ПЕРВЫЙ НАБРОСОК «ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ ВО ФРАНЦИИ»

Четыре месяца спустя после начала военных действий, когда правительство обороны бросило подачку парижской национальной гвардии, разрешив ей показать свою боеспособность в Бюзанвале[376], оно сочло, что настал подходящий момент подготовить Париж к капитуляции. На собрании парижских мэров по вопросу о капитуляции Трошю, в присутствии и при поддержке Жюля Фавра и некоторых других своих коллег, раскрыл наконец свой «план». Он сказал буквально следующее:

«Первый вопрос, который задали мне мои коллеги вечером 4 сентября, был таков: имеет ли Париж какие-нибудь шансы успешно выдержать осаду прусской армии? Я не колеблясь ответил отрицательно. Некоторые из присутствующих здесь моих коллег подтвердят, что я говорю правду и что я постоянно придерживался этого мнения. Я сказал им точно то же, что говорю теперь: при настоящем положении дел попытка Парижа выдержать осаду прусской армии была бы безумием. Несомненно геройским безумием, — прибавил я, — но все-таки не больше, как безумием... События подтвердили мои предсказания».

Итак, план Трошю с первого же дня провозглашения республики состоял в капитуляции Парижа и Франции. Фактически он был главнокомандующим пруссаков. В письме к Гам-бетте Жюль Фавр сам признавался, что враг, которого надо разбить, это не прусский солдат, а парижский (революционер) «демагог». Следовательно, высокопарные обещания, данные правительством обороны народу, были преднамеренной ложью. Свой «план» оно систематически проводило в жизнь, поручив оборону Парижа бонапартовским генералам, дезорганизуя национальную гвардию и организуя голод во время хозяйничания Жюля Ферри. Попытки парижских рабочих 5 октября, 31 октября и т. д. заменить этих предателей Коммуной были подавлены как заговор с пруссаками![377]После капитуляции маска была сброшена (отброшена прочь). Capitulards[378] сделались правительством с соизволения Бисмарка. Будучи его пленниками, они заключили с ним общее перемирие, условия которого разоружили Францию и сделали невозможным всякое дальнейшее сопротивление. Вновь воскреснув в Бордо в виде правительства республики, эти же самые capitulards через посредство Тьера, своего бывшего посла, и Жюля Фавра, своего министра иностранных дел, стали горячо умолять Бисмарка от имени большинства так называемого Национального собрания, задолго до восстания Парижа, чтобы он разоружил и занял Париж и подавил «его canaille» [чернь, сброд. Ред.], — как сам Бисмарк, возвращаясь из Франции в Берлин, с издевкой поведал своим поклонникам во Франкфурте. Занятие Парижа пруссаками — таково было последнее слово «плана» правительства обороны. Циничная наглость, с которой эти люди, с тех пор как они водворились в Версале, раболепствовали перед Пруссией и взывали к ее вооруженному вмешательству, ошеломила даже продажную европейскую прессу. Героические подвиги парижской национальной гвардии, с тех пор как она сражается уже не под начальством capitulards, а против них, вынудили даже самых отъявленных скептиков поставить клеймо «предатель» на медных лбах Трошю, Жюля Фавра и К°. Документы, захваченные Коммуной, представили наконец юридические доказательства их государственной измены. Среди этих бумаг имеются письма бонапартовских sabreurs [рубак. Ред.], которым было поручено выполнение «плана» Трошю; в своих письмах эти подлые негодяи отпускают шутки и потешаются над своей собственной «обороной Парижа» (см., например, опубликованное в «Journal Officiel» Коммуны письмо командующего артиллерией Парижской армии, кавалера большого креста ордена Почетного легиона, Адольфа Симона Гио к артиллерийскому дивизионному генералу Сюзану).

Ясно поэтому, что люди, которые составляют теперь версальское правительство, могут избавиться от участи изобличенных изменников лишь путем гражданской войны, гибели республики и монархической реставрации под охраной прусских штыков.

Однако, — и это в высшей степени характерно для деятелей империи, равно как и для тех, кто лишь на ее почве и в ее атмосфере мог превратиться в мнимых народных трибунов, — республика, одержав победу, не только заклеймила бы их как изменников, но и должна была бы предать их уголовному суду как обыкновенных уголовных преступников. Взгляните только на Жюля Фавра, Эрнеста Пикара и Жюля Ферри, на этих великих мужей правительства обороны, возглавляемого Тьером!

Целый ряд подлинных юридических документов, относящихся к периоду продолжительностью примерно в 20 лет и опубликованных г-ном Мильером, депутатом Национального собрания, доказывает, что Жюль Фавр, сожительствуя с женой некоего горького пьяницы, находившегося в Алжире, сумел при помощи сложнейшей цепи наглых подлогов захватить от имени своих незаконнорожденных детей крупное наследство, которое сделало его богатым человеком, и что на процессе, который вели против него законные наследники, только покровительство бонапартистских судов спасло его от разоблачения. Таким образом, Жюль Фавр, этот елейный защитник семьи, религии, собственности и порядка, давно уже подлежал ведению Code penal [Уголовного кодекса. Ред.]. При всяком честном правительстве его неизбежным уделом была бы пожизненная каторга.

Эрнест Пикар, нынешний версальский министр внутренних дел, который сам себя произвел 4 сентября в министры внутренних дел правительства обороны [В окончательном тексте «Гражданской войны во Франции» Марксом внесено в текст уточнение: Эрнест Пикар был министром финансов правительства национальной обороны (см. настоящий том, стр. 324). Ред.], после того как он тщетно пытался получить назначение от Луи Бонапарта, — этот Эрнест Пикар приходится братом некоему Артуру Пикару. Когда, вместе с Жюлем Фавром и К°, он имел бесстыдство выставить этого своего почтенного братца кандидатом в члены Законодательного корпуса в департаменте Сены и Уазы, правительство империи опубликовало два документа: донесение префектуры полиции (от 31 июля 1867 г.) о том, что этот Артур Пикар был изгнан с биржи как «escroc» [мошенник. Ред.], и другой документ от 11 декабря 1868 г., согласно которому Артур признался, что он совершил кражу 300000 франков в бытность свою директором филиального отделения Societe Generale[379] на улице Палестро, № 5. Эрнест не только назначил этого достойного Артура главным редактором своей газеты «Electeur libre», основанной во время империи и продолжающей выходить до сих пор, — газеты, которая изо дня в день поносит республиканцев, называя их

«грабителями, бандитами и partageux» [сторонниками раздела имущества, собственности. Ред.], но, сделавшись министром внутренних дел правительства «обороны», Эрнест использовал Артура как своего финансового посредника между министерством внутренних дел и биржей, чтобы наживаться там, используя доверенные ему государственные тайны.

Вся «финансовая» переписка между Эрнестом и Артуром попала в руки Коммуны. Подобно склонному проливать слезы Жюлю Фавру и Эрнест Пикар, этот Джо Миллер версальского правительства, является человеком, подлежащим ведению Code penal и заслуживающим каторги!

И, наконец, последний в этом трио, Жюль Ферри, бывший до 4 сентября нищим адвокатом без практики, не ограничился тем, что организовал голод в Париже, но ухитрился еще сколотить себе состояние за счет голода столицы. Тот день, когда ему пришлось бы дать отчет в своих хищениях во время осады Парижа, был бы днем вынесения ему приговора.

Не удивительно поэтому, что эти люди, которые могут надеяться спастись от каторги только при монархии, под охраной прусских штыков, которые только в водовороте гражданской войны могут добыть себе отпускные билеты [ticket-of-leave] [в Англии выдавались преступникам, отпущенным под надзор полиции. Ред.], — не удивительно, что эти головорезы были сразу же избраны Тьером и приняты «помещичьей палатой» как самые надежные орудия контрреволюции!

Не удивительно, что, когда в начале апреля захваченные в плен национальные гвардейцы подвергались в Версале жесточайшим насилиям со стороны «овечек» Пьетри и версальской черни, г-н Эрнест Пикар, «засунув руки в карманы штанов. переходил от одной группы пленных к другой, отпуская шуточки», между тем как «с балкона префектуры г-жа Тьер, г-жа Фавр и компания подобных им дам, цветущих и веселых», упивались этой отвратительной сценой. Не удивительно, что когда одна часть Франции стонет под пятой завоевателей, когда Париж, сердце и голова Франции, ежедневно проливает потоки своей лучшей крови, защищая себя против внутренних изменников... Тьеры, Фавры и К° устраивают шумные пиршества во дворце Людовика XIV, — таково, например, грандиозное fete [празднество. Ред.], устроенное Тьером в честь Жюля Фавра после его возвращения из Руана (куда он был послан для сговора (пресмыкательства перед) с пруссаками). Это — циничная оргия скрывшихся от суда преступников!

Если правительство обороны сначала сделало Тьера своим послом, попрошайничавшим при всех европейских дворах, предлагая им восстановить во Франции монархию в обмен на их вмешательство против Пруссии; если позднее оно послало его в поездку по французской провинции для сговора с chateaux [замками (то есть с крупными землевладельцами). Ред.] и для тайной подготовки всеобщих выборов, которые вместе с капитуляцией должны были захватить Францию врасплох, — то Тьер в свою очередь сделал этих людей своими министрами и высшими сановниками. Это были надежные люди.

В действиях Тьера есть одна весьма загадочная черта — это то, что он сам безрассудно ускорял наступление парижской революции. Не довольствуясь тем, что он раздражал Париж антиреспубликанскими демонстрациями своей «помещичьей палаты», угрозами обезглавить Париж и лишить его звания столицы, законом Дюфора — тьеровского министра юстиции — от 10 марта о echeances [сроках оплаты. Ред.] векселей, поставившим под угрозу банкротства всю парижскую торговлю, назначением орлеанистов послами, переводом Собрания в Версаль, введением нового налога на прессу, конфискацией республиканских парижских газет, возобновлением осадного положения, впервые объявленного Паликао и потерявшего силу 4 сентября с падением бонапартистского правительства, назначением Винуа, decembriseur[380] и бывшего сенатора, губернатором Парижа, бонапартистского жандарма Валантена префектом полиции и генерала-иезуита Орель де Паладина главнокомандующим парижской национальной гвардией, — не довольствуясь всем этим, со слабыми силами он начал гражданскую войну нападением Винуа на высоты Монмартра, попыткой прежде всего украсть у национальной гвардии принадлежавшие ей пушки, которые были оставлены ей по конвенции о капитуляции Парижа только потому, что они были ее собственностью; таким образом он думал разоружить Париж.

Откуда это лихорадочное стремление d'en finir [покончить с этим. Ред.]? Разоружение и подавление Парижа было, конечно, первым условием для монархической контрреволюции, но только исключительно важная причина могла побудить такого хитрого интригана, как Тьер, пойти на риск провала этого трудного предприятия, приступая к нему без надлежащей подготовки, с недостаточными до смешного средствами. Эта причина заключалась в следующем. При посредстве своего министра финансов Пуйе-Кертье Тьер заключил заем в два миллиарда, которые подлежали немедленной выплате, и еще в несколько миллиардов, которые должны были быть получены позже, в определенные сроки. При этой сделке о займе для таких великих граждан, как Тьер, Жюль Фавр, Эрнест Пикар, Жюль Симон, Пуйе-Кертье и др., были предусмотрены подлинно королевские pot-de-vin (чаевые). Но для осуществления этой сделки была одна помеха. Прежде чем окончательно подписать договор, заимодавцы требовали одной гарантии — умиротворения Парижа. Отсюда безрассудные действия Тьера. Отсюда его дикая ненависть к парижским рабочим, оказавшимся достаточно испорченными, чтобы помешать этому превосходному дельцу.

