ПРИМЕЧАНИЯ

Систематическое военно-географическое самообразование, связанное со склонностью и долгом, а также служба за рубежом и ход войн дали мне возможность, исходя из собственной интуиции и опыта, изучить многие важнейшие вопросы границ на Земле в мирное и военное время, отчасти поверхностно – во время поездок и путешествий, отчасти основательно – в тяжелой ответственной борьбе за прочность границ на родине и за ее пределами.

Среди этих границ были не только германо-романский рубеж на всем его протяжении от Фландрии вдоль Мааса и Мозеля до Вогез и Бургундских ворот, в Юре 1 и, кроме того, в пересеченных ландшафтах Швейцарии, итальянская альпийская граница; не только проницаемая германская граница с западными и восточными славянами во всех разновидностях – от Балтики до Карпат и нижнего течения Дуная и Дравы, – но и границы частей Света и морских акваторий: европейско-азиатская, азиатско-африканская, индо-тихоокеанская, северо-западная граница Индии и рубеж по религиозному и расовым признакам в Гималаях; индийско-китайские переходы в Индокитае, китайско-японо-русская пограничная проблема в Маньчжурии 2 и Монголии 3 . Наслоение физических, биологических и антропогеографических рубежей и многообразных пограничных зон, океанских и континентальных контрастов с их переходными формами в районах крупных рек и морских побережий оживило мои представления и добытые опытом понятия, весьма далекие от теории. Когда же я, наконец, – в противовес столь сильному пограничному инстинкту и пограничному сознанию, которые мне довелось почувствовать у чужеземных народов, – поздней осенью 1918 г. в качестве командира резервной дивизии, продвигаясь от лежавших в руинах имперских границ в глубь страны, испытал полную утрату инстинкта в вопросах границы собственной высокоодаренной нацией, ее слепое доверие к враждебной фразеологии, болезненно пережил вместе с ней самообман по поводу фактически неугасающей на границе борьбы за жизненное пространство на Земле, тогда возник стимул к этой работе и ее замысел, продиктованный собственной внутренней потребностью и предвидимой будущей склонностью моего народа. [с.9]

То, что кажется само собой разумеющимся лидерам младо-китайцев 4 относительно крупных концернов – грабителей мира, в 1914-1918 гг. вырвавших новые, более выгодные для себя границы, и что побудило их сказать с мрачной иронией: “После того, как они ограбили мир, они предложили ему приостановить грабеж” – это еще не стало ясным сегодня большинству населения Центральной Европы. Напротив, часть обманно лишавшихся своих границ культурных народов европейского Центра многократным, чудовищным грабежом и уродованием земли собственного народа в типично германском самоистязании видела шаг к будущему, более справедливому решению всех пограничных вопросов человечества. Взгляд на наши тщательно составленные фундаментальные энциклопедии, а также довоенные труды о границах показывает нам, каким образом произошло это искажение национального жизненного инстинкта. Если в каких-нибудь пухлых томах мы находим слово “граница”, то это прежде всего математические и философские размышления о ней в широком толковании, далеком от географических и политических предпочтений. Факт, что граница и переход между государствами (Staatsumzug) – прежде всего организация, охватывающая политическую, хозяйственную и культурную жизненную возможность, на чем, к примеру, делает сильный акцент “Encyclopaedia Britannica”, в большинстве работ, опубликованных в Центральной Европе, вряд ли обсуждается, а вернее не ставится на передний план. Насколько я знаю, ныне в Германии еще нет ни одной книги, на титульном листе которой прямо значится слово “границы” и которая проливает истинный свет на жизнь границы во всех ее контрастах.

Такое намеренно одностороннее рассмотрение на основе путеводного геополитического мышления, насколько мне известно, предпринимается здесь впервые, с полным осознанием того, что в понимании политической географии я опираюсь на плечи Ратцеля 5 , Зупана, Мауля 6 и предварительную работу многих политических союзов, но, к сожалению, все же больше на фундамент политической науки наших оппонентов, чем нашей собственной.

Но можно ли справедливым, обоснованным с позиций естественных наук, истинно социальным образом разрешить главную проблему физической антропогеографии (как ее по праву назвал Пенк 7 ), а именно раздел жизненного пространства при растущем давлении народов и сношений на становящейся обозримо все более тесной и малой Земле сообразно плотности населения, жизненной энергии, культурному и экономическому вкладу ее обитателей, если наука снова и снова не будет разрабатывать и обобщать для политики те ее незыблемые основы, которые могут стать надежными исходными точками для справедливого разграничения отдельных частей пространств и государственных структур нашей планеты? [с.10]

Если и на противоположной стороне умные и миролюбиво настроенные люди, добропорядочные европейцы, вроде Бернарда Шоу 8 , называют нынешние внутренние границы Европы этнически неосновательными и противопоставляют им не защищенную с обеих сторон и демилитаризованную американо-канадскую границу 9 как идеал для континента, который благодаря своевременному сплочению хотел бы избежать очередной войны, то нужно лишь радоваться тому, что представители географии и истории, политических и экономических наук предоставляют дополнительные основы для их прочувствованных суждений и предостережений. Именно истинный друг мира должен страстно приветствовать такую работу, направленную на познание границы, подобно тому как пожарный должен быть благодарен, если ему своевременно, до вспышки, показывают будущий или уже тлеющий очаги пожара. Конечно, маловероятно, что эти очаги будут выданы теми, кто обделывает свои делишки. Поэтому, как представляется, обращать внимание на не заживающие от ожога раны на теле народа – предпочтительный долг и право стесненных в пространстве наций, всех, кто страдает от избыточной плотности населения и от урезанной, искалеченной ложно проведенными границами духовной жизни.

Такому долгу и такому праву должна удовлетворять эта книга о границах! Впрочем, она вряд ли понравится там, где почитают принцип “надо мной не каплет”. Вероятно, даже не понравится. Но этот принцип не только никогда и нигде не помогал миру в его поступательном движении, но и давным-давно вызывал обоснованное недовольство существующим положением, истошный крик о помощи, обращенный к слишком туго закрученным предохранительным клапанам, яростные выпады против таких границ, которые воистину показывают, что они установлены и проведены не Богом, не природой, а есть шаткое создание рук человеческих.

Пусть наградой всем, кто любезно помогал в подготовке [этой книги], как и всем, кто занят пограничной работой на Земле, будет формирование сознания, создание полезных инструментов для установления более удобных и более прочных границ отдельных пространств будущего родного дома человечества. Из таких здоровых, жизнелюбивых структур могло бы затем возникнуть здание подлинного союза народов, где не только счастливые и живущие в благоденствии нации, извлекающие выгоду из происшедшего насилия 10 , но и все остальные наслаждались бы свободой дышать, трудиться, ценить свою землю и свое жизненное пространство в общем земном доме и где лишенные права на самоопределение многомиллионные древние культурные народы не стояли бы как неизменные обвинители, нищие, ограбленные, перед закрытыми дверями, перегороженными границами и перекрытыми дорогами в будущее, которое и для ныне властвующих, кажущихся счастливыми, остается под опасной угрозой. [с.11]

ПРИМЕЧАНИЯ

Юра – система горных хребтов на границе между Францией и Швейцарией, давшая название юрскому периоду, в течение которого образовалось большинство гор этой системы. [с.12]

