Визит в другую страну всегда очень волнует, тем более, если вы ещё очень молоды. В США это особенно чувствуется, здесь много физической свободы, здесь в каждом кажется огромное количество энергии и повсюду неугомонная, постоянно меняющаяся, кажущаяся бесконечной деятельность. От побережья до побережья все крупные города, за исключением одного-двух, выглядят одинаково. Но страна эта огромна и необыкновенно прекрасна: обширные пространства, пустыни, длинные, извилистые и глубокие реки. Здесь очень разнообразный климат, можно встретить и тропики, и высокие, покрытые снегом горы.

В просторной комнате, выходящей окнами на Тихий океан, несколько человек беседовали об образовании. Высокий мужчина в твидовой куртке сказал: «Мои сыновья и дочери бунтуют. Кажется, что они считают свой дом лишь переходом куда-то ещё. Они уверены, что их незачем чему-либо учить; у них есть ответы на все вопросы. Они испытывают неприязнь к власти или тому, что они считают властью. Естественно, они против войны, но не потому, что много размышляли о её причинах; они просто против убийства других людей; и в то же время в некоторых случаях они бы войну одобрили. Они удивительно жестоки и не только с нами; они выступают против правительства, против всего, что им не нравится. Они говорят, что борятся с подчинением, но я видел по ним и по их друзьям, которых они приводят в наш дом, что они в своём роде такие же приспособленцы, как и мы были всегда. Их форма приспособления — это длинные волосы, грязные босые ноги, небрежность и беспорядочный образ жизни. У них свой собственный язык. Мои сын принимал наркотики. Он мог бы прекрасно учиться в университете, но бросил его. И хотя он чуткий, умный человек и обладает тем, что называют вниманием к другим, он захвачен этим водоворотом. Всё его поколение выступает против установленного порядка, будь то в университете, правительстве или семье. Некоторые из них читают книги мистического содержания, увлекаются чёрной магией и другими странными, связанными с оккультизмом вещами. Некоторые из них, действительно, очень милые, мягкие, спокойные люди, но внутри них живёт чувство агонизирующего отчаяния».

Затем заговорил другой человек. «Всё это очень хорошо, пока они ещё молоды, но что же будет, когда они состарятся? В такой стране, как эта, они без труда зарабатывают несколько долларов и живут на них некоторое время, но когда они постареют, быстро обнаружится, что это уже не так легко, как раньше. Протестуя против нашего общества изобилия, они обращаются к тому, что называют простой жизнью; они хотят возвратиться к примитивному образу жизни, уподобиться дикарям с множеством жён и детей, при этом понемногу копаясь в земле или занимаясь чем-нибудь в этом роде. Они организуют коммуны. Некоторые из них настроены действительно серьёзно, но другие вторгаются к ним и разрушают их планы. И так это повторяется вновь и вновь».

Третий собеседник сказал: «Я не знаю причины этого всего. Как родителей, нас можно винить в их дурном воспитании, в их бунте, в отсутствии у них уважением. Конечно, у нас, родителей, свои сложности. Наши семьи разрушены, мы ссоримся, нам надоели наши ежедневные дела, мы — закоренелые лицемеры. По выходным мы обращаемся к религии, в будни остаемся просто приручёнными дикарями. Наши дети всё это видят — по крайней мере, мои — и, естественно, не испытывают к нам особого уважения. Они презирают вождей, за которых мы голосуем. Мы посещали колледжи и университеты; они видят, какими мы стали, и, конечно, — я их за это не виню — они не хотят иметь с нами ни малейшего сходства. Мой сын назвал меня лицемером прямо в лицо, и, поскольку он говорил правду, я ничего не мог с этим поделать. Этот бунт очищает мир».

И вот что говорил четвёртый: «Спросите их, чего они хотят, и все, за исключением сторонников конкретных политических акций (к счастью, таких людей не очень много), скажут: «Мы не знаем и не хотим знать. Но мы знаем, чего мы не хотим, и со временем мы выясним остальное». Их аргумент крайне прост: «Вы-то, конечно, знали, чего хотели, — больше денег и лучшего положения в обществе, — теперь посмотрите, к чему вы привели мир. Этого-то мы уже точно не хотим». Некоторые из них желают лёгкой, удобной жизни, они пассивны, поддаются, не сопротивляясь, удовольствию в любой форме. Секс для них — ничто. Интересно, почему всё произошло так внезапно, буквально за последние несколько лет. Вы часто бывали в этой стране: в чём же, по-вашему, причина этого всего?»

Не кроется ли причина гораздо глубже, нет ли здесь более глубокого движения, о котором молодое поколение, быть может, не подозревает? В обществе или культуре, настолько материально богатой, обладающей поразительно совершенными технологиями, такой энергичный народ позволяет себе жить такой поверхностной жизнью. Его религиозные верования не ведут к глубокому познанию самого себя. Людей, кажется, удовлетворяет внешнее давление материального благополучия с его конкуренцией и войнами. Этот народ стремится покорить космос, но не желает исследовать ещё шире, ещё глубже... Эта нация озабочена лишь выкачиваем извне — дайте им больше того, ещё больше этого — и привязана к получению удовольствия. Их бог мёртв, если только он у них когда-нибудь был. Об этих людях написана масса книг, их анализировали и распределяли по категориям. Они даже организовали специальные курсы, на которых обучают чуткости. У этой нации исчезло чувство каникул. Жизнь стандартизована и потеряла всякий смысл — перенаселённые города, бесконечные автомагистрали и всё остальное. Что вы можете предложить молодым людям?

Что вы можете им дать — свои заботы, проблемы, свои абсурдные достижения. Естественно, любой умный человек должен этому воспротивиться. Но сам же этот бунт содержит в себе семя конформизма: подчинение условиям своей собственной группы при противостоянии другой. Молодёжь начинает с того, что восстаёт против приспособления и заканчивает конформизмом же, только в ещё более нелепом виде. Вы жили ради удовольствия, и они хотят жить ради своего собственного, особенного удовольствия. Вы способствовали возникновению войны, и они, разумеется, выступают против. Всё, что вы сделали, построили и произвели, направлено на достижение материального благополучия, которое тоже имеет право на место в этом мире, но когда эта система замыкается сама на себе, зарождается хаос. Интересно, вы действительно любите своих детей? Это не то, что обычно делают люди в других частях света; дело не в этом. Вы можете заботиться о них, когда они ещё совсем маленькие, давать им всё, что они хотят, кормить их самой вкусной едой, баловать их, обращаться с ними как с игрушками и использовать их для осуществления своих собственных планов или получения удовольствия. Во всём этом нет ни намёка на самоограничение, на чувство меры, что вовсе не приравнивается к аскетизму монаха. Вы привержены идее, что дети должны развиваться свободно, не должны подавляться, их не следует учить тому, что делать; люди следуют рекомендациям специалистов и советам психиатров. Вы создаёте поколение, не знающее ограничения, а когда оно бунтует, вы либо ужасаетесь, либо наоборот, получаете удовлетворение, в зависимости от того, чем была обусловлена ваша жизнь. Так что вы за всё это в ответе.

А теперь позвольте спросить, не означает ли это, что настоящей любви не существует? Любовь стала просто формой удовольствия, духовным или физическим развлечением. Сколько бы вы ни заботились о детях в младенчестве, вы позволяете, чтобы их убивали. В глубине души вы хотите, чтобы они приспособились, пусть не к вашему родительскому стандарту, а к структуре общественного порядка, которая сама по себе испорчена. Вы ужасаетесь, когда они на всё это плюют, но в то же время вы странным образом этим восхищаетесь. Вам кажется, что это свидетельство особой независимости. В конце концов, из истории мы знаем, что ваши предки покинули Европу ради независимости, так что этот круг вечно повторяется.

Собеседники слушали спокойно. Затем высокий мужчина сказал: «В чём же причина всего этого? Я хорошо понимаю ваши слова. Если на это внимательно посмотреть, всё становится очевидным и понятным. Но в чём же здесь заложен смысл?»

Вы попытались придать значение жизни, в которой очень немного смысла, которая пуста и мелочна, и когда вам это не удалось, вы постарались изменить жизнь, наполнить её смыслом. Это «наполнение» может продолжаться бесконечно, но оно не распространяется внутрь, ему не хватает глубины. Движение по горизонтали приведёт вас в самые невероятные и увлекательные места, но жизнь останется такой же пустой. Можно попытаться достичь этой глубины интеллектуально, но этот путь так же банален. Для ума, который действительно изучает, а не просто играет словами или складывает вместе гипотезы, горизонтальное движение имеет очень небольшое значение. Оно не может ничего предложить, кроме самого очевидного, так что бунт, опять же, становится бессмысленным, потому что бунтующие по-прежнему двигаются в том же направлении — вовне, к политике, к реформам и так далее. Революция возможна только внутри человека. Здесь движение происходит не по горизонтали, но по вертикали — вниз и вверх. Внутреннее движение в самом себе никогда не происходит горизонтально, и поэтому оно обладает неизмеримой глубиной. И когда открывается эта глубина, исчезают сами понятия горизонтали или вертикали.

