К. МАРКС

ЛОРД ДЖОН РАССЕЛ[212]

Написано К. Марксом 25 июля— 12 августа 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» №№ 347, 359, 363, 365, 369 и 377; 28 июля, 4, 7, 8, 10 и 15 августа 1855 г. и в газете «New-York Daily Tribune» № 4479, 28 августа 1855 г.

Печатается по тексту «Neue Oder-Zeitung», сверенному с текстом газеты «New-York Daily Tribune»

Перевод с немецкого

Лондон, 25 июля. Лорд Джон Рассел любил цитировать старый вигский афоризм, что «партии похожи на улиток, у которых голова приводится в движение хвостом». Вряд ли он предполагал, что хвост, ради собственного спасения, отрубит голову. А лорд Рассел, если и не был главой «последнего из вигских кабинетов», был бесспорно главой партии вигов. Бёрк сказал однажды:

«Число поместий, угодий, замков, лесов и т. д., отнятых Расселами у английского народа, просто невероятно (quite incredible)»[213].

Еще более невероятной была бы слава, которой пользуется лорд Джон Рассел, и та видная роль, которую он имел смелость играть в течение более четверти столетия, если бы ключом к этой загадке не являлось «число поместий», захваченных Расселами.

Лорд Джон, казалось, всю свою жизнь только и делал, что охотился за постами, а добившись их, так яростно за них цеплялся, что утрачивал всякие притязания на власть. Так было в 1836–1841 гг., когда ему достался пост лидера палаты общин. Так было в 1846–1852 гг., когда он именовался премьер-министром. Призрачная сила, которой он обладал в качестве лидера оппозиции, штурмующей государственное казначейство, каждый раз улетучивалась в тот день, когда он приходил к власти. Как только Рассел из человека, находящегося Out [в оппозиции. Ред.], превращался в человека, находящегося In [в правительстве. Ред.], он сходил на нет. Никакой другой английский государственный деятель не обладал в такой степени способностью превращать силу в бессилие. Но и никто другой не умел так же ловко выдавать свое бессилие за силу.

Помимо влияния семьи герцога Бедфорда, младшим сыном которого был лорд Джон, призрачная власть, оказывавшаяся периодически в его руках, опиралась на отсутствие всех тех качеств, которые вообще делают человека способным властвовать над другими людьми. Его мелочный взгляд на вещи, как зараза, сообщался другим и в гораздо большей степени, чем самое изощренное искажение истины, порождал смешение понятий у его слушателей. Его истинный талант заключается в способности низводить все, чего бы он ни коснулся, до своих собственных карликовых размеров, сводить весь внешний мир к безгранично малому масштабу и превращать его в вульгарный микрокосм своего собственного изобретения. Его врожденная способность умалять великое может быть превзойдена только его редким умением выдавать ничтожное за великое.

Вся жизнь лорда Джона Рассела была построена на использовании фальшивых предлогов. Фальшивым предлогом была для него парламентская реформа, фальшивым предлогом — свобода совести, фальшивым предлогом — свобода торговли. Его вера в силу фальшивых предлогов была настолько искренней, что он счел возможным под фальшивым предлогом сделаться не только английским государственным деятелем, но также поэтом, мыслителем и историком. Только этим можно объяснить появление такого вздора, как его трагедия «Дон Карлос, или Гонение» или его «Опыт истории английского правительства и конституции от царствования Генриха VII до настоящего времени», или его «Записки о европейских делах со времени Утрехтского мира»[214]. Благодаря эгоистической узости своего ума Рассел усматривает в каждом предмете лишь tabula rasa [чистую доску. Ред.], на которой ему предоставляется возможность начертать свое собственное имя. Его мнения никогда не зависели от реальных фактов, а, напротив, сами факты зависели в его глазах от того порядка, в котором он излагал их в своих речах. Как оратор он не оставил после себя ни одной достойной упоминания оригинальной идеи, ни одного глубокого изречения, ни одного серьезного наблюдения, ни одного яркого описания, ни одной красивой мысли, ни одного живого намека, ни одной юмористической сценки, ни одного искреннего чувства. «Самая жалкая посредственность», — как признает Робак в своей истории министерства реформы[215], — вот что поразило его слушателей даже в тот момент, когда он совершал величайший акт своей общественной жизни, вносил в палату общин свой так называемый билль о реформе. Он обладает своеобразной манерой сочетать сухую, вялую, монотонную речь, похожую на речь оценщика на аукционе, с ученическими иллюстрациями из истории и какой-то торжественной тарабарщиной на тему о «красотах конституции», «всеобщих свободах страны», «цивилизации» и «прогрессе». Настоящий пыл появляется в нем только тогда, когда он сам лично задет или когда он вынужден своими противниками отказаться от лицемерно принятой им надменной и самодовольной позы и проявляет все признаки потери душевного равновесия. В Англии принято объяснять его бесчисленные неудачи особой врожденной горячностью. В действительности эта горячность тоже является лишь фальшивым предлогом. Она объясняется неизбежным столкновением уловок и вынужденных мер, рассчитанных только на данный момент, с неблагоприятно сложившейся обстановкой в последующий момент. Рассел движим не чувством, а всегда — расчетом, но его расчет так же мелочен, как и оп сам, всегда — только уловка на час. Отсюда постоянные колебания и увертки, внезапные забегания вперед, позорные отступления, вызывающие слова, благоразумно снова проглоченные, гордые обязательства, постыдным образом взятые обратно, и когда все это не помогает — слезы и всхлипывания, цель которых разжалобить весь мир. Вот почему вся его жизнь может рассматриваться либо как систематический sham [обман. Ред.], либо как непрерывный промах.

Может показаться удивительным, как общественный деятель сумел пережить такое множество мертворожденных мероприятий, потерпевших крушение проектов и недоношенных схем. Но подобно полипу, который разрастается после отсечения, лорд Джон Рассел только процветает от этих недоносков. Большинство его планов было выдвинуто лишь для того, чтобы смягчить недовольство его союзников, так называемых радикалов, между тем как соглашение с его противниками, консерваторами, гарантировало ему «удушение» этих планов. Со времени парламентской реформы нельзя назвать ни одной из его «широких и либеральных мер», ни одной «расплаты в счет великой реформы», с судьбой которой он связал бы судьбу своего кабинета. Наоборот. Укреплению и продолжительности его министерства более всего способствовали мероприятия, которые были предложены в угоду либералам и взяты обратно в угоду консерваторам. Были такие периоды в жизни Рассела, когда Пиль сознательно оставлял его у руля правления, чтобы не быть вынужденным делать то, о чем Рассел, как он знал, будет только болтать. В такие периоды тайного соглашения с официальным противником Рассел держал себя вызывающе по отношению к своим официальным союзникам. Он становился храбрым — под фальшивым предлогом.