Что касается Жюлей Фавров, Пикаров и т. д., то сказанного достаточно, чтобы доказать, что они были достойными соучастниками этой сделки, на которой они грели руки. Что же касается самого Тьера, то, как известно, за то время, когда он дважды был в министерстве при Луи-Филиппе, он сколотил 2 миллиона и в бытность его премьер-министром (с марта 1840 г.) был обвинен с трибуны палаты депутатов в биржевых спекуляциях; в ответ на это обвинение он заплакал — ему не много стоил этот ответ, которым легко отделывались и Жюль Фавр и знаменитый актер Фредерик Леметр. Не менее известно, что первая мера, которую предпринял г-н Тьер для спасения Франции от финансового краха, к которому ее привела война, заключалась в том, что он наделил себя годовым окладом в 3 миллиона франков; это была как раз та самая сумма, которую Луи Бонапарт получил в 1850г. от г-на Тьера и его банды в Законодательном собрании за то, что разрешил им упразднить всеобщее избирательное право[381]. Наделение Тьера 3 миллионами было первым словом той «бережливой республики», перспективы которой он открыл своим парижским избирателям в 1869 году. Что касается Пуйе-Кертье, то он — руанский хлопчатобумажный фабрикант. В 1869 г. он был руководителем совещания фабрикантов, объявившего, что снижение заработной платы необходимо для «завоевания» английского рынка, — эта интрига была тогда расстроена Интернационалом[382]. Пуйе-Кертье, во всех отношениях горячий и даже холопский сторонник империи, находил в ней только один недостаток — торговый договор с Англией, который вредил его интересам как фабриканта. Став министром финансов г-на Тьера, он стал нападать на этот «ненавистный» договор, провозгласив необходимость восстановления старых покровительственных пошлин для охраны его собственной фабрики. Вторым его шагом была патриотическая попытка нанести удар Эльзасу восстановлением старых покровительственных пошлин под тем предлогом, что в данном случае никакой международный договор не мешает ввести их вновь. Благодаря этому мастерскому ходу его собственная фабрика в Руане избавилась бы от опасной конкуренции соперничающих с ней мюлузских фабрик. Последний его шаг состоял в том, что он подарил своему зятю, г-ну Рош-Ламберу, должность главного сборщика налогов в Луаре, один из тех жирных кусков, которые попадают в руки правящей буржуазии; и этот самый Пуйе-Кертье так усиленно поносил своего бонапартовского предшественника г-на Маня за то, что тот устроил на это теплое местечко своего собственного сына. Пуйе-Кертье был таким образом самым подходящим человеком для заключения вышеупомянутой преступной сделки.

30 марта. «Rappel»[383]. Жюль Ферри, бывший мэр Парижа, запретил циркуляром от 28 марта чиновникам управления городских пошлин взимать впредь какие бы то ни было сборы в пользу города Парижа.

Мелкие государственные плутни, — мелочный характер... нечистая совесть... вечный зачинщик парламентских интриг... жалкие уловки и затеи... повторяющий свои проповеди о либерализме, о «libertes necessaires» [«необходимых свободах». Ред.] ... усердно домогающийся... веские соображения против возможной неудачи... неоспоримые аргументы, которые уравновешивают... своего рода героизм в крайней низости... удачные парламентские хитрости...

Г-н Э. Пикар — мошенник, который в течение всей осады спекулировал на поражениях наших армий.

В своей речи на собрании мэров и т. д. (25 апреля) Тьер сам говорит, что

«убийцы Клемана Тома и Леконта» — это маленькая кучка преступников, — «как и те, кого по справедливости можно считать идейными или фактическими соучастниками этих преступлений, то есть очень небольшое количество людей».

Дюфор хочет сломить Париж преследованиями печати в провинции. Чудовищно — привлекать газеты к суду за призывы к «примирению».

Дюфор играет важную роль в интригах Тьера. Своим законом от 10 марта он возмутил всю обремененную долгами парижскую торговлю. Своим законом о квартирной плате в Париже он угрожал всему городу. Оба закона должны были наказать Париж за то, что он спас честь Франции и на 6 месяцев отсрочил сдачу Бисмарку. Дюфор — орлеанист и «либерал» в парламентском смысле слова. Вследствие этого он всегда был министром карательных мер и осадного положения.

Он впервые получил министерский портфель 13 мая 1839 г. после разгрома derniere prise d'armes [последнего вооруженного восстания. Ред.]республиканской партии[384] и был поэтому министром беспощадных репрессий правительства Июльской монархии того времени.

2 июня 1849 г.[385] Кавеньяк, вынужденный 29 октября (1848 г.) снять осадное положение, призвал в свой кабинет двух министров Луи-Филиппа (Дюфора, министром внутренних дел, и Вивьена). Он назначил их по настоянию улицы Пуатье (Тьера)[386], которая требовала гарантий. Таким путем он надеялся обеспечить себе поддержку роялистов на предстоявших вскоре президентских выборах. Дюфор пустил в ход самые незаконные средства для обеспечения кандидатуры Кавеньяка. Запугивание и коррупция на выборах никогда не практиковались в более широких размерах. Дюфор наводнил Францию памфлетами, поносившими других кандидатов и особенно Луи Бонапарта, что не помешало ему позднее сделаться министром Луи Бонапарта. Дюфор снова сделался министром осадного положения 13 июня 1849 г. (в связи с демонстрацией национальной гвардии против бомбардировки Рима и т. д. французской армией). Теперь он опять министр осадного положения, объявленного в Версале (для департамента Сены и Уазы). Тьеру даны полномочия объявлять осадное положение в любом департаменте. Теперь, так же как и в 1839 и 1849 гг., Дюфор требует новых репрессивных законов, новых законов о печати, закона о «сокращении формальностей военных судов». В циркуляре к государственным прокурорам он объявляет призывы газет к «примирению» преступлением, за которое надлежит строжайшим образом преследовать. Характерно для французского судейского сословия, что только один генеральный прокурор (майеннский) [Л. Вашрон. Ред.]подал Дюфору прошение об отставке...

«Я не могу служить правительству, которое приказывает мне в момент гражданской войны ринуться в партийную борьбу и преследовать граждан, которых я по совести считаю ни в чем неповинными, за одно лишь слово о примирении».

Дюфор входил в 1847 г. в «Либеральный союз», устраивавший заговоры против Гизо, равно как и в «Либеральный союз» 1869 г., устраивавший заговоры против Луи Бонапарта[387].

По поводу закона от 10 марта и закона о квартирной плате следует заметить, что лучшими клиентами Дюфора и Пикара — оба они адвокаты — являются домовладельцы и денежные тузы, не желающие ничего потерять из-за осады Парижа.

Теперь, как и после февральской революции 1848 г., эти люди говорят республике, как палач говорил дону Карлосу: «Je vais t'assassiner, mais c'est pour ton bien» («Яубью тебя, но для твоего же блага»).

После попытки Винуа захватить высоты Монмартра (18 марта они были расстреляны в парке Шато-Руж, в 4 часа) генерал Леконт и Клеман Тома были взяты в плен и расстреляны самими возбужденными солдатами 81-го линейного полка. Это был скорый акт суда Линча, совершенный вопреки настояниям некоторых делегатов Центрального комитета. Леконт, головорез в эполетах, четыре раза отдавал приказ своим войскам на площади Пигаль стрелять по безоружной толпе женщин и детей. Вместо того, чтобы направить оружие против народа, солдаты расстреляли его самого. Клеман Тома, бывший вахмистр, наспех произведенный в «генералы» накануне июньской бойни (1848 г.) людьми из «National», где он был gerant [подставной ответственный редактор. Ред.], никогда не обагрял своего меча кровью каких-либо врагов, кроме парижских рабочих. Он был одним из злостных заговорщиков, сознательно спровоцировавших июньское восстание, и одним из самых свирепых его палачей. Когда 31 октября 1870 г. пролетарская национальная гвардия Парижа застигла врасплох правительство обороны в ратуше и взяла его в плен, эти люди, сами назначившие себя на министерские посты, эти gens de paroles[люди слова. Ред.], как один из них же, Пи-кар, недавно назвал их, дали честное слово, что они уступят место Коммуне. Выпущенные после этого на волю, они бросили бретонцев Трошю против своих слишком доверчивых победителей. Впрочем, один из них, г-н Тамизье, сложил с себя звание главнокомандующего национальной гвардией. Он отказался нарушить данное им честное слово. Тогда снова настал час Клемана Тома. Он был назначен вместо Тамизье главнокомандующим национальной гвардии. Это был самый подходящий человек для выполнения «плана» Трошю. Он никогда не воевал против пруссаков; он воевал против национальной гвардии, которую дезорганизовывал, раскалывал, на которую клеветал, отстраняя всех офицеров, враждебных «плану» Трошю, науськивая одну часть национальной гвардии на другую, жертвуя ею в «вылазках», организованных им с таким расчетом, чтобы выставить ее на посмешище. Преследуемый призраками своих июньских жертв, этот человек, не занимавший никакого официального поста, непременно должен был вновь появиться на военной сцене 18 марта, когда он почуял, что приближается новая резня парижского народа, Он пал жертвой суда Линча в первый момент народного возмущения. Люди, которые отдали Париж на милость decembriseur Винуа, чтобы умертвить республику и получить pot-de-vin, предусмотренные для них в сделке, заключенной Пуйе-Кертье, подняли теперь крик: убийцы, убийцы! Их вопли были подхвачены европейской печатью, столь жадной до крови «пролетариев». В «помещичьей палате» был инсценирован фарс истерической «чувствительности», и, теперь так же, как и прежде, трупы их друзей были для них самым желанным оружием против их врагов. На Париж и Центральный комитет была возложена ответственность за инцидент, который произошел помимо их воли. Известно, как в июньские дни 1848 г. «люди порядка» подняли на всю Европу крик негодования против инсургентов по поводу убийства парижского архиепископа. Уже тогда они отлично знали, из свидетельских показаний г-на Жакме, генерального викария архиепископа, сопровождавшего его на баррикады, что епископ был застрелен солдатами Кавеньяка, а не восставшими, но его труп сослужил для них службу. У нынешнего парижского архиепископа, г-на Дарбуа, взятого Коммуной в числе других заложников для самозащиты против диких зверств версальского правительства, возникло странное опасение — это явствует из его письма к Тьеру, — что папаша Транснонен[388] весьма не прочь поспекулировать его трупом, как объектом священного негодования. Почти не проходило дня, чтобы версальские газеты не сообщали о его казни, которая ввиду непрекращавшихся зверств и нарушения всех правил ведения войны со стороны «людей порядка» была бы уже санкционирована всяким другим правительством, кроме правительства Коммуны. Едва версальское правительство одержало первый военный успех, как капитан Демаре, который во главе своих жандармов убил рыцарски великодушного Флуранса, получил орден от Тьера. Флуранс 31 октября спас жизнь членам правительства «обороны». Ви-нуа, бежавший из Парижа (беглец), был награжден большим крестом ордена Почетного легиона за то, что он расстрелял внутри линии редутов взятого в плен нашего храброго товарища Дюваля, а также за второй подвиг, состоявший в том, что он расстрелял около десятка взятых в плен отрядов линейных войск, присоединившихся к парижскому народу, и за то, что он «декабрьскими приемами»[389] положил начало нынешней гражданской войне. Генерал Галиффе — «супруг той очаровательной маркизы, туалеты которой на балах-маскарадах были одним из чудес империи», по деликатному выражению одного из лондонских газетных писак — «захватил врасплох» близ Рюэя капитана, лейтенанта и рядовых национальной гвардии и тут же расстрелял их всех, после чего немедленно издал прокламацию, в которой прославлял сам себя за этот подвиг. Таковы немногие из тех убийств, о которых официально сообщало и которыми гордилось версальское правительство. 25 солдат 80-го линейного полка были расстреляны как «бунтовщики» солдатами 75-го полка.