Вот этого вы детям не предлагаете. Ваши боги, ваши проповедники, ваши вожди озабочены лишь тем, что лежит на поверхности: лучше подготовиться, лучше систематизировать, лучше организовать — всё, что необходимо для эффективности; но так на все вопросы не ответить. Ваша бюрократия может быть великолепно организована, но она неизбежно превращается в тиранию. Тирания наводит на поверхности порядок. Предполагается, что ваша религия открывает глубину, но она есть лишь плод разума, тщательно спланированная, всеми признанная разновидность пропаганды, в которую верит множество людей. Но в ней нет внутренней красоты. До тех пор, пока образование имеет дело только с внешней культурой, которая выделяет, навязывает нам приспособление, внутреннее движение со всей его непостижимой глубиной останется уделом лишь немногих, и в этом также скрыт источник печали. Эту печаль нельзя ни прогнать, ни понять, если, накопив огромный запас энергии, бежать по поверхности. Пока вы не решите эту проблему через самопознание, бунт будет следовать за бунтом, реформы будут сменять реформы и вечное противостояние людей будет продолжаться. Само-познание — это начало мудрости, которое не отыскать в книгах, церквях или среди нагромождений слов.

Невозможно до конца постичь какую-либо страну, если в ней некоторое время не пожить. Но даже люди, которые там живут, проводят дни и годы своей жизни, а затем умирают, довольно редко обладают чувством всей своей страны целиком. Люди в этой огромной стране с множеством языков обычно очень мирные и провинциальные. Классовые различия, возникшие из религий, песнопений и преданий, продолжают укрепляться, исчезает это единство, это ощущение святости жизни, вещей, лежащих вне границ мысли. Приезжая сюда каждый год на несколько месяцев, вы заметили бы всеобщий спад; в каждом крупном городе обнаружился бы огромный рост населения; пройдя вдоль по улице, вы бы увидели людей, спящих прямо на тротуаре, ужасную бедность, грязь. А за углом — храм или мечеть, полная людей; за городом — фабрики, поля и холмы.

Это по-настоящему чудесная страна, с её высокими, покрытыми снегом горами, широкими глубокими долинами, реками, пустырями, плодородной почвой, пальмами, лесами и исчезающими дикими животными. Люди озабочены политикой — одна группировка противостоит другой — а значит, растущая бедность, нищета, грязь — и почти никто не замечает красоту земли. А она действительно очень красива: разнообразие природы, буйство красок, бескрайний простор неба. Можно действительно понять эту страну, постичь её древние традиции, мечети и храмы, свет яркого солнца, увидеть её попугаев и обезьян, тысячи земледельцев, борющихся с бедностью, голодом и нехваткой воды вплоть до периода дождей.

Если подняться на холмы, то можно почувствовать свежесть и прохладу воздуха, полюбоваться зеленью травы. Кажется, что вы совсем в другом мире, снежные горы вокруг вас простираются на многие сотни миль. Эта картина потрясающе величественна; но, спустившись по узенькой тропинке вниз, вы встретите бедность и страдание; под небольшим навесом будет сидеть монах и беседовать со своими учениками. От этого всего появляется чувство некоей отчуждённости. Можно встретить умных людей, воспитанных многими поколениями религиозной мысли, которые обладают особой способностью, по крайней мере на словах, постичь всё разнообразие жизни. Они с вами с удовольствием побеседуют, будут цитировать, сравнивать, вспоминать слова из их священных книг. Любая мысль у них на кончике языка, слова нагромождаются на слова, а мимо протекают воды глубокой реки. Вы ощутите всю целостность этой поразительной красоты: горы, холмы, леса, потоки огромного населения, многочисленные конфликты, глубокая печаль и музыка. Здесь все любят музыку. В деревнях, в городах люди могут просидеть час, полностью погрузившись в движение звуков, отбивая ритм ладонями, покачивая головой или всем телом в такт музыке. И сама музыка тоже прекрасна.

Здесь же существует поразительная жестокость, растущая ненависть: а вот и толпа людей вокруг храма на холме. Миллионы людей совершают паломничество к этой реке, самой священной из всех рек, и возвращаются домой счастливые и уставшие. Это их способ получения удовольствия во имя религии. Здесь повсюду саньяси, монахи. Серьёзные, и такие, кто принял духовный сан, лишь ради более тёплой жизни. С одной стороны, вечная уродливость, с другой стороны, великая красота дерева и лица. Вот нищий поёт на улице песню о древних богах, мифах и величии доброты. Строительные рабочие слушают его и делятся с ним, чем могут, в благодарность за пение. Это — потрясающая земля, наполненная столь же потрясающей печалью. Со слезами вы чувствуете это где-то глубоко в себе.

Здесь есть всё: политик со своими амбициями, беспрестанно говорящий о людях и их благосостоянии, огромное количество самых разных, но одинаково пустых вождей и толпы их последователей, языковое разделение, поразительное высокомерие, эгоизм, расовая и родовая гордость; но самое удивительное здесь — это детский смех. Кажется, дети ничего этого абсолютно не замечают. Они бедны, но их смех гораздо выше смеха богатых и заносчивых. На этой земле есть всё, о чём вы только можете подумать — обман, лицемерие, одарённость, развитые технологии, эрудиция. Вот маленький мальчик в лохмотьях учится играть на флейте, а рядом, в поле, растёт одинокая пальма.

В долине, удалённой от городов и шума, где самые древние холмы в мире, отец пришёл, чтобы поговорить о своих детях. Он, вероятно, никогда не смотрел на эти холмы; казалось, что они искусно вырезаны руками человека; огромные валуны, нагромождённые друг на друга. Небо в это утро было удивительно голубое, и можно было увидеть, как несколько обезьян сновали туда-сюда по дереву, стоящему недалеко от террасы. Мы сидели на полу, на красном ковре, и он сказал: «У меня несколько детей, и вот начались неприятности. Я не знаю, что мне с ними делать. Мне пришлось поскорей выдать замуж дочерей, а сыновьям будет очень трудно дать образование... Да и девочкам тоже», — добавил он в раздумье. «Но если они не получат образование, то будут жить в бедности, без будущего. Меня и мою жену это очень беспокоит. Видите ли, сэр, я лично получил прекрасное образование; я закончил университет, и у меня хорошая работа. Некоторые из моих детей необыкновенно умны и сообразительны. В более примитивном обществе с ними всё было бы в порядке, но сегодня, чтобы хотя бы жить прилично, нужно иметь особые познания в какой-нибудь специальной области знаний. Мне кажется, я люблю их и хочу, чтобы они жили в счастье и труде. Я не знаю, что означает слово «любовь», но я испытываю к ним какое-то особое чувство. Я хочу, чтобы о них заботились, давали знания, но я знаю, что, как только они пойдут в школу, другие дети и учителя испортят их. Учителю не интересно их учить. У него — свои заботы, свои амбиции, свои семейные ссоры и неприятности. Он будет повторять выученное из книги, и дети станут такими же нудными, как он сам. Ох уж мне вся эта борьба между учителем и учеником, сопротивление части детей, наказания и поощрения, боязнь экзаменов. Всё это неизбежно уродует умы детей, но они всё-таки должны пройти через такую мельницу, чтобы получить диплом и работу. Так что же мне делать? Я часто лежу без сна и думаю об этом. Я вижу, как год за годом дети портятся. Вы не замечали, сэр, что с наступлением половой зрелости с ними что-то происходит. Их лица меняются, кажется, будто они что-то потеряли. Я часто удивляюсь, почему это огрубление, это сужение ума происходит в юношестве. Разве частью образования не является сохранение этой способности к доброте? Я не знаю, как выразиться яснее. Похоже, что все внезапно становятся жестокими и агрессивными, с нелепым чувством независимости. На самом деле у них нет никакой независимости.

Учителя, видимо, не обращают на это никакого внимания. Я вижу, как мой старший сын возвращается из школы уже изменившимся, ожесточившимся, с холодным, безжалостным взглядом. И я снова спрашиваю, что мне делать? Мне кажется, я люблю их, иначе я бы так о них не говорил. Но я обнаруживаю, что ничего не могу поделать, влияние окружения слишком велико, конкуренция растёт, жестокость и способность работать только высокоэффективно становится нормой. Значит, мои дети станут похожими на других, такими же ненужными; их взгляд утратит любопытство, и счастливая улыбка никогда не появится на их лицах. И, как родитель, как один из миллиона родителей, я пришёл спросить, что мне делать. Я прекрасно понимаю, какое воздействие оказывает общество и культура, но я должен отправлять детей в школу. Я не могу дать им образование дома, — ни у меня, ни у моей жены нет времени, и кроме того, они должны общаться с другими детьми. Я беседую с ними дома, но мои слова — как глас вопиющего в пустыне. Вы знаете, сэр, насколько мы любим подражать, и наши дети такие же. Они хотят принадлежать к чему-нибудь, они не хотят оказаться за бортом, а политические и религиозные лидеры этим пользуются и извлекают для себя выгоду. И буквально через месяц наши дети уже участвуют в парадах, отдают салют флагу, выходят на демонстрацию против всё равно чего, бросают камни и кричат. С ними покончено, они пропали. Когда я замечаю подобные перемены в своих детях, на меня это действует так угнетающе, что я нередко хочу совершить самоубийство. Могу ли я вообще что-нибудь сделать? Они не хотят моей любви. Им нравится цирк, как и мне когда-то, и повторяется всё та же история».

Мы сидели очень тихо. Слышалось пение птицы, и древние холмы были залиты солнечным светом. Мы не можем вернуться к старой системе, когда учитель жил вместе с несколькими учениками, которые получали от него наставления и наблюдали за его образом жизни. Это ушло в прошлое. Теперь у нас есть механическая технология, оттачивающая ум до остроты металлического лезвия. Мир становится всё более индустриальным, и это приносит свои проблемы. Образование просто игнорирует остальную часть человеческого бытия. Это всё равно, что у вас одна правая рука была бы хорошо развита, сильна, активна, а всё остальное тело усыхало, становилось слабым и немощным. Вы, может быть, являетесь исключением, но большинство родителей хотят, чтобы индустриальный, механический процесс развивался за счёт всего человека целиком. И кажется, большинство побеждает.