Бросим взгляд на его прошлую деятельность — с 1830 г. до настоящего времени. Гений посредственности вполне этого заслуживает.

Лондон, 1 августа.

«Если бы я был художником», — сказал Коббет, — «я бы изобразил английскую конституцию в виде старого дуба с прогнившими корнями и мертвой верхушкой, с дуплистым стволом, расшатанным у основания и качающимся при каждом порыве ветра, а на него поместил бы лорда Джона Рассела под видом маленькой птички, старающейся все привести в порядок, выклевывая гнездо насекомых на полуистлевшей коре одной из самых низких веток. Некоторые высказывают даже подозрение, что он клюет почки под предлогом очистки коры от вредных насекомых».

Таков ничтожный характер реформаторских попыток Рассела в доисторический период его карьеры, с 1813 по 1830 г., но при всей своей ничтожности они даже не были искренними. Он, ни минуты не колеблясь, отрекался от них при одном только намеке на министерский пост.

С 1807 г. виги тщетно мечтали приобщиться к казенному пирогу, пока в 1827 г. образование кабинета Каннинга, с которым они якобы сходились в вопросах торговли и внешней политики, не представило им, казалось, долгожданного случая. Рассел в это время уже заявил о своем намерении поставить на обсуждение один из своих «птичьих» законопроектов о парламентской реформе, как вдруг Каннинг высказал твердое решение до конца своих дней противиться какой бы то ни было парламентской реформе. Тогда лорд Джон попросил слова, чтобы взять обратно свое предложение.

«Парламентская реформа», — сказал он, — «представляет собой вопрос, относительно которого существуют большие разногласия среди ее защитников, и лидеры вигов были всегда против того, чтобы рассматривать ее как партийный вопрос. И сейчас он в последний раз поднимает этот вопрос».

Он кончил свою речь бесстыдным заявлением: «Народ больше не желает парламентской реформы». Он, который всегда кичился своей шумной оппозицией против пресловутых шести исключительных законов Каслри 1819 г.[216], теперь воздержался от голосования по предложению Юма об отмене одного из этих законов, каравшего пожизненной ссылкой автора любого печатного произведения, в котором могла быть усмотрена хотя бы только тенденция подвергнуть оскорблению одну из палат парламента.

Так к концу первого периода его парламентской жизни мы видим лорда Джона Рассела отрекающимся от своих более чем десятилетних деклараций в пользу парламентской реформы вполне в духе признания, сделанного Горацио Уолполом, этим прототипом современных вигов, Конуэю:

«Демократические законопроекты никогда не вносятся всерьез, они являются лишь орудием для партий, а не залогом осуществления таких экстравагантных идей».

Итак, отнюдь не Рассел виноват в том, что, вместо того чтобы в мае 1827 г. в последний раз внести предложение о парламентской реформе, ему пришлось повторить его четыре года спустя, 1 марта 1831 г., в виде знаменитого билля о реформе. Этот билль, которым он до сих пор обосновывает свои притязания на восхищение всего мира вообще и Англии в особенности, отнюдь не является его творением. В своих главных чертах — уничтожение большей части гнилых местечек, увеличение числа представителей от графств, предоставление избирательного права копигольдерам и лизгольдерам[217], а также двадцати четырем из наиболее значительных английских торговых и фабричных городов, — этот билль является копией билля, который был внесен в палату общин в 1797 г. графом Греем (главой министерства реформы, образованного в 1830 г.), бывшим тогда в оппозиции, и благоразумно им забыт, когда он в 1806 г. вошел в состав кабинета. Это тот же самый билль, лишь слегка видоизмененный. Изгнание Веллингтона из кабинета за то, что он высказался против парламентской реформы, июльская революция во Франции, угрожающая активность больших политических организаций, созданных буржуазией и пролетариатом в Бирмингеме, Манчестере, Лондоне и т. д., крестьянская война в земледельческих графствах, красный петух, который распространял свое пламя по самым плодородным районам Англии[218], — все эти обстоятельства вынудили вигов внести хоть какой-нибудь билль о парламентской реформе. Виги уступили нехотя, не сразу, после неоднократных, но тщетных попыток удержать за собой посты путем компромиссного соглашения с тори. Они встретили препятствие как в грозном поведения народных масс, так и в упрямой непримиримости тори. Но едва только билль о парламентской реформе превратился в закон и стал проводиться в жизнь, как народ, по выражению Брайта (6 июня 1849 г.), «почувствовал, что его обманули».

Пожалуй никогда еще такое могучее и, по всей видимости, успешное народное движение не сводилось к таким ничтожным и показным результатам. Не только рабочий класс по-прежнему был лишен какого бы то ни было политического влияния, но и сама буржуазия вскоре поняла, что не простой фразой было заявление лорда Олторпа, души кабинета реформы, обращенное к его противникам из лагеря тори:

«Билль о парламентской реформе является самым аристократическим из мероприятий, когда-либо предложенных нации».

Новое представительство от сельских местностей далеко превосходило тот прирост голосов, который был предоставлен городам. Право голоса, предоставленное арендаторам [В статье К. Маркса в «New-York Daily Tribune» далее следует: «уплачивающим ежегодную арендную плату в 50 фунтов стерлингов». Ред.], в еще большей степени превратило графства в орудие аристократии. Замена категории плательщиков податей и пошлин категорией владельцев домов и помещений, приносящих ежегодно 10 ф. ст. дохода, лишила права голоса значительную часть городского населения. Предоставление и лишение избирательных прав было в общем рассчитано не на увеличение влияния буржуазии, а на подрыв влияния тори и усиление влияния вигов. Посредством ряда самых невероятных уловок, хитростей и обмана было сохранено неравенство избирательных округов и восстановлено огромное несоответствие между числом представителей, с одной стороны, и количеством населения и значением отдельных избирательных округов — с другой. Если и было уничтожено каких-нибудь 56 гнилых местечек, в каждом из которых имеется горсточка жителей, то целые графства и густонаселенные города были превращены в гнилые местечки. Сам Джон Рассел в письме к своим избирателям из Страуда «О принципах билля о реформе» (1839 г.) признает, что «десятифунтовое право голоса ограничено всякого рода правилами, и ежегодная регистрация пользующихся избирательными правами сделалась источником придирок и ненужных затрат». Там, где нельзя было дальше действовать запугиванием и использовать традиционное влияние, пускалась в ход система подкупа, которая после принятия билля о парламентской реформе стала краеугольным камнем английской конституции. Таков был билль о парламентской реформе, глашатаем которого являлся Рассел, не будучи его автором. Единственными статьями, которые явным образом могут быть приписаны его изобретательности, являются: статья, требующая от всех фригольдеров[219], за исключением лиц духовного звания, владения своим земельным участком в течение года, и другая статья, согласно которой «гнилое местечко» семейства Расселов — Тависток — сохранило свои привилегии в неприкосновенном виде.