«Всякий, кто был захвачен в мундире регулярных войск среди коммунистов, расстреливался на месте без малейшей пощады. Правительственные войска проявляли невиданную жестокость».

«Г-н Тьер сообщил Национальному собранию ободряющие подробности смерти Флуранса». Версаль. 4 апреля. Тьер, этот уродливый карлик, сообщает о своих пленниках, доставленных в Версаль (в своей прокламации):

«Никогда опечаленный взор честных людей» (молодцов Пьетри!) «еще не видел более бесчестных представителей бесчестной демократии».

«Винуа протестует против пощады восставшим офицерам и рядовым».

6 апреля появился декрет Коммуны о репрессиях (и заложниках):

«Принимая во внимание, что версальское правительство открыто попирает законы человечности и законы ведения войны и что оно виновно в ужасах, какими не запятнали себя даже чужеземные завоеватели Франции... постановляется и т. д.» (следуют пункты)[390]. 

5 апреля. Прокламация Коммуны.

«Ежедневно версальские бандиты убивают или расстреливают наших пленных, и ежечасно мы узнаем о совершении нового убийства... Народ, даже в своем гневе, ненавидит кровопролитие, как ненавидит и гражданскую войну, но его долг — защитить себя от зверских покушений своих врагов, и чего бы это ни стоило, отныне будет — око за око и зуб за зуб»[391].

«Полицейские, сражающиеся против Парижа, получают по 10 франков в день».

Версаль. 11 апреля. Ужасающие подробности о хладнокровных расстрелах пленных, не перебежчиков, передаваемые с явным удовольствием старшими офицерами и другими очевидцами.

В своем письме к Тьеру Дарбуа протестует

«против чудовищных эксцессов, усугубляющих ужас нашей братоубийственной войны». В таком же духе пишет Дегерри (священник церкви Ла-Мадлен):

«Эти казни вызывают великий гнев в Париже и могут привести к страшным репрессиям». «Так, уже принято решение в ответ на каждую новую казнь казнить двоих из многочисленных заложников, которых держат в своих руках. Судите же, до какой степени настоятельно и безусловно необходимо то, чего я добиваюсь от вас как священник».

Среди этих ужасов Тьер пишет префектам: «L'Assemblee siege paisiblement». (Elle aussi a le coeur leger.) [«Собрание мирно заседает» (Оно тоже относится к событиям с легким сердцем). — Здесь обыгрывается выражение председателя совета министров Оливье, заявившего накануне объявления войны Пруссии, что он «с легким сердцем» берет на себя ответственность за войну. Ред.].

Тьер и комиссия из пятнадцати депутатов «помещичьей палаты»[392] с хладнокровным бесстыдством «официально опровергают» сообщения о «мнимых массовых казнях а репрессиях, приписываемых версальским войскам». Но папаша Транснонен в своем циркуляре от 16 апреля по поводу бомбардировки Парижа пишет:

«Если и было сделано несколько пушечных выстрелов, то не версальской армией, а некоторыми инсургентами, которые хотели показать, что они сражаются, хотя на деле они боялись нос показать».

Тьер доказал, что он превосходит своего героя, Наполеона I, по крайней мере в одном — в печатании лживых бюллетеней. (Разумеется, Париж бомбардирует сам себя, чтобы иметь возможность клеветать на г-на Тьера!)

В ответ на эти чудовищные провокации бонапартовских мошенников Коммуна ограничилась тем, что взяла заложников и пригрозила репрессиями, но ее угрозы остались мертвой буквой! Даже жандармы, переряженные в офицеров, даже захваченные в плен полицейские, при которых были найдены разрывные бомбы, не были преданы военному суду! Коммуна отказалась запачкать свои руки кровью этих гнусных ищеек!

За несколько дней до 18 марта Клеман Тома представил военному министру Лефло план разоружения трех четвертей национальной гвардии.

«Цвет парижской черни, — заявил он, — сосредоточился вокруг Монмартра и действует заодно с Бельвилем».

Собрание, выбранное 8 февраля под давлением неприятеля, которому версальские правители сдали все форты и выдали беззащитный Париж, — это Версальское собрание было созвано с одной единственной целью, ясно указанной в самой конвенции, подписанной в Версале 28 января: решить, можно ли продолжать войну, или заключить мир; и в этом последнем случае договориться об условиях мира и обеспечить возможно более быстрое очищение французской территории от неприятеля.

Освобождение Шанзи состоялось почти одновременно с бегством Сессе. Роялистские журналисты единогласно предрешили смерть генерала. Они хотели навязать красным эту милую процедуру. Трижды-де отдавался приказ о его казни, и на этот раз, мол, его действительно собираются расстрелять.

После стычки на Вандомской площади в Версале царила растерянность. Атаки на Версаль ждали 23 марта, потому что вожди коммунального движения объявили, что они двинутся на Версаль, если Национальное собрание предпримет какие-либо военные действия. Собрание ничего не предприняло. Наоборот, оно приняло, как безотлагательное, предложение о проведении коммунальных выборов в Париже и т. д. Этими уступками Собрание признало свое бессилие. В то же самое время — роялистские интриги в Версале. Бонапартовские генералы и герцог Омальский[393]. Фавр открыто заявил, что он получил письмо от Бисмарка, в котором говорилось, что если порядок не будет восстановлен к 26 марта, то Париж будет занят германскими войсками. Красные сразу разглядели эту жалкую выдумку. Стычка на Вандомской площади была спровоцирована подделывателем документов Ж. Фавром, этим подлым иезуитом, который (21 марта?) взошел на трибуну Версальского собрания, чтобы надругаться над народом, извлекшим его из ничтожества, и поднять Париж против департаментов. 30 марта. Прокламация Коммуны:

«Сегодня преступники, которых вы даже не пожелали преследовать, злоупотребляют вашим великодушием, чтобы у самых ворот города организовать очаг монархического заговора. Они подстрекают к гражданской войне, они пускают в ход все средства коррупции, они вступают в сообщничество со всеми, они дошли до того, что даже клянчат о помощи у иностранцев»[394].

25 апреля, на приеме мэров, их помощников и членов пригородных муниципальных советов Сенского департамента, Тьер сказал:

«Республика существует. Глава исполнительной власти — простой гражданин».

Прогресс Франции с 1830 до 1871 г. заключается, по Тьеру, в следующем: в 1830 г. Луи-Филипп был «лучшей из республик»; в 1871 г. лучшей из республик является сам маленький Тьер — министерское ископаемое времен царствования Луи-Филиппа.

Г-н Тьер начал свое правление с акта узурпации. Национальное собрание назначило его главой министерства Собрания; главой же исполнительной власти Франции он назначил себя сам.

Собрание, созванное по указке иноземного завоевателя, было выбрано, как это ясно изложено в версальской конвенции от 28 января, с одной единственной целью: оно должно было решить, продолжать ли войну или заключить мир. Призывая французский народ к избирательным урнам, парижские capitulards сами ясно определили это специальное назначение Собрания, чем в значительной мере объясняется и самый его состав. Так как продолжать войну стало невозможным в силу самих условий перемирия, покорно принятых capitulards, то Собранию фактически оставалось только зарегистрировать позорный мир, а для этого специфического дела наихудшие люди Франции годились лучше всего.

Республика была провозглашена 4 сентября — не жалкими стряпчими, водворившимися в парижской городской ратуше в качестве правительства обороны, а парижским народом. Вся Франция единодушно приветствовала ее. Она завоевала себе право на существование войной, которая велась в течение пяти месяцев и краеугольным камнем которой было длительное сопротивление Парижа. Без этой войны, которая велась республикой и от имени республики, империя была бы восстановлена Бисмарком после капитуляции в Седане, и жалкие стряпчие с г-ном Тьером во главе должны были бы капитулировать не ради Парижа, а ради того, чтобы самим избежать путешествия в Кайенну, а «помещичьей палаты» не было бы и в помине. Собрание заседает только по милости республиканской революции, начатой в Париже. Не будучи учредительным собранием, как это до тошноты часто повторяет сам г-н Тьер, оно могло бы быть только простым регистратором уже совершившихся событий республиканской революции, и не имело бы даже права провозгласить низложение бонапар-товской династии. Таким образом, единственной законной властью во Франции является самареволюция, центром которой является Париж. Эта революция была произведена не против Наполеона Малого, а против тех социальных и политических условий, которые породили Вторую империю, которые достигли при ее господстве своего предела и которые, как это ярко обнаружила война с Пруссией, превратили бы Францию в труп, если бы они не были заменены возрождающей силой французского рабочего класса. Попытки помещичьего Собрания, имеющего доверенность от революции лишь на то, чтобы подписать злополучное обязательство, взятое на себя его нынешней «исполнительной властью» перед чужеземным завоевателем, попытки обходиться с революцией как будто она, подобно ему самому, является капитулянтом, представляют собой поэтому чудовищную узурпацию. Его война против Парижа есть не что иное, как трусливый Chouannerie[395] под прикрытием прусских штыков. Это подлый заговор с целью умертвить Францию, чтобы спасти привилегии, монополии и роскошь выродившихся, бессильных и прогнивших классов, которые привели Францию на край пропасти, откуда ее может спасти только геркулесова рука подлинной социальной революции.

Еще прежде чем стать «государственным мужем» г-н Тьер обнаружил свои таланты лжеца в качестве историка. Но тщеславие, столь характерное для карликовых людишек, довело его на этот раз до столпов смехотворного. Его армия порядка — это подонки бонапартовской солдатни, только что возвращенные по милости Бисмарка из прусских тюрем, папские зуавы, шуаны Шарета, вандейцы Кателино, «муниципалы»[396]Валантена, бывшие полицейские Пьетри и корсиканские жандармы Валантена, которые при Луи Бонапарте были только шпионами в армии, а при г-не Тьере образуют цвет его войск, причем все они находятся под надзором сановных mouchards [шпионов. Ред.] и под командой трусливых маршалов декабрьского режима, которым нечего бояться потерять честь, так как ее у них не было. Эту пеструю разношерстную толпу висельников г-н Тьер гордо именует «наилучшей из армий, которую когда-либо имела Франция!». И если он позволяет пруссакам все еще оставаться в Сен-Дени, то только для того, чтобы пугать их зрелищем этой «наилучшей армии» Версаля.