2 Маньчжурия – историческое наименование современного Северо-Восточного Китая. Происходит от названия раннефеодального государства Маньчжоу, существовавшего в первой половине XVII в на этой территории. В 1932 г была оккупирована Японией и провозглашена якобы независимым государством Маньчжоу-Го. Освобождена Советской Армией в 1945 г. в ходе войны на Дальнем Востоке. [с.12]

3 Монголия – в средние века центр Монгольской империи, затем провинция Китая, получившая независимость де-факто в 1911 г, с 1924 г. Монгольская Народная Республика. [с.12]

4 Вероятно, имеются в виду лидеры Гоминьдана – политической партии в Китае, созданной в 1912 г. До 1927 г играла прогрессивную роль в борьбе за развитие суверенного Китая, свободного от засилья иностранного империализма. Основателем Гоминьдана был китайский революционер-демократ Сунь Ятсен. [с.12]

5 Ратцель Фридрих (1844-1904) – немецкий географ и зоолог, в 1886-1904 гг. профессор географии Лейпцигского университета. Основоположник немецкой социологической школы, названной его учеником Челленом геополитической. Согласно воззрениям Ратцеля, особенности народа и занимаемого им пространства обусловливают особенности государства, его внутреннюю и внешнюю политику; само же государство он считал биологическим организмом, подчиненным законам биологического развития.

Представление Ратцетя о государстве, требующем определенного пространства, послужило одним из источников геополитики. Ратцелю принадлежат общеземлеведческий труд “Земля и жизнь” (русский перевод 1903-1906 гг. ), имеющий подзаголовок “Сравнительное землеведение”, другие фундаментальные работы (см об этом с. 419). [с.12]

6 Mayль Отто – видный немецкий географ, сотрудничавший с журналом “Zeitschrift fur Geopohtik”. После прихода к власти фашизма прекратил свое сотрудничество в нем. Наряду с Пассарге конструировал ландшафтные границы путем механического наложения на карту отдельных элементов. [с.12]

7 Пенк Альберт – известный немецкий географ (XIX-XX вв.), занимавшийся изучением водного баланса суши, картографированием земной поверхности, формы которой ставил в центр географических исследований. Будучи участником Международного географического конгресса в Берне (1891), выступил с предложением создать Международную карту мира (в м. 1:1.000.000). Уделял большое внимание страноведческим описаниям. Под его редакцией в Германии в XX в. издавалась серия “Bibliothek Landerkundliche Handbucher”. [с.12]

8 Шоу Бернард (1856-1950) – выдающийся английский писатель, драматург и публицист. [с.12]

9 В 1817 г. США достигли соглашения с Великобританией о ликвидации военно-морских сил на Великих озерах и на озере Шамплейн с оставлением сил, необходимых лишь для сбора таможенных пошлин и налогов. Это соглашение известно как соглашение Раш – Багот. Однако США сохраняли свои верфи на озерах до 1825 г., а Великобритания – до 1834 г. После заключения Вашингтонского договора 1861 г. обе стороны по молчаливому согласию перестали поддерживать укрепления на американо-канадской границе и она стала “неохраняемой границей”. [с.12]

10 Автор имеет в виду итоги первой мировой войны прежде всего для Германии, зафиксированные системой договоров, образующих Версальскую систему послевоенного устройства мира. Читатель не преминет заметить резко отрицательное отношение К. Хаусхофера к Версальскому договору, которое красной нитью проходит через все его работы, представленные в данном томе.

В Версальском договоре содержался статут (устав) Лиги Наций, описание границ Германии с Бельгией, Люксембургом, Францией, Швейцарией, Австрией, Чехословакией, Польшей и Данией, определялись вопросы политического устройства Европы. Так, Германия обязывалась признавать и соблюдать все соглашения, которые могут заключить главные союзные и объединившиеся державы с правительствами Бельгии или Нидерландов в целях замены договоров 1839 г., [с.12] устанавливавших бельгийский нейтралитет. Германия признавала переход к Бельгии округов Эйпен и Мальмеди, а также так называемой нейтральной и прусской частей территории Морене (см также примеч. 34. С. 46).

Люксембург выходил из состава Германского таможенного союза, Германия признала его полную независимость.

Германия обязалась уважать независимость Австрии в границах, которые были установлены Сен-Жерменским мирным договором 1919 г., признала независимость Чехословакии, граница которой была проведена по линии старой, существовавшей к началу первой мировой войны, границы между Австро-Венгрией и Германской империей.

Германия обязывалась признать полную независимость Польши, отказаться в ее пользу от части Верхней Силезии, от прав на город Данциг (Гданьск) с округом, которые объявлялись вольным городом под защитой Лиги Наций. Данциг входил в пределы таможенной границы Польши, которой предоставлялось право ведения его внешних сношений и защиты интересов его граждан в других странах.

Устанавливалась новая граница между Германией и Данией. Эльзас-Лотарингия, отошедшая к Германии согласно условиям Франкфуртского мира 1871 г., возвращалась под суверенитет Франции. В качестве компенсации за разрушение угольных копей на севере Франции угольные копи Саарского бассейна переходили на 15 лет под управление комиссии Лиги Наций. Имелось в виду, что вопрос о дальнейшей судьбе этого района решит плебисцит.

Германия была обязана провести демилитаризацию Рейнской зоны. Ей запрещалось содержать или строить как на левом, так и на правом берегу Рейна, к западу от линии, проходившей в 50 км восточнее реки, военные сооружения и содержать в указанной зоне какие бы то ни было воинские части. Германия обязывалась снести все укрепления на островах Гельголанд и Дюне.

Эти территориальные изменения К. Хаусхофер представляет как ставящие Германию в невыносимое положение, лишающее ее необходимого “жизненного пространства”. Столь же отрицательно К. Хаусхофер оценивает положения Версальского договора, касающиеся колоний. В результате этого договора бывшие германские колонии, а также некоторые арабские территории бывшей Османской империи были распределены между победителями на основе системы мандатов от имени Лиги Наций, согласно которой государства-мандатарии устанавливали свою опеку над территориями, якобы неспособными к самостоятельному управлению. Так, Великобритания получила мандат на управление Западным Того, а также частью Камеруна и большей частью Германской Восточной Африки (Танганьика), германские владения в Юго-Западной Африке отошли к Южно-Африканскому Союзу. Франция помимо мандата на Сирию и Ливан получила также мандат на Восточное Того и часть Камеруна; Бельгия – на Руанду-Урунди; Япония – на Тихоокеанские острова к северу от экватора – Маршалловы, Каролинские и Марианские; Австралия – на остров Науру (совместно с Великобританией и Новой Зеландией) на бывшую германскую Новую Гвинею и острова Тихого океана к югу от экватора; Новая Зеландия – на острова Западное Самоа.

Серьезный урон понесли позиции Германии в Китае, где она пользовалась рядом привилегий и преимуществ, вытекавших из прежних германо-китайских договоров. Так, Германии пришлось уступить в пользу Великобритании принадлежавшее ей имущество на территории британской концессии в Кантоне (Гуанчжоу), а в пользу Японии – все права и привилегии на территории Цзяочжоу.