Рассел был лишь второстепенной фигурой в министерстве реформы (с 1830 по ноябрь 1834 г.) — главным казначеем армии, и не имел голоса в кабинете. Он был чуть ли не самым незначительным среди своих коллег, но зато являлся младшим сыном влиятельного герцога Бедфорда. Поэтому со всеобщего согласия ему была предоставлена честь внести в палату общин билль о реформе. Одно препятствие стояло на пути осуществления этого семейного соглашения. Во время движения за реформу до 1830 г. Рассел неизменно фигурировал как Henry Brougham's Little man (подручный Генри Брума). Расселу нельзя было поручить внесение билля о парламентской реформе, пока Брум заседал рядом с ним в палате общин. Скоро это препятствие было устранено, и тщеславный плебей был переброшен в палату лордов на мешок с шерстью[220]. Так как наиболее значительные члены первоначального кабинета реформы вскоре или перебрались в палату лордов (как Олторп в 1834 г.), или вымерли, или перешли в партию тори, то Рассел не только сделался единственным наследником этого министерства, но и прослыл отцом ребенка, тогда как он был всего лишь его крестным отцом. Он прославился под фальшивым предлогом как мнимый автор реформы, которая сама по себе была лишь подлогом и ловким маневром. В остальном же за период 1830–1834 гг. он привлек к себе внимание только той желчностью, с которой выступал против какого-либо пересмотра пенсионного списка.

Лондон, 3 августа. Вернемся к характеристике Рассела. Мы остановимся на нем несколько дольше, так как, во-первых, он сам является классическим представителем современного вигизма, а, во-вторых, его история — по крайней мере в известном отношении — представляет собой историю пореформенного парламента вплоть до наших дней.

В своей защите билля о реформе Рассел, касаясь Ballot (тайного голосования) и краткосрочных парламентов, — известно, что виги в 1694 г. превратили английский годичный парламент в трехлетний, а в 1717 г. в семилетний, — сделал следующее заявление:

«Не подлежит никакому сомнению, что Ballot имеет много преимуществ. Аргументы, приводимые в его пользу, не менее остроумны и убедительны, чем любые доводы, когда-либо слышанные мной при обсуждении того иди иного спорного вопроса. Все же палата должна остерегаться слишком поспешного решения… Вопрос о краткосрочных парламентах в высшей степени важен. Я предоставляю другому члену палаты возможность в будущем поставить этот вопрос, так как не могу перегружать деталями свою большую тему».

7 июня 1833 г. Рассел заявил, что

«воздержался от этих двух предложений во избежание столкновения с палатой лордов, вопреки убеждениям (!), глубоко коренящимся в его душе. Он убежден, что эти меры имеют существенное значение для счастья, благосостояния и благополучия страны». (Вот вам и образец его риторики.)

Вследствие этого «глубоко коренящегося убеждения» он на протяжении всей своей министерской карьеры показал себя неизменным и непримиримым противником тайного голосования и краткосрочных парламентов. В тот период, когда эти заявления были сделаны, они являлись уловкой, преследовавшей двоякую цель. Они успокаивали недоверчивых демократов из палаты общин и наводили страх на упрямых аристократов из палаты лордов. Но как только Рассел обеспечил себе поддержку нового двора королевы Виктории (смотри ответ Брума на послание Рассела избирателям Страуда, 1839 г.) и вообразил себя вечным обладателем некоего поста, он выступил в ноябре 1837 г. с заявлением, в котором оправдывал «крайнюю медлительность, с которой проводился билль о реформе», тем, что эта реформа исключает всякую возможность дальнейшего движения вперед.

«Цель реформы», — сказал он, — «заключалась в том, чтобы увеличить преобладание землевладельцев, и она мыслилась как окончательное разрешение великого конституционного вопроса».

Короче говоря, именно это заявление о достигнутом пределе и доставило ему прозвище «Finality John» [ «Джон Предельная точка». Ред.]. Однако к «Finality», к решению остановиться на месте, он отнесся не более серьезно, чем к своей прежней решимости идти вперед. В 1848 г. он выступил против предложения Юма о парламентской реформе. Опираясь на объединенные силы вигов, тори и пилитов, он снова большинством в 268 против 82 голосов разбил Юма, когда тот в 1849 г. опять внес подобное же предложение. Осмелев благодаря поддержке консерваторов, он вызывающе заявил:

«Когда мы составили и предложили билль о реформе, мы стремились привести в соответствие представительство этой палаты с другими органами государственной власти, оставляя все это в полной гармонии с конституцией. Г-н Брайт и его единомышленники до такой степени ограниченны, их способность суждения и понимания скована столь узким кругозором, что совершенно невозможно растолковать им те великие принципы, которые были положены нашими предками в основу конституции страны и которые у нас, их потомков, вызывают смиренное восхищение и стремление к подражанию. Палата общин за 17 лет, истекших со времени реформы, оправдала все справедливо возлагавшиеся на нее надежды. Существующая система, хотя и отклоняется несколько от правил, действует хорошо и как раз в силу этих отклонений от правил».

Однако в 1851 г., когда Рассел потерпел поражение в связи с предложением Лока Кинга распространить избирательное право в графствах на владельцев участков, приносящих ежегодный доход в 10 ф. ст., и увидел себя вынужденным подать на несколько дней в отставку, его «широкий кругозор» внезапно раскрыл перед ним необходимость нового билля о реформе. Он обязался перед палатой общин внести такой билль. Он умолчал о том, в чем будет заключаться сущность новой «меры», но выдал вексель, по которому обязался уплатить в ближайшую сессию парламента.

