздо сильнее было оно за границей. И прежде всего оно восстановило в европейском рабочем движении то согласие, которое в течение последних шести лет было нарушено притязаниями небольшой, но весьма деятельной секты. Те из наших читателей, которые следили за историей Международного Товарищества Рабочих, вспомнят, что непосредственно вслед за падением Парижской Коммуны в недрах великой рабочей организации возникли разногласия, которые на Гаагском конгрессе 1872 г. привели к открытому расколу, а затем и к распаду. Виновником разногласий был русский, Бакунин со своими приверженцами, которые, не брезгая никакими средствами, стремились занять господствующее положение в организации, где они составляли лишь незначительное меньшинство. Их главным патентованным средством было принципиальное возражение против какой бы то ни было политической деятельности рабочего класса; и они в этом отношении шли так далеко, что в их глазах участие в выборах представлялось изменой интересам пролетариата. Они не допускали никакого другого способа действий, кроме прямой насильственной революции. После Швейцарии, где прежде всего пустили корни эти «анархисты», как они себя называли, они распространили свою деятельность в Италии и Испании, где они некоторое время действительно господствовали в рабочем движении. Внутри «Интернационала» они нашли некоторую поддержку у бельгийцев, которые, хотя и по другим мотивам, также высказывались за воздержание от политической деятельности. После раскола бакунисты сохраняли видимость организации и устраивали конгрессы, на которых дюжины две всегда одних и тех же людей, притязавших на представительство от рабочего класса всей Европы, проповедовали от его имени свои догмы. Однако уже германские выборы в 1874 г. и та большая польза, которую принесло немецкому движению участие в парламенте девяти человек из числа наиболее активных деятелей этого движения, заронили элементы сомнения в среду «анархистов». В Испании в ходе политических событий движение было подавлено и исчезло, не оставив почти никаких следов. В Швейцарии партия, стоявшая за политическую борьбу и работавшая рука об руку с немцами, крепла с каждым днем и скоро численно превысила кучку анархистов в отношении 300 к 1. В Италии после ребяческой попытки совершить «социальную революцию» (Болонья, 1874 г.), в которой «анархисты» проявили себя не с лучшей стороны как по части разума, так и по части мужества, подлинно рабочие элементы начали искать более рациональные средства борьбы. В Бельгии движение зашло в тупик вследствие политики воздержания со стороны вожаков, политики, которая лишила рабочий класс всякого поля практической деятельности. Действительно, в то время как политическая деятельность немцев вела их от успеха к успеху, рабочий класс тех стран. где лозунгом дня было воздержание, терпел поражение за поражением, пока ему не надоело движение, не дававшее никаких результатов; его организации были преданы забвению, его печатные органы исчезали один за другим. Более здравомыслящей части этих рабочих такой контраст не мог не бросаться в глаза. В Италии, как и в Бельгии, вспыхнул бунт против доктрин «анархизма» и воздержания, и люди стали задавать себе и другим вопрос, почему они должны в угоду глупому догматизму отказываться от применения как раз тех средств борьбы, которые оказались наиболее действенными. Таково было положение вещей, когда крупная избирательная победа немцев положила конец всяким сомнениям и преодолела все колебания. Перед лицом такого упрямого факта невозможно было никакое сопротивление. Италия и Бельгия высказались за политическую деятельность. Остатки итальянских сторонников воздержания с отчаяния пытались произвести еще одно восстание близ Неаполя[75]; человек тридцать анархистов провозгласили «социальную революцию», но о них быстро позаботилась полиция. Все, чего они достигли, было лишь полным крахом их собственного сектантского движения в Италии. Так анархистская организация, притязавшая на руководство движением рабочего класса от одного конца Европы до другого, была вновь сведена к своему первоначальному зародышу, к каким-нибудь двумстам человек в Юрском округе в Швейцарии, где они из своего уединенного горного убежища продолжают протестовать против победоносной ереси остального мира, сохраняя истинное правоверие, возвещенное их ныне покойным императором, Бакуниным. И когда в сентябре прошлого года в Генте, в Бельгии, собрался всемирный социалистический конгресс, — конгресс, который сами они созвали, — они оказались на нем в незначительном меньшинстве лицом к лицу с делегатами объединенной и единодушной великой организации европейского рабочего класса. Конгресс, энергично отвергнув их смехотворные доктрины и высокомерные притязания и установив тот факт, что он отверг всего лишь мелкую секту, проявил к ним под конец великодушную терпимость. Так после четырехлетней внутренней борьбы было полностью восстановлено единство действий европейского рабочего класса, и политика, которую