К. МАРКС

ПОЛОЖЕНИЕ В ПРУССИИ

Берлин, 4 декабря 1858 г.

В одном из предыдущих писем я писал вам, какой неожиданный оборот был придан всеобщим выборам конфиденциальным предостережением г-на Флотвеля по адресу буржуазии — не заходить слишком далеко в инсценировке «обновления». В соответствии с этим буржуазные радикалы совершенно стушевались. С другой стороны, низшие классы не нуждались ни в каких предостережениях, так как они добровольно и даже с презрением отказались разыгрывать комедию подачи голосов, которые, в силу избирательного закона, не имеют ровно никакого значения, если, как это было в данном случае, избиратели первого и второго разряда придерживаются одной общей линии. Есть, правда, несколько мест, как, например, Берлин, где в выборах участвовала небольшая часть налогоплательщиков из рабочего класса, но можно с уверенностью сказать, что эти рабочие действовали по mot d'ordre [приказу. Ред.] своих хозяев. Даже «собственный корреспондент» лондонской газеты «Times» (видящий все в couleur de rose [розовом свете. Ред.]) вынужден сознаться на страницах этого левиафана британской прессы, что пассивность народных масс возбуждает в его мужественном сердце мрачные опасения. Итак, выборы в целом оказались либеральными в министерском понимании этого слова. Партия «Kreuz-Zeitung» исчезла, как по мановению волшебной палочки. Двум из ее заправил пришлось даже вернуться обратно в те судейские камеры, где они раньше распоряжались, а некоторые обязаны своим избранием единственно великодушию своих соперников. Об опустошении, произведенном в их рядах, можно заключить уже по одному тому, что из 77 ландратов переизбрано только 27. В общем, эта партия вновь появится на сцене в виде отнюдь не значительного меньшинства.

Однако природная немощь прусского конституционализма такова, что он испугался значительности своей собственной победы. Так как в результате выборов появились палаты, представляющие министерский либерализм, то ясно, что министерство представляет либерализм избранных палат и в силу этого простого процесса превращается фактически в партийное министерство, в парламентское министерство, то есть именно п то безобразие, которого не должно было бы быть. Вследствие этого министры вынуждены были немедленно протестовать в «Staats-Anzeiger» против создавшейся для них новой ситуаций. Они, эти избранные советники принца, вдруг оказались как бы преобразованными в выборную исполнительную власть, которая правит страной в силу полномочий, возложенных на них народом. В своем протесте — только так и можно назвать их принципиальную декларацию, помещенную в «Staats-Anzeiger», — они в напыщенных фразах подчеркивают, что в Пруссии и речи быть не может о парламентском министерстве или партийном правительстве; что король божьей милостью должен оставаться единственным источником власти; что министры не могут служить двум господам; что страна поступила совершенно правильно, проведя выборы в духе министерства, но что не страна должна теперь ожидать от него исполнения воли палат, а наоборот, министерство ожидает, что палаты послушно пойдут по стопам правительства.

Вы видите, к чему мы пришли. Министерство — парламентское правительство и в то же время оно не парламентское правительство. С помощью выборов оно вытеснило партию королевы, но оно уже обнаруживает острое желание сломать лестницу, по которой оно поднялось к власти. Поскольку король был еще жив, поскольку королева еще интриговала и за их знаменем еще скрывались могущественные организованные клики, принц не мог укрепить свое положение иначе, как выбрав либеральное министерство, а это министерство не могло удержаться на своем посту иначе, как прибегнув к всеобщим выборам. Поскольку избиратели откликнулись на мелодию, которую им напевали сверху, министерство стало партийным министерством, а принц — буржуазным диктатором. Но вот внезапно принц, чающий быть божьей милостью наследником прусского престола, осознает, в какое ложное положение он попал в силу событий, и в своем бессильном гневе воображает, что может словами уничтожить факты, что полунаставительными, полуугрожающими фразами он может изменить реальные условия своего прихода к власти и что, закончив избирательный маневр, он снова сможет встать в традиционную позу прусского короля. Он и его приспешники, воображая, что они могут обманывать страну, только обнаруживают свое собственное вероломство и являют собой комически нелепое зрелище malade malgre lui [мнимого больного (Мольер. «Мнимый больной»). Ред.]. Своими стараниями пресечь политическое оживление они только освобождают его от своего контроля. В качестве добавления к министерскому протесту следует рассматривать и речь принца в Государственном совете, речь, опубликованную полностью ввиду того, что камарилья королевы подхватила отдельные ее места.