«Притязания нынешнего министерства на занимаемое им место», — заявила тогда газета «Westminster Review», орган так называемых радикалов, находившихся в союзе с Расселом, — «стали предметом всеобщих насмешек и упреков, и, наконец, когда его падение и уничтожение его партии уже казались неизбежными, лорд Джон выступил с обещанием внести новый билль о реформе в 1852 году. Продержитесь до этого момента, кричит он, и я утолю ваши страстные желания широкой и либеральной реформы».

В 1852 г. он действительно внес новый билль о реформе, на этот раз уже собственного изобретения, но таких поразительно карликовых размеров, что консерваторы даже не сочли нужным нападать на него, а либералы — его защищать. Во всяком случае, эта недоношенная реформа дала маленькому человеку, вынужденному, наконец, расстаться с министерством, повод для того, чтобы, обращаясь в бегство, пустить парфянскую стрелу в своего победоносного преемника, графа Дерби. Он удалился с громогласной угрозой, что «будет настаивать на расширении избирательного права». Расширение избирательного права стало отныне «близким его сердцу делом». Едва изгнанный из министерства, этот герой вынужденных мер, прозванный теперь уже своими собственными сторонниками «Foul weather Jack» («Джек Скверная погода»), созвал в своей частной резиденции на Чешем-плейс различные фракции, от союза которых произошло хилое чудовище коалиции. Он не забыл пригласить «до такой степени ограниченных» Брайта и Кобдена, извиниться перед ними в торжественном собрании за свой широкий кругозор и выдать им новый вексель на другую, «более значительную» реформу. В качестве члена коалиционного министерства в 1854 г. Рассел развеселил палату общин очередным проектом избирательной реформы, заранее предназначенным стать новой Ифигенией, принесенной им, новым Агамемноном, в жертву ради успеха нового троянского похода. Обряд жертвоприношения он выполнил в мелодраматическом стиле Метастазио, с глазами, полными слез, которые, однако, немедленно высохли, как только пост «без содержания», который он занимал в кабинете, превратился — в результате жалкой интриги против г-на Стратта, члена его собственной партии, — в пост председателя Тайного совета с содержанием в 2000 фунтов стерлингов.

Второй проект реформы имел целью укрепить его падающее министерство, третий — заставить пасть кабинет тори. Второй проект был уверткой, третий — каверзой. Второй проект он преподнес в таком виде, что никто не имел желания ухватиться за него, третий — в такой момент, когда никто не имел возможности это сделать. В обоих случаях он доказал, что, хотя судьба и сделала его министром, природа предназначала его для роли бродячего лудильщика, подобно Кристоферу Слаю. Даже в первом и единственно осуществленном проекте реформы он уловил только хитрый трюк олигархии, а не исторический смысл всего маневра.

Лондон, 4 августа. С начала антиякобинской войны влияние вигов в Англии стало все более и более падать. Они поэтому обратили свои взоры на Ирландию, решив бросить ее на чашу весов, и написали на своем партийном знамени: эмансипация Ирландии. Оказавшись в 1806 г. на непродолжительное время у власти, они действительно внесли в палату общин билль о крохотной реформе для Ирландии, провели его через второе чтение, а затем добровольно взяли обратно, в угоду ханжескому слабоумию Георга III. В 1812 г. виги сделали попытку, правда безуспешную, навязать себя принцу-регенту (позже Георгу IV) под тем предлогом, что они — единственно возможное орудие примирения с Ирландией. Как до, так и во время движения за реформу они всячески заискивали перед О'Коннелом, и «надежды Ирландии» служили им в качестве могучего оружия. Несмотря на это, первый акт министерства реформы во время первой сессии реформированного парламента заключался в объявлении войны Ирландии, в таком «варварском и кровавом» мероприятии, как «исключительный закон», который вводил в Ирландии военное положение [В «New-York Daily Tribune» конец этой фразы дан в следующей редакции: «… как исключительный закон для Ирландии — «билль о трибуналах красных мундиров», согласно которому в Ирландии взамен обычных судей и судов присяжных вводились военные суды». Ред.]. Виги выполнили свои былые обещания «огнем, тюрьмой, ссылкой и даже смертной казнью». Против О'Коннела было возбуждено судебное преследование, и он был осужден по обвинению в мятеже. Между тем виги смогли внести в парламент и провести через него исключительный закон для Ирландии только ценой твердого обязательства предложить другой билль — об англиканской государственной церкви в Ирландии. Этот билль — таковы были взятые вигами на себя обязательства — должен был содержать статью, согласно которой в распоряжение парламента передавался определенный избыток доходов, получаемых в Ирландии государственной церковью. Со своей стороны парламент должен был распорядиться этими суммами в интересах Ирландии. Значение этой статьи заключалось в признании принципа, согласно которому парламент имел право экспроприации государственной церкви, — принципа, правильность которого должна была казаться лорду Джону Расселу тем более очевидной, что все огромные владения его семьи состоят из бывших церковных земель. Виги обещали отстоять этот церковный билль или подать в отставку. Но как только исключительный закон был принят, виги, сославшись на необходимость избежать конфликта с палатой лордов, взяли обратно вышеупомянутую статью, которая только и придавала смысл их церковному биллю. Они голосовали против своего собственного предложения и провалили его. Это произошло в 1834 году. Но к концу этого же года словно электрический ток снова оживил ирландские симпатии вигов. Дело в том, что им пришлось осенью 1834 г. освободить министерские кресла для кабинета Роберта Пиля. Они были снова отброшены на скамьи оппозиции. И сразу же мы наблюдаем усердную деятельность нашего Джона Рассела но умиротворению Ирландии. В январе 1835 г. он являлся главным агентом в переговорах по заключению Личфилдхаусского соглашения[221]. Виги по этому соглашению предоставили О'Коннелу patronage (право распределять должности и т. д.) в Ирландии. О'Коннел, со своей стороны, гарантировал им ирландские голоса внутри и вне парламента. Однако необходим был предлог для изгнания тори с Даунинг-стрит. Рассел со свойственной ему «щепетильностью» избрал полем сражения церковные доходы. Ирландии, а боевым паролем ту самую статью, снискавшую себе дурную славу под названием «статьи о присвоении», от которой он и его коллеги по министерству реформы совсем незадолго перед этим сами отреклись, взяв ее обратно. Министерство Пиля действительно было опрокинуто под флагом «статьи о присвоении». Был образован кабинет Мелбурна, и лорд Джон Рассел получил пост министра внутренних дел и лидера палаты общин. Тут он начал превозносить самого себя, с одной стороны, за стойкость своего духа, ибо он, уже будучи у власти, продолжал стойко держаться своих убеждений по поводу «статьи о присвоении»; с другой стороны — за свою моральную воздержанность, ибо он воздерживался от того, чтобы действовать на основании этих убеждений. Его убеждения навсегда остались словами, он так никогда и не претворил их в жизнь. Став премьер-министром в 1846 г., он добился такой полной победы своей моральной воздержанности над стойкостью своего духа, что отрекся также и от «убеждений». Рассел заявил, что он не знает более губительных мер, чем те, которые посягают на материальные основы государственной церкви — на ее доходы.