Но разве не могло бы интеллигентное меньшинство родителей собраться вместе и организовать школу, в которой рассматривали бы и изучали человека как целое, в которой учитель был бы не просто информантом, машиной, передающей определённую порцию знаний, а занимался бы процветанием целого? Это означает, что учитель сам должен учиться. Это означает, что нужно создать место, где бы это обеспечивалось, и что необходима помощь нескольких действительно заинтересованных родителей. Или это только чувство отчаяния, которое у вас со временем исчезнет? Вряд ли мы сможем сейчас обратиться к поиску истины в чём-то конкретном, а затем довести всё до конца. Я думаю, сэр, что здесь и кроется причина проблемы. У вас, видимо, особые чувства к вашим детям, и вы думаете об их будущем. Но то, что вы осознаёте происходящее в мире, не особенно вам помогает; вы подстраиваетесь под законы общества. Вы просто дали себе волю жаловаться, но это никуда не приведёт. Вы отвечаете не только за своих собственных детей, но и за всех остальных, поэтому вам нужно объединить свои усилия с другими родителями для создания новых школ. Это зависит от вас, а не от общества или правительства, ибо вы есть часть этого общества. Если бы вы действительно любили своих детей, вы бы без колебаний посвятили себя становлению не только иного типа образования, но совершенно другого типа общества и культуры.

Ранним утром, ещё до восхода солнца, над рекой стелилась лёгкая дымка. Противоположный берег был едва различим. Было довольно темно, и чёрные силуэты деревьев выделялись на фоне светлого неба. Рыбацкие лодки были всё ещё здесь: их маленькие фонарики светили всю ночь. Тёмные и практически неподвижные лодки. В них ловили рыбу с вечера, и оттуда не доносилось ни звука. Иногда в конце дня ещё можно услышать, как рыбаки что-то напевают, но к утру они уже устали, и поэтому было тихо. Мягко увлекаемые течением, они вскоре должны были вернуться со своим уловом в их родную деревеньку, расположенную ниже по реке на нашем же берегу. По мере того как проходило время, восходящее солнце зажгло в небе немногочисленные облака. Они отливали золотом и были наполнены необычной красотой этого утра. Свет усиливался и заливал всё вокруг; солнце, за это время поднявшееся над деревьями, осветило нескольких попугаев, которые, громко крича, летели к полям за рекой. Они летели шумно, быстро — мелькали только их зелёные и красные клювы — чтобы через час или чуть больше возвратиться в свои маленькие убежища в ветвях тамаринда. Зелёная листва их совершенно скрывала, и вы бы вряд ли заметили птиц, если бы не их ярко-красные клювы.

Солнце проложило над водой золотистую дорожку, по мосту с ужасным шумом прогрохотал поезд; но именно вода скрывала в себе прелесть утра. До противоположного берега было далеко, наверное, около мили. Земля там была возделана под озимую пшеницу, и свежая волна зелени переливалась под лёгким утренним ветерком. Золотистая дорожка превратилась в серебристую, светлую и чистую, и этот свет можно было увидеть ещё долгое время. Именно он проникал через деревья, через поля в самое сердце любого человека, который на него смотрел.

И вот настал день со всем его привычным шумом, но река по-прежнему была так прекрасна, так величественна и спокойна. Это была самая священная река в мире, она считалась священной тысячи лет. Люди со всех концов страны стекаются сюда, чтобы окунуться в её воды, смыть свои грехи, а затем, в мокрой одежде, медитировать, сидя на берегу с закрытыми глазами и совершенно неподвижно. В тот момент была зима, и речка обмелела, но на середине было по-прежнему глубоко, и течение было очень сильное. В период муссонов и с приходом дождей вода поднимается на 30, 40, 60 футов, всё сметая на своём пути, смывая человеческую грязь, унося с собой трупы животных и деревья, чтобы потом вновь превратиться в широкую, чистую и свежую реку.

В то утро возникло ощущение чего-то нового, и если сесть и присмотреться, то можно было заметить, что новизна эта исходит не от деревьев, полей или этой спокойной реки. Было что-то ещё. Вы наблюдали совершенно новым умом, с новыми сердцем и глазами, в которых не было воспоминания о вчерашнем и убожества человеческих дел. Утро было действительно прекрасным — прохладное, свежее, и в воздухе разносилась песня. Мимо проходили нищие, и женщины в грязной, рваной одежде тащили топливо в город, который находился на расстоянии двух-трёх миль отсюда. Повсюду была бедность и неприкрытая грубость. Мальчишки на велосипедах развозили молоко и распевали песню, в то время как взрослые двигались тихо и монотонно, — худые, надломленные, напряжённые фигуры. Но всё же это было прекрасное, чистое утро, чистоту которого не нарушали ни грохочущий по мосту поезд, ни отрывистое карканье ворон, ни крик человека на том берегу.

Комната была с террасой, выходящей на реку, которая текла всего в 30 - 40 футах (10 метрах) ниже. На абсолютно чистом коврике сидела группа родителей. Все они были сытые, смуглые, чистоплотные и воплощали собой самодовольную респектабельность. Они пришли как родители, чтобы поговорить о своих взаимоотношениях с детьми и об их образовании. В этой части света традиция до сих пор занимает очень важное место. Предполагалось, что все они получили хорошее образование или, по крайней мере, университетские степени и имели хорошую, по их мнению, работу. В них прочно укоренилось уважение не только к превосходящим их по профессиональным качествам людям, но и к людям религиозным. Всё это — часть их ужасной респектабельности. Их уважение становилось неуважением и даже явным пренебрежением к тем, что стоял ниже их.

Один из гостей сказал: «Как отец, я бы хотел поговорить о своих детях, их образовании и о том, что им делать дальше. Я чувствую за них ответственность. Мы с женой вырастили детей в постоянной заботе, так осторожно, как только могли направляя, формируя, помогая им. Я послал их в местную школу, и теперь я озабочен тем, что с ними может произойти. У меня 2 сына и 2 дочери. Как родители, мы с женой сделали всё возможное, но даже этого может оказаться недостаточно. Вы знаете, сэр, демографический взрыв, получить работу становится всё труднее, образовательный уровень невысок, а студенты университета бастуют из-за того, что не хотят повышения стандартов на экзамене. Они хотят лёгких оценок; в действительности им просто не хочется работать или учиться. Меня это очень беспокоит, и интересно было бы узнать, как я или школа, или университет, сможем подготовить детей к будущему».

Другой добавил: «И у меня точно такая же проблема. Я отец троих детей. Двое мальчиков ходят в здешнюю школу. Они, без всякого сомнения, сдадут что-то вроде экзаменов, поступят в университет, но полученный ими уровень подготовки даже близко не дотягивает до европейских и американских стандартов. Но я чувствую, что образование, которое они получат позже, испортит их светлый взгляд и отзывчивое сердце. Но диплом им нужен, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Меня очень волнуют условия жизни в этой стране: перенаселение, растущая бедность, полная несостоятельность политиков, груз традиций. Я вынужден выдать замуж свою дочь; она всё предоставит мне, иначе как же она сможет распознать, за кого выходить? Я должен выбрать жениха, который, с божьей помощью, получит диплом и найдёт где-нибудь надёжную работу. Это нелегко, и я очень волнуюсь».

Остальные трое родителей согласились; они важно покивали головами. Животы их не знали голода; они были индусами до мозга костей, пропитанными своими малозначительными традициями и пустой тревогой о своих детях. Вы очень аккуратно запрограммировали своих детей, видимо, так и не поняв сущность проблемы. Но не только вы, но и общество, экономическое и социальное окружение, культура, в которой они выросли и были воспитаны, формировали их по определённому образу. Теперь им предстоит пройти через мельницу так называемого образования. Если повезёт, они, с вашей помощью, получат работу и поселятся в небольших домиках вместе со своими так же обработанными жёнами или мужьями, чтобы вести монотонную, унылую жизнь. Но, в конце концов, это то, чего вы хотите — устойчивое общественное положение, дисциплинирующий брак, плюс религия в качестве украшения. Большинство родителей хотят именно этого, не так ли? — места в обществе, испорченность которого в глубине души все признают. Ради исполнения своего желания вы создали школы и университеты. Главное — дать молодым людям знания в области технологии, которые обеспечат им заработок и дадут надежду на лучшее будущее, совершенно не замечая при этом всех остальных проблем человека. Беспокоясь из-за одного элемента, вы игнорируете многие другие составляющие человеческого бытия. Но у вас ведь и нет желания об этом думать, не правда ли?

«Мы на это не способны. Мы не философы, не психологи, не специалисты по исследованию сложной жизни. Нас научили быть инженерами, врачами, профессионалами, всё наше время и энергия уходят на поддержание статуса, потому что постоянно появляются новые открытия. Из ваших слов мы поняли, что вы предлагаете нам заняться тщательным исследованием самих себя. У нас нет для этого ни времени, ни склонности, ин интереса. Большую часть дня я, да и все мы здесь, проводим в офисе, на строительстве моста и у больных. Мы можем заниматься только одним делом и поэтому закрываем глаза на всё остальное. Нас даже не хватает на посещение храма: мы оставили это занятие для наших женщин. Вы хотите изменений не только в религии, но и в образовании. Здесь мы к вам присоединиться не можем. Возможно, я бы хотел, но у меня просто нет времени».