Мелкие государственные плутни. Вечный зачинщик парламентских интриг, г-н Тьер всегда был не более как «способным» журналистом и ловким словесным «фехтовальщиком», мастером парламентской плутни, виртуозом в вероломстве, набившим руку во всевозможных мелочных подвохах, гнусном коварстве и тонких уловках парламентской борьбы партий. Этот злобный карлик в течение полустолетия очаровывал французскую буржуазию, потому что он представляет собой самое верное идейное выражение ее собственной классовой испорченности. Находясь в рядах оппозиции, он без конца повторял свои избитые проповеди о libertes necessaires, чтобы растоптать их, придя к власти. Когда Тьер не занимал официального поста, он любил угрожать Европе мечом Франции. А каковы были в действительности его подвиги на дипломатическом поприще? Он проглотил в 1841 г. унижение Лондонской конвенции[397], ускорил войну с Пруссией своими высокопарными речами против единства Германии, скомпрометировал Францию в 1870 г. своим странствованием по всем европейским дворам, где он занимался попрошайничеством, подписал в 1871 г. капитуляцию Парижа, принял «мир любой ценой» и вымолил у Пруссии уступку — разрешение и средства разжечь гражданскую войну в своей собственной растоптанной стране. Естественно, что для такого рода человека скрыто действующие силы современного общества всегда оставались неведомыми; но он не мог понять даже осязательных изменений, совершающихся на поверхности общества. Так, например, он обличал как святотатство всякое уклонение от устаревшей французской протекционистской системы и в свою бытность министром Луи-Филиппа дошел до того, что презрительно отнесся к строительству железных дорог как к вздорной химере; и даже при Луи Бонапарте он энергично выступал против всякой реформы гнилой французской военной организации. Человек без идей, без убеждений и без мужества.

Профессиональный «революционер» в том смысле, что в своей жажде позы, жажде властвовать и запускать руки в государственную казну он никогда не стеснялся, когда его изгоняли в ряды оппозиции, возбуждать народные страсти и вызывать катастрофу, чтобы вытеснить своего соперника, — он в то же время самый плоский рутинер и т. д. Рабочий класс он поносил как «подлую чернь». Один из его бывших коллег по законодательным собраниям, его современник, капиталист, и тем не менее член Парижской Коммуны, г-н Беле, публично обратился к нему со следующими словами:

«Порабощение (asservissement) труда капиталом — было всегда краеугольным камнем Вашей политики, и с тех пор как в парижской городской ратуше установлена республика труда, Вы без устали кричите Франции: Вот они, преступники!»

Не удивительно, что г-н Тьер через своего министра внутренних дел Эрнеста Пикара отдал приказ воспрепятствовать сношениям Международного Товарищества с Парижем. (Заседание Собрания от 28 марта.) Циркуляр Тьера префектам и их помощникам:

«Честные рабочие, которых гораздо больше, чем плохих, должны знать, что если хлеб еще раз уходит от их рта, то они этим обязаны приверженцам Интернационала, которые являются тиранами труда хотя выдают себя за его освободителей».

Без Интернационала... [Эта фраза в рукописи не окончена. Ред.]

(Теперь история с деньгами.) (Он и Фавр перевели свои деньги в Лондон.) Есть поговорка, что, когда мошенники дерутся, правда выходит наружу. Поэтому лучше всего закончить портрет Тьера словами лондонского «Moniteur», принадлежащего хозяину его версальских генералов. «Situation»[398]    пишет в номере от 28 марта:

«Когда г-н Тьер занимал пост министра, он всегда толкал солдат на кровавую расправу с народом, — он отцеубийца, кровосмеситель, расхититель казенного добра, плагиатор, изменник, честолюбец, импотент».

Мастер хитрых уверток и ловких происков.

Связанный до июльской революции с республиканцами, он пробрался в первый раз в министерство при Луи-Филиппе, вытеснив своего старого покровителя Лаффита. Первым делом он заточил в тюрьму своего прежнего сотрудника Армана Карреля. Он втерся в доверие к Луи-Филиппу тем, что выполнял роль шпиона и тюремщика-акушера по отношению к герцогине Беррийской; но главным моментом в его деятельности была кровавая расправа с восставшими парижскими республиканцами на улице Транснонен и сентябрьские законы против печати, которые впоследствии были отброшены, когда это оружие притупилось. Придя снова с помощью интриг к власти в 1840 г., он составил план парижских укреплений; этот план, как покушение на свободу Парижа, вызвал протест всей демократической партии за исключением буржуазных республиканцев из «National». Г-н Тьер ответил на крики протеста с трибуны палаты депутатов:

«Как? Вы воображаете, что какие бы то ни было укрепления могут стать опасными для свободы?.. Это значит потерять всякое чувство реальности. И прежде всего, вы клевещете, допуская, что какое-либо правительство решится когда-нибудь бомбардировать Париж, чтобы удержать власть в своих руках. Неужели, пробив своими бомбами купол Дома инвалидов или Пантеона, обрушив свой огонь на жилища ваших семей, оно смогло бы предстать перед вами с просьбой утвердить его существование! Ведь такое правительство стало бы после победы во сто крат более невозможным, чем до нее».

Действительно, ни правительство Луи-Филиппа, ни правительство времен бонапартистского регентства не посмело удалиться из Парижа и подвергнуть его бомбардировке. Возможность использовать таким образом укрепления была сохранена за г-ном Тьером, который первоначально и составил их план.

Когда в январе 1848 г. неаполитанский король-бомба[Фердинанд II. Ред.] подверг Палермо бомбардировке, г-н Тьер снова заявил в палате депутатов:

«Вы знаете, господа, что происходит в Палермо: вы все содрогаетесь от ужаса при вести, что большой город был в течение 48 часов подвергнут бомбардировке. И кем же? Чужеземным неприятелем, осуществлявшим право войны? Нет, господа, своим же правительством. И за что? За то, что этот несчастный город требовал своих прав. Да, за требование своих прав он подвергся 48-часовой бомбардировке. Позвольте мне апеллировать к общественному мнению Европы. Подняться и сказать во всеуслышание с величайшей, может быть, трибуны Европы несколько слов возмущения подобными действиями — это будет заслугой перед человечеством. Господа, когда 50 лет тому назад австрийцы, пользуясь правом войны, с целью избежать длительной осады хотели бомбардировать Лилль; когда позднее англичане, тоже пользуясь правом воины, бомбардировали Копенгаген; и совсем недавно, когда регент Эспартеро, оказавший услуги своей родине, вздумал бомбардировать Барселону для подавления вспыхнувшего там восстания, — со всех концов мира раздался общий крик негодования».

Прошло немного больше года, и Тьер уже был самым рьяным защитником бомбардировки Рима войсками Французской республики и прославлял своего друга, генерала Шангарнье, за то, что тот изрубил саблями парижских национальных гвардейцев, протестовавших против этого нарушения французской конституции.

За несколько дней до февральской революции 1848 г. раздраженный тем, что Гизо надолго отстранил его от власти, и почуяв нарастающее возмущение масс, которое, как он надеялся, позволит ему вытеснить своего соперника и навязать Луи-Филиппу самого себя, Тьер воскликнул в палате депутатов:

«Я принадлежу к партии революции не только во Франции, но и во всей Европе. Я желал бы, чтобы правительство революции оставалось в руках умеренных людей... Но если бы оно перешло в руки людей горячих, даже в руки радикалов, я из-за этого не отказался бы от дела, которое отстаиваю. Я всегда буду принадлежать к партии революции».

С того дня, как была провозглашена республика, и вплоть до coup d'etat [государственного переворота. Ред.] он был занят исключительно подавлением февральской революции.

Первые дни после февральского взрыва охваченный страхом он прятался, но парижские рабочие слишком презирали его, чтобы ненавидеть. Тем не менее из-за своей известной трусости, которая заставила Армана Карреля на его хвастливые слова о том, что он «умрет когда-нибудь на берегах Рейна», ответить: «Ты умрешь в канаве», — он не осмелился выступить на общественной арене, прежде чем народные силы не были сломлены кровавой расправой с участниками июньского восстания. Вначале, до тех пор, пока арена не была достаточно очищена, чтобы он мог снова открыто появиться на ней, он ограничивался тем, что тайно руководил заговором собрания улицы Пуатье, приведшим к реставрации империи.

Во время осады Парижа в ответ на вопрос, готов ли Париж капитулировать, Жюль Фавр заявил, что для того, чтобы заставить произнести слово «капитуляция», требуется бомбардировка Парижа! Это объясняет его мелодраматические протесты против прусской бомбардировки, так же как и причину того, что последняя была лишь пародией на бомбардировку, тогда как бомбардировка Тьера есть суровая действительность.

Парламентский шут.

Тьер подвизается 40 лет на общественной арене. Он ни разу не был инициатором ни одной полезной меры в какой-нибудь области государственного управления или жизни. Тщеславный, скептический эпикуреец, он никогда не писал и не говорил ради дела. В его глазах само дело было лишь предлогом, для того чтобы блистать пером или речами. За исключением его жажды власти, наживы и видного положения, все в нем не настоящее — даже его шовинизм.

В типичном стиле вульгарного профессионального газетного писаки он то издевается в своих бюллетенях над плохим видом своих версальских пленников, то сообщает, что «помещичья палата» «чувствует себя прекрасно», то выставляет себя на посмешище своим бюллетенем о взятии «Мулен-Саке» (4 мая), где было захвачено 300 пленных:

«Остальные мятежники бежали без оглядки, оставив на поле битвы 150 человек убитыми и ранеными», — и ядовито прибавляет: «Такова победа, которую Коммуна сможет прославлять завтра в своих бюллетенях». «Париж скоро будет освобожден от угнетающих его жестоких тиранов».

Париж — Париж народных масс, сражающихся против него, для него не «Париж». «Париж — это Париж богатый, капиталистический, тунеядствующий» (разве он не космополитический притон?). Таков Париж г-на Тьера. Действительный Париж, трудящийся, мыслящий, борющийся Париж, Париж народа, Париж Коммуны — это «подлая чернь». В этом заключается вся суть отношения г-на Тьера не только к Парижу, но и к Франции. Париж, который показал свою храбрость в «мирной процессии» и в паническом бегстве Сессе, который заполняет сейчас Версаль, Рюэй, Сен-Дени, Сен-Жермен-ан-Ле, куда за ним последовали все кокотки, льнущие к «людям религии, семьи, порядка и собственности», (Париж действительно «опасных», эксплуататорских и тунеядствующих классов), («franc-fileurs»[399]), Париж, который забавляется тем, что смотрит в подзорную трубу на происходящую битву, для которого «гражданская война — лишь приятное развлечение», — таков Париж г-на Тьера (точно так же как кобленцская эмиграция[400]была Францией г-на де Калонна). Обладая склонностями типичного вульгарного писаки, он не умеет даже соблюдать внешнее достоинство, однако, чтобы не уклониться от этикета «легитимизма», он убивает женщин, девушек и детей, найденных под развалинами Нейи. Он не может отказать себе в том, чтобы с помощью зарева Кламара, подожженного керосиновыми бомбами, не устроить иллюминацию в честь муниципальных выборов, назначенных им по всей Франции. Римские историки завершают характеристику Нерона рассказом о том, что это чудовище славилось своими талантами рифмоплета и комедианта. Но дайте стать у власти простому профессиональному газетному писаке и парламентскому шуту вроде Тьера, и он перещеголяет Нерона.

Когда Тьер позволяет бонапартовским «генералам» мстить Парижу, он лишь играет свою роль слепого орудия классовых интересов, свою же собственную роль он играет в маленькой комедии бюллетеней, речей, обращений, в которых обнаруживается его тщеславие, вульгарность и пошлейший вкус газетного писаки.

Он сравнивает себя с Линкольном, а парижан — с мятежными рабовладельцами Юга. Южане сражались за рабство труда и за территориальное отделение от Соединенных Штатов. Париж сражается за освобождение труда и за отделение от власти тьеровских государственных паразитов, желающих быть рабовладельцами Франции!