В феврале 1833 г. Джон Рассел от имени министерства реформы резко выступил против ирландского движения за Repeal [отмену (отмену унии). Ред.].

«Истинной целью этого движения», — восклицал он в палате общин, — «является стремление без дальнейших околичностей свергнуть объединенный парламент и на место короля, палаты лордов и палаты общин Соединенного королевства поставить такой парламент, лидером и главой которого был бы О'Коннел».

В феврале 1834 г. в тронной речи опять содержались выпады против движения за Repeal, и министерство реформы предложило в ответном адресе

«в торжественной форме заявить, что сохранение унии законодательных органов трех королевств в неприкосновенном и цельном виде является нерушимой волей парламента».

Но стоило только Джону Расселу опять оказаться на мели оппозиции, как он заявил:

«Что касается Repeal унии, то этот вопрос в такой же мере может быть предметом поправок и запросов, как и всякий другой акт законодательного органа»,

следовательно, не больше и не меньше, чем любой пивной билль.

В марте 1846 г. Джон Рассел опрокинул правительство Пиля, вступив в коалицию с тори, которые горели желанием наказать отступничество своего лидера в вопросе о хлебных законах. Предлогом послужил внесенный Пилем «билль об оружии» для Ирландии, против которого Рассел, полный нравственного негодования, решительно протестовал. Он стал премьером. Первым шагом Рассела было внесение в парламент такого же «билля об оружии». Но этим он только осрамил себя без всякой пользы. О'Коннел успел уже организовать огромные митинги против этого билля и собрать 50000 подписей под петицией; он находился в Дублине, откуда руководил всем движением. King Dan (король Дан — так прозвали Даниела О'Коннела в народе) потерял бы свое королевство и доходы, если бы в этот момент его сочли соучастником Рассела. Поэтому он предупредил маленького человека в угрожающей форме, чтобы тот немедленно взял обратно свой билль об оружии. Рассел взял его обратно. О'Коннел сумел, несмотря на свою тайную игру с вигами, мастерски как всегда, к их поражению добавить еще и унижение. Чтобы не оставалось никаких сомнений относительно того, по чьему приказанию дастся сигнал к отступлению, он сообщил участникам движения за отмену унии, собравшимся в Консилиейшн-холл в Дублине, о взятии обратно билля об оружии 17 августа — в тот самый день, когда Джон Рассел объявил об этом в палате общин. В 1844 г. Рассел обвинял сэра Роберта Пиля в том, что «он наводнил Ирландию войсками и не управляет страной, а только оккупирует ее». В 1848 г. Рассел оккупировал Ирландию, применил к ней законы о государственной измене, приостановил действие Habeas Corpus Act[222] и хвастал «энергичными мероприятиями» Кларендона. Но и эта энергия была лишь фальшивым предлогом. В Ирландии противостояли Друг другу, с одной стороны, сторонники О'Коннела и попы, в тайном согласии с вигами, с другой — Смит О'Брайен со своими приверженцами. Последние были просто dupes [жертвами обмана, простофилями. Ред.], которые приняли всерьез игру с отменой унии и потому кончили фарсом. «Энергичные меры», принятые правительством Рассела, и пущенные в ход зверства совсем не вызывались обстоятельствами. Их целью было не упрочение английского господства в Ирландии, а продление правления вигов в Англии.