Интересно, действительно ли у вас нет времени? Вы разделили жизнь на отрасли. Вы отделили политику от религии, религию от бизнеса, бизнесмена от художника, профессионала от дилетанта и так далее. И именно это разделение вызывает разрушение, но не только в религии, но и в образовании. Ваша единственная забота — это обеспечить детям учёную степень. Конкуренция растёт; образовательный уровень в этой стране понижается, и вы продолжаете настаивать, что у вас нет времени подумать о жизни человека в целом. Почти каждый по-своему высказывает эту мысль. Как следствие, вы поддерживаете существование культуры, в которой усиливается конкуренция, растёт разделение труда между специалистами и появляется всё больше конфликтов и горя. Это ваше горе, а не чьё-нибудь ещё. Но вы по-прежнему возражаете, что нет времени, и ваши дети будут повторять те же слова. На западе молодёжь и студенты бунтуют; их протест постоянно направлен против чего-то, но бунтующие остаются не меньшими конформистами, чем те, против кого они восстают. Вы хотите, чтобы ваши дети подчинялись: вся структура религии и экономики базируется именно на подчинении. И ваше образование нацелено на то же. Так как вы надеетесь, что подчинение обеспечит жизнь без проблем, вам кажется, что проблемы возникают только в результате беспокойства или изменений. Вы не замечаете, что не перемены порождают проблемы, а само подчинение. Вы опасаетесь, что любое изменение образца вызовет хаос, смятение, и поэтому вы учите своих детей принимать традиционные точки зрения; вы программируете их на подчинение. Из подчинения вырастают бесчисленные проблемы. Всякая физическая революция начинает с того, что ломает существующую модель подчинения, вскоре устанавливая свою собственную, как это произошло в России и Китае. Каждый полагает, что его форма подчинения принесёт безопасность. Вместе с этим движением подчинения появляется власть. Образование, в нынешнем его качестве, учит молодых людей повиноваться, соглашаться и следовать, а те, кто восстают против этого, сами выстраивают для себя свою собственную модель повиновения, одобрения и подхалимажа. По мере увеличения населения и быстрого роста технологии, вы, родители, попадаете в ловушку из накапливающихся проблем и вашей неспособности их разрешить. И весь этот процесс вы называете образованием.

«Совершенно верно. Вы констатируете факт, но что нам остаётся делать? Поставьте себя на наше место. У нас родились дети, наши запросы очень велики. Наш ум обусловлен культурой, в которой мы сами выросли, как индусы или мусульмане, и он пытается справиться с этой великой — и она действительно грандиозна — проблемой жизни: прожить, как вы предлагаете, жизнью целого, всесторонне развитого человека удивительно трудно. Мы заняты, мы вынуждены зарабатывать деньги, у нас есть обязанности. Мы действительно, как вы говорите, попали в ловушку».

Но вы можете сделать так, что ваши дети не последуют в неё за вами. В этом и заключается ваша обязанность — не проталкивать их через бессмысленные экзамены, а следить, чтобы с самого детства они ни в коем случае не попадали в ловушку, созданную вами и прошлыми поколениями. Потратьте своё время на то, чтобы изменить окружение, культуру, на то, чтобы увидеть, что существуют иные, действительно нужные типы школ и университетов. Не стоит полагаться на правительство. Оно такое же недумающее, безразличное, чёрствое, как и вы. Вместо того, чтобы увековечивать структуру ловушки, вы обязаны следить, чтобы этой ловушки не было. Всё это означает, что вы должны быть внимательны не только к вашей профессиональной деятельности или карьере, но и к огромной опасности того, что эта ловушка сохранится навсегда.

«Мы все видим, но, по-видимому, не способны действовать даже перед лицом опасности».

Вы понимаете опасность умом и можете выразить на словах, но в действительности это не настоящая опасность. Встречаясь с реальной опасностью, вы действуете, а не выдвигаете теории на этот счёт, вы не противопоставляете диалектически одно мнение другому: фактически наблюдая истинность опасности, вы действуете как при встрече с коброй. Но вы противитесь, не желая её видеть, потому что это означало бы, что вам придётся пробудиться от дрёмы, спокойствие нарушится, и вы этого боитесь. Страх заставляет вас говорить об отсутствии времени — на самом деле всё не так.

Таким образом, как по-настоящему обеспокоенные родители, вы должны полностью посвятить себя заботе о том, чтобы ваши дети не попали в ловушку: следовательно, создавайте иные школы, иные университеты, иную политику, иные способы совместного существования, — это и будет обозначать, что вы заботитесь о детях. Забота о детях предполагает калорийное питание, удобную одежду, нужные книги, правильно подобранные развлечения и достойное образование; поэтому можно подумать и о соответствующем преподавателе. Преподавателей вы уважаете меньше всего. Ваше уважение распространяется на тех, у кого много денег, положение в обществе, престиж, а учителем, который ответственен за все грядущие поколения, вы просто полностью пренебрегаете. Учителю самому необходимо обучение, так же, как и вам, родителям.

Солнце постепенно раскалялось, тени вытягивались, утро медленно исчерпывало себя. Небо не было больше таким голубым, и дети играли в полях. Их уже отпустили из школы, подальше от скучных уроков и нудных книг.

Это было старое, просторное византийское здание, превращённое в мечеть. Помещение было огромное. Люди внутри читали Коран. Можно было зайти и сесть на ковёр около нищего под необъятным куполом. Прекрасное чтение эхом разносилось по безмерному и пустому пространству. Здесь не ощущалась разница между нищим и тем, другим, хорошо одетым человеком, очевидно состоятельным. В мечети не было ни одной женщины. Мужчины стояли, наклонив головы, и что-то негромко бормотали себе под нос; проникая через цветное стекло, свет падал на пол разноцветными квадратами. Снаружи было очень много нищих, огромное количество людей, желавших что-нибудь получить: а чуть поодаль простиралось синее море, разделяющее Восток и Запад.

Храм был очень древний. Никто точно не мог сказать, насколько древний, но люди любят преувеличивать возраст своих храмов. Пройти к нему можно было по пыльным, грязным дорогам, вдоль которых тянулись ряды пальм и открытые сточные канавы. Люди семь раз обходили вокруг святилища, а затем, войдя в дверь, через которую была видна статуя святого, падали ниц. Люди эти были фанатиками, полностью погружёнными в свои молитвы; сюда пускали только браминов. Повсюду чувствовался запах ладана, и можно было заметить летучих мышей. Статуя была украшена драгоценностями и покрыта блестящим шёлком. Женщины стояли, воздев руки, а их дети играли во дворе. Они кричали, смеялись, бегали друг за другом среди колонн. Все колонны были резные; возникало сильное ощущение пространства и внушительного величия. После ослепительного и жаркого солнца в храме казалось прохладно. Несколько саньяси сидели в состоянии медитации, и никто из прохожих их не тревожил. Царила та особенная атмосфера, в которой тысячи и тысячи людей веками приходят, чтобы помолиться, поклониться Богу и принести ему свои подношения. Здесь же была купель с водой, и люди омывались в ней. Так как купель находилась в стенах храма, она считалась священной. В святилище было тихо, но всё остальное пространство использовалось не только для поклонения или игр детей. Сюда приходили старшие, чтобы встретиться, побеседовать и поболтать о жизни. Юные студенты читали на санскрите, а позже, к вечеру, около ста священников собирались за пределами святилища, чтобы помолиться, восхваляя славу Господу. Их песнопение сотрясало стены, звук был чудесным. Снаружи над всем царило южное тёмно-синее небо, и освещаемые мягким вечерним светом, пальмы демонстрировали свою красоту.

На широкой площади с закругляющейся колоннадой расположилась украшенная величественным куполом огромная базилика. Люди сплошной волной заходили внутрь, это были туристы со всего света, желающие удовлетворить свой огромный интерес и посмотреть мессу; но трудно было создать надлежащую атмосферу — слишком много любопытных людей, разговаривающих громким шёпотом. Всё превратилось в шоу. Ритуалы были очень красивы, также как и одеяния священников, но это — изобретение человека, также как и изображения святых, латинский язык и весь ход церемонии. Человек использовал свои руки и ум, чтобы искусно соединить это в одно целое ради убеждения других в величии и силе Бога.

Мы гуляли среди открытых полей, окружённые типичным английским сельским пейзажем: крестьяне, чистое голубое небо и мягкий свет зарождающегося вечера. Медленно наступала тихая, спокойная осень. Листья желтели и опадали с огромных деревьев. Природа ждала зиму; тихая, полная тревоги, ушедшая в себя. Весной она совершенно другая. Тогда всё просыпается к жизни — каждая травинка и каждый новый листик, после чего не смолкает уже пение птиц и шелест зелёной листвы. А сейчас, хотя в воздухе не было ни ветерка, и всё было так спокойно, чувствовалось приближение зимы, а с ней и дождливых, ненастных дней, снега и жестоких штормов.

Пройдя через поля и преодолев ограду, можно было попасть в рощу, в которой попадались красные деревья. Когда входишь в неё, сразу ощущаешь её абсолютную тишину. Не шевелится ни один листик, как будто всё здесь заколдовали. Трава была зеленее, ярче под косыми лучами солнца, и внезапно появлялось особое чувство святости. Здесь приходилось идти, почти затаив дыхание, задумываясь перед каждым шагом. Гортензии и рододендроны стояли в цвету уже несколько месяцев, но это не имело значения, или можно сказать, что они лишь придавали этому месту ещё более благословенный вид. Покидая рощу, понимаешь, что ум был совершенно чист, без единой мысли. Было только это, и ничего больше.

Когда человек утрачивает глубокие внутренние связи с природой, на первое место выходят храмы, мечети и церкви.