В своем обращении к мэрам Тьер говорит:

«Вы можете довериться моему слову, я никогда не нарушал его!»

«Настоящее Собрание — одно из самых либеральных, какие когда-либо избирались Францией».

Он спасет республику,

«лишь бы только порядок и труд не находились под постоянной угрозой со стороны тех, кто претендует на роль особых блюстителей блага республики».

На заседании Собрания 27 апреля он говорит, что «Собрание еще более либерально, чем он сам!»

Тьер, у которого главным козырем в его риторике всегда было обличение Венских трактатов, подписывает Парижский договор[401], то есть дает согласие не только на отторжение одной части Франции, не только на оккупацию почти половины ее территории, но и на миллиарды контрибуции, даже не попросив Бисмарка точно определить и подтвердить военные издержки Германии! Он даже не разрешает Собранию в Бордо обсудить отдельные пункты его капитуляции!

Он, всю свою жизнь упрекавший Бурбонов за то, что они вернулись в арьергарде иноземных армий и за то, что их поведение по отношению к союзникам, оккупировавшим Францию после заключения мира[402], было лишено достоинства, — он просит Бисмарка сделать в договоре только одну уступку: предоставить 40000 войск для усмирения Парижа (как Бисмарк заявил об этом в рейхстаге). Вооруженная национальная гвардия полностью обеспечивала как внутреннюю оборону Парижа, так и защиту его от иноземных завоевателей, но Тьер к капитуляции Парижа перед иноземным завоевателем сразу же прибавил капитуляцию Парижа перед самим Тьером и К°. Это условие должно было вызвать гражданскую войну. И саму гражданскую войну он начинает не только с молчаливого согласия Пруссии, но и при ее содействии, с помощью пленных французских войск, которые Пруссия великодушно посылает ему из германских тюрем! В своих бюллетенях, в своих речах и в речах Фавра в Собрании он пресмыкается перед Пруссией, и не проходит недели, чтобы он не грозил Парижу прусской интервенцией даже после того, как ему не удалось добиться ее, как об этом заявил сам Бисмарк. Бурбоны были само достоинство по сравнению с этим шутом, с этим великим апостолом шовинизма!

После разгрома Пруссии (Тильзитский мир 1807 г.) ее правительство почувствовало, что оно сможет спасти себя и страну только посредством великого социального возрождения (больших перемен). Оно пересадило в Пруссию в незначительных масштабах, в рамках феодальной монархии, результаты французской революции. Оно освободило крестьян и т. д.[403]

После поражения России в Крымской войне, которое в самой стране вскрыло гнилость ее социальной и политической системы, — пусть Россия защитой Севастополя даже спасла свою честь и ослепила иноземные государства своими дипломатическими триумфами в Париже, — ее правительство освободило крепостных и преобразовало всю свою административную и судебную систему[404]. В обеих странах смелые социальные реформы были скованы и ограничены по своему характеру потому, что они были дарованы троном, а не (вместо того, чтобы быть) завоеваны народом. Тем не менее, произошли огромные социальные перемены, уничтожавшие худшие привилегии правящих классов и изменявшие экономическую основу старого общества. В обеих странах почувствовали, что тяжелая болезнь может быть исцелена только героическими средствами. Почувствовали, что победителям можно ответить только социальными реформами, вызвав к жизни элементы народного возрождения. Французская катастрофа 1870 г. не имеет параллелей в истории нового времени! Она показала, что официальная Франция, Франция Луи Бонапарта, Франция правящих классов и их государственных паразитов — гниющий труп. И что же пытаются прежде всего сделать негодяи, которые, застигнув народ врасплох, захватили власть и продолжают удерживать ее в своих руках, благодаря заговору с иноземным завоевателем, — что пытаются они прежде всего сделать? Умертвить при покровительстве Пруссии руками солдатни Луи Бонапарта и полицейских Пьетри славное дело народного возрождения, начатое в Париже, воскресить все старые легитимистские призраки, побежденные июльской революцией, допотопных мошенников Луи-Филиппа, побежденных февральской революцией, и справить торжественно оргию контрреволюции! Такой героизм крайнего самоунижения неслыхан в летописях истории! Но — и это в высшей степени характерно — вместо того, чтобы вызвать всеобщий крик негодования со стороны официальной Европы и Америки, он вызывает волну сочувствия и поток бешеных нападок на Париж! Это доказывает, что Париж, верный своему историческому прошлому, стремится возродить французский народ, делая его борцом за обновление старого общества, превращая социальное возрождение человечества в национальное дело Франции! Это — освобождение производящего класса от эксплуататорских классов, от их челяди и их государственных паразитов, которые подтверждают правильность французской поговорки: «les valets du diable sont pire que le diable» [«слуги дьявола хуже, чем сам дьявол». Ред.]. Париж поднял знамя человечества!

18 марта. Правительство ввело

«2-сантимовый штемпельный сбор на каждый экземпляр любого периодического издания, каков бы ни был его характер». «Запрещено основывать новые газеты до снятия осадного положения».

Различные фракции французской буржуазии последовательно приходили к власти: крупные земельные собственники во время Реставрации (при старых Бурбонах), капиталисты — во время парламентской Июльской монархии (при Луи-Филиппе), тогда как бонапартистские и республиканские ее элементы, томясь завистью, оставались на заднем плане. Их партийные распри и интриги велись, конечно, под предлогом борьбы за общее благо, и когда народная революция избавлялась от одной из этих монархий, возникала другая. Все это изменилось с установлением республики (февральской). Все фракции буржуазии объединились тогда в партию порядка, то есть партию земельных собственников и капиталистов, сплотившихся, чтобы сохранить экономическое порабощение труда и угнетательскую государственную машину, которая поддерживает это порабощение. В отличие от монархии, самое имя которой означало преобладание одной фракции буржуазии над другой, победу одной стороны и поражение другой (торжество одной стороны и унижение другой), — республика была анонимным акционерным обществом объединившихся фракций буржуазии, всех эксплуататоров народа, сплотившихся воедино; и в самом деле, легитимисты, бонапартисты, орлеанисты, буржуазные республиканцы, иезуиты и вольтерьянцы заключили друг друга в объятия. Они не укрываются больше под сенью трона, они уже не могут заинтересовывать народ своими партийными распрями, маскируя их видимостью борьбы за народные интересы, одни из них не находятся больше в подчинении у других. Их классовое господство прямо и открыто враждебно освобождению производящих масс; порядок — вот имя для экономических и политических условий их классового господства и рабства труда; эта анонимная, или республиканская, форма буржуазного режима, эта буржуазная республика, эта республика партии порядка есть самый гнусный из всех политических режимов. Ее прямое дело, ее единственный raison d'etre [смысл существования. Ред.] — подавление народа. Она представляет собой террор классового господства. Достигается это следующим образом. Народ сражается и совершает революцию, провозглашает республику и очищает место для Национального собрания, после чего буржуа, известные республиканские декларации которых являются гарантией для их «республики», выдвигаются на передний план большинством собрания, состоящего из побежденных открытых врагов республики. На республиканцев возлагается задача — загнать народ в западню восстания, чтобы затем подавить его огнем и мечом. Эта роль была выполнена партией «National» с Ка-веньяком во главе после февральской революции (июньское восстание). Совершив преступление против масс, эти республиканцы затем потеряли свое влияние. Они сделали свое дело, и если им и разрешают еще поддерживать партию порядка, в ее общей борьбе против пролетариата, то в то же самое время их удаляют из правительства, вытесняют в последние ряды, и их только «терпят». Столпом республики становится объединенная роялистская буржуазия, наступает истинное господство партии порядка. Материальные силы народа на время сломлены, и работа реакции — уничтожение всех уступок, завоеванных в четырех революциях, — начинается шаг за шагом. Народ доводится до бешенства не только подвигами партии порядка, но и той циничной наглостью, с которой его третируют как побежденного и с которой эта подлая банда самовластно правит им от его же собственного имени, от имени республики. Конечно, эта спазматическая форма анонимного классового деспотизма не может продолжаться долго, она может быть только переходной фазой. Правящая банда сознает, что находится на революционном вулкане. С другой стороны, если партия порядка объединена в своей войне против рабочего класса, в качестве партии порядка, то происки и интриги ее различных фракций, их борьба между собой за преобладание своих особых интересов в рамках старого общественного порядка, за то, чтобы посадить на трон своего собственного претендента и за удовлетворение честолюбивых стремлений отдельных лиц, снова начинаются со всей силой, как только господство этой партии кажется обеспеченным (гарантированным) в результате уничтожения материальных революционных сил. Это соединение общей войны против народа с общим заговором против республики, в сочетании с внутренними распрями ее правителей и их происками и интригами, парализует общество, вызывает чувство отвращения и недоумения у массы буржуазии, «нарушает» деловую жизнь, держит этот класс в состоянии хронического беспокойства. Все условия деспотизма создаются (порождаются) при этом режиме, — но деспотизма без спокойствия, деспотизма с парламентской анархией во главе. Тогда наступает час coup d'etat, и неспособная банда должна уступить место какому-нибудь удачливому претенденту, который кладет конец анонимной форме классового господства. Таким путем Луи Бонапарт положил конец буржуазной республике после ее четырехлетнего существования. Все это время Тьер был «ame damnee» [предан душой и телом. Ред.] партии порядка, которая именем республики вела войну против республики, классовую войну против народа, и, в действительности, создала империю. Теперь он сыграл точно такую же роль, как и тогда, только тогда лишь в качестве парламентского интригана, а теперь — в качестве главы исполнительной власти. Если только он не будет побежден революцией, то теперь, как и тогда, он будет использован и выброшен вон. Какая бы из соперничающих групп ни пришла к власти, ее первым делом будет устранить человека, который выдал Францию Пруссии и бомбардировал Париж.

У Тьера было много причин для недовольства Луи Бонапартом. Этот последний использовал его как орудие и оставил в дураках. Он напугал его (расстроил его нервы), арестовав после coup d'etat. Он уничтожил его, покончив с парламентским режимом — единственным режимом, при котором простой государственный паразит, каким является Тьер, простой болтун может играть политическую роль. Важно, наконец, и то, что Тьер, который в своих исторических трудах только и делал, что чистил сапоги Наполеона, так долго описывал его подвиги, что под конец вообразил, будто совершил их сам. Законной карикатурой на Наполеона I был в его глазах не Наполеон Малый, а маленький Тьер. При всем этом не было такой подлости, совершенной Луи Бонапартом, которая не была бы поддержана Тьером, начиная с занятия Рима французскими войсками и кончая войной с Пруссией.

Только такой поверхностный человек может хоть на минуту вообразить, что возглавляемая им республика с полулегитимистским, полуорлеанистским Национальным собранием, с армией под начальством бонапартовских генералов, в случае своей победы, не выбросит его вон.

Нет ничего более уродливого до отвращения, чем этот мальчик с пальчик, желающий разыгрывать роль (играющий роль) Тимура-Тамерлана. Жестокие расправы для него — не только выполняемое им дело, но и предмет театральной рисовки (сценического эффекта), фантастического тщеславия. Писать «свои» бюллетени, выставлять напоказ «свою» суровость, иметь «свои» войска, «свою» стратегию, «свои» бомбардировки, «свои» керосиновые бомбы, скрывать «свою» трусость под маской хладнокровия, с каким он разрешает мошенникам декабрьского режима мстить Парижу! Это своеобразный героизм крайней низости! Он упивается той важной ролью, которую играет, и тем шумом, который он поднимает во всем мире! Он решительно воображает себя великим человеком! Каким гигантом (титаном) он, карлик, парламентский слюнтяй, должен выглядеть в глазах мира! Среди ужасных сцен настоящей войны нельзя не улыбнуться при виде смехотворных вывертов тьеровского тщеславия! Г-н Тьер — человек с живым воображением, у него, несомненно, есть актерская жилка и актерское тщеславие, способное заставить его поверить своей собственной лжи и уверовать в свое собственное величие.