Версальская система оказалась крайне неустойчивой и очень быстро проявила признаки распада. Не устранив коренных империалистических противоречий, приведших к первой мировой войне, эта система породила ряд новых между победителями и побежденными, равно как и между странами-победительницами, что ускорило образование новых военно-политических блоков, чреватое серьезными конфликтами. В результате большинство положений Версальского мирного договора не выдержали испытания временем и были нарушены к началу второй мировой войны. Первым нарушением территориальных постановлений Версальского договора явилось вступление германских войск в марте 1936 г. в Рейнскую демилитаризованную зону. Следующим – захват Австрии в марте 1938 г. В конце сентября 1938 г. Гитлер с согласия Чемберлена и Даладье (“мюнхенский сговор”) захватил Судетскую область Чехословакии, а в марте 1939 г. была [с.13] оккупирована вся Чехословакия. Через неделю после этой акции Германия аннексировала принадлежавший Литве Мемель (Клайпеду). Погоня за “жизненным пространством”, “справедливыми границами” привела к логически неизбежному финалу – второй мировой войне.

Следует также заметить, что К. Хаусхофер, представляя Германию пострадавшей в итоге первой мировой войны стороной, исподволь, с той или иной степенью открытости, снимает с нее ответственность за ее развязывание. Он не упоминает о том, что Версальский мирный договор устанавливал виновность Германии и ее союзников в развязывании первой мировой войны. В договоре содержалось постановление о специальном суде над Вильгельмом II, а также о судебном преследовании лиц, “обвиняемых в совершении действий, противных законам и обычаям войны”. Однако это осталось благим пожеланием на бумаге. Примечательно, что в трактовке этой проблемы Хаусхофер апеллирует не к историческим фактам, – хотя по многим темам проявляет высокую эрудированность в области всемирной истории, – а к психологии, или народной психологии, к ложно понимаемому “патриотизму”.

Вопрос об ответственности за войну приобрел особую остроту еще в 1918 г Например, британский премьер Ллойд Джордж отмечал: “Все более укреплялось мнение, что война сама по себе – преступление против человечества и что войны никогда не будут ликвидированы полностью, пока они не будут квалифицироваться как уголовные преступления, а инициаторы и подстрекатели войны не понесут заслуженного наказания” (Ллойд Джордж. Правда о мирных договорах. Т. 1. М., 1957. С. 90). В связи с этим ставился вопрос о привлечении к суду кайзера Вильгельма II. Врученный на Парижской мирной конференции германской делегации 7 мая 1919 г. текст мирного договора содержал статью, устанавливавшую ответственность Германии за развязывание мировой войны. Тогдашний германский министр иностранных дел Брокдорф-Ранцау отказался подписать договор. В записке, представленной Брокдорф-Ранцау на предложенный ему проект договора, он выдвинул следующие возражения и контрпредложения.

Германия выступала против передачи Польше частей Восточной Пруссии и немецкой Померании, Данцига, передачи Польше и Чехословакии Верхней Силезии, отторжения от Германии Саарской области и оккупации Рейнской области. Германия отказывалась нести ответственность за все военные расходы.

Германия соглашалась уменьшить свою армию до 100 тыс. человек, в вопросах территориальных уступок предлагала взять за основу программу Вильсона (уступка Эльзаса и Лотарингии, признание Данцига, Мемеля и Кенигсберга открытыми портами, проведение в Шлезвиге плебисцита, передача колоний под мандат Лиги Наций), выражала готовность уплатить 100 млн. золотых марок, восстановить разрушенные области Бельгии и Франции, принимала обязательство поставлять Франции в первые пять лет по 20 млн., а в последующие пять лет – 8 млн. т угля, соглашалась на передачу в счет понесенных убытков части германского торгового флота. Германская делегация демагогически предлагала создать комиссию для выяснения виновников войны и их наказания.

После отказа конференции рассмотреть эти предложения Брокдорф-Ранцау покинул мирную конференцию и подал в отставку. Национальное собрание в Веймаре приняло резолюцию о необходимости подписать мирный договор, исключив из него статью об ответственности Германии за войну. Однако нажим союзников вынудил немцев капитулировать и подписать договор с упомянутой статьей.

Хаусхофер объективно как бы продолжает линию германской делегации в Версале. Поскольку договор был подписан, то с юридической точки зрения он лишен возможности прямо отрицать ответственность Германии за войну, отсюда его уклончивый язык и обходные маневры.

Нюрнбергский процесс продемонстрировал не только уместность, но и международную необходимость привлечения к ответственности виновников развязывания войны и проведения политики геноцида. Этот нравственный императив и международно-правовая норма поддерживаются всеми честными людьми на планете. [с.14]

ВВЕДЕНИЕ

Давление границ и тесность пространства тяготеют над задыхающейся в тисках Внутренней Европой (Innereuropa). Настоящая книга, призванная привлечь внимание к беспристрастному исследованию границ в их географическом и политическом значении, обращена прежде всего к тем, кто живет в этой стесненности, а также ко всем, кто серьезно участвует в прочном, устойчивом восстановлении в естественных связностях пространства, где обитает человечество, разорванного и разрушенного в результате его произвольного раздела.

Это касается в первую очередь Внутренней Европы, потому что ни в каком другом месте Земли так остро не проявляется в проведении границ противоречие между научно мыслящим веком и антинаучными, алчными и пристрастными действиями. Разве кто-нибудь мог бы посчитать возможным еще на рубеже столетия, когда на всех языках было написано так много светлого о будущем человечества, что всего два десятилетия спустя государственные мужи, члены ученых академий и обществ, якобы мыслящие категориями крупного пространства народные лидеры окажутся готовыми провести границы государств и народов через большие города и их водонапорные башни и газовые фабрики, соорудить рубежи между рабочими и их каменноугольными шахтами, воздвигнуть там и сям барьеры между одинаково думающими, чувствующими и говорящими людьми.

Именно мрачное предсказание заката изувеченной в таком ослеплении Европы (Abendland) должно вдвойне заставить нас со всей суровостью объяснить, что сделали сами ее жители для его возможного ускорения из-за бессмысленных границ и демаркационных линий.

“Кто не сознает темноты, тот не станет искать света” .

Но если мы поднимем факел знания, то истинно происходящее, с которого снят покров, сотканный из фразеологии, предстает во всей своей гротескной бессмысленности.

Внутренняя Европа с ее географическим и политическим урезанием и увечьем жизненно необходимых структур, с невыносимыми границами жизненной формы в удушающе тесном жизненном пространстве – в каком разительном противоречии находится это [состояние] с представлением века и культурного круга, которому Шпенглер придал отпечаток фаустовского стремления к жизни в безмерном, безграничном как лейтмотив. [с.15]

Понятно, почему такое обвинение в зреющем закате [Европы] вышло именно из духовной среды стомиллионного народа, который, к счастью или к сожалению, пожалуй, наиболее четко отразил эту фаустовскую черту характера, распространяя ее среди народов Земли в то время, когда он в том пространстве, где дышал, был невыносимо стеснен до минимальных пределов и поэтому первым в XX столетии глубоко в душе пережил возникающую у человечества нужду в границах на перенаселенной Земле.

Были ли необходимы именно немецкому народу для воспитания у него чувства границы это страшное переживание, эта напряженность, побуждающая к восстановлению границ мирным путем при их добровольной либерализации или же к взрыву, – напряженность между идеалом беспредельности Вселенной, идеалом погруженного в самосозерцание “наднационального”, безразличного к пространству человека, и реальной жизнью великого народа Земли, больше всех сдавленного пространством в своем свободном развитии?

Не была ли эта напряженность возможной только потому, что этот проникнутый духом Фауста народ достиг всех осуществимых духовных целей, подарил человечеству понятия и определения понятий, – только не той в правильной мере и в надежной форме разумной границы, ибо сам не знал, как ее найти?