Учитель сказал: «Как можно помешать этому постоянно возникающему не только в учениках, но и в себе агрессивному стремлению удовлетворить собственные запросы? Многие годы я работал в различных школах и колледжах, не только здесь, но и за границей, и за свою учительскую карьеру я всегда обнаруживал агрессивное стремление конкурировать. Сейчас мы видим реакцию на это. Молодые люди хотят жить вместе в коммунах, чувствовать тепло и получать ободрение от общения, которое они называют любовью. Они считают, что этот образ жизни гораздо более реален и наполнен большим смыслом. Они также отличаются от всех. Тысячи молодых людей собираются на музыкальные фестивали, и в этой совместной жизни они делятся друг с другом не только музыкой, но и удовольствием от происходящего. Они, по-видимому, настолько беспорядочны во всём, что их принципы кажутся мне несерьёзными и пустыми. Они могут отрицать агрессивную конкуренцию, но она всё равно у них в крови. Она проявляет себя различными способами, о которых они могут даже не догадываться. Я наблюдал подобное же настроение среди учеников. Они учатся не ради познания, а ради успеха, подгоняемые своим желанием преуспеть. Некоторые из них всё это понимают и даже отвергают, но остаются пассивными. В этом нет ничего страшного, пока они ещё молоды и им нет ещё двадцати, но вскоре они оказываются пойманными в сети своего пассивного поведения, становящегося новым шаблоном».

«Всё это кажется поверхностным и преходящим, но изначально человек всегда настроен против другого человека. Это проявляется в виде ужасной конкуренции и в коммунистическом мире, и в так называемых демократических странах. Это везде. Я обнаруживаю подобное в себе, как пламя, сжигающее и управляющее мной. Я хочу быть лучше других, не только ради престижа или успокоения, но и ради чувства превосходства, чувства жизни. То же самое желание возникает и учеников, хотя у них при этом могут быть мягкие и кроткие лица. Они все хотят кем-то стать. Это всегда проявляется в классе, ведь каждый учитель сравнивает учеников А и Б, внушая Б, например, что он должен брать пример с А и так далее. Это продолжается и в школе, и в семье».

Когда вы сравниваете Б с А открыто или тайно, вы наносите вред Б. Ученик Б в этом случае совершенно ничего не значит, так как у вас в голове — образ ученика А, умного, смышлёного, и вы его определённым образом оцениваете. Сравнение есть основа этой конкуренции: стремление сравнить одну картину с другой, книгу с книгой, человека с другим человеком, примером, принципом, идеалом. Это сравнение является мерой различия между тем, что есть, и тем, что должно быть. Вы ставите ученику оценки, таким образом вынуждая бороться с самим собой; экзамены же венчают убожественную картину результатов всего этого сравнения. Все ваши герои, религиозные и светские, существуют из-за этого духа сравнения. Любой родитель, а также социальная структура в мире религии, искусства, науки и бизнеса несут в себе то же самое. Это расстояние между вами и другим человеком, между знающими и невежественными существовало и продолжает существовать в нашей повседневной жизни. Почему вы сравниваете? Какая необходимость в этом расстоянии? Не есть ли это бегство от самого себя, от вашей собственной пустоты, глупости, незначительности? Эта приверженность к измерению вас самих в прошлом и в будущем расчленяет жизнь, и из-за этого возникают конфликты.

«Но сэр, мы конечно же должны сравнивать. Люди ведь сравнивают, когда выбирают, купить этот или другой дом, этот или тот материал. Выбор необходим».

Мы не говорим о таком незначительном выборе. Это неизбежно. Нас заботит психологический, внутренний дух сравнения, который порождает конкуренцию с её агрессивностью и жестокостью. Вы спрашиваете, почему, как учитель и человек, вы носите в себе этот дух, почему вы соревнуетесь, почему вы сравниваете. Если вы не понимаете этого в себе, вы будете, сознательно или бессознательно, развивать это чувство конкуренции в учениках. Вы будете создавать у них образ героя — будь это в сфере политики, экономики или морали. Святой хочет установить рекорд точно так же, как человек, играющий в карты. Действительно, между ними нет большой разницы, так как оба дают жизни сравнительную оценку. Если вы серьёзно спросите себя, почему вы сравниваете и возможна ли жизнь без сравнения; если вы исследуете тщательно эту проблему, не просто интеллектуально, а на самом деле, и вам удастся проникнуть глубоко в себя, отбросив прочь эту агрессию соревнования, не обнаружится ли, что существует сильный и глубокий страх перед возможной перспективой быть ничем? Надевая на себя различные маски, предлагаемые человеку культурой и обществом, в котором он живёт, вы прикрываете страх, что вы «не будете» и «не станете»: не станете чем-то большим, чем сейчас — чем-то более великим, благородным. Когда вы наблюдаете за тем, что в действительности происходит, также даёт о себе знать результат прошлого, прежних попыток измерить и сравнить. Когда вы понимаете подлинную суть измерения и сравнения, тогда возникает свобода от того, что есть.

Через некоторое время учитель сказал: «Если бы не поощрение и сравнение, ученик не стал бы учиться. Ему необходимо, чтобы его поощряли, побуждали, обхаживали, и ему также хочется знать, как у него идут дела. Когда ученик сдаёт экзамен, у него есть право узнать, сколько у него было правильных ответов и насколько его знания соответствуют требованиям пройденной программы».

С вашего позволения, сэр, он такой же, как и вы. Его жизнь обусловлена обществом и культурой, в которой он живёт. Человеку приходится узнавать о существовании этой агрессивной конкуренции, которая возникает вследствие сравнения и измерения. Она может привести к накоплению большого количества знаний, так можно многого достичь, но тогда появляется отрицание любви, а также отрицание понимания самого себя. Понимание себя имеет гораздо большее значение, чем способность стать кем-то. Но даже сами слова, которыми мы пользуемся, связаны со сравнением: лучше, выше; более величественный, благородный.

«Но сэр, я должен спросить: как может ученик или учитель оценить свои фактические знания по предмету без экзамены в какой-либо форме?»

Разве не предполагается, что в процессе каждодневного обучения и познания, через дискуссии и изучение, учитель узнаёт, какое количество фактических знаний ученик сумел получить? В действительности это означает, не правда ли, что учителю необходимо внимательно следить за учеником, наблюдать его способности, наблюдать за тем, что происходит у него в голове. Что, в свою очередь, означает, что вам нужно заботиться об ученике.

«Но ему так много ещё нужно передать».

Что вы хотите ему передать? Как жить жизнью без конкуренции? Объяснить ему механизм сравнения и как он действует? Рассказать ему это на словах и убедить его с помощью интеллекта? Вы сами можете понять умом, объяснить на словах, но разве это возможно — найти такой жизненный путь, в котором всякое сравнение отсутствует? Вы, как учителя и люди, вынуждены так жить. Вы можете передать это ученику таким образом, чтобы за всем этим ему открылась истина. Но если вы не живёте так, значит, вы просто играете словами, вслед за чем возникает лицемерие. Жизнь без измерения и сравнения внутри себя возможна, только когда вы сами изучаете всё её содержание — агрессию, жестокость, разделение и зависть. Свобода — это жизнь вне сравнения. Но вы неизбежно спросите, каковы условия жизни без «выше» и «ниже», без примеров для подражания, без разделения. Вы хотите, чтобы вам такую жизнь описали, как будто описание может помочь в её достижении. Это лишь ещё одна форма сравнения и конкуренции. Описание никогда не является описываемым предметом или явлением. Нужно самому всё пережить, и тогда вы сможете постичь значение жизни и свободы.

Многие из вас, по-видимому, не придают особого значения медитации. Для большинства это нечто преходящее, от чего ждут какого-то опыта, некоего трансцендентального-абстрактного достижения, выполнения чего-то такого, что раньше никогда совершить не удавалось. Медитация становится самогипнотическим движением, в котором проявляются различные проекции и символы. Но всё это — непрерывная цепь того, что уже было, быть может, изменённого или расширенного, но всегда относящегося к области какого-то достижения. Без разрыва с установленным порядком — или беспорядком — уже прошедших событий всё остаётся довольно незрелым, несерьёзным и не имеет большого значения. Но эти события становятся чрезвычайно значимыми для ума, который занят своим собственным развитием, улучшением и на себя ориентированными ожиданиями. Когда же ум прорывается сквозь весь этот мусор, что может произойти только через само-познание, о пережитом невозможно рассказать другому. Когда вы рассказываете, всё меняется. Это всё равно что описывать грозу: она была уже над холмами, над долинами, и вот пропала вдали. Так что ваш рассказ о ней становится частью прожитого, и следовательно, не описывает более того, что действительно происходит. Можно описать какое-либо событие очень тщательно, но сама тщательность превращается в свою противоположность, когда само событие уже закончилось.

Точность памяти — это факт, но память есть результат чего-то уже прошедшего. Когда ум как бы следует по течению реки, у него нет времени ни на описание, ни на запоминание, ни на концентрацию. Когда имеет место подобная медитация, происходит огромное количество вещей, которые не являются проекцией мысли. Каждое событие становится абсолютно новым, в том смысле, что память его не узнаёт; а так как она не может его узнать, событие это невозможно выразить словами или цепочкой воспоминаний. Это нечто, никогда прежде не случавшееся. Это не опыт. Опыт предполагает узнавание, ассоциации и накопление знаний. При этом явно высвобождаются определённые силы, которые становятся очень опасными, если продолжается эгоцентрическая деятельность, независимо от того, связана она с религиозными идеями или с личными устремлениями.

Свобода от «я» абсолютно необходима, чтобы всё было по-настоящему. Но мысль очень хитра, чрезвычайно изворотлива в своей деятельности, и пока человек полностью, без всякого колебания не осознаёт все эти её тонкости и коварные посягательства, медитация останется простым накоплением физических сил. Как только человек придаёт хотя бы малейшее значение любому проявлению «я», это неизбежно приводит к смятению и скорби. Поэтому, прежде чем приступить к медитации, начните с понимания себя, структуры и природы мысли. Иначе вы потеряете и лишь напрасно потратите силы. Чтобы зайти далеко, надо начать очень близко: ваш первый шаг становится и вашим последним шагом.