Все речи, бюллетени и т. д. Тьера проникнуты духом надутого тщеславия.

Этот отвратительный Трибуле.

Великолепная бомбардировка (керосиновыми бомбами) с Мон-Валерьена разрушает часть домов в квартале Терн внутри крепостного вала, это сопровождается грандиозным пожаром и страшным грохотом орудий, потрясающим весь Париж. Бомбами умышленно забрасывают кварталы Терн и Елисейские поля.

Разрывные бомбы, керосиновые бомбы.

Достославный английский наемный писака сделал блестящее открытие, что Коммуна это не то, что мы обыкновенно разумеем под самоуправлением. Конечно, это не то. Это не самоуправление городов, в которых хозяйничают чревоугодники-ольдермены, стяжатели из числа членов приходских собраний и свирепые попечители работных домов. Это не самоуправление графств, в которых хозяйничают пустоголовые владельцы крупных поместий и толстых кошельков. Это не судебная мерзость «великих неоплачиваемых»[405]. Это не политическое самоуправление страны при помощи олигархического клуба и чтения газеты «Times». Это народ, действующий сам и для самого себя.

В этой каннибальской войне отвратительнее всего «литературные» вопли мерзкого карлика, восседающего во главе правительства!

Зверское обращение с версальскими пленными не прекращалось ни на минуту, и хладнокровные убийства их возобновились, как только Версаль убедился, что Коммуна слишком гуманна, чтобы привести в исполнение свой декрет о репрессиях!

«Paris-Journal» (в Версале) сообщает, что тринадцать солдат линейных войск, взятые в плен на железнодорожной станции Кламар, были расстреляны на месте, и что все прибывающие в Версаль пленные в форме линейных войск будут казнены тотчас же по выяснении их личности!

Г-н Александр Дюма-сын рассказывает, что один молодой человек, выполнявший обязанности генерала, хотя и без генеральского чина, был застрелен после того как прошел (под конвоем) несколько сот ярдов по дороге.

5 мая, «Mot d'Ordre»[406]: по сообщению «Liberte», выходящей в Версале, «все солдаты регулярной армии, схваченные в Кламаре в числе восставших, были расстреляны на месте» (Линкольном-Тьером!) (Линкольн признавал за противником право воюющей стороны). «Таковы люди, которые на стенах во всех французских общинах обличают парижан как убийц!» Бандиты!

Депутация Коммуны отправилась в Бисетр (27 апреля) для расследования по делу четырех национальных гвардейцев 185-го маршевого батальона и посетила там оставшегося в живых (тяжело раненого) Шеффера.

«Больной заявил, что 25 апреля в Бель-Эпине, недалеко от Вильжюифа, он вместе с тремя товарищами был настигнут конными стрелками, предложившими им сдаться. Так как сопротивление окружившему их отряду было бесполезно, они бросили на землю оружие и сдались. Солдаты окружили их и взяли в плен, не применяя в отношении их никаких насилий или угроз. Они были в плену уже несколько минут, когда появился капитан конных стрелков и бросился на них с револьвером в руке. Не сказав ни слова, он выстрелил в одного из них и убил его наповал, затем выстрелил также в гвардейца Шеффера, который был ранен прямо в грудь и упал около своего товарища. Два других гвардейца попытались скрыться, испуганные этим подлым нападением, но рассвирепевший капитан помчался за обоими пленными и убил их двумя другими выстрелами из револьвера. После этой зверской и подлой расправы конные стрелки удалились вместе со своим начальником, оставив свои жертвы распростертыми на земле»[407].

«New-York Tribune»[408]перещеголяла лондонские газеты.

Тьеровское «самое либеральное и наиболее свободно избранное из всех собраний, которые когда-либо имела Франция», вполне соответствует его же «наилучшей из армий, которую когда-либо имела Франция». Эта старческая chambre introuvable [бесподобная палата. Ред.], избранная под лживым предлогом, состоит почти исключительно из легитимистов и орлеанистов. Муниципальные выборы, проведенные самим Тьером 30 апреля, показывают, насколько они далеки французскому народу! Из 700000 (в круглых цифрах) муниципальных советников, выбранных в 35000 общинах, которые еще оставались у изувеченной Франции, 200 являются легитимистами, 600 — орлеанистами, 7000 — открытыми бонапартистами, а все остальные — республиканцами или сторонниками Коммуны. (Версальский корреспондент «Daily News» от 5 мая.) Разве нужны еще какие-либо доказательства того, что это Собрание с орлеанистской мумией Тьером во главе представляет собой узурпаторское меньшинство?

Г-н Тьер не переставал изображать Коммуну как орудие кучки «каторжников», «преступников», подонков Парижа. Но эта «кучка» отъявленных преступников вот уже больше шести недель дает отпор «наилучшей из армий, которую когда-либо имела Франция», предводительствуемой непобедимым Мак-Магоном и вдохновляемой гением самого Тьера!

Тьер опровергнут не только подвигами парижан. Высказались все слои парижского населения.

«Не следует смешивать парижское движение с захватом Монмартра, который послужил для него только поводом и исходным пунктом; это движение является общим и глубоко коренится в сознании Парижа; большинство даже тех, кто по той или иной причине держится в стороне от него, не отрицает все же его социальной обоснованности».

Чьи это слова? Делегатов синдикальных палат, людей, говорящих от имени 7—8 тысяч купцов и промышленников. Они отправились в Версаль, чтобы сказать ему это... Лига республиканского союза... манифестация франкмасонов[409]и т. д.

Les provinciaux espiegles [проказники провинциалы. Ред.].

Если бы Тьер хоть на мгновение вообразил себе, что провинция действительно враждебна парижскому движению, он сделал бы все, что было в его силах, для того чтобы предоставить ей всяческую возможность ознакомиться с этим движением и всеми «его ужасами». Он попросил бы ее взглянуть на это движение в его неприкрашенной действительности, убедиться собственными глазами и самой услышать о том, что оно собой представляет. Но он не сделал этого! Тьер и его «люди обороны», подобно тому как они не пропускали известий из провинции в Париж во время его осады пруссаками, пытаются окружить провинцию стеной лжи, чтобы удержать ее в подчинении и предотвратить там общее восстание в защиту Парижа. Провинции разрешается смотреть на Париж только сквозь версальскую камеру-обскуру (искажающее стекло). (Только ложь и клевета версальских газет проникают в департаменты и царят там безраздельно.) Грабежи и убийства, совершаемые 20000 «преступников», бесчестят столицу.

«Лига считает своим первейшим долгом осветить факты и восстановить нормальные отношения между провинцией и Парижем»[410].

Какими были эти люди в осажденном Париже, таковы они и теперь, когда сами осаждают его.

««Ложь, как и прежде, остается их излюбленным оружием. Они запрещают, конфискуют столичные газеты, перехватывают сообщения, вскрывают письма, так что провинции приходится довольствоваться теми известиями, которые Жюлю Фавру, Пикару и К° угодно ей сообщить, причем она не имеет возможности проверить их правильность».

Бюллетени Тьера, циркуляры Пикара, Дюфора... Плакаты в общинах. Преступная версальская печать и немцы. Маленький «Moniteur»[411]. Введение вновь паспортов для переезда с одного места в другое. Армия mouchards [шпионов. Ред.], разосланная во всех направлениях. Аресты (в Руа-не и других городах при прусских властях) и т. д. Тысячи полицейских комиссаров, рассеянных в окрестностях Парижа, получили от префекта полиции жандарма Валантена приказ отбирать все газеты любого направления, которые печатаются в восставшем городе, и сжигать их публично, как в лучшие времена святой инквизиции.

Правительство Тьера обратилось сперва к провинции с призывом [В рукописи над этими словами написано: «в тревоге обратилось с призывом... до того как получило от Бисмарка армию военнопленных». Ред.] формировать батальоны национальной гвардии и посылать их в Версаль против Парижа.

«Провинция», — как пишет лиможская газета[412], — «проявила свое недовольство, отказавшись прислать батальоны добровольцев, которые просили у нее Тьер и его «помещичья палата»».

Кучка бретонских идиотов, которые сражались под белым знаменем, с нашитым на груди

у каждого из них сердцем Христа из белой ткани и с боевым кличем: «Vive le Roi!» [«Да здравствует король!». Ред.] — вот и вся «провинциальная» армия, собравшаяся вокруг Тьера.

Выборы, «vengeur» от 6 мая[413].

Закон о печати г-на Дюфора (8 апреля) открыто направлен против «эксцессов» провинциальной печати.

Далее многочисленные аресты в провинции. Там действуют законы о подозрительных[414]. Идейная и полицейская блокада провинции.

23 апреля. Гавр. Муниципальный совет послал трех своих членов в Париж и Версаль с поручением предложить свое посредничество для прекращения гражданской войны на основе сохранения республики и предоставления муниципальных вольностей всей Франции... 23 апреля делегаты из Лиона приняты Пикаром и Тьером: «война во что бы то ни стало» — таков их ответ.

Адрес лионских делегатов передан Собранию депутатом Греппо 24 апреля[415].

Муниципалитеты провинциальных городов совершили неслыханную дерзость, направив свои депутации в Версаль, чтобы обратиться к версальцам с призывом удовлетворить требования Парижа. Ни одна община Франции не послала адреса, одобряющего действия Тьера и «помещичьей палаты». Провинциальные газеты, подобно этим муниципальным советам, как Дюфор жалуется в своем циркуляре против примирения, направленном генеральным прокурорам,

«ставят на одну доску Собрание, выбранное на основе всеобщего избирательного права, и самозванную Парижскую Коммуну; упрекают первое в том, что оно не признает муниципальных прав Парижа и т. д.»

и — что еще хуже — эти муниципальные советы, например, совет города Оша,

«единодушно требуют, чтобы оно немедленно предложило перемирие Парижу и чтобы Собрание, выбранное 8 февраля, распустило себя ввиду истечения срока его полномочий». (Дюфор, Версальское собрание, 26 апреля.)

Следует помнить, что это были старые муниципальные советы[416], а не те, которые были выбраны 30 апреля. Их делегации были так многочисленны, что Тьер решил больше не принимать их лично, а направлять к одному из своих министерских помощников.

Наконец, выборы 30 апреля — окончательный приговор Собранию и тем выборам, захватившим Францию врасплох, в результате которых оно возникло. Если, таким образом, провинция оказывала до сих пор только пассивное сопротивление Версалю, не поднимая восстания в защиту Парижа, то это объясняется тем, что старые власти все еще сохранили там опорные пункты, а также и тем, что империя повергла провинцию в состояние транса, а война удерживала ее в этом состоянии. Очевидно, что только версальская армия, версальское правительство и китайская стена лжи стоят между провинцией и Парижем. Если эта стена падет, то провинция объединится с Парижем.