Но такую судьбу он разделил с двумя самыми гениальными народами планеты: с эллинами – носителями сухопутной и морской культуры бассейна Эгейского моря, и теми, кто населял индийское жизненное пространство между Гималаями и Индийским океаном, которые – как и немцы, были, видимо, духовно слишком мягкотелы, слишком аморфны, чтобы защитить и сохранить свою земную жизненную форму.

Именно в этом они не преуспели: границы действительного, которые они полагали выдвинуть все дальше вовне, пока те не совпадут с границами человечества в метафизическом [т.е. философском] смысле, затем – ибо сами не знали, как найти для этого меру, – проводились другими, причем весьма болезненно, ценой потери миллионов соплеменников и даже облика свободных, определяющих свое место в жизни народов.

Так происходило в Священной Римской империи германской нации 5 , в Элладе домакедонского периода и в подобных сказочным творениям эллинистических государствах 6 , в становлении империи Ашоки 7 и более поздней при Великих Моголах. Если Акбар 8 , величайший среди них, казался своим современникам “тенью бога на Земле”, подобно Периклу 9 и Александру [Македонскому] 10 , Карлу Великому 11 и Фридриху Гогенштауфену 12 , то уже для их внуков воздвигнутые на века границы их государств были преходящими, как облака. То же повторилось во Внутренней, или Центральной, Европе после краха Второй [с.16] Германской империи 13 , казавшейся очень прочной в Центре Европы. Однако уже в 1900 г. Теобальд Фишер i назвал ее эфемерой, ибо, как и после исчезновения первой 14 , не стало больше надежной границы и какой-либо устойчивой формы, и крупный писатель того времени увидел на исходе века точно такую же безутешную картину, как Шиллер 15 – на рубеже XVIII-XIX столетий.

Но эта первая [империя] ни в коей мере не была чисто Германской империей, а римско-германской нацией с ее передвигающимися, подобно облакам при каждом порыве ветра, границами. Никто не знает сегодня, идет ли дело к новой, третьей империи 16 , столь горячо и страстно желаемой и ожидаемой многими. Во всяком случае тот хаос руин и мук, в котором мы ныне живем, не заслуживает названия империи: ведь от нее сохраняется лишь тень и апелляция о спасении права на жизнь. Ибо империя должна иметь границы, которые она способна защищать собственными силами!

Однако, чтобы третья империя стала когда-нибудь реальной в пространстве и во времени в Центральной Европе, необходимо постоянно поддерживать представление, идею о ней в убедительной форме и в наглядных установленных границах. Необходимы также, насколько возможно, обоснованное признание тех границ, которые были привнесены извне ее жизненной форме, будь то заимствованные у природы, будь то установленные в результате человеческой деятельности, расовой воли и силового произвола, и ясное осознание их изменяемости или постоянства. Ведь любая полезная и стабильная граница – это не только политическая граница, но и граница многих жизненных явлений, и она сама по себе становится еще одной жизненной формой, своим собственным ландшафтом со своими собственными условиями существования, более или менее широкой зоной боевых действий, предпольем 17 ; крайне редко граница является линией, как ее легко мог бы провести юрист, человек, имеющий дело с документами, однако ее отвергают природа и жизнь, в которых нет ничего более постоянного, чем борьба за существование 18 в вечно меняющихся, непрерывно перемещающихся в пространстве формах.

Арена этой борьбы – прежде всего граница, которая лишь цепенеет, будучи на самом деле мертвой и давно испытывающей действие сил, стремящихся устранить отмершее, а то, что еще полезно, использовать в новой жизни.

Таким образом, попытка рассмотреть границы в их географическом и политическом значении и проявлении по необходимости затрагивает последние рубежи, установленные нам [с.17] человеческим опытом 19 . Это придает такой попытке – наряду с признанной политической необходимостью теоретической пропедевтики для практической пограничной работы – предельную духовную и художественную привлекательность. Не будь этого стимула, невозможно было бы воздать должное невесомому, не поддающемуся учету и все же решающему, чисто духовному моменту в возникновении, существовании и исчезновении границы. А без такой перспективы возникло бы искушение свести познание границы в мелководье чисто материалистической [физической] географии и исторического рассмотрения, причем понимание границы такого культурного круга, как германский, пронизанного фаустовским натиском, не должно сглаживать различия.

Таков был главный соблазн, но и опасность предпринятой попытки рассмотрения именно с центральноевропейской точки зрения. И пусть с этим предостережением она идет своим путем на стыке науки и искусства, культуры и силы, показывая пропасти и наводя мосты, создавая фундаментальную основу всестороннего знания, – навстречу лучшему будущему, как позволяет на это надеяться современность 20 , из потребностей которой и возник этот временной мост в виде данной научно-художественной книги. [с.18]

Панидеи в геополитике

ГЛАВА I

К ВОПРОСУ О ГЕОПОЛИТИКЕ ПАНИДЕЙ

Убедительный опыт географии и истории свидетельствует о том, что все идеи, которые провозглашают охватывающие целые народы, широкие цели (панидеи), инстинктивно стремятся к воплощению, а затем и к развитию в пространстве, становясь поддающимися описанию и реальными явлениями на просторах Земли в понятных, имеющих мировое политическое значение формах, даже если их предвозвестники категорично уверяют: “Царство Мое не от мира сего” , как христианство, или же устремлялись к нирване” , как буддизм.

Подобный опыт показывает нам, вплоть до сегодняшнего дня, по меньшей мере сквозь семь тысячелетий , что человечество нередко и во многих своих начинаниях задерживалось на пути, ведущем от общинно-племенной групповой организации через народное (национальное) государство к мечте о совместном освоении всех известных земель, о планетарном союзе. И этот опыт можно рассматривать и изучать до известной степени как застывший, окаменевший, принадлежащий прошлому, не более как ожившие руины, а отчасти (и при этом гораздо больше, чем кажется на первый беглый взгляд) – как вполне еще жизнестойкие образования или жизненные формы будущего, способные воскреснуть из небытия и даже искусно уклониться от пытливого вмешательства науки.

Но как ловко ценители панидей – дипломаты и государственные мужи затуманивают ради национальных в своей основе целей эти превращения. В тот момент, когда панидеи воплощаются на просторах Земли – и пусть это происходит в скромных формах родового наследства апостола Петра или нынешнего Ватикана, в исполнительных органах Второго или Третьего Интернационалов, Панамериканских союзов или объединенного всемирного государства, в протоколах Пантихоокеанского союза, в журнале “Пан-Европа” с его точной картой мира на обороте, – они тотчас же становятся добычей науки о пространстве в ее применении к государственно оформленной воле, объектом геополитики, которая исследует определяемые Землей, происходящие на ее почве процессы при каждом воплощении власти (силы) в пространстве, ее разделении, перераспределении, динамике, даже если речь идет о влиянии идей и их носителей.