Большая комната выходила окнами на Тихий океан. Дом располагался прямо на краю крутого обрыва, и было видно, как белые волны, шипя, разбиваются о берег. Было очень тихо, несмотря на присутствие нескольких молодых людей. Мы все ощущали некоторую робость. Там были люди с короткими волосами и длинноволосые, бородатые и неряшливые.

«Прежде всего, если позволите, я хотел бы спросить, — начал молодой человек с бородой и чистыми длинными волосами, — почему я должен зарабатывать на жизнь? Почему я должен заниматься карьерой, зная, куда это приведёт — собственность, счёт в банке, жена и дети, и очевидная принадлежность к среднему классу? Я не хочу попадать в ловушку. Если другим нравится, то пусть это останется для них, но не для меня. Я предпочитаю быть нищим и просить у людей подаяние. Я ночую там, куда меня пускают, и у меня есть достаточно одежды, чтобы жить. За последние несколько лет я объездил так весь штат, и мне нравится эта жизнь. Пусть кто-то работает, если у него имеется желание и он не отказывается меня поддержать — пусть. Я не хочу принадлежать никакой коммуне, никакой группе. Я свободен и хочу сохранить свою свободу. Я не против ни белых, ни чёрных. Но мне сказали, что это эксплуатация, что, пока я молод, это ещё ничего, но когда мне станет за тридцать, я начну понимать, что дальше так продолжаться не может. Я не знаю, что мне готовит будущее, но я проживаю свои дни, и меня всё вполне устраивает. Что вы думаете об этом?»

Только глупцы высказывают свои мнения. Вы знаете, монахи в Азии живут так же: они не являются членами каких-либо организованных сообществ, они просто ходят от деревни к деревне, им подают милостыню и защищают. В благодарность они проповедуют праведную жизнь: не физически праведную, а жизнь в доброте. Вот что они предлагают взамен, если только это не преступники или нахлебники. А что вы предлагаете взамен тем людям, которые вас кормят?

«Почему я должен предлагать что-либо взамен? У меня ничего нет. Я не хочу учить их жить. Любой разумный человек всегда знает, когда его жизнь становится буржуазной, мещанской, так что избежать этого — в его силах. Я пытался разговаривать с людьми, но им всё равно. Я не хочу ничего предлагать им в обмен на их пищу и одежду. По существу, мне и нечего предложить. Я не рисую, не играю на гитаре. Я не умею делать ничего такого, что им бы понравилось. Я нахожусь полностью за пределами их круга. Если бы я имел что-нибудь стоящее, я бы предложил, нимало не заботясь о том, возьмут они или нет. Но у меня нет ничего. Я в таком же смятении, как и весь остальной мир, и, наверное, так же несчастен. Я не бросал учёбу. Я окончил колледж, и сейчас я испытываю к этому всему отвращение, особенно к их лицемерию и амбициям. Что меня действительно немного беспокоит, это моё желание найти — нет, не Бога, это буржуазное понятие, но что-то настоящее. Я читал несколько книг восточных философов, но все они основаны на теориях и идеях. Я хочу почувствовать что-то истинное у себя внутри, чтобы никто не мог это потрогать или унести. Я хочу добраться до сути как можно быстрее. Я вижу абсурдность мгновенного озарения, но у меня нет терпения подчиняться вздору следования по пути какой-либо системы, дисциплинировать себя, поститься. Я хочу прийти к истине по прямой и самой короткой дороге».

Конечно, это возможно: отчётливо увидеть то, «что есть», без всякого искажения, без какого-либо мотива, и продвинуться дальше. Если вы совершенно ясно видите «что есть», вы уже через это перешагнули. Но способны ли вы ясно увидеть «что есть»? Увидеть не только снаружи: своё окружение, общественную мораль, бюрократические санкции в религии и в свете, но и внутри? Увидеть происходящее на самом деле, без выбора и оговорок. Если вы это можете, то дверь открыта. Это самый прямой и короткий путь. И вы ни за кем не следуете. Здесь бесполезны любые системы, а гуру превращается в обманщика. Вы можете это сделать? Если да, то ум ваш свободен и сердце наполнено. Вы сами освещаете себе свой путь.

Заговорил другой человек: «А я бросил учёбу, бросил колледж. Моей основной специальностью была экономика, и перед самыми выпускными экзаменами я ушёл. Я увидел, какими были профессора, плетущие интриги друг против друга, затевающие различные политические игры ради улучшения своего положения. Я видел их полное безразличие ко всему до тех пор, пока поддерживалось их безопасное существование в учёном мире. Я не хотел становиться похожим на них. Несколько человек, из сидящих в этой комнате, хотят организовать коммуну. Многие из нас ни к чему не принадлежат. Нам совсем не нравится война между чёрными и белыми; как нетрудно заметить, мы одинаково приветствуем и белых, и цветных. Мы хотим найти кусок земли для жизни, и мы найдём. Мы можем сами, своими руками работать на земле, возделывать её и продавать выращенное. Мы хотим спросить, можно ли жить вместе, не ругаясь между собой, без всякой власти друг над другом, жить в великой любви?»

Сообщество обычно организуется вокруг какой-нибудь идеи, веры или вокруг кого-то, кто эту веру воплощает. Идеальный мир или утопия приобретают власть и постепенно какой-нибудь человек принимает на себя заботу обо всём: руководит, угрожает, отлучает от церкви. В этом вообще нет никакого содружества; возникает подчинение, что, естественно, приводит к катастрофе. С вашего позволения, думали ли вы когда-нибудь об этой проблеме сотрудничества? Если нет, то ваша идея сообщества обречена на провал. Жить и работать вместе — это одно из самых трудных дел. Каждый хочет что-то сделать сам, стать тем или другим, а здесь и заложено разрушение любого сотрудничества. Совместная работа предполагает полный, безо всяких мотивов, отказ от «я». Это то же самое, что совместное познание, в котором есть только функция и нет общественного положения. Если в вас есть это реальное понимание духа сотрудничества, то у вас, вероятно, получится. Необязательно, чтобы каждый вносил какой-то вклад в благосостояние сообщества, более важно, чтобы каждый обладал этим жизненно важным пониманием. Любой личный мотив или стремление к выгоде положат конец истинному качеству сотрудничества. Вы думаете, у вас и ваших друзей есть это? Или есть только желание организовать общину? Тогда это всё равно, что сесть в лодку, надеясь найти остров, но не зная, в каком направлении плыть. Не знать куда, но всё-таки плыть, рассчитывая отыскать каким-то чудом счастливую землю вместе с людьми, которые не имеют понятия, что потом делать и с этой землёй, и с собой.

Молодой человек с нежными чертами лица и изящными руками сказал: «Я один из тех, кто принимает наркотики. Я принимаю их регулярно в течение 4-5 лет; не слишком часто; может, раз в месяц или около того. Я прекрасно сознаю, что они со мной делают. Ум мой уже не такой быстрый, как раньше. Когда я нахожусь под воздействием наркотиков, мне кажется, что я могу всё. Я обладаю огромной энергией и не испытываю неловкости. Моё видение окружающего обостряется. Я ощущаю себя богом на земле, совершенством, не имеющим ни проблем, ни причин для раскаяния. Но я не могу поддерживать это состояние беспрерывно, и мне приходится возвращаться назад, на эту сумасшедшую землю. Теперь мне нужна ещё большая доза, чем прежде, и куда это ведёт меня, я не знаю. Я очень обеспокоен. Я уже вижу своё постепенное угасание в больнице для умалишённых; но притяжение того, иного состояния настолько велико, что я, кажется, даже не сопротивляюсь. Я молод. Я не бросил учёбу. Я живу с родителями. И я вижу в себе медленное ухудшение. Вначале я экспериментировал с наркотиками из-за того, что другие тоже это делали. Тогда было весело, теперь это превратилось в опасность. Видите, как ясно я могу всё это объяснить? Но одновременно какая-то часть меня остаётся медлительной, вялой, апатичной. Гуру из сферы наркотиков вовлекли меня в это, пообещав, что я переживу момент истины. Теперь я вижу, как легко обманывают нас эти люди. Я не хочу окончить жизнь в сумасшедшем доме или тюрьме, я не хочу потерять рассудок».

Если вы так отчётливо видите, какой вред наносят наркотики вашему мозгу, чувствам и самым утончённым сторонам жизни, почему же вы не бросите их? Не на день или два, а навсегда? Если вы действительно видите опасность этого, само это видение есть действие, которое положит всему конец. Но вы должны понять это, а не строить теории о понимании. И вы должны это полностью отвергнуть. В понимании вы возьмёте силы, жизнеспособность, энергию, чтобы выполнить задуманное. И вы сможете остановиться без всякого сопротивления. Сопротивление есть существо проблемы. Не выстраивайте у себя внутри линию сопротивления против наркотиков. Иначе появится конфликт между наркотиком, с одной стороны, и вами, с другой, а вместе с этим и возникнет стена принятия решения, которая лишь разделяет и усиливает конфликт. Тогда как, если вы действительно видите огромную опасность наркотиков, как вы видите опасность при встрече с акулой или гремучей змеёй, вы немедленно и безоговорочно порвёте с ними.