провозгласило большинство последнего конгресса Интернационала, была полностью оправдана событиями. Снова была теперь восстановлена почва, на которой рабочие различных европейских стран могут опять решительно действовать вместе, оказывая друг другу ту взаимную поддержку, которая составляет главную силу движения. Существование Международного Товарищества Рабочих стало невозможным... [Здесь из английского текста статьи выпали одна или две строки. Ред.] которые запрещали рабочим этих стран вступать в подобный международный союз. Правительства могли бы избавить себя от беспокойства по этому поводу. Движение рабочего класса переросло не только необходимость, но даже и возможность подобного рода формального союза. Великая же пролетарская организация не только вполне осуществила свою задачу, но и сама продолжает жить, более могущественная, чем когда бы то ни было, в гораздо более мощном союзе единства и солидарности, в общности действия и политики, — общности, которая воодушевляет ныне рабочий класс всей Европы и представляет собой его собственное величайшее достижение. Среди рабочих разных стран и даже каждой страны, взятой в отдельности, существует много различных воззрений; но нет больше сект, нет больше притязаний на догматическую ортодоксию, на доктринерское верховенство, а есть совместный план действий, первоначально начертанный Интернационалом, теперь же нашедший всеобщее признание, потому что он повсюду сознательно или стихийно возникал из борьбы, из потребностей движения; это план, который свободно приспосабливается к разнообразным условиям каждой нации и каждой местности и сохраняет, тем не менее, повсюду свои основные черты, обеспечивая таким образом единство цели и общее соответствие средств, применяемых для достижения общей цели — освобождения рабочего класса самим же рабочим классом. IIIВ предыдущей статье мы уже отметили наиболее интересные основные факты, связанные с историей рабочего движения в Италии, Испании, Швейцарии и Бельгии. Необходимо, однако, сказать еще кое о чем. В Испании движение быстро разрослось между 1868 и 1872 гг., когда Интернационал мог похвалиться там более чем 30000 платящих взносы членов. Но все это было скорее видимостью, чем действительностью; скорее результатом кратковременного возбуждения, вызванного неустойчивым политическим положением в стране, чем результатом действительного роста сознательности. Впутавшись в кантоналистское (федералистско-республиканское) восстание 1873 г., испанский Интернационал был раздавлен вместе с ним. Некоторое время он продолжал существовать в виде тайного общества, ядро которого несомненно сохранилось до сих пор. Поскольку, однако, это общество никогда не проявляло никаких признаков жизни, кроме посылки трех делегатов на гентский конгресс, мы поневоле приходим к заключению, что эти три делегата представляют испанский рабочий класс примерно в той же мере, в какой некогда трое портных с Тули-стрита представляли английский народ[76]. И мы можем с уверенностью предсказать, что как только какое-либо политическое потрясение даст возможность испанским рабочим снова играть активную роль, новая борьба будет начата не этими «анархистскими» болтунами, а небольшой организацией сознательных и энергичных рабочих, которые в 1872 г. оставались верны Интернационалу[77] и которые теперь выжидают своего времени, вместо того, чтобы играть в тайные заговоры. В Португалии движение всегда оставалось свободным от «анархистской» заразы и развивалось на такой же рациональной основе, как и в большинстве других стран. У португальских рабочих были многочисленные секции Интернационала и профессиональные союзы. Они провели в январе 1877 г. весьма успешный конгресс и стали издавать превосходный еженедельник «О Protesto» («Протест»)[78].Однако и они были скованы направленным против них законодательством, ограничивающим свободу печати, право союзов и публичных собраний. Несмотря на все это, они продолжают бороться и проводят теперь в Опорто новый конгресс, который даст им возможность показать миру, что рабочий класс Португалии вносит свой вклад в великую всемирную борьбу за освобождение труда. Рабочие Италии также сильно стеснены в своей деятельности буржуазным законодательством. Ряд специальных законов, установленных под предлогом подавления бандитизма и широко распространившихся тайных бандитских организаций, законов, предоставляющих правительству громадные, неограниченные полномочия, без стеснений применяется к рабочим обществам; выдающиеся их члены подлежат наравне с бандитами полицейскому надзору и высылке без суда и следствия. Тем не менее, движение идет вперед, и лучшим признаком его жизненности является то, что центр тяжести его перемещается из почтенных, но полумертвых городов Романьи в оживленные промышленные и фабричные города севера, — перемена, обеспечившая преобладание подлинно рабочих элементов над кучкой втершихся в движение «анархистов», выходцев из буржуазии, в руках которых прежде находилось руководство. Рабочие клубы и