В высшей степени характерно, что те же самые люди (Тьер и К°), которые в мае 1850 г. упразднили с помощью парламентского заговора всеобщее избирательное право (Бонапарт помогал им, чтобы заманить их в ловушку, держать их всецело в своей власти и после coup d'etat объявить, что именно он восстанавливает всеобщее избирательное право вопреки партии порядка и ее Собранию), потому что при республике оно могло все же привести к неугодным им результатам, характерно, что эти люди теперь являются его фанатическими приверженцами, используют его в качестве обоснования «законности» своей власти в борьбе против Парижа, после того, как при Бонапарте всеобщее избирательное право было организовано таким образом, что сделалось простой игрушкой в руках исполнительной власти, простой машиной обмана, неожиданных махинаций и подлогов со стороны исполнительной власти. (Съезд Союза городов) («Rappel», 6 мая!)[417].

Может возникнуть вопрос, каким образом эти устарелые парламентские шуты и интриганы, вроде Тьера, Фавра, Дюфора, Гарнье-Пажеса (лишь с небольшим подкреплением из нескольких негодяев того же сорта), все еще продолжают, после каждой революции, вновь всплывать на поверхность и узурпировать исполнительную власть? Как удается добиться этого людям, которые всегда используют в своих интересах и предают революцию, расстреливают народ, осуществивший ее, и отнимают немногие либеральные уступки, отвоеванные у прежних правительств? (Против которых они же сами выступали.)

Дело объясняется очень просто. Прежде всего, если они очень непопулярны, как было с Тьером после февральской революции, они остаются целы благодаря великодушию народа. После каждого успешного восстания народа его неумолимые враги поднимают крик о примирении, и народ, охваченный энтузиазмом ввиду своей собственной победы, в первую минуту подхватывает этот крик.. После этой первой минуты люди, подобные Тьеру и Дюфору, сознательно остаются в тени, пока материальная сила находится в руках народа, и делают свое дело исподтишка. Они вновь появляются на сцене, как только народ оказывается обезоруженным, и тогда буржуазия приветствует их как своих chefs de file [вожаков. Ред.].

Или же, подобно Фавру, Гарнье-Пажесу, Жюлю Симону и т. д. (с добавлением нескольких более молодых людей того же сорта) и подобно самому Тьеру после 4 сентября, их рассматривают как «респектабельную» республиканскую оппозицию при Луи-Филиппе; позднее — парламентскую оппозицию при Луи Бонапарте. Реакционные режимы, которым они сами положили начало, когда были подняты к власти революцией, обеспечивают им пребывание в рядах оппозиции, между тем как подлинных революционеров ссылают, убивают, обрекают на изгнание. Народ забывает об их прошлом, буржуазия смотрит на них как на своих людей, их подлое прошлое забыто, — и таким образом они появляются снова, чтобы снова начать свое предательское и гнусное дело.

Ночь с 1 на 2 мая: деревня Кламар была в руках войск, железнодорожная станция — в руках восставших (эта станция господствует над фортом Исси). Внезапно там появляется 22-й батальон стрелков (его патрули, которым предательски выдали пароль, были пропущены часовым), нападает врасплох на гарнизон, в то время, когда большинство восставших спало в своих постелях, берет только 60 человек в плен и закалывает штыками 300 восставших. К тому же солдаты линейных полков были потом расстреляны без всякого суда. Тьер в своем циркуляре от 2 мая к префектам, гражданским и военным властям имеет наглость заявить:

«Она» (Коммуна) «арестовывает генералов» (Клюзере!) «лишь для того, чтобы расстрелять их, и учреждает Комитет общественного спасения из совершенно недостойных лиц!»

Войска, которыми командовал генерал Лакретель, взяли в результате coup de main [внезапного удара, внезапного нападения. Ред.] редут Мулен-Саке, расположенный между фортом Исси и Монружем. Гарнизон был захвачен врасплох вследствие измены коменданта Гальена, который за деньги сообщил пароль версальским войскам. 150 коммунаров было заколото штыками, свыше 300 взято в плен. Г-н Тьер, — говорит корреспондент «Times», — был слаб, когда требовалась твердость (этот трус всегда слаб, когда он видит опасность для самого себя), и стал тверд, когда всего можно было достигнуть несколькими уступками. (Этот негодяй всегда тверд, когда применение материальной силы обескровливает Францию и позволяет ему встать в величественную позу, между тем как он лично находится в безопасности. В этом вся его премудрость. Тьер, — говоря словами Антония, — «честный человек» [Шекспир. «Юлий Цезарь», акт III, сцена вторая (слова Антония о Бруте). Ред.)]

Бюллетень Тьера по поводу Мулен-Саке (4 мая):

«Освобождение Парижа от угнетающих его отвратительных тиранов». («Версальцы были переряжены в национальных гвардейцев»); («большинство коммунаров спало и было убито или захвачено во время сна»).

Пикар: «Наша артиллерия не бомбардирует, — но, правда, обстреливает» («Moniteur des communes», газета Пикара).

«Бланки, заключенный умирающим в темницу, Флуранс, изрубленный жандармами, Дюваль, расстрелянный по приказу Винуа, держали их в своих руках 31 октября и ничего им не сделали».

Примечания:

3

В мае 1870 г. правительство Наполеона III провело плебисцит (всенародное голосование), пытаясь укрепить пошатнувшийся режим Второй империи, который вызывал недовольство широких слоев населения. Поставленные на голосование вопросы были сформулированы таким образом, что нельзя было выразить неодобрение политике Второй империи, не высказавшись тем самым против всяких демократических реформ. Несмотря на этот демагогический маневр плебисцит показал возрастание оппозиционных правительству сил: 1,5 миллиона голосов было подано против правительства, 1,9 миллиона человек воздержалось от участия в голосовании. Подготавливая плебисцит, правительство организовало широкую кампанию репрессий против рабочего движения, в больших масштабах прибегало к клевете на рабочие организации, извращая их цели и запугивая средние слои «красной опасностью».

Парижская федерация Интернационала и федеральная палата профессиональных рабочих обществ в Париже выпустили 24 апреля 1870 г. манифест, в котором разоблачали бонапартистский маневр с плебисцитом и призывали рабочих воздержаться от голосования. Накануне плебисцита члены Парижской федерации были арестованы на основании сфабрикованного полицией обвинения в заговоре с целью убийства Наполеона III; обвинение было использовано правительством для организации широкой кампании преследований и травли членов Интернационала в различных городах Франции. На судебном процессе над членами Парижской федерации, происходившем с 22 июня по 5 июля 1870 г., был полностью раскрыт лживый характер обвинения в заговоре; однако ряд членов Интернационала во Франции был приговорен бонапартистским судом к тюремному заключению только за принадлежность к Международному Товариществу Рабочих.

Преследование Интернационала во Франции вызвало массовые протесты со стороны рабочего класса.

4

Имеется в виду государственный переворот, произведенный Луи Бонапартом 2 декабря 1851 г. и положивший начало существованию бонапартистского режима Второй империи.

37

Энгельс цитирует телеграмму прусского короля Вильгельма о победе немецких войск над французской Рейнской армией при Гравелоте 18 августа 1870 года. После сражения при Гравелоте (называемом в исторической литературе также сражением при Сен-Прива) Рейнская армия была блокирована в Меце.

38

«The Manchester Guardian» («Манчестерский страж») — ежедневная английская буржуазная газета, орган либералов; выходит в Манчестере с 1821 года.

39

Во время итальянского похода Бонапарта (1796—1797 гг.) часть французских войск в июне 1796 г. приступила к осаде Мантуи (Северная Италия), оборонявшейся австрийским гарнизоном, в то время как главные силы французской армии действовали против австрийских войск, пытавшихся деблокировать крепость. В сентябре 1796 г. в Мантуе укрылась австрийская армия Вурмзера, разбитая Бонапартом; в феврале 1797 г. после длительной осады и блокады Мантуи находившиеся в ней войска, не имевшие необходимых запасов продовольствия, были вынуждены сдаться.

В крепости Ульм в октябре 1805 г., во время войны наполеоновской Франции с третьей коалицией европейских государств, в результате искусного марш-маневра Наполеона I была окружена и вынуждена сдаться австрийская армия под командованием Макка.

40

«The Standard» («Знамя») — английская ежедневная газета консервативного направления, основана в Лондоне в 1827 году.

41

После победы в октябре 1806 г. при Йене и Ауэрштедте авангард войск Наполеона I, опередив прусские войска во время их отступления, лишил их возможности достигнуть Штеттина (польское название Щецин) и переправиться через реку Одер; остатки разгромленной в ходе кампании прусской армии вынуждены были сдаться,

376

Сражение при Бюзанвале или Мон-Валерьене — см. примечание 126.

377

5 октября 1870 г. перед парижской ратушей под руководством Г. Флуранса состоялась демонстрация рабочих батальонов национальной гвардии. Рабочие потребовали от правительства национальной обороны проведения выборов в Коммуну, принятия мер для укрепления республики и решительной борьбы с вторгшимся в страну врагом. Правительство отвергло эти требования и запретило национальной гвардии сборы без приказа и вооруженные демонстрации.

О восстании 31 октября 1870 г. cм. примечание 217.

378

Capitulards — cм. примечание 194.

379

См. примечание 197.

380

См. примечание 213.

381

Речь идет о введении новых избирательных цензов согласно закону 31 мая 1850 г., который был принят Законодательным собранием Французской республики по инициативе партии порядка во главе с Тьером, испуганной успехами демократов и социалистов на дополнительных выборах в Собрание в марте и апреле 1850 года. Новый избирательный закон, направленный против городских и сельскохозяйственных рабочих и крестьянской бедноты, вводил трехлетний ценз оседлости; к выборам допускались только лица, платящие личный налог; в связи с этим число избирателей во Франции сократилось почти на 3 миллиона человек.

Вскоре после принятия избирательного закона 1850 г. Собрание увеличило на 1850 г. жалованье, уплачиваемое из казны президенту республики Луи Бонапарту, с 600000 до 3 миллионов франков.

382

Попытки нормандских фабрикантов снизить заработную плату рабочим-текстильщикам в целях успешной конкуренции с английскими фабрикантами вызвали в конце 1868 — начале 1869 г. большую стачку рабочих этой отрасли промышленности в Сотвиль-ле-Руане. В ответ на просьбу стачечников о поддержке Генеральный Совет Интернационала организовал через лондонские тред-юнионы и французские профсоюзы сбор средств для бастующих рабочих. Как отмечалось в написанном Марксом «Отчете Генерального Совета IV ежегодному конгрессу Международного Товарищества Рабочих» (см. настоящее издание, т. 16, стр. 390— 392), стачка, несмотря на ее поражение, содействовала организации и сплочению рабочих текстильной промышленности Нормандии, привела к созданию профессиональных союзов в Руане, Эльбёфе, Дарнетале и т. д., а также упрочила братский союз между английскими и французскими рабочими.

383

«Le Rappel» («Призыв») — ежедневная газета левореспубликанского направления; основана В. Гюго и А. Рошфором; выходила с 1869 по 1928 год. Выступала с резкой критикой Второй империи, во время Парижской Коммуны высказывалась за ее поддержку.

384

Имеется в виду выступление 12 мая 1839 г. бланкистского Общества времен года (см. примечание 243).

385

В рукописи Маркса описка: Дюфор стал министром внутренних дел, а Вивьен — министром общественных работ в правительстве Кавеньяка 13 октября 1848 года. 2 июня 1849 г. Дюфор стал министром в кабинете Одилона Барро.