Итак, наряду с атрибутами политического величия на реальной почве (auf dem Rucken der Erde), руническими и межевыми (пограничными) знаками, оборонительными сооружениями наподобие [с.253] Великой Китайской стены, наряду с воротами и гербовыми колоннами (в возведении которых особенно преуспевали иберы – испанцы и португальцы), наряду с рубежами культуры, которые для скрытого империализма более коварны, чем осознавал кое-кто из их творцов (ямен у китайцев , купола мусульманской мечети и ортодоксальной [православной] церкви, звонницы католических храмов и пагоды буддистов, монастыри-крепости, римские дороги и акведуки), следовало бы наблюдать прежде всего за земным образом жизни, путями носителей панидей как вершителей власти на планете, дабы воздать должное их следам, их поступкам в настоящем и будущем. Из этого становится ясным далее, насколько широко возможно исследовать в столь сжатых рамках осуществимость панидей в политическом пространстве, их долговечность и их сущностные, обусловленные природой черты, зафиксировать их диапазон (Umri?) в нескольких схемах, подтвердить документально, где ныне действующие панидеи размежевываются (abgrenzen) или пересекаются, каким ожидаемым возможностям они при этом идут навстречу, и как можно шире показать, каким образом передовые борцы за эти идеи могли бы обойти опасности, вняв предостережениям геополитики, главная задача которой в предвидении без каких-либо оговорок (prognose sine ira et studio) .

Создание опорных владений в зоне Индийского океана

Unmiltelbarer Besitz – прямое (непосредственное) владение,

Schutzstaaten u.s.w. – государства, которым оказывается помощь и т.д.

Einflu?gebiet, Interessenspharen, Mandate u.s.w. – область влияния, сферы интересов, мандаты и т.д.

Wieder verloren oder aufgegeben – снова потерянные или признанные таковыми

И все же именно во взаимосвязи паназиатской и пантихоокеанской идей еще больше, чем в связи пан-Европы с какой-нибудь другой панидеей, которая пересекается с мечтами панъевропейцев (вроде панмалайской, евразийской панславизма, великобританской, пананглосаксонской), мы наблюдаем важное, геополитически действующее различие панидей, разделяющее их на эволюционные и революционные. Очевидно эволюционные черты несут в себе, например, пантихоокеанская и в меньшей степени, в противовес ее колониально-испанскому происхождению, современная панамериканская идея, а также большинство “наднациональных” объединительных взглядов, исходящих от островных народов и островных государств. Исключение составляет вновь возродившееся вследствие гнета панмалайское движение, которое может стать эволюционным, лишь склоняясь к идее [с.258] “Великой Японии”, а революционным – обретя мощную поддержку направляемого из Москвы, а также Китая и Индии революционного паназиатского движения, питаемого антагонизмом в положении цветных и белых в мире, – т.е., например, выступающего за “пан-Африку африканцев”, против “белой Австралии”.

Антагонизмы континентальных и морских панидей и таких, которые надеются скорее посредством преобразования (метаморфоза) или скорее катастрофы (краха) достигнуть своих целей в пространстве, часто ведут к параллельным, но несовпадающим действиям. Поскольку панидеи разветвляются во многих направлениях, становится, следовательно, необходимым исследовать географическими методами отдельные из них в связи с их политическими инструментами и лозунгами, сопоставив не только во всемирном масштабе, но и в отдельных, по возможности чистых экспериментальных полях.

В качестве средства для такого исследования панидей напрашивается непосредственно вызванная ими к жизни литература, а также сочинения противоположного толка, которые каждую из них стараются тотчас же освободить от пут. Некоторые панидеи располагают сводными программами, изложенными в таких журналах, как “Pan-Europa”, или “Pacific Affaris” Пантихоокеанского союза, или “Новый Восток” (Москва), “Young Asia”, или в книгах, кои самими соответствующими движениями рассматриваются в качестве своего священного писания, например труд Н.Я. Данилевского “Россия и Европа” – “библия” панславизма или книга Б.К. Саркара “Futurism of Young Asia” . Другие же программы приходится терпеливо искать в протоколах различных конгрессов и движений.

Зачастую для превентивных мероприятий существуют ангажированные оппоненты, коим обязаны глубоким проникновением в суть пандвижений, как Лотроп Стоддард, автор книги “New world of Islam” (“Новый мир ислама”) , как те представители паназиатских связностей, которым, например, панъевропейская мысль представляется попыткой колониально-империалистической перестраховки. Более редкими стали спокойные и объективные изложения, в свое время апробированные панамериканским движением (характеристика Зиверсом (1900) его важного инструмента – трансамериканской железной дороги) или Лигой Наций благодаря Говарду Эллису (1928) .

Литературный уровень свидетельств, характеризующих геополитику панидей, весьма различен: от вершин мировой классической литературы вроде увещеваний Рабиндраната Тагора, который, находясь в Токио, призывал Японию не изменять [с.259] своего азиатского облика, паназиатского письма Сунь Ятсена к Инукаи 27 , книги Гриффита Тейлора “Environment and Race” (“Окружающая среда и раса”) vii до безудержного потока листков. И здесь, чтобы отделить истину от фальши – как я попытался это сделать в отношении паназиатского и пантихоокеанского движений и их физических основ viii , – требуется постоянное наблюдение за силовым полем, где опасные для жизни сверхнапряженности (Hochspannungen) иногда посылают свои разряды друг против друга в совершенно неожиданных направлениях.

Попытка привлекательна, но не безопасна, не легко достижима. И все же она должна стать постоянной, чтобы нас не застали врасплох разрушающие культуру взрывы. Ибо нужно знать, включаются ли ныне эти уже фактически существующие промежуточные образования между “империей”, трансформированной в государство “народностью”, нацией и мировым сообществом – Лигой Наций в качестве моста или препятствия. Но общее представление об этом можно получить, если бы в геополитической критике современных панидей с такой безучастностью, какая вообще возможна лишь при чисто политико-географическом наблюдении за земной поверхностью, исследовались условия и возможности их существования в пространстве с всеобщей точки зрения – сухопутной и морской. Даже такое интересное и умное исследование, как научный трактат Карла Штруппа , не имеющий географического фундамента, подвергается опасности, ибо принимает в расчет лишь словесные конструкции и мечтания сторонников некоторых панидей, а не их земные возможности. Однако заслугой Штруппа – автора работы “Worterbuch des Volkerrechts” – остается то, что большинство панидей в его собрании ключевых терминов воспринимались как животворные и поистине творческие силы и были разработаны с такой тщательностью, как это позволяли динамически активное, проникнутое страхом (Woolf. “Revolt against Europe” – Вольф. “Мятеж против Европы”); проблема цветного населения) и волей к борьбе (Москва; Университет имени Сунь Ятсена) , осязаемое рабочее поле и опытный образец (Versuchsstuck).