Итак, если можно, позволю себе предложить: не принимайте решения бросить наркотики, так как решение основано на воле, которая есть сопротивление со всеми его противоречиями и конфликтами. Осознавая это, вы всё равно потом скажете, что бросить невозможно. Не боритесь с наркотиком, а на самом деле увидьте огромную опасность для мозга, для всей нервной системы, для чистоты восприятия. Вот всё, что вам нужно делать, и ничего больше: видение есть действие.

«Сэр, можно мы ещё раз придём в другой день?»

Да, конечно, вы можете прийти, когда захотите.

В медитации нет последовательности. Нет в ней также и непрерывности, так как непрерывность предполагает наличие времени, пространства и действия. Вся деятельность нашей психики заключена в рамки времени и пространства, что порождает действие, которое всегда несовершенно. Наш ум запрограммирован на восприятие времени и пространства. Отсюда досюда, цепочка из одного, второго, третьего — всё это последовательность времени. И в этом его движении обязательно появится действие, которое вызовет противоречие, а следовательно, конфликт. Это наша жизнь. Может ли действие когда-нибудь стать свободным от времени, чтобы не было ни раскаяния, ни ожидания, ни попыток действия посмотреть вперёд или назад? Видеть — значит действовать. Это не означает, что сначала понимание, а затем действие; это скорее видение, что само по себе уже действие. В этом нет элемента времени, и поэтому ум всегда свободен. Время и пространство — это спутники мысли, которая создаёт и лелеет «я», эго, «не» и «не мне», со всеми её стремлениями к выполнению, сопротивлению и боязнью как-либо пострадать.

В то утро качеством медитации было «ничто», полная изолированность от времени и пространства. Это факт, а не какая-то идея или парадокс, возникший в результате соединения противоположных теорий. Эту странную пустоту можно найти, когда будет уничтожен корень всех проблем.

Этот корень — мысль, которая разделяет и сдерживает. В медитации ум по-настоящему освобождается от прошлого, хотя обычно прошлое всегда присутствует в нём в виде мысли. Это продолжается целый день, а ночью наступает сон, не содержащий в себе «вчера», и поэтому ум касается чего-то, что неподвластно времени.

Молодой человек с бородой и очень длинными волосами сказал: «Я идеалист и революционер. Я не хочу дожидаться слишком медленного прогресса человечества. Как можно быстрее я хочу радикальных перемен. Существует вопиющая социальная несправедливость среди как белых, так и чёрных, среди всяческих меньшинств; ну и, конечно, политики, какими они являются сейчас, меня не удовлетворяют — продажные, эгоистичные, лицемерные, прикрывающие собственную корысть демократией. Я жесток по природе, я не вижу иного выхода, кроме как с помощью насилия обеспечить радикальные изменения в социальной структуре. Я идеалист ещё и в том отношении, что верю в нашу идею навести порядок и создать нечто новое. Новое — является нашим идеалом. Я не знаю, что у нас получится, но когда мы разрушим старое, тогда и узнаем. Я слышал, что вы думаете о насилии, но здесь совсем другое дело. Большинство людей в мире уже жестоки, полны противоречий, и мы используем это, чтобы свергнуть установленный порядок и создать новое общество. Мы выступаем за свободу. Мы хотим свободно выражать себя; каждый человек должен себя реализовать, а нынешнее общество всё это отрицает. И мы, конечно, против всех видов религии».

Идеалист и одновременно революционер может очень убедительно говорить о свободе, но он обязательно в конечном итоге создаёт диктатуру меньшинства или большинства. Он также придёт к культу личности и полностью уничтожит свободу в любой форме. В этом можно убедиться на примере революций во Франции и России. Ваш идеальный мир, который, как вы рассчитываете, вырастет на пепелище сегодняшней структуры, может существовать только умозрительно и теоретически, и на основе этой умозрительной Утопии — назовите это как угодно — вы хотите создать новое общество. Все революционеры-материалисты к этому приходят. Они начинают с разговоров о равенстве, социальной справедливости, исчезновения государства, а заканчивают всё той же тиранической бюрократией, подчинением, и укреплением власти во имя государства. Вы, конечно же, не этого хотите. Вы чувствуете или вам представляется, что, разрушив нынешние социальные структуры, вы впоследствии, не следуя никакому плану, создадите новую структуру, в которой, по вашему мнению, будет социальная справедливость, свобода для всех, экономическое равенство и так далее. Насилие может породить лишь ещё более жестокое насилие. Вы можете начисто ликвидировать нынешние системы, но в результате вы пожнёте сопротивление и глубоко укоренившееся нежелание сотрудничать.

Вы, видимо, хотите лишь быстрых внешних изменений. Вы хотите немедленно остановить войны, и в этом многие люди с вами согласны, но до тех пор, пока существует разделение по национальности, по религиозным убеждениям со всеми их догмами, конфликт обязательно будет. Любая форма разделения порождает антагонизм и ненависть. Люди хотят изменить поверхность вещей, не проникая в самую суть проблемы. А этой сутью является процесс познания, которое, в свою очередь, есть абсолютное понимание человека, а не выделение лишь одного элемента его жизни, будь то технология или зарабатывание на жизнь.

Видно, что вы к этому всему не прислушиваетесь. Я позволю себе обратить внимание на то, что все, кто с энтузиазмом относится к внешним изменениям, всегда упускает наиболее важное.

«Может быть, но на это потребуется время, а мы им сейчас не обладаем и не можем тратить его на получение нужного образования. Для этого нужно сначала изменить структуру».

Откладывание наиболее важных вопросов лишь усугубляет ничтожность жизни, нашего каждодневного существования. Оно приводит к разного рода попыткам убежать от этого — через жестокость, через так называемые религии, через развлечения. Мир же не делится на внутренний и внешний. Меня заботит движение жизни целиком, и образования как части этого целого. Сейчас почти в каждой стране существует в той или иной форме военная служба. Заменить её могла бы работа в социальной сфере, которая бы стала частью образования. Но и это не самое главное.

«Вы меня не убеждайте. Вы не показали мне, что делать и как действовать в этом кровожадном мире».

Вас ни в чём не пытаются убедить. Вам лишь указывается на определённые факты, на истину, которая не принадлежит ни вам, ни мне. Речь идёт о том, что, для того чтобы вызвать радикальные изменения в социальной структуре, нужно ответить на фундаментальные вопросы и сам вопрос уже является ответом. Ответ — это действие; не в каком-то отдалённом будущем, а здесь и сейчас. В этом — величайшая революция. Величайшая и единственная. На это вы возражаете: у нас нет времени, мы хотим изменить социальную структуру немедленно. С вашего позволения, это совершенно незрелый ответ. Человек не является просто общественной машиной. Он думает о любви, о сексе, его мучают страхи. А вы, не приняв всего этого во внимание, надеетесь вызвать радикальные изменения, перестраивая основу общественной структуры. Активист — всегда экстраверт. Но нас не заботит это, кстати, тоже весьма поверхностное деление на экстравертов и интравертов. Нас в действительности заботит изменение человеческого ума. Если этого до конца не понять, ваша революция будет просто реформой, и, как всякая реформа, потребует дальнейших реформ.

«Я устал от всего этого». Это заговорил высокий гладко выбритый молодой человек в замызганной одежде. «Меня это совершенно не интересует. Меня интересует, — но не ради бегства от чего-то, — как можно выяснить, что такое медитация. Не могли бы вы затронуть эту тему?»

Господа, вы видите, как мы все разделены. Одного волнует вопрос революции, другого секс, третьего искусство и книги, и четвёртого постижение истины. Все эти отдельные элементы делают человека эгоистичным, жалким, смущают его. И вы со своей революцией надеетесь разрешить все эти проблемы, изменив поверхностную структуру. На это вы, наверное, ответите: измените окружающую среду, и человек изменится. Но этот ответ вновь будет неполным, это констатация только части факта. А нас интересует полное понимание человека. Это и есть медитация. Она не является бегством от «того, что есть», а есть понимание этого и продвижение дальше. Без понимания «того, что есть», медитация превращается просто в форму само-гипноза и ухода в видения, — полёт воображения и фантазии. Медитация — это понимание всей деятельности мысли, вызывающей к жизни «я», эго, как факта. Затем мысль пытается понять образ, ею не созданный, как будто бы «я» является чем-то постоянным. Само «я» вновь разделяет себя на лучшую и худшую части, и это разделение, в свою очередь, вызывает конфликт, страдания и смятение. Знание о «я» — это одно целое, а понимание того, как «я» пробуждается к жизни — совсем другое. Один человек предполагает, что существование «я» есть вечная сущность бытия. Другой, наблюдая, узнаёт, как «я» конструируется мыслью. Таким образом, понимание мысли, её черт и тонкостей, её деятельности и разделения есть начало медитации. А если же вы рассматриваете «я» как неизменную сущность, вы изучаете «я» не существующее, потому что это просто собрание воспоминаний, слов и опыта. Поэтому самопознание — это не знание «я», а наблюдение за тем, как «я» зарождается и как это сказывается на разделении жизни на составляющие. Это ошибочное понимание нужно очень ясно видеть. Не существует неизменного «я», которое следует изучать. Надо изучать пути движения мысли и её деятельности; изучение рассеивает эгоцентричную активность. В этом заключается основа медитации. Если не понять этого полностью, до самого конца, медитация станет просто игрой для глупцов с их абсурдными видениями, выдуманными переживаниями и злом власти. Эта основа предполагает осознание и наблюдение за «тем, что есть»: не делая выбора и безо всяких предубеждений нужно увидеть то, что на самом деле происходит как снаружи, так и изнутри, и не пытаться это контролировать или принимать решения. Это внимание само по себе не является каким-то отдельным действием, ибо жизнь сама есть действие. Вам не нужно становиться активистом, что вновь было бы раздроблением жизни. Если нас действительно интересует действие целиком, а не одна его часть, то это цельное действие неотделимо от полного внимания, которое означает увидеть в действительности то, «что есть» как снаружи, так и изнутри. И уже само это видение — есть действие.