386

Имеется в виду Комитет улицы Пуатье — руководящий орган так называемой партии порядка (см. примечание 205). Преобладающую роль в Комитете улицы Пуатье играли орлеанисты во главе с Тьером.

387

Говоря о «Либеральном союзе» 1847 г. Маркс имеет в виду группу так называемых «прогрессивных консерваторов» во французской палате депутатов, оформившуюся после выборов 1846 года. Главными деятелями этой группы были орлеанисты Жирарден, Токвиль, Дюфор и др. «Прогрессивные консерваторы» требовали от правительства Гизо проведения ряда экономических реформ в интересах крупной промышленной буржуазии и известного расширения избирательного права с целью укрепления Июльской монархии. Выступая против Гизо, они прибегали к разоблачению скандальных сторон деятельности членов его правительства.

Либеральный союз — коалиция буржуазных республиканцев, орлеанистов и части легитимистов, образовавшаяся на почве общей оппозиции к империи во время выборов в Законодательный корпус в 1863 году. Попытка вновь организовать Либеральный союз во время предвыборной кампании 1869 г. потерпела неудачу по причине разногласий между партиями, входившими в эту коалицию в 1863 году. Умеренные буржуазные республиканцы (Ж. Фавр, Ж. Симон и др.) выступали в 1869 г. за союз с монархистами и поддерживали кандидатуру орлеаниста Дюфора, который, однако, не был избран.

388

Намек на роль, которую играл Тьер, являвшийся в то время министром внутренних дел, в зверском подавлении республиканского восстания в Париже 13—14 апреля 1834 г., в частности в кровавой расправе с населением на улице Транснонен (см. примечание 200).

389

Имеются в виду действия в духе бонапартистского государственного переворота 2 декабря 1851 года.

390

«Journal Officiel de la Republique Francaise» № 96, 6 апреля 1871 года.

391

«Journal Officiel de la Republique Francaise» № 96, 6 апреля 1871 года.

392

Комиссия пятнадцати была назначена Национальным собранием 20 марта 1871 г. с целью содействия правительству Тьера в борьбе с революционным Парижем. В комиссию вошли главным образом монархисты, а также поддерживавшие Тьера буржуазные республиканцы. Комиссия обратилась к провинциям с призывом формировать добровольческие части для борьбы с Коммуной, который не встретил там поддержки. После поражения Коммуны комиссия прекратила свою деятельность.

393

Маркс, по-видимому, имел в виду использовать в «Гражданской войне во Франции» примеры, характеризующие происки монархистов в Версальском национальном собрании. В сделанных Марксом выписках из газет этого периода содержатся сведения об интригах герцога Омальского и его брата принца Жуанвиля в Версале, о распространявшихся слухах относительно слияния линий Бурбонов и Орлеанов и о проектах возведения герцога Омальского на французский престол.

394

«Journal Officiel de la Commune de Paris» № 1, 30 марта 1871 года.

395

Chouannerie — мятеж шуанов; см. примечание 125.

396

«Муниципалы», или муниципальная гвардия (с 1871 г. — республиканская гвардия) — военизированная пешая и конная полиция Парижа, сформированная в 1830 г. правительством Июльской монархии для борьбы с революционным движением; в 1871 г. составляла ударную силу контрреволюционной версальской армии.

Папские зуавы — см. примечание 114.

Шуаны — см. примечание 241.

397

В 1840 г. в результате заключенной Россией, Англией, Австрией, Пруссией и Турцией Лондонской конвенции, предусматривавшей помощь турецкому султану против египетского паши Мухаммеда-Али (см. примечание 102), Франция, поддерживавшая Мухаммеда-Али, оказалась перед лицом внешнеполитической изоляции и перед угрозой образования антифранцузской коалиции европейских держав. Ценой отказа от поддержки Мухаммеда-Али, что означало крупное поражение французской политики на Ближнем Востоке, французское правительство добилось участия Франции в заключении Лондонской конвенции 1841 г. о закрытии в мирное время черноморских проливов для иностранных военных кораблей. Конвенция была подписана 13 июля 1841 г. представителями России, Англии, Франции, Австрии, Пруссии, с одной стороны, и Турции, с другой.

В третьем английском издании «Гражданской войны во Франции» Маркс в качестве примера дипломатического поражения Франции приводит первую из упомянутых Лондонских конвенций (конвенцию 1840 года).

398

«La Situation» («Ситуация») — ежедневная газета бонапартистского направления, выходила на французском языке в Лондоне с сентября 1870 по 2 августа 1871 года; находилась в оппозиции к правительствам национальной обороны и Тьера.

399

Francs-fileurs — см. примечание 239.

400

Кобленцская эмиграция — см. примечание 240.

401

Венские трактаты — договоры, заключенные в Вене в мае—июне 1815 г, между государствами — участниками наполеоновских войн в результате работ Венского конгресса (1814—1815). Венские договоры перекроили карту Европы в целях реставрации легитимных монархий вопреки интересам национального объединения и независимости народов.

Парижский договор — прелиминарный мирный договор между Францией и Германией, подписанный 26 февраля 1871 г. (см. примечание 211).

402

См. примечание 101.

403

Маркс имеет в виду половинчатые буржуазные реформы, которые были проведены в Пруссии в 1807— 1811 гг. после разгрома ее в 1806 г. в войне с наполеоновской Францией, показавшего гнилость социально-политического строя феодально-крепостнического прусского государства, В результате этих реформ была отменена личная крепостная зависимость крестьян, но с сохранением всех феодальных повинностей, выкуп которых разрешался только с согласия помещиков; в Пруссии было введено ограниченное местное самоуправление, реорганизована армия и центральные государственные органы управления.

404

Героическая оборона Севастополя, взятие русскими войсками турецкой крепости Карса и неудачи союзников на Балтийском море дали возможность русской дипломатии на Парижском мирном конгрессе (февраль — март 1856 г.), используя противоречия между Англией, Австрией и Францией, добиться значительного смягчения условий мира, завершившего проигранную царской Россией Крымскую войну: были существенно ограничены размеры территориальных уступок Турции, за Россией сохранились ее владения на Кавказе и право иметь флот и крепости на Азовском море. Конгресс вынес решение о прекращении австрийской оккупации Молдавии и Валахии, что значительно затруднило экспансию Австрии на Балканах.

Говоря о реформах, проведенных царским правительством после поражения России в Крымской войне, Маркс имеет в виду: крестьянскую реформу 1861 г., реформы в области местного управления (земская реформа 1864 г. и реформа городского управления 1870 г.), введение новых судебных уставов в 1864 г. и реформу финансовой системы. Проведение этих реформ явилось шагом на пути превращения России в буржуазную монархию.

405

«Великий неоплачиваемый» («Great Unpaid») — ироническое выражение, употребляемое в Англии в отношении лиц, занимающих должности мировых судей и не получающих вознаграждения.

406

«Le Mot d'Ordre» («Пароль») — ежедневная газета левореспубликанского направления, выходила в Париже под редакцией А. Рошфора с 3 февраля 1871 года. 11 марта издание было приостановлено приказом губернатора Парижа Винуа, возобновилось при Парижской Коммуне 8 апреля и продолжалось до 20 мая 1871 года. Газета резко выступала против версальского правительства и монархического большинства Национального собрания, но не стала полностью на сторону Коммуны, выступив против мер, направленных на подавление контрреволюционных элементов в Париже.

407

Сообщения о результатах расследования комиссией Коммуны обстоятельств расстрела национальных гвардейцев были опубликованы 29 апреля 1871 г. в № 119 газеты «Journal Officiel de la Republique Francaise» и в № 65 газеты «Mot d'Ordre». Маркс цитирует изложение отчета комиссии, опубликованное в «Mot d'Ordre».

408

«New-York Daily Tribьne» («Нью-йоркская ежедневная трибуна») — американская газета, издававшаяся с 1841 по 1924 год. Газета до середины 50-х годов была органом левого крыла американских вигов, а затем органом республиканской партии. С августа 1851 по март 1862 г. в газете сотрудничал Маркс. Большое число статей для нее было по просьбе Маркса написано Энгельсом. В период наступившей в Европе реакции Маркс и Энгельс использовали широко распространенную, прогрессивную в то время газету для обличения на конкретных материалах пороков капиталистического общества. Во время Гражданской войны в Америке прекратилось сотрудничество Маркса в газете. Значительную роль в разрыве Маркса с «New-York Daily Tribune» сыграло усиление в редакции сторонников компромисса с рабовладельцами и отход газеты от прогрессивных позиций. В дальнейшем направление газеты становилось все более правым.

409

Заявление делегатов синдикальных палат Маркс цитирует по газете «Rappel» № 669 от 13 апреля 1871 года.

Лига республиканского союза прав Парижа — буржуазная организация, возникшая в Париже в начале апреля 1871 года. Лига пыталась содействовать прекращению гражданской войны, рассчитывая, что соглашение между Версалем и Парижем на основе признания республики и муниципальных вольностей Парижа приведет к ликвидации Коммуны мирным путем.

410

Маркс цитирует решение Лиги республиканского союза прав Парижа, опубликованное в газете «Rappel» № 673, 17 апреля 1871 года.

411

Маркс имеет в виду «Moniteur des communes» («Вестник общин»), французскую правительственную газету, выходившую во время Парижской Коммуны в Версале в качестве вечернего приложения к «Journal Officiel» правительства Тьера.

412

Маркс имеет в виду французскую республиканскую газету «La Defense republicaine» («Республиканская оборона»), выходившую в Лиможе в 1871 году.

413

По-видимому, имеется в виду оценка результатов выборов в муниципальные советы 30 апреля 1871 г., данная в газете «Vengeur» от 6 мая 1871 года.

«Le Vengeur» («Мститель») — ежедневная левореспубликанская газета. Выходила в Париже с 3 февраля 1871 г.; 11 марта была закрыта по приказу губернатора Парижа Винуа. Издание возобновилось при Парижской Коммуне 30 марта и продолжалось до 24 мая 1871 года. Газета выступала в поддержку Коммуны, печатала ее официальные документы и отчеты о ее заседаниях.

414

Маркс имеет в виду «закон о подозрительных», принятый Законодательным корпусом 19 февраля 1858 года. Закон давал правительству и императору неограниченное право ссылать в различные местности Франции и Алжира или вообще изгонять с французской территория всех лил, подозреваемых во враждебном отношении к режиму Второй империи.

415

В адресе муниципального совета Лиона, переданном Национальному собранию депутатом Греппо, выдвигалось требование прекращения гражданской войны и примирения Версаля и Парижа. В адресе предлагалось также установить четкое разграничение функций между Собранием и Парижской Коммуной и ограничить деятельность Коммуны муниципальными вопросами.

416

Речь идет о муниципальных советах, выбранных в 1865 г. при империи в обстановке сильного давления со стороны властей.

417

Союз городов (полное название Патриотический союз республиканских городов) — организация, которую пытались основать буржуазные республиканцы в апреле — мае 1871 г., опасавшиеся реставрации монархии после подавления Парижской Коммуны. Временный комитет Союза при активном участии Лиги республиканского союза прав Парижа (см. примечание 409) назначил на 9 мая 1871 г. съезд представителей городских муниципалитетов в Бордо с целью содействия прекращению гражданской войны и упрочению республики, а также организационного оформления Союза. Версальское правительство запретило съезд Союза городов, а его временный комитет вскоре прекратил свою деятельность.

В газете «Rappel» от 6 мая 1871 г. была опубликована программа предполагавшегося съезда Союза городов.