профессиональные союзы, постоянно закрываемые и распускаемые правительством, снова возникают под новыми названиями. Пролетарская печать, несмотря на то, что многие ее органы, вследствие преследований, штрафов и тюремных приговоров против их издателей, недолговечны, после каждого поражения восстанавливается заново и, вопреки всем препятствиям, насчитывает несколько газет со сравнительно долголетним существованием. Некоторые из этих органов, большей частью кратковременные издания, исповедуют еще «анархистские» доктрины, но от всяких притязаний на руководство движением эта фракция отказалась и угасает постепенно вместе с буржуазно-республиканской партией Мадзини. И каждая пядь, потерянная обеими этими кликами, есть пядь, завоеванная подлинным и сознательным движением рабочего класса. В Бельгии центр тяжести деятельности рабочего класса также переместился, вследствие чего и сама эта деятельность существенным образом изменилась. До 1875 г. этот центр лежал в той части страны, где говорят по-французски, включая сюда полуфранцузский и полуфламандский Брюссель. В течение этого периода движение находилось под сильным влиянием прудонистских доктрин, которые тоже предписывали воздержание от вмешательства в политику, особенно же от участия в выборах. Оставались, таким образом, только стачки, обычно подавлявшиеся кровавым вмешательством войск, да митинги, на которых постоянно повторялся старый набор фраз. Рабочим это надоело, и все движение постепенно замерло. Но с 1875 г. в борьбу вступили фабричные города фламандской части страны, поведшие борьбу с большим воодушевлением и, как было вскоре доказано, в новом духе. В Бельгии нет фабричных законов, которые ограничивали бы часы труда женщин или детей; и первым требованием фабричных избирателей Гента и его окрестностей было требование о защите их жен и детей, которых заставляли подобно рабам трудиться на прядильных фабриках по пятнадцати и более часов в сутки. Сопротивление прудонистских доктринеров, которые считали подобные пустяки недостойными внимания людей, занятых заоблачным революционизмом, было безуспешным и постепенно было преодолено. Требование законодательной охраны детского труда на фабриках стало одним из пунктов платформы бельгийского рабочего класса, а вместе с тем лишились своей силы магические заклинания, которые до сих пор налагали табу на политическую деятельность. Пример немцев довершил дело, и теперь бельгийские рабочие, как и рабочие Германии, Швейцарии, Дании, Португалии, Венгрии, Австрии и части Италии, организуются в политическую партию, отличную от всех других политических партий и противоположную им, — партию, ставящую целью добиться освобождения рабочих любыми политическими действиями, какие потребуются условиями момента. Значительные массы швейцарских рабочих, — та их часть, которая говорит по-немецки, — объединились несколько лет назад в «Рабочую конфедерацию», которая к концу 1876 г. насчитывала свыше 5000 членов, платящих взносы. Рядом с ней существовала еще другая организация, Грютли-союз, образованная первоначально буржуазными радикалами для распространения радикализма среди рабочих и крестьян; но постепенно в это широко распространенное объединение проникли социал-демократические идеи, которые в конце концов овладели им. В 1877 г. оба эти общества заключили союз, почти равносильный слиянию, с целью организовать швейцарскую политическую рабочую партию; и они действовали с такой энергией, что при общенародном голосовании провели новый швейцарский фабричный закон, который из всех существующих фабричных законов является наиболее благоприятным для рабочих. Теперь они организуют бдительный надзор, чтобы обеспечить его надлежащее выполнение, вопреки резко выраженному недовольству фабрикантов. «Анархисты» со своей сверхреволюционной точки зрения конечно бешено противились всей этой деятельности, объявляя ее настоящей изменой тому, что они называют «революцией». Однако, поскольку их насчитывается самое большее человек 200 и поскольку они представляют здесь, как везде, лишь генеральный штаб офицеров без армии,— их выступление не играет роли. Программа швейцарской рабочей партии почти совпадает с германской, даже слишком совпадает, включая также и некоторые несовершенные и путаные ее положения. Но формулировки программы сами по себе не имеют большого значения, если дух, господствующий в движении, правилен. Датские рабочие вступили в борьбу около 1870 г. и вначале добились очень быстрых успехов. Заключив союз с партией мелких крестьян-собственников, среди которых они успешно распространяли свои взгляды, они достигли настолько значительного политического влияния, что за «объединенной левой», ядро которой составляла эта крестьянская партия, в течение нескольких лет сохранялось большинство в парламенте. Но в этом быстром росте движения было больше внешней видимости, чем действительной основательности. В один прекрасный день обнаружилось, что двое лидеров исчезли, растратив деньги, собранные среди рабочих на партийные