Лондон, 6 августа. Хлебные законы были введены в Англии в 1815 г., потому что тори и виги совместно решили повысит!. свою земельную ренту путем обложения нации налогом. Это достигалось не только тем, что хлебные законы — законы, направленные против ввоза зерна из-за границы, — в некоторые годы искусственно повышали цены на хлеб. Рассматривая период с 1815 по 1846 г., мы видим, что, пожалуй, еще большее значение имела иллюзия фермеров-арендаторов, будто хлебные законы смогут при любых условиях удержать цены на хлеб на a priori [заранее. Ред.] определенном уровне. Эта иллюзия оказывала свое действие на арендные контракты. Чтобы постоянно поддерживать эту иллюзию, парламент, как мы видим, постоянно занят пересмотром и усовершенствованием хлебного закона 1815 года. Когда, несмотря на предписания хлебных законов, цены на хлеб упрямо падали, создавались парламентские комиссии, которые должны были установить причины agricultural distress (бедственного положения сельского хозяйства). Agricultural distress, поскольку оно являлось предметом парламентского обследования, сводилось на деле к несоответствию между ценами, которые арендатор платил за землю землевладельцу, и ценами, по которым он продавал сельскохозяйственные продукты потребителю, иначе говоря — к несоответствию между земельной рентой и ценами на хлеб. Это несоответствие, следовательно, было легко устранить, понизив земельную ренту — источник доходов земельной аристократии. Вместо этого последняя естественно предпочитала «понижать» цепы на хлеб законодательным путем; один хлебный закон сменялся другим, слегка видоизмененным; бесплодность их каждый раз объясняли несущественными деталями, которые считалось возможным исправить новым парламентским актом. Если цены на хлеб, таким образом, поддерживались на неестественно высоком уровне только при известных обстоятельствах, то земельная рента поддерживалась на неестественно высоком уровне при всех обстоятельствах. Так как дело шло о «самых священных интересах» земельной аристократии, об ее доходах чистоганом, то обе ее фракции — тори и виги — одинаково охотно признавали хлебные законы неподвижными звездами, стоящими высоко над полем их партийной борьбы. Виги устояли даже перед искушением провозгласить «либеральные взгляды» в этом вопросе, тем более, что перспектива покрыть возможный дефицит в земельной ренте, вернув себе наследственную ренту, получаемую с правительственных постов, казалась им тогда очень отдаленной. Обе фракции, желая обеспечить себе поддержку финансовой аристократии, голосовали за банковский закон 1819 г., согласно которому проценты по государственным долгам, сделанным в обесцененных деньгах, должны были выплачиваться в полноценных. Нация, взяв взаймы, скажем, 50 ф. ст., должна была выплатить 100. Так было куплено согласие финансовой аристократии на хлебные законы. Мошенническое повышение государственной ренты в обмен на мошенническое повышение земельной ренты — таков смысл сделки, заключенной между финансовой и земельной аристократией. После этого не покажется странным, что лорд Джон Рассел во время парламентских выборов в 1835 и 1837 гг. объявил всякую реформу хлебных законов вредной, нелепой, непрактичной и ненужной. С самого начала своей министерской карьеры он отвергал всякое подобное предложение, на первых порах с учтивым спокойствием, позже с раздражением. В своей защите высоких хлебных пошлин он далеко превзошел сэра Роберта Пиля. Перспектива голода в 1838 и 1839 гг. не смогла поколебать ни его, ни других членов кабинета Мелбурна. Но то, чего не смогло сделать бедственное положение нации, было сделано бедственным положением кабинета. Дефицит государственного казначейства в 7500000 ф. ст. и внешняя политика Пальмерстона, угрожавшая войной с Францией, побудили палату общин вынести, по предложению Пиля, вотум недоверия кабинету Мелбурна. Это случилось 4 июня 1841 года. Виги, которые всегда так жадно охотятся за постами, так плохо с ними справляются и так неохотно от них отказываются, пытались, правда тщетно, избежать своей участи путем роспуска парламента. Тогда в глубине души Джона Рассела зародилась мысль использовать и свести на нет движение против хлебных законов, подобно тому как при его помощи было использовано и сведено на нет движение за реформу. Вот почему он вдруг высказался в пользу «умеренной твердой пошлины» вместо скользящей шкалы пошлин — ведь он всегда был другом «умеренного» политического целомудрия и «умеренных» реформ. Он не постыдился проследовать по улицам Лондона с процессией правительственных кандидатов на выборах, в сопровождении знаменосцев, которые нацепили на свои шесты два хлеба, являющих собой разительный контраст, — один хлеб двухпенсовый с надписью «хлеб Пиля», другой — шиллинговый с надписью «хлеб Рассела». Но на этот раз народ не дал себя провести. Он знал из опыта, что виги обещают хлеб, а расплачиваются камнями. Несмотря на шутовское карнавальное шествие Рассела, новые выборы дали правительству вигов меньшинство в 76 депутатов. Оно вынуждено было, в конце концов, освободить министерские кресла. В отместку за плохую услугу, которую ему оказала в 1841 г. умеренная твердая пошлина, Рассел в 1842 г. спокойно дал возможность «скользящей шкале» Пиля принять форму закона. Теперь он презирал «умеренную твердую пошлину»; он повернулся к ней спиной; он допустил ее провал, не проронив при этом ни слова.

Между 1841 и 1845 гг. Лига против хлебных законов разрослась до огромных размеров. Старый договор между финансовой и земельной аристократией не являлся больше гарантией сохранения хлебных законов, так как ведущей частью буржуазии все больше и больше становилась промышленная буржуазия, оттесняя финансовую аристократию. А для промышленной буржуазии отмена хлебных законов была жизненно важным вопросом. Снижение издержек производства, расширение внешней торговли, увеличение прибыли, уменьшение главного источника доходов земельной аристократии, а следовательно, послабление ее власти, усиление собственной политической власти — вот что означала для промышленной буржуазии отмена хлебных законов. Осенью 1845 г. промышленная буржуазия обрела грозных союзников в виде картофельной болезни в Ирландии, роста хлебных цен в Англии и неурожая в большей части Европы. Сэр Роберт Пиль, напуганный угрожающей конъюнктурой, провел в конце октября и начале ноября 1845 г. ряд заседаний кабинета, на которых внес предложение о временной отмене хлебных законов и даже намекнул на необходимость их окончательной отмены. Постановление кабинета задержалось вследствие упорного противодействия одного из его членов, Стэнли (ныне лорд Дерби).

Джон Рассел, который в это время использовал парламентские каникулы для увеселительной поездки в Эдинбург, пронюхал о событиях в кабинете Пиля. Он решил использовать вызванную Стэнли заминку, чтобы опередить Пиля, первым заняв позицию, которая должна была принести ему популярность, выдать себя за вдохновителя Пиля и, таким образом, лишить предполагаемое решение Пиля всякого морального веса. В соответствии с этим, под предлогом, что министры слишком медлят с решением по поводу бедственного положения Ирландии, он обратился 22 ноября 1845 г. из Эдинбурга к своим избирателям в Сити с письмом, полным ядовитых и злобных намеков по адресу Пиля. Периодический голод в Ирландии в 1831, 1835, 1837 и 1839 гг. ни разу не смог поколебать веры Рассела и его коллег в хлебные законы. Теперь же он внезапно воспламенился. Даже такое ужасное бедствие, как голод двух народов, было воспринято этим маленьким человеком лишь как повод для того, чтобы подстроить ловушку своему «занимавшему пост» сопернику. В своем письме он пытался утаить истинный мотив своего внезапного превращения в сторонника свободы торговли, прикрываясь следующим признанием кающегося грешника:

«Я признаю, что мои убеждения по этому вопросу в течение двадцати лет претерпели большие изменения. Я привык считать, что хлеб представляет собой исключение из общих правил политической экономии, но наблюдения и опыт убедили меня в том, что мы должны воздерживаться от всякого вмешательства в вопросы ввоза продуктов питания».

В этом же письме он бросает Пилю упрек в том, что тот до сих пор еще не вмешался в вопросы ввоза продуктов питания в Ирландию. Пиль поймал этого маленького человека в его же собственную ловушку. Он подал в отставку, написав, однако, королеве письмо, в котором обещал Расселу свою поддержку, если тот возьмется осуществить отмену хлебных законов. Королева вызвала Рассела и поручила ему образование нового кабинета. Он пришел, увидел… и объявил себя неспособным на это, даже при поддержке своего соперника. Он не думал, что дело обернется таким образом. Для него все это было лишь фальшивым предлогом, а ему угрожали поймать его на слове! Тогда снова пришел к власти Пиль и отменил хлебные законы. Этим его поступком партия тори была разбита и дезорганизована. Рассел блокировался с ней, чтобы свергнуть Пиля. Вот все, чем он может оправдать свои притязания на звание «министра свободы торговли», которым он еще на днях хвастался в парламенте.