Кто соприкоснулся со становлением борьбы хотя бы одной-единственной среди крупных панидей нашего времени, тот знает, что объективное изложение, достижимое в других областях знания, в данном случае было бы возможно, если описать эту идею чисто ретроспективно, отступив от ее состояния примерно на десять лет (как это фактически имеет место во многих географических и страноведческих работах) и отказавшись от важнейшего – от взгляда на ее возможность воздействовать на настоящее и через определенные ступени на ближайшее будущее. [с.260]

Именно такое геополитическое рассмотрение панидей непременно открывает взгляд на механизм, силовые линии и экспериментальные поля нашего века, нашего времени – и тогда предстает в движении сложная картина связанных, а не отдельных изолированных событий – и встает извечный вопрос о родившемся вместе с нами праве. Такое рассмотрение панорамы находящегося на полном ходу машинного зала – удел не каждого; кто был приучен к статической точке зрения, тому такой откровенно выраженный динамический подход покажется не совсем удобным. Однако именно естественные, успешно вырастающие на почве, обусловленные природой основные черты и направления – это и есть то, что остается, более того, укрепляется и сызнова позволяет составить представление о пространственных возможностях определяемых волей маневров. Итак, именно в таком способе рассмотрения я усматриваю единственно возможный противовес обманчивому, путаному – часто из лучших побуждений – потоку речей и словесному камуфляжу, которые сознательно или неосознанно затуманивают как тенденции, так и очертания панидей. Поставив воздушный замок из бумаги на твердую почву, мы должны не только направить на него искусственный свет, но и подвергнуть его буре и грозе – устоит ли он в пространстве, столкнувшись с иными делами, – лишь тогда можно проверить его способность противостоять напору и давлению, имеющуюся или отсутствующую оборонительную энергию в качестве промежуточного сооружения между народным духом (Volkheit) и Лигой Наций! [с.261]

ГЛАВА VIII

ПАНИДЕИ И МЕЖДУНАРОДНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ; МЕЖДУ ЛИГОЙ НАЦИЙ И НАЦИОНАЛИЗМОМ

Придирчивое исследование показывает, что панидеи, учитывая время и пространство их рождения, получали различные по пространственным потенциям жизненные ростки в зависимости от того, какая тенденция брала верх в отправной точке – рационалистическая или же идеологическая, в зависимости от того, каким было родовое (Kernraum) пространство – узким или широким, малым или большим, испытывающим избыточное давление центром, как Европа, или же обескровленным и пустым, изголодавшимся по людям (dead heart Азии, Австралии; “wide lone lands” Северной Америки и Австралии; гилея Южной Америки, Африки). Можно также различать искусственно вызванные к жизни продуманной государственной мудростью в качестве инструмента упомянутые панидеи вроде пантихоокеанской, которые по природе своей являются эволюционными (как в большинстве случаев океанские образования), и порожденную недовольством, революционную по природе вроде паназиатской, которую, конечно, никто не назвал бы искусственной в силу ее изначальной спонтанности.

Однако сообразно своему происхождению и унаследованному характеру панидеи в совершенно различной степени подходят для поддержки международной организации в зависимости от того, к чему они ближе – к Лиге Наций или к национализму. Панидеи островных частей Света, крупных ландшафтов, как панамериканский или панавстралийский, вполне самодостаточны, склонны к автаркии, к изоляции: они забывают о том, что миллиарды людей не захотят умирать с голоду, не смирятся с “недопущенными к заявке” (“ausgeclaimten”) резервными пространствами, закрашенными в атласе красным цветом, – только потому, что эти пространства когда-то, во время успешных морских разбоев, были приобретены под видом главного правоос-нования, когда не поступало иных настойчивых заявок, продиктованных высочайшей заботой о лучшем использовании пространства и об уходе за ним. Носители морских панидеи, чья сила основана на разбросанном владении (Streubesitz), с трудом понимают, что целые части Света неохотно расстаются со своей “золотой бахромой на нищенском рубище” (Азия, согласно лорду Керзону) и требуют прекращения чужеземной эксплуатации. Оттого и трудности для иберов, голландцев, французов, британцев воздать должное паназиатскому движению, которое со своей стороны используется Советами, чтобы “держать в брожении” обширные азиатские пространства (ленинский завет Китаю!).

Далее, из выражений “mare nostrum” и “orbis terrarum” , присущих мышлению Древнего Рима, понятно, что в господствовавшем там латинском языке нет общепринятого обозначения для понятия “наднародный”, “наднациональный”, воспроизводимого как международное. Однако примечательно: ведь органически живущая линия развития, которой принесли политико-морфологическую жертву и централизованно сплоченные нации, а не только прочие, чужда латинскому пространственному мышлению. Об этом напоминает принимавшая разные формы, потерпевшая крах панидея, слишком трудная в его восприятии.

Германское государственное мышление (Staatsdenken) испытало на собственном опыте одно такое панобразование, ставшее неуемным (panlustig) лишь благодаря норманнской закваске анг-лосаксонства, хотя и весьма способном к преобразованиям. Вопреки всем воплям по поводу Пангерманского союза и его влияния, которое было весьма скромным, это мышление никогда не проникало на европейскую континентальную почву в виде некоего панпредставления. В своей старинной “Священной Римской империи германской нации” собственную народную энергию к огромному ущербу для себя оно принесло в жертву “наднациональной” имперской идее, пока та не превратилась в иллюзию.

Из столь различных опытов становится ясно, что уже в Центральной Европе в этом коренном вопросе – о возможности будущего панъевропейского образования – нет понимания и еще меньше его в выработке понятия “права меньшинств” , в связи с чем Мелло Франко обнародовал потрясающе простое в латинском восприятии решение: целесообразно как можно быстрее ассимилировать меньшинства! Вероятно, Южная Америка еще познает в связи с проблемой цветного населения, как такое решение скажется на ее собственной шкуре; но пока, правда, обнаруживается, что правомочие чуждых региональных сил участвовать в разработке пан-Европы на пути, проходящем через Лигу Наций, должно быть так же отклонено, как его отклонила пан-Америка и ему отказывает пан-Азия.

Поэтому из многих трудностей, противостоящих образованию пан-Европы после создания Лиги Наций, с непредвзятой, географической точки зрения, выделены особенно легко постижимые.

Внутри и вне Европы слишком мало осознали, насколько важен вопрос о том, могут ли из ее круга предложить некое более или менее удовлетворительное региональное решение для Европы (как бы оно ни называлось ныне – пан-Европой, или Соединенными Штатами Европы (СШЕ), или всего лишь панъевропейским Таможенным союзом) наряду с подтверждением пригодности, свидетельством оправданности существования Лиги Наций, чтобы поспешное учреждение пан-Европы не стало все больше и больше работающей на холостом ходу говорильней, ярмаркой тщеславия на фоне поистине эффективных региональных крупных организаций. [с.334]

Ибо принципиальное содействие жизнеспособной структуре панорганизации человечества (Pangliederung der Menschheit) должно быть все-таки свидетельством способности новых жизненных форм включиться в происходящий на поверхности планеты процесс становления и исчезновения! Конечно, пространство для развития от территорий к государствам, от недостаточно жизнеспособной, нуждающейся в опеке части земель к практичному союзу земли и народа – даже и в США! – ограниченно. Но доминирующим процессам роста – повсеместно рассматриваемым в сравнении (карта жизнеспособности Заппера!) – противостоят все же процессы истощения, все еще далекие от состояния равновесия.