цели. Вызванный этим скандал был крайне велик, и датское движение до сих пор еще не оправилось от последовавшего за этим разочарования. Как бы то ни было, хотя датская рабочая партия и выступает теперь более сдержанно, чем прежде, но есть все основания полагать, что потерянное ею мимолетное и мнимое господство над массами постепенно заменится более реальным и более длительным влиянием. В Австрии и Венгрии рабочему классу приходится бороться с величайшими трудностями. Политическая свобода, поскольку дело касается печати, собраний и союзов, сведена здесь к самому низкому уровню, соответствующему мнимоконституционной монархии. Свод законов, отличающихся неслыханной растяжимостью, позволяет правительству добиваться осуждения даже в случаях самого робкого выражения требований и интересов рабочего класса. И, тем не менее, движение здесь, как и везде, неудержимо развивается. Основными центрами являются фабричные округа Богемии, Вена и Будапешт. Рабочие газеты выходят на немецком, чешском и венгерском языках. Вслед за Венгрией движение распространилось и в Сербии, где до войны выходила на сербском языке еженедельная газета[79]; однако, как только разразилась война, газету попросту прикрыли. Таким образом, повсюду в Европе, куда ни кинуть взгляд, рабочее движение развивается не только успешно, но и быстро, и, что еще важнее, повсюду в одном и том же духе. Восстановлено полное единомыслие, а вместе с ним налаживается постоянная и регулярная связь, осуществляемая теми или иными путями между рабочими разных стран. Люди, которые в 1864 г. основали Международное Товарищество Рабочих, которые высоко держали его знамя в годы борьбы, сначала против внешних, потом против внутренних врагов, до тех пор, пока политическая необходимость в еще большей степени, чем внутренние раздоры, не привела к расколу и к кажущемуся отступлению, — эти люди могут теперь с гордостью воскликнуть: «Интернационал выполнил свое дело; он вполне достиг своей великой цели — объединения пролетариата всего мира в борьбе против своих угнетателей!» IVНаши читатели наверное заметили, что в трех предыдущих статьях почти не упоминалось об одной из важнейших стран Европы — Франции, и это вот по какой причине. В странах, о которых говорилось до сих пор, деятельность рабочего класса, — хотя по существу она представляет собой политическую деятельность, — не имеет тесной связи с общей или, так сказать, с официальной политикой. Рабочий класс Германии, Италии, Бельгии и т. д. не стал еще политической силой в государстве. Он является политической силой лишь в перспективе, и если в некоторых из этих стран официальным партиям — консерваторам, либералам или радикалам — приходится с ним считаться, то это только потому, что его быстрый подъем делает очевидным, что в близком будущем пролетарская партия станет достаточно сильной для того, чтобы дать почувствовать свое влияние. Но во Франции дело обстоит иначе. Парижские рабочие, поддержанные рабочими крупных провинциальных городов, со времени великой революции всегда были силой в государстве. В течение уже почти девяноста лет они являлись боевой армией прогресса. При каждом крупном кризисе французской истории они выходили на улицы, вооружались чем только могли, воздвигали баррикады и вступали в бой. И их победа или поражение определяли судьбу Франции на последующие годы. С 1789 по 1830 г. буржуазные революции решались борьбой парижских рабочих; это они в 1848 г. завоевали республику, ошибочно считая, что эта республика означает освобождение труда, они получили жестокий урок в июньском поражении того же года; они сопротивлялись на баррикадах луи-наполеоновскому coup d'etat [государственному перевороту. Ред.] 1851 г. и снова потерпели поражение; они смели в сентябре 1870 г. изжившую себя империю, к которой буржуазные радикалы не имели смелости и прикоснуться. Попытка Тьера в марте 1871 г. отнять у них оружие, которым они защищали Париж от иностранного нашествия, принудила их к революции Коммуны и к длительной борьбе, закончившейся их кровавым подавлением. Национальный рабочий класс, который, таким образом, в течение почти столетия не только играл решающую роль при каждом историческом кризисе собственной страны, но в то же время всегда был авангардом европейской революции, такой рабочий класс не может жить той относительно замкнутой жизнью, в рамках которой собственно и протекает пока деятельность остальных рабочих континента. Такой рабочий класс, каким является рабочий класс Франции, связан со своей прошлой историей и зависит от этой прошлой истории. Его история не менее, чем его признанная решающая боевая сила, неотделима от общего политического развития страны. И поэтому мы не можем сделать обзор деятельности французского рабочего класса, не входя в рассмотрение французской политики вообще. Вел ли французский рабочий класс свою собственную борьбу, вел ли он борьбу либеральной, радикальной или республиканской буржуазии, — за всяким нанесенным ему поражением всегда следовала гнетущая