Лондон, 12 августа. Мы еще раз возвращаемся к лорду Джону Расселу, чтобы закончить его характеристику. В начале своей карьеры он в известной мере прославился мнимой терпимостью, а в конце своей карьеры — мнимой набожностью; в первый раз — своим предложением об отмене «Test- and Corporation-Acts»[223], во второй — своим «Ecclesiastical Titles Bill» (биллем о духовных титулах)[224]. Акты о присяге и о корпорациях лишали диссидентов возможности занимать государственные должности. Эти акты давно уже стали мертвой буквой, когда Рассел внес в 1828 г. свое пресловутое предложение об их отмене. Он обосновывал свое предложение тем, что, по его убеждению, «Отмена этих актов укрепит государственную церковь». Один современник пишет: «Никто не был более удивлен успехом этого предложения, чем сам его автор». Эту загадку нетрудно разгадать, если вспомнить, что год спустя (1829) министерство тори само внесло билль об эмансипации католиков и, конечно, должно было желать предварительно избавиться от актов о присяге и о корпорациях. Впрочем, диссиденты не получили от лорда Джона ничего, кроме обещаний, которые он им давал, когда оказывался в оппозиции. А когда он бывал у власти, то противился даже отмене церковных налогов (church rates).

Но еще ярче характеризует пустоту этого человека и мелочность руководивших им мотивов его поход против папы [Пия IX. Ред.]. Мы видели, что в 1848 и 1849 гг., объединив вигов с тори и пилитами, он провалил предложения о реформе, внесенные его же собственными союзниками. Находясь в такой зависимости от консервативной оппозиции, его министерство стало крайне слабым и неустойчивым в 1850 г., когда папская булла о введении иерархии для римско-католического духовенства в Англии и о назначении кардинала Уайзмена архиепископом Вестминстерским вызвала некоторое волнение среди самой лицемерной и ограниченной части английского народа. Для Рассела, во всяком случае, действия папы не были неожиданностью. Его тесть, лорд Минто, находился в Риме, когда «Римская газета» [ «Gazzetta di Roma». Ред.] в 1848 г. сообщила о назначении Уайзмена. Из «Письма к английскому народу» кардинала Уайзмена мы узнаем, что папа еще в 1848 г. ознакомил лорда Минто с буллой о введении церковной иерархии в Англии. Рассел сам сделал несколько предварительных шагов, заставив Кларендона и Грея признать официально католические духовные титулы в Ирландии и колониях. Но теперь, учитывая непрочность своего кабинета, обеспокоенный историческим воспоминанием о том, что в 1807 г. поход против папы опрокинул правительство вигов, опасаясь, как бы Стэнли, подражая Персивалу и ему самому, не опередил его во время парламентских каникул, как он сам пытался опередить сэра Роберта Пиля с отменой хлебных законов, преследуемый всеми этими предчувствиями и призраками, маленький человек совершил salto mortale [смертельный прыжок, рискованный шаг. Ред.], внезапно воспылав безудержным протестантским рвением. 4 ноября 1850 г. он опубликовал пресловутое «Письмо к епископу Дургамскому», где заверял епископа:

«Я вполне с Вами согласен в том отношении, что последнее покушение папы на наш протестантизм нельзя не считать беззастенчивым и коварным, и поэтому я не в меньшей степени, чем Вы, возмущен этим обстоятельством».

Он говорил об «упорных попытках, которые предпринимаются в настоящее время с целью ограничения духа и порабощения души». Католические обряды он называл «маскарадами суеверия, на которые значительное большинство нации смотрит с презрением», и в заключение обещал епископу предложить новые законы против узурпации папы, если старые окажутся недостаточными. Тот же лорд Джон в 1845 г., будучи тогда, правда, не у дел, заявил:

«Я думаю, что мы можем отменить статьи, мешающие римско-католическому епископу присваивать себе титул, который носят епископы государственной церкви. Не может быть ничего более нелепого и наивного, чем сохранение таких различий».

В 1851 г. он внес в парламент свой билль о духовных титулах для упрочения этих «нелепых и наивных различий». Но так как он в том же году был разбит коалицией ирландской бригады, пилитов, манчестерцев и т. д. при обсуждении предложения Лока Кинга о расширении избирательных прав, то его протестантское рвение улетучилось, и он дал обещание изменить этот билль, который фактически появился на свет мертворожденным.

Фальшивым предлогом был не только поход Рассела против папы, но и его ревностная защита эмансипации евреев. Все знают, что его Jewish Disabilities Bill [билль об отмене ограничений прав евреев. Ред.] является ежегодным фарсом, приманкой для тех избирателей, голосами которых располагает в Сити австрийский барон Ротшильд. Фальшивым предлогом были также декларации Рассела против рабства.

«Ваше противодействие всем предложениям в пользу негров», — писал ему лорд Брум, — «сопротивление, которое вы оказывали даже простой попытке воспрепятствовать возродившейся торговле рабами, увеличили пропасть между вами и страной. Тот, кто поверил бы, что вы, противники всех законов против рабства в 1838 г., враги всякого вмешательства в деятельность колониальных собраний рабовладельцев, внезапно воспламенитесь такой любовью к неграм, что внесете в 1839 г. билль в их защиту, рискуя тем самым потерять свои посты, — тот обнаружил бы удивительную склонность к самообману».

Фальшивым предлогом была для Рассела и судебная реформа. Когда парламент в 1841 г. вынес вотум недоверия кабинету вигов и предстоящий роспуск палаты не обещал успеха, Рассел попытался в спешном порядке провести через палату общин Chancery Bill [билль о канцлерском суде. Ред.], чтобы

«исцелить одно из самых мучительных зол нашей системы — волокиту в courts of equity [судах справедливости. Ред.] — путем учреждения должности двух новых judges of equity» (судьи, которым надлежит руководствоваться не нормами права, а справедливостью).