«Но разве нам не нужно потренироваться в этом? Разве нам не нужен какой-либо метод концентрации внимания и чувств?»

Так называемые школы медитации могут вам это предложить, хотя на самом деле это довольно абсурдно. Их метод заключается в механическом повторении слов, в контроле, в подчинении. И в результате этого повторения ум сам становится механическим. А механический ум теряет чувствительность. Видя суть этого механического процесса, ум освобождается и, следовательно, приобретает чувствительность. Видение есть внимание.

«Но я не совсем понимаю, — сказал молодой человек. — Как мне этого достичь?»

Ясно увидеть, что не должно быть ни выбора, ни предубеждения, ни сопротивления, ни попытки побега. Выясните для себя, не убегаете ли вы, не делаете ли вы выбор, нет ли в вас предубеждений. Поймите это. Тогда ум сможет очень ясно наблюдать не только небо и окружающий мир, но и то, что происходит внутри вас, в вашем «я».

«Но разве медитация не приносит опыта удивительных переживаний»?

Необычные переживания абсолютно неуместны и даже опасны. Ум, перекармливаемый опытом, требует ещё более широкого, более необычного опыта. Излишество — враг добра. Добро возрастает только из понимания того, «что есть», а не из желания большего опыта. В медитации действительно происходят определённые вещи, которые нельзя выразить словами. И если вы говорите о них, значит, их не было.

Море остаётся за спиной, и вы идёте вглубь суши. Это море, с его огромными волнами, всегда казалось очень грубым. Оно не голубое, а скорее тёмно-коричневое, с множеством сильных течений. Оно выглядело как опасное море. Во время сезона дождей в него впадала река, но после муссона море намыло так много песка, что маленькая речка оказалась перекрыта. Итак, вы удаляетесь от моря и по дороге встречаете множество деревень, воловьих упряжек и три наиболее священных храма; а через некоторое время, перевалив через многочисленные холмы, вы вступаете в долину и вновь ощущаете её особенное очарование.

Поиск истины — это довольно фальшивое предприятие; как будто, занимаясь её поиском, расспрашивая о ней других, читая о ней в книгах, пробуя ту или иную систему, вы сможете её найти. Найти, как если бы она была чем-то неподвижным, застывшим, и всё, что бы вам требовалось, — это узнать её, схватить её и сказать, что вы её нашли.

На самом деле она недалеко: к ней нет никакой дороги. Это вовсе не что-то такое, что можно поймать, подержать в руках, хранить как сокровище и на словах передать кому-то другому. Поиск предполагает наличие ищущего, и в этом есть разделение, вечное дробление, которое человек создал вокруг себя и во всей своей деятельности. Скорее должен быть не конец поиска, а начало изучения. Изучать гораздо важнее, чем найти. Чтобы найти, надо потерять. Утрата и узнавание входят в модель поиска. Нельзя пережить истину. Она не принесёт вам удовлетворения от достижения. Она вообще никому ничего не даёт. Её нельзя понять, если «я» в вас по-прежнему активно.

Никто не сможет вам этому научить, поэтому вам нет необходимости за этим следовать. Все, что можно сделать, это через тщательное наблюдение понять сложное движение мысли: как мысль разделяет саму себя, как она создаёт противоположные мысли и как это порождает противоречие и конфликт.

Мысль настолько неугомонна, что она посвящает себя всему, что ей кажется существенным, неизменным, полностью удовлетворяющим, и тогда истина превращается в её конечную цель, связанную с удовлетворением. Невозможно пригласить истину, она не имеет конца или начала; но в этот момент отчётливым становится визуальное наблюдение и появляется ощущение понимания. Понимание приходит только тогда, когда жизнь человека полностью свободна от всякой обусловленности. Эта обусловленность и есть предубеждение. Поэтому не переживайте из-за истины, а лучше освободите свой ум из его собственной тюрьмы. Свобода невозможна в тюрьме.

Свобода есть красота пустоты.

На той же самой веранде, наполненной запахом жасмина и красных цветов с высокого дерева, сидели несколько юношей и девушек. Их лица сияли, и они казались необычайно весёлыми. Один из них спросил: «Сэр, вам когда-нибудь бывает больно?»

Вы имеете в виду физически?

«Не совсем так, сэр. Я не знаю, как объяснить это словами, но ты чувствуешь внутри себя, что люди могут повредить тебе, ранить тебя, сделать тебя несчастным. Кто-то что-то говорит, и тебе становится плохо. Вот что я имею в виду под словом «боль». Мы больно задеваем друг друга подобным образом. Некоторые делают это умышленно, другие даже не осознавая. Почему нам больно? Ведь это так неприятно».

Физическая боль — это одно, а вот иная боль гораздо сложнее. Если вам больно физически, вы знаете, что делать. Вы пойдёте к врачу, и он как-нибудь вам поможет. Но если останется воспоминание о боли, то вы станете нервничать, тревожиться и возникнет определённая форма страха. Ведь остаётся память о прошлой боли, повторения которой вы не хотите. Это вполне понятно, и такая ситуация либо может действительно привести к неврозу, либо здравый подход успешно помогает её преодолеть. Но другой вид внутренней боли требует весьма тщательного рассмотрения. О ней ещё очень много нужно узнать.

Прежде всего, почему нам вообще бывает больно? Очевидно, что с детства стремление к безопасности становится очень важным фактором нашей жизни: лишь бы нам никто не причинил боли, лишь бы нас никто не ранил ни словом, ни жестом, ни взглядом, ни каким-то переживанием. Почему нам бывает больно? Потому что мы такие чувствительные или из-за того, что мы создали образ самих себя, который нужно защищать, который, по нашему мнению, очень важен для самого нашего существования и без которого мы чувствуем себя потерянно, неловко. Вот они, эти два элемента: образ и чувствительность. Вы понимаете, что имеется в виду под чувствительностью, как физической, так и внутренней? Если вы чувствительны и робки, вы уходите в себя и выстраиваете вокруг себя стену, чтобы вам никто не причинил боли. Вы ведь так поступаете, не правда ли? А если ум человека больно задевают словом или критикой и это его как-то ранит, он продолжает укреплять свой оборонительный рубеж. Вам больше не хочется испытывать боль. У вас может существовать образ, идея о себе, что вы значительны, умны, что ваша семья лучше других семей, что вы играете в эту игру лучше, чем кто-либо другой и так далее. У вас ведь сложился такой образ себя, не так ли? И когда значение этого образа ставится под сомнение или он теряет устойчивость, разрушается, вам становится очень больно. Появляется жалость к самому себе, волнение, страх. И в следующий раз вы выстраиваете новый образ, более сильный, устойчивый, агрессивный и так далее. Вы следите, чтобы вас никто не беспокоил, и вновь начинается строительство стены против вторжения. Таким образом, факт заключается в том, что чувствительный человек и склонный к созданию образов строят оборонительные укрепления. Вы знаете, что происходит, когда вы выстраиваете вокруг себя стену? Это всё равно, что построить очень высокий забор вокруг своего дома. Вы не видите своих соседей, у вас недостаточно солнечного света, вы живёте со всеми членами своей семьи на очень ограниченном пространстве. И так как у вас мало места, вы начинаете действовать друг другу на нервы, ссориться, ожесточаться, у вас появляется желание выбраться оттуда или взбунтоваться. А если у вас достаточно денег и энергии, вы строите для себя другой дом, окружаете его новой стеной и всё начинается сначала. Сопротивление предполагает нехватку пространства, и это один из факторов насилия.

Один из них спросил: «Но разве человек не должен защищать себя?»

От чего? Конечно, нужно защищать себя от болезни, от дождя или солнца; но когда вы задаёте этот вопрос, вы ведь имеете в виду: защищать, чтобы построить стену для предохранения от боли? Ваш брат или ваша мать могут стать теми, от кого вы отгораживаетесь стеной, желая защитить себя, но, в конечном итоге, это приводит к вашему разрушению и уничтожению света и пространства.

Девушка с умными глазами и длинными, заплетёнными в косы волосами спросила: «Но что же мне делать, когда я чувствую боль? Я знаю, я очень чувствительная. Я так часто ощущаю боль. И что мне делать? Вы говорите, что не следует строить оборонительные укрепления, но я не могу жить вся израненная».

Позвольте заметить, вы понимаете, почему вам больно? И когда вы чувствуете боль? Взгляните на этот зелёный лист или на этот цветок. Они очень нежные, и их красота — сама нежность. Они ужасно ранимые, но всё же они оживут. Вас ведь так часто ранят, вы когда-нибудь спрашивали себя, когда и почему вы ощущаете боль? Почему? Когда кто-то говорит то, что вам не нравится, когда к вам относятся жестоко, агрессивно? Так почему же вам больно? Если, ощущая боль, вы строите стену вокруг себя, отступаете, то ваша жизнь проходит в очень ограниченном пространстве внутри вас. В этом пространстве без света и свободы вам становится всё больнее и больнее. Вопрос в том, можете ли вы жить свободно и счастливо, без боли и не выстраивая вокруг себя стен. Это ведь действительно важный вопрос, не так ли? Не спрашивайте, как укрепить стены или как жить в ограниченном пространстве. В подобных случаях задействовано два фактора: воспоминание о боли и желание предотвратить будущую боль. Если это воспоминание не угасает, и к нему добавляются свежие впечатления от вновь пережитой боли, то стена становится лишь крепче и выше, а пространства и света становится всё меньше, и вот уже гору, состоящую из жалости к себе и