политическая реакция, столь же свирепая, сколь продолжительная. Так, за поражениями в июне 1848 г. и в декабре 1851 г. последовало восемнадцать лет бонапартистской империи, в течение которых печать была скована, право собраний и союзов отнято, а рабочий класс тем самым был лишен всяких средств взаимной связи и организации. Неизбежным результатом было то, что, когда в сентябре 1870 г. пришла революция, рабочие не могли выдвинуть никого другого, кроме буржуазных радикалов, при империи составлявших официальную парламентскую оппозицию, которые, само собой разумеется, предали их и страну. После подавления Коммуны рабочий класс, способность которого к борьбе была парализована на целый ряд лет, был непосредственно заинтересован лишь в том, чтобы избегнуть повторения подобного длительного господства реакции, а вместе с тем необходимости снова бороться не за прямое свое освобождение, а лишь за такие порядки, которые давали бы ему возможность подготовиться к окончательной борьбе за освобождение. В настоящее время во Франции имеется четыре больших политических партии: три монархические — легитимисты, орлеанисты и бонапартисты, каждая с особым претендентом на корону, — и республиканская партия. Какой бы из трех претендентов ни взошел на трон, он во всяком случае нашел бы поддержку лишь незначительного меньшинства народа и мог бы, следовательно, полагаться только на силу. Поэтому неизбежным спутником всякой монархической реставрации было бы господство насилия, подавление всяких общественных свобод и личных прав, — то, чего рабочий класс должен стремиться избегнуть. С другой стороны, сохранение существующего республиканского правительства оставляло бы ему по крайней мере возможность достичь такой степени личной и общественной свободы, которая позволила бы основать рабочую печать, проводить агитацию на собраниях и организовать самостоятельную политическую партию; кроме того, сохранение республики избавило бы его от необходимости вновь вести особую борьбу за ее завоевание в будущем. Поэтому новым доказательством высокой инстинктивной политической сознательности французского рабочего класса был тот факт, что как только 16 мая прошлого года все три монархических клики, объединившись в большом заговоре, объявили войну республике, рабочие, как один человек, провозгласили поддержку республики своей главной и непосредственной задачей. Несомненно, здесь они следовали за буржуазными республиканцами и радикалами; но чем же иным может быть рабочий класс, не имеющий ни печати, ни собраний, ни клубов, ни политических союзов, как не придатком радикально-буржуазной партии? Что иное может он делать для завоевания своей политической независимости, как не поддерживать единственную партию, которая обязана обеспечить народу вообще, а стало быть и рабочим, те свободы, которые позволили бы иметь независимую организацию? Некоторые утверждают, что на последних выборах рабочие должны были выставить своих собственных кандидатов. Но даже в тех местностях, в которых они могли бы сделать это с надеждой на успех, — откуда взялись бы кандидаты рабочего класса, достаточно хорошо известные в среде их собственного класса, чтобы найти необходимую поддержку? Недаром же после Коммуны правительство старательно позаботилось о том, чтобы арестовать, как участника этого восстания, каждого рабочего, который приобретал известность хотя бы путем частной агитации в своем собственном районе в Париже. Победа республиканцев на последних ноябрьских выборах была знаменательна. Еще более знаменательные победы были одержаны на происходивших вслед за тем департаментских, муниципальных и дополнительных выборах. Монархический заговор, может быть, положил бы конец всему этому; но действия заговорщиков были парализованы совершенно определенной позицией армии. Дело было не только в том, что среди офицеров, особенно низших рангов, было много республиканцев; но также и в том — и это обстоятельство сыграло решающую роль, — что солдатская масса отказалась выступить против республики. Это было первым результатом реорганизации армии — реорганизации, которая покончила с практикой наемных заместителей и превратила армию в действительное представительство молодых людей всех классов[80]. Таким образом, не было необходимости подавлять заговор силой, так как он провалился сам собой. И это тоже вполне отвечало интересам рабочего класса, еще слишком слабого после кровопускания 1871 г. и не имевшего ни малейшего желания вновь расточать свое главное достояние, свои боевые силы в сражениях на пользу других или ввязаться в целый ряд ожесточенных столкновений, прежде чем он восстановил полностью свою силу. Но эта победа республиканцев имеет еще и другое значение. Она показывает, что с 1870 г. сельское население сделало большой шаг вперед. До сих пор каждая победа, одержанная рабочим классом в Париже, очень быстро сводилась на нет из-за реакционного духа мелкого крестьянства, составляющего большую массу французского населения. С начала нынешнего столетия