Итак, кто же представляет в Лиге Наций право, которое родилось вместе с нами и рождается ежедневно с новыми поколениями? В пантихоокеанском, в паназиатском движениях имеются форумы, где это право на существование может быть доказано. И при этом также необычайно трудная разграничиваемость основных азиатских жизненных форм! Как велик, к примеру, Тибет? Имеет ли он 1,5 млн. жителей (Gotha), 3-4 (Sven Hedin) , 8 (Chin. Jahrbuch)? Кому принадлежат с точки зрения международного права Танну-Тува, Монголия, Тибет? Какова территория самого Китая – менее 4 или же 10 млн. кв. км? Такие вопросы наводят ужас на панъевропейца. Однако поборники других панидей стараются найти приближенное значение, разумно правдоподобное для компромиссных договоренностей, исследовать, какая сила стоит за новыми образованиями. Но кто раскусит с этих точек зрения, с таким широким “видением” (“Vision”) индийский, китайский, центральноевропейский вопросы, во многом столь родственные территориально, или же только динамику 562 индийских земель размером от государства до деревни, которая (динамика) должна обрести свое право при формировании панструктуры (Pan-Gestalt). Учитывая региональный характер панидей и возможность их трансформации, существующая структура Лиги Наций, следовательно, слишком формальная, окостеневшая, противоречащая также неуправляемой жизни, которая – при всех эксцессах – пронизана национализмом. Это должно внушать сомнение по поводу будущей силы и одного, и другого образований, и наиболее жизнеспособные панидей все больше склоняются к поиску согласия и компромисса с национализмом, чем с Лигой Наций и творчеством ее юристов и дипломатов. Что же из этого получится, если вдруг за ее спиной будут стоять не народы, а лишь правительства и юридические фикции? Как бесследно исчезли из современной истории бюрократически выродившийся германский бундесрат, несмотря на все собранные в нем таланты, и многие иные немощные собрания, даже если “Золотая (почетная) книга” о наследниках завершена и изгородь из параграфов поручилась за их вечность, за продолжение списка бессмертных?

Географическая наука выполняет компромиссную, посредническую роль между миром природы и миром духа, жизнью [с.335] и бумагой, но проявляет недоверие там, где она обнаруживает, что природа улетучивается из конструкций, а неудовлетворенные пытаются на свой страх в другом месте взять свое. Она следит за проявлениями жизни на нетронутой Земле с большим доверием, чем за явлениями на бумаге, и находит в нынешней международной организации слишком много бумаготворчества, слишком много “ценного материала” и слишком мало жизни, а в развивающихся панобразованиях больше жизни, зато меньше бумаги, что иногда затрудняет их охват, их историческое разъяснение. Это с особой силой проявляется в паназиатском вопросе, от значения которого в китайских делах в противовес автору, однако же, долго отмежевывались, пока священный огонь с Юга в 1927 г. не перекинулся через Янцзы. Тогда, разумеется, негодовали по поводу противоправных способов борьбы Советов, младокитайцев, младоиндийцев, а также, конечно, геополитики, но лишь тогда научились сопоставлять себя с ней, ибо она существовала в гуще жизни, в мире, хотя еще и не в делах.

Истолкование международного права применительно к Лиге Наций содержится во многих публикациях, наиболее выразительно это сделал, например, Штрупп ; вместе с тем имеются многочисленные жизненные проявления на поверхности Земли, о которых не говорится в книгах, но которые тем не менее следует знать и описать: они существуют, как существовали драконы острова Комодо, хотя наука отрицала это.

Налицо антропогеографический и геополитический факт: две из великих держав планеты, наиболее настойчиво занимающиеся внедрением панидей, вероятно, поэтому остались вне Лиги Наций – Советский Союз и Соединенные Штаты Америки; по каким прочим причинам, оставлю здесь неисследованным. И еще один факт в том, что одна великая держава – Советский Союз – не хотела пожертвовать своим местом в панрусской, вероятно, в еще незабытой панславистской, а также в евро-азиатской и паназиатской идеях без переходного периода (Ubergang) между великой державой и планетарным союзом; другая – Соединенные Штаты Америки – не хотела пожертвовать своим отношением к панамериканскому, и прежде всего к пантихоокеанскому, кругу идей; она придавала значение американскому Срединному морю и Тихому океану, а не трансатлантическим связям.

Представление русских об осуществлении некоей панидей является чисто континентальным, даже надконтинентальным, трансконтинентальным наступательным движением из пан-Азии и далее в Европу, если вообще не панъевразийским, в их надеждах на мировую революцию – по меньшей мере.

Но в упоминавшемся американском панвоззрении воплощается континентальная панидея, идея “Нового Света”, и охватывающая Океан, в лучшем смысле “тихоокеанская” культурно-политическая и хозяйственно-политическая [панидея] в более высоком единстве, представляющем собой большую часть земного шара, надстроенную двумя его важнейшими, наиболее замкнутыми [с.336] едиными пространствами. Ясно, что носителям столь крупнопространственных надежд жертва далась бы с большим трудом; и во всяком случае показательно, что все государства, либо еще не присоединившиеся к Лиге Наций, либо безразличные к ней, уже при малейших разногласиях угрожавшие выходом из нее, либо отказывавшиеся платить свои взносы, короче говоря, питавшие к ней ничтожную степень привязанности, – за исключением Бразилии, – это все основные области, расположенные вокруг пантихоокеанского силового поля: Соединенные Штаты Америки, Советский Союз, Китай, Мексика, Япония, Австралия, Перу, Боливия, Эквадор и некоторые государства Центральной Америки – вероятно, с неосознанным, а некоторые наверняка с глубоко осознанным чувством особого права (Reservatgefuhlen) в пользу иных возможностей панобъединений, которыми они не хотели просто пожертвовать.

С этой имманентной силой двух самых крупнопространственных и мощнейших панидей должна будет, следовательно, считаться Лига Наций, как и пан-Европа, и, вероятно, смириться с ограничениями своего влияния в будущем.

Ввиду статического приданого и склонности Лиги Наций все же, несомненно, существует более сильное избирательное сродство (Affinitat) статически задуманных или ставших таковыми панобразований в противовес динамичным. Австралийское панобразование с одним голосом (вместо семи, которые следовало ожидать по другим представлениям – например, по канадскому и упоминавшемуся американскому) под руководством Британской империи, в то время уже находившейся на стадии расчленения на доминионы, вошло в Лигу Наций и получило от нее мандат. При этом, правда, стало ясно, что пан-Австралия не была в полном значении панидеей, завладевшей вниманием частью Света, но – вследствие нехватки населения – оставалась в сущности лишь панидеей части пространства, штата среди равноценных союзных штатов. Как таковая пан-Австралия сидит на одной скамье рядом с Южной Африкой, Новой Зеландией, Канадой, никогда не домогавшимися ранга панобразований.

Пан– Европа, хотя и была встречена при первом с точки зрения международного права выступлении в Женеве с недоверием, все же вышла из среды Лиги Наций и была задумана в качестве антидинамического хранителя статус-кво; по крайней мере пока что в связке с Африкой, а не с иными владениями, рассыпанными в других частях Света.

Пан– Америка представляет собой в чистейшем виде региональный промежуточный тип между народностью, нацией, империей и всей поверхностью Земли; она вела себя учтиво, когда в Лиге Наций рассматривался конфликт между Боливией и Парагваем или вопрос о Чили -Перу – Боливии, но весьма категорично заявляет, что вопросы “Нового Света” Новый Свет желает улаживать без, разумеется, бестолкового вмешательства (ср. Мелло Франко и европейские меньшинства!) других крупных ландшафтов, т.е. отвергает операции, на которые, с другой [с.337] стороны, претендует как на свое право часть панамериканцев с далеко идущими целями в отношении хитроумного, малопространственного сооружения Европы.

Напротив, ясно выраженная воинственная позиция панидеи Азии – и многих частей ее пространства, стремящихся к панобразованию, – объективно определима в противоположность [позиции] так легко от всего отказывающейся, неспособной к динамике Лиге Наций (греко-турецкие, китайско-японские разногласия; вопросы Бургенланда, Италии, греческий, мемельский вопросы, проблема Верхней Силезии, китайско-русский спор); пантихоокеанская идея в противовес панамериканской принимает Лигу Наций с поднятым еще на одну ступень безразличием и неприятием. Она решительно ставит Тихоокеанский регион над планетарной структурой и признает за США преимущественное право транстихоокеанских обязательств перед трансатлантическими.