Итак, принц, подобно своим министрам, тоже вертится в кругу самых острых внутренних противоречий. Он избрал новый кабинет, так как не считал роспуск старого настоящей переменой. Он хочет чего-то нового, но новое должно быть лишь переизданием старого. Он осуждает положение о городах, навязанное стране предыдущим правительством, ибо оно уничтожило последние следы городского самоуправления; но он не хочет изменить его, так как подобная перемена может вызвать опасные последствия при нынешнем брожении умов. Он предлагает расширить влияние Пруссии исключительно мирным путем и потому считает необходимым увеличение армии, которая и так уже является огромным истощающим наростом. Он признает, что для последней цели необходимы деньги и что, хотя со времени революции образовался государственный долг, казначейство остается глухим к предъявляемым ему требованиям. Он возвещает введение новых налогов и в то же время негодует по поводу колоссального роста кредита в Пруссии в течение последних десяти лет. Подобно тому, как его министры хотят иметь избирателей в своем духе, не соглашаясь быть министрами в духе своих избирателей, так и он, регент, хочет денег для своей армии, но и слышать не хочет о людях с деньгами. Единственное место в его речи, в котором можно усмотреть определенный протест против прошлого режима, — это его выпад против религиозного ханжества. С его стороны это была шпилька по адресу королевы, но, чтобы публика не осмелилась на такую же вольность, он, протестантский принц, в то же время приказывает полиции разогнать собрание свободных католиков в Берлине.

Вы согласитесь, что такая неопределенная, внутренне противоречивая, самоубийственная политика даже при обычных обстоятельствах была бы достаточно провокационной и опасной; между тем нынешние обстоятельства нельзя назвать обычными. Во Франции назревает угроза революции, и, чтобы противостоять ей, прусское правительство должно себя чувствовать уверенно в своей собственной стране. Единственная возможность отсрочить революцию во Франции заключается в европейской войне. В такой войне Россия, Франция и Сардиния соединились бы против Австрии. Тогда Пруссия, чтобы не стать всеобщим козлом отпущения, должна быть готова к тому, чтобы вести освободительную войну, войну за независимость Германии, ибо, если она отважится на войну против своих собственных подданных, она будет, как в 1806 г., свалена одним ударом[433]. Прусское правительство полностью отдает себе отчет в том, в какое затруднительное положение оно попало бы в результате революции во Франции или европейской войны. Оно знает также, что Европа в настоящий момент мечется между обоими решениями этой дилеммы. Но, с другой стороны, оно знает, что если дать полную волю народному движению, то изнутри возникнет та же опасность, какая была бы этим путем предупреждена извне. Делать народу уступки на бумаге и фактически сводить их на нет — это игра, которую, быть может. и опасно было бы вести с немецким народом, но бедному прусскому правительству не хватает смелости даже на попытку начать такую игру. Почему бы, например, не позволить крупной буржуазии тешить себя приятной мыслью о том, что кабинет, назначенный регентом, был затем избран ею? Да потому, что даже видимость уступки народу оскорбляет династическую гордость. Какова внутренняя политика, такова и внешняя политика. Ни одну державу европейская война не страшит так, как Пруссию. Однако небольшая война из-за частных интересов, скажем, стычка с Данией из-за Шлезвиг-Гольштейна или обмен братоубийственными пулями с Австрией из-за гегемонии в Германии, могла бы оказаться чрезвычайно ловкой диверсией и создать правительству популярность недорогой ценой — с помощью некоторого количества народной крови. Но и тут вещь, сама по себе желательная, не является в то же время исполнимой. За датским вопросом стоит Россия, а Австрия собственной своей персоной представляет не более и не менее, как европейский status quo. Таким образом, если конституционные уступки проложат путь революции, то маленькая стычка приведет к европейской войне. А потому можете быть уверены, что воинственные окрики Пруссии по адресу Дании сведутся в конце концов к словесному протесту на страницах «Staats-Anzeiger».

Написано К. Марксом 4 декабря 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5517, 27 декабря 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Примечания:

4

Маркс цитирует здесь статью Коббета «Mr. Cochrane Johnstone» («Г-н Кокрейн Джонстон»), напечатанную в «Cobbeet's Weekly Political Register» 5 июля 1806 г., т. X, № 1. При написании статьи о герцоге Йоркском Маркс использовал также и другие статьи Коббета.

«Cobbett's Weekly Political Register» («Еженедельная политическая хроника Коббета») — радикальный еженедельник, выходил в Лондоне с 1802 по 1835 год.

43

Речь идет о событиях в Мадриде в июне — июле 1854 г., положивших начало четвертой буржуазной революции в Испании 1854–1856 годов. Включение 17 июля 1854 г. Риос-и-Росаса, ярого монархиста и консерватора, в новый кабинет министров во главе с герцогом Ривасом вызвало новую острую вспышку восстания. В результате 19 июля королева Изабелла была вынуждена отстранить от власти министерство Риваса, получившее за свою деятельность по подавлению восстания название «шрапнельного министерства». 31 июля председателем кабинета министров был назначен Эспартеро.

433

Имеется в виду разгром прусской армии под Йеной 14 октября 1806 г., который повлек за собой капитуляцию Пруссии перед наполеоновской Францией, показав всю гнилость социально-политического строя феодальной монархии Гогенцоллернов.