французское крестьянство было бонапартистским. Вторая республика, установленная парижскими рабочими в феврале 1848 г., была отменена шестью миллионами крестьянских голосов, отданных Луи-Наполеону в декабре того же года. Но прусское нашествие 1870 г. поколебало веру крестьянства в империю, а последние ноябрьские выборы показали, что масса сельского населения стала республиканской. Эта перемена имеет величайшее значение. Она означает не только то, что всякая монархическая реставрация отныне стала во Франции безнадежной. Она означает также приближение союза между рабочими в городах и крестьянами в деревнях. Мелкие собственники-крестьяне, созданные великой революцией, являются земельными собственниками только по названию. Их участки заложены ростовщикам; их урожай уходит на оплату процентов и на расходы по тяжбам; нотариус, стряпчий, судебный пристав, аукционный чиновник постоянной угрозой стоят у их дверей. Их положение так же скверно, как и положение рабочих, и почти так же не обеспечено. И если эти крестьяне поворачивают теперь от бонапартизма к республике, то этим они показывают, что не ожидают уж больше улучшения своего положения от тех чудес империи, которые Луи-Наполеон постоянно им обещал, но никогда не исполнял. Вера Тьера в мистическую спасительную силу, которой обладает «император крестьян», была грубо нарушена Второй империей. Чары рассеялись. Французское крестьянство стало, наконец, достаточно сознательным, чтобы искать действительных причин хронической нужды и практических мер к ее устранению. А уж раз оно начало мыслить, оно должно будет скоро обнаружить, что единственное средство спасения лежит для него в союзе с тем единственным классом, который нисколько не заинтересован в его нынешнем жалком положении, — с рабочим классом города. Таким образом, как бы ни было презренно нынешнее республиканское правительство Франции, все же окончательное установление республики дало, наконец, французским рабочим почву, на которой они могут организоваться как самостоятельная политическая партия и вести будущие сражения не на пользу других, а на свою собственную пользу. На этой почве они могут вдобавок объединиться с доселе враждебной им массой крестьянства и превратить тем самым будущие победы из кратковременного триумфа Парижа над Францией, как это было до сих пор, в окончательный триумф всех угнетенных классов Франции, руководимых рабочими Парижа и крупных провинциальных городов. VОстается рассмотреть еще одну важную европейскую страну — Россию. Нельзя сказать, чтобы в России существовало рабочее движение, о котором стоило бы говорить. Однако внутренние и внешние условия, в которых находится Россия, чрезвычайно своеобразны и чреваты событиями величайшего значения для будущего не только русских рабочих, но и рабочих всей Европы. В 1861 г. правительство Александра II провело освобождение крепостных и превратило огромное большинство русского народа из крепостных людей, прикрепленных к земле и обязанных к принудительному труду на своих помещиков, в свободных крестьян-собственников. Эта перемена, необходимость которой была уже давно очевидна, была осуществлена таким образом, что ни прежние помещики, ни прежние крепостные не оказались при этом в выигрыше. Крестьянские общины получили земельные наделы, которые должны были впредь стать их собственностью, между тем как помещики должны были получить выкуп за землю, уступленную крестьянам, а отчасти также за принадлежавшее им до сих пор право на труд крестьян. Так как крестьяне явно не могли найти денег на выплату помещикам, то в дело вмешалось государство. Часть этого выкупа была покрыта путем передачи помещику части той земли, которую крестьяне обрабатывали до тех пор самостоятельно; остаток же выплачивался в форме правительственных обязательств, авансированных государством, которые крестьяне должны были вместе с процентами погашать в рассрочку ежегодными платежами. Большинство помещиков распродало эти обязательства и растратило деньги; помещики, таким образом, не только стали теперь беднее, чем были прежде, но и не могут найти работников для обработки своих имений, ибо крестьяне действительно отказываются на них работать и оставлять невозделанными свои собственные поля. Что касается крестьян, то их земельные наделы не только уменьшились в размерах по сравнению с тем, что было у них раньше, причем очень часто до таких размеров, которые в русских условиях недостаточны для прокормления семьи; наделы эти в большинстве случаев составлялись из наихудшей в поместье земли, из болот или других непригодных участков, между тем как хорошая земля, принадлежавшая ранее крестьянам и улучшенная благодаря их труду, передавалась помещикам. При таких обстоятельствах положение крестьян стало также значительно хуже прежнего; но, кроме того, они были обязаны ежегодно выплачивать правительству проценты и часть капитала, который ссудило им государство для выкупа; помимо этого, из года в год увеличивались взимавшиеся с них подати. Далее, до освобождения