Если мы сопоставим степень оформленности панидей в соответствии с их формальным проведением в жизнь (статикой) и их потенциальной энергией (динамикой), которую они способны высвободить, то получается совсем иной порядок по величине и субординации.

Признанная извне в международно-правовом отношении и структурно определившаяся внутри в государственно-правовом отношении, пока как существенная незавершенная часть Света, готовая к инкарнации, хотя также и звено более крупного, на глазах сливающегося целого – такова Австралия; однако еще включенная как звено в австрало-азиатский обширный комплекс и в тихоокеанское окружение.

Признанная извне в международно-правовом отношении (ибо всё подчинено доктрине Монро), но лишь на отдельных направлениях внутри обособившаяся и выстроенная, определенно объявленная неполитической – такова панамериканская идея с реальным англосаксонско-иберийским, преждевременно родившимся расколом внутри и отягощенная серьезными проблемами, касающимися расовых отношений и жизненной силы.

Проявляющая инициативу в международно-правовом отношении, но без гарантии на успех, глубоко увязшая в трудностях, коренящихся в национальном принципе и чувстве национального суверенитета (идеи самоопределения), и отягощенная почти неразрешимыми проблемами меньшинств – такова пан-Европа.

Однако далеко превосходящая по жизнеспособности все три, занятая контригрой с огромным по численности населением, становящимся революционным, с советской идеей, с одной стороны, связанная со стремлением к самоуправлению миллиарда жителей муссонных стран – с другой, – такова паназиатская идея; и культурно-политическая, явно искусственно вызванная, но геополитически обоснованная пантихоокеанская компромиссная идея. На их пересечениях народятся в будущем крупные политические и социологические движения человечества, здесь [с.338] сконцентрированы самые большие культурно-политические задачи столетия, а именно интеграция древней азиатской культуры в мировую культуру и повторное включение 22 млн. кв. км русских земель в мировое хозяйство.

Наиболее сильно отстает в пандвижениях Африка – несмотря на случайный шум в литературе, который зачастую исходит от американских негров, – и, пожалуй, дальше всего отстоит любая возможность частичной организации паназиатских структур – вопреки Лоуренсу – на Ближнем Востоке (мозаика мандатов; Палестина; борьба среди арабов; панисламизм; Суэц).

Азия (самое большое сухопутное пространство) и Тихий океан (самое большое морское пространство) голосами своих местных лидеров ясно ставят, однако, свои особые вопросы через Женевскую всемирную организацию. Раздраженные этим, а также опасаясь за владения, расположенные в районах, где действуют таким образом особые региональные образования, представители панъевропейского мышления испытали желание ускорить роды. Именно Бриану пришлось, естественно, облечь с немалым трудом свой отказ от добрых услуг Парагваю в благую форму; во Франции достаточно дальновидных колониальных политиков, усмотревших в визите флота США “разрушительное действие для французского престижа в Океании”, а в волнениях в Южном Китае и в последствиях предоставления свободы Филиппинам и нынешнюю опасность, и осложнения в будущем для Индокитая.

Еще острее вырисовывается опасное положение дополнения пан-Европы в австрало-азиатском Срединном море в противовес эволюционному компромиссному стремлению пантихоокеанско-го направления, как и в противовес революционному, бьющему ключом паназиатскому развитию событий; при этом наследники права на власть или экономические империалистические владения – старые колониальные державы стали бы, естественно, еще больше теснить друг друга, а Британская империя, особенно под руководством лейбористов, предпочла бы компромиссный ход событий и ищет путь присоединения к американцам. Однако США умеют уклоняться от нерегионального колониального фронта; другие же без тяжелейших потерь – нет.

Обнаруживается относительное бессилие государственных и международно-правовых конструкций в отношении народных и расовых пристрастий преимущественно там, где обостряются расовые и классовые противоречия, как в важных частях Южной Америки (Боливия, Мексика, Бразилия…), а также в американских южных штатах, в Южной Африке (вопрос о банту и индийцах ), на стыке австралийского Сообщества с муссонными странами. Далее, в соответствии с законом пространственного роста государств обнаруживается, что силовые поля, где противоречия должны доходить до конца, сильно расширяются и из государства и империи перемещаются в региональные ответвления паноб-разований. Это наиболее сильно и болезненно ощущается [с.339] в скромных по размерам пространствах Европы и Ближнего Востока, а также в изувеченных жизненных пространствах , лишенных влияния за морями и воздействия на растущие автаркические крупные пространства.

От “Града Божьего” (“De civitate dei”), от “действующего закона” (“de lege lata”) не ведет больше никакой путь ни к пятилетке (пятилетний план Советов), ни к Неру, ни к Сунь Ятсену; доклад Саймона появился слишком поздно как основа “lex ferenda” . Сможет ли пан-Америка, сможет ли пантихоокеанский круг, – который мог бы быть посредником, – преодолеть свое равнодушие к крупнейшей панорганизации или нет? Это вопрос о всемирном союзе!

Выполнит ли Лига Наций в своем нынешнем составе, хотя бы в свете способности классифицировать панидеи, – здесь осознанно не рассматриваемые ни в каком ином ракурсе, – требования, которые она должна была бы выполнить в духе естественных наук, а не формально-гуманитарным путем, для образования этого важного регионального промежуточного звена между “подданством” (“гражданством”) (“Nationalitat”) и мировым союзом или же не выполнит? Приблизит ли ее промежуточное образование вроде инициативы Бриана к этой цели государственно-биологической жизненной необходимости или нет?

Таковы, собственно, два главных вопроса, которые Европе следовало обдумать по крайней мере как самые важные между Троицыным днем и 15 июля 1930 г. Уже постоянное запаздывание британского парламента, находящегося под двойным бременем – как внутренних вопросов, так и вопросов строительства империи, – могло бы побудить к частичному ответу. Это не дело, что тот же самый консультативный организм в одном своем качестве служит более крупному, широкому и многоликому пространству на всей поверхности Земли, а в некоем другом (в то время как Америка, Азия, Австралия исключаются) – непосредственно небольшой части пространства: Европе! От законов пространственного мышления должна страдать то одна, то другая функция; идет ли ныне речь об отношении Афинского народного собрания к городской казне и к казне Делосского союза (когда в Афинах в конечном счете были построены мраморные здания вместо кораблей для Союза); или о римском сенате (верили, что необходимые социальные успехи империи возможны при римской городской склонности убивать ножками стула); или же о британском имперском парламенте (который быстро забыл про улицы собственного отечества из-за восстания в Индии или о своевременных реформах трудовых отношений, затрагивающих 325 млн. человек); или о принятии во внимание возвышенных советов в адрес Женевы, с одной стороны, для всего мира, а с другой – только для Европы и Африки! Тот, кто мыслит категориями частей Света, не может быть дома соразмерным строительной моде маленького центральноевропейского городка; тот, кто ценит лишь европейские условия труда и [с.340] культурные факторы, в муссонных странах попадет впросак и окажется несостоятельным. Это констатирует без какого-либо укора географ, которому не свойственно представлять сверхчеловека в усредненности, и поэтому он хотел бы ради будущего человечества освободить от нее и Лигу Наций для великих планетарных целевых установок, и пусть это делается через региональные подвижки изборожденных панидей и их носителей. [с.341]

Оглавление