Рассел назвал этот свой билль «большим платежом в счет судебной реформы». Истинной его целью было провести втихомолку на создаваемые новые должности двух друзей-вигов, еще до предстоящего, по-видимому, образования кабинета тори. Сэр Эдуард Сагден (ныне барон Сент-Леонардс), видевший Рассела насквозь, внес поправку, согласно которой закон должен был бы вступить в силу только 10 октября (то есть после созыва вновь избранного парламента). Несмотря на то, что в существо этого билля, в котором, по его словам, была такая «острая» нужда, не было внесено ни малейшего изменения, Рассел немедленно взял его обратно, когда была принята эта поправка. Билль стал «пресным», он утратил свою соль.

Колониальные реформы, проекты в области народного образования, «свободы подданных», свобода печати и публичных собраний, военный энтузиазм и жажда мира — все это для лорда Джона Рассела лишь фальшивые предлоги. Весь он — фальшивый предлог, вся его жизнь — сплошная ложь, вся его деятельность — непрерывная цепь ничтожных интриг для достижения грязных целей, для расхищения общественных средств и узурпации одной лишь видимости власти. Трудно найти лучшее подтверждение библейского изречения, что человек не может и дюйма прибавить к своему росту. Поставленный рождением, связями, случайностями общественной конъюнктуры на огромный пьедестал, он всегда оставался все тем же гомункулом, карликом, танцующим на вершине пирамиды. Вряд ли история когда-либо еще показала человека столь великим в своем ничтожестве.

Примечания:

2

При анализе парламентских дебатов Маркс пользовался в своих статьях стенографическими отчетами газеты «Times», а также привлекал выходившее в Лондоне издание Хансарда «Парламентские дебаты» («Hansard's Parliamentary Debates»), На некоторых заседаниях палаты общин Маркс присутствовал лично.

21

Трактарианцы — см. примечание [13].

22

Имеется в виду экспедиция английского флота в устье реки Шельды, предпринятая в 1809 г. во время войны пятой коалиции против наполеоновской Франции. Захватив остров Валхерен, англичане не сумели использовать его как базу для развертывания военных действий и, потеряв от голода и болезней из 40-тысячного десанта около 10 тысяч человек, были вынуждены эвакуировать остров.

212

Сокращенный вариант памфлета К. Маркса «Лорд Джон Рассел» был опубликован под тем же названием в «New-York Daily Tribune» 28 августа 1855 года.

213

«A Letter from the Right Honourable Edmund Burke to a Noble Lord, on the Attacks made upon him and his Pension, in the House of Lords, by the Duke of Bedford and the Earl of Lauderdale, Early in the present Sessions of Parliament). London, 1796, p. 37 («Письмо достопочтенного Эдмунда Бёрка благородному лорду по поводу упреков, сделанных в его адрес и в отношении его пенсии герцогом Бедфордом и графом Лодерделем в палате лордов в начале нынешней сессии парламента». Лондон, 1796, стр. 37).

214

Маркс перечисляет книги Рассела: «Don Carlos, or Persecution». London, 1822. «An Essay on the History of the English Government and Constitution, from the Reign of Henry VII to the Present Time». London, 1821. «Memoirs of the Affairs of Europe from the Peace of Utrecht». Vol. 1–2, London, 1824–1829.

215

J. A. Roebuck. «History of the Whig Ministry of 1830, to the Passing of the Reform Bill». Vol. 2, London, 1852, p. 67 (Дж. А. Робак. «История вигского министерства 1830 г. до принятия билля о реформе». Т. 2, Лондон, 1852, стр. 67).

216

В 1819 г. после кровавой расправы с рабочими, собравшимися на митинг близ Манчестера для обсуждения петиции о всеобщем избирательном праве, английским парламентом по предложению лорда Каслри было принято шесть реакционных актов («законы о затыкании рта»), которые упраздняли неприкосновенность личности, свободу печати и собраний.

217

Копигольдеры — одна из категорий крестьян в Англии — держателей земли по копии (выписке из протокола) на условиях уплаты лендлорду феодальной земельной ренты.

Лизгольдеры — держатели земли на правах аренды, срок и условия которой определялись договором между лендлордом и арендатором.

218

Речь идет о стихийном движении батраков в ряде графств Южной и Юго-Восточной Англии в конце 1830 — начале 1831 г., вызванном ростом нищеты и безработицы среди батраков в связи с экономическим кризисом и применением фермерами механических молотилок. Движение получило название «суинг» (от английского слова «swing», означавшего ударную часть ручного цепа). Восставшие батраки и присоединившиеся к ним беднейшие арендаторы сжигали поместья, скирды и амбары лендлордов и фермеров, уничтожали их молотилки. Эти разрозненные восстания сельского пролетариата были жестоко подавлены вооруженной силой по указанию вигского правительства лорда Грея.

219

Фригольдеры — одна из категорий мелких землевладельцев в Англии, которая вела свое начало от средневековых свободных держателей.

220

Согласно английской парламентской традиции, председателю палаты лордов — лорду-канцлеру — предназначено особое сидение, мешок с шерстью, некогда символизировавший главный источник национального богатства Англии.

221

О Личфилдхаусском соглашении см. примечание [93].

222

Habeas Corpus Act — акт 1679 г., устанавливавший в английской судебной практике процедуру, согласно которой арестованному лицу дается возможность требовать издания приказа Habeas corpus о доставке его в суд для проверки законности ареста. По рассмотрении причин ареста суд либо освобождает арестованного, либо отсылает его обратно в тюрьму, либо отпускает на свободу под залог или поручительство. Действие Habeas Corpus Act не распространяется на дела по обвинению в государственной измене и может быть приостановлено решением парламента. Особенно часто к этой мере английское правительство прибегало в Ирландии.

223

Corporation Act (акт о корпорациях), принятый английским парламентом в 1661 г., требовал от лиц, занимавших выборные должности (имелись в виду, главным образом, органы городского управления), признания догматов англиканской церкви.

Test Act (акт о присяге) 1673 г. требовал того же от всех лиц, занимавших государственные должности.

Направленные в свое время против католической реакции, эти акты превратились впоследствии в орудие борьбы против какой-либо оппозиции официальной англиканской церкви и в средство защиты привилегий последней.

224

Ecclesiastical Titles Bill (билль о духовных титулах), ставший законом в августе 1851 г., объявлял недействительным эдикт папы 1850 г. о назначении католических епископов и архиепископа в Англии.