крестьяне имели некоторые общинные права на помещичью землю: право выпаса для своего скота, право на порубку леса для построек и других целей и т. п. Новый порядок намеренно лишал их этих прав; если они хотели вновь ими пользоваться, то им приходилось торговаться опять-таки с прежним своим помещиком. Таким образом, меж тем как в результате реформы большинство помещиков еще больше прежнего запуталось в долгах, крестьянство было доведено до такого положения, при котором невозможно ни жить, ни умереть. Великий акт освобождения, на все лады расхваленный и прославленный либеральной прессой Европы, создал не что иное, как лишь твердое основание и абсолютную необходимость будущей революции. Правительство, со своей стороны, делало все возможное для ускорения этой революции. Взяточничество, которое проникает во все официальные круги и которое парализует всякие добрые намерения, какие можно было бы предполагать, — это традиционное взяточничество сохранялось в таком же, как всегда, отвратительном виде, а когда разразилась турецкая война, оно распустилось пышным цветом в каждом общественном учреждении. Финансы империи, пришедшие в полное расстройство к концу Крымской войны, приходили во все более плачевное состояние. За одним займом заключали другой, так что не оставалось никаких других средств оплатить проценты по старым долгам, кроме заключения новых займов. В течение первых лет царствования Александра старый императорский деспотизм был несколько смягчен; печати было предоставлено больше свободы, был введен суд присяжных, а представительным учреждениям, избираемым соответственно дворянством, городскими буржуа и крестьянами, было позволено принимать некоторое участие в местном и провинциальном управлении. Даже с поляками началось легкое политическое заигрывание. Однако общественное мнение ошиблось насчет благих намерений правительства. Печать стала слишком откровенной. Присяжные стали и в самом деле оправдывать политических заключенных, осуждения которых правительство ожидало даже без всяких улик. Местные и провинциальные собрания [т. е. уездные и губернские земские собрания. Ред.] единодушно заявляли, что правительство своим освободительным актом разорило деревню и что дальше так продолжаться не может. Стали даже поговаривать о созыве национального собрания, как единственном способе покончить с беспорядками, ставшими почти непереносимыми. И, наконец, поляки не захотели, чтобы их и дальше кормили обещаниями, и подняли такое восстание[81], что понадобились все силы империи и вся свирепость русских генералов, чтобы потопить его в потоках крови. Тогда правительство снова повернуло назад. Жестокие репрессии вновь стали в порядок дня. Печати заткнули рот; политические заключенные были переданы особым судам, состоящим из подобранных для этой цели судей; с местными и провинциальными собраниями перестали считаться. Но было уже поздно. Правительство, проявив однажды признаки испуга, потеряло свой престиж. Вера в его прочность и в его способность решительно сокрушить всякое внутреннее сопротивление исчезла. Появились зародыши будущего общественного мнения. Эти силы уже не могут быть снова сведены к прежнему слепому повиновению указке правительства. Обсуждение общественных вопросов, хотя бы в частном кругу, вошло в привычку в среде образованных классов. Наконец, и правительство, при всем своем стремлении возвратиться к необузданному деспотизму царствования Николая, все же пыталось сохранять, перед лицом Европы, видимость либерализма, введенного Александром. Следствием этого явилась система колебаний и нерешительности: сегодня делают уступки, завтра берут их обратно, потом снова, попеременно, наполовину допускают, наполовину берут обратно, — политика, меняющаяся с часу на час, делающая очевидной для каждого внутреннюю слабость, недостаток проницательности и воли со стороны этого правительства, которое становилось ничем, если оно не обладало волей и средствами для ее осуществления. Что же могло быть естественнее растущего с каждым днем презрения к правительству, о котором уже давно знали, что оно ни к чему хорошему не способно и что ему повинуются только из страха, — правительству, которое теперь показало, что оно само сомневается в своей способности поддержать собственное существование, что оно испытывает по меньшей мере такой же страх перед народом, какой народ испытывает перед ним? Для русского правительства оставался только один путь спасения, — путь, открывающийся перед всяким правительством, оказавшимся лицом к лицу с непреодолимым сопротивлением народа, — внешняя война. И было решено начать внешнюю войну. Европе было объявлено, что эта война предпринята для избавления христиан от долгого хозяйничанья турок, а русскому народу объявили, что войну ведут во имя возвращения единоплеменных братьев-славян из-под турецкого ига в лоно священной Российской империи. После долгих месяцев бесславных поражений, война эта теперь доведена до конца столь же бесславным подавлением турецкого сопротивления — отчасти путем предательства, отчасти благодаря громадному численному превосходству. Но завоевание русскими большей части Европейской Турции само является только прелюдией общеевропейской войны. Либо на предстоящей европейской конференции (если эта конференция вообще соберется) России придется отступить от ныне завоеванных позиций настолько, что несоответствие между громадными жертвами и ничтожными результатами должно будет довести народное недовольство до неистового революционного взрыва, либо же Россия должна будет отстаивать свои новозавоеванные позиции в европейской войне. Страна, истощившая более половины своих сил, не даст правительству возможности вести такую войну, — каков бы ни был ее конечный результат, — без существенных уступок народу. А такие уступки при вышеописанной ситуации означают начало революции. Избежать этой революции русское правительство не в состоянии, если даже ему и удастся задержать ее взрыв на год или два. Но русская революция означает нечто большее, чем простую смену правительства в самой России. Она означает исчезновение огромной, хотя и неуклюжей военной державы, которая со времен французской революции являлась становым хребтом объединенного европейского деспотизма. Она означает освобождение Германии от Пруссии, ибо Пруссия всегда была креатурой России и существовала, только опираясь на нее. Она означает освобождение Польши. Она означает пробуждение малых славянских народностей Восточной Европы от грез панславизма, взлелеянных среди них нынешним русским правительством. И она означает начало активной национальной жизни самого русского народа, а вместе с тем возникновение настоящего рабочего движения в России. Словом, она означает такое изменение во всем положении Европы, которое рабочие всех стран должны с радостью приветствовать как гигантский шаг по пути к их общей цели — всеобщему освобождению труда. Примечания:7 Лига мира и свободы — буржуазно-пацифистская организация, созданная в 1867 г. в Швейцарии мелкобуржуазными республиканцами и либералами (при активном участии В. Гюго, Дж. Гарибальди и др.); в 1867—1868 гг. в работе Лиги принимал участие М. Бакунин. В начале своей деятельности Лига пыталась использовать в своих целях рабочее движение. Заявлениями о возможности покончить с войной путем создания «Соединенных Штатов Европы» Лига мира и свободы сеяла в массах ложные иллюзии и отвлекала пролетариат от классовой борьбы. 8 F. Lassalle. «Arbeiterlesebuch», Frankfurt am Main, 1863, S. 5. На этой странице Лассаль приводит цитату о «железном экономическом законе» заработной платы, сформулированном им в брошюре: «Offnes Antwortschreiben an das Central-Comite zur Berufung eines Allgemeinen Deutschen Arbeitercongresses zu Leipzig». Zurich, 1863, S. 15—16 («Гласный ответ Центральному комитету к созыву Всеобщего германского рабочего съезда в Лейпциге». Цюрих, 1863, стр. 15—16). 72 Настоящая статья была написана Энгельсом для американского еженедельника «The Labor Standard» («Знамя труда»), издававшегося в 1876—1900 гг. эмигрировавшим в США деятелем ирландского рабочего движения Мак-Доннелом. В 1931 г. статья была опубликована на немецком языке в журнале «Die Gesellschaft» (Jahrg. 8, Bd. II) и на русском языке в журнале «Борьба классов» № 6—7. 73 Имеется в виду дезорганизаторская деятельность анархистов. 74 Речь идет об одном из крупнейших сражений франко-прусской войны 1870—1871 гг., происходившем 1—2 сентября 1870 г. и закончившемся победой немецких войск, капитуляцией французской армии под командованием Мак-Магона. Поражение французских войск под Седаном ускорило крах Второй империи. 75 Речь идет о выступлении анархистов, захвативших в 1877 г. небольшой город Летино в Италии в провинции Беневенто; выступление было быстро подавлено полицией. 76 Ироническое выражение, в основе которого лежит предание о трех портных с Тули-стрит, направивших в палату общин жалобу, начинавшуюся словами: «Мы, народ Англии». 77 Имеется в виду Новая мадридская федерация, образованная 8 июля 1872 г. членами редакции газеты «La Emancipacion» («Освобождение»), исключенными анархистским большинством из Мадридской федерации в связи с разоблачением газетой деятельности тайного Альянса в Испании. Активное участие в организации и деятельности Новой мадридской федерации принимал П. Лафарг. Новая мадридская федерация вела решительную борьбу с распространением анархистского влияния в Испании, пропагандировала идеи научного социализма, боролась за создание самостоятельной пролетарской партии в Испании. В ее органе, газете «Emancipacion», сотрудничал Энгельс. 78 «О Protesto» («Протест») — португальская социалистическая еженедельная газета, начала выходить в Лисабоне с 1875 года. 79 Имеется в виду демократическая газета «Народна вольа», выходившая в Смедерево (Сербия) с октября 1875 года. 80 По закону 1872 г. во Франции была установлена всеобщая обязательная воинская повинность. 81 Имеется в виду польское национально-освободительное восстание 1863—1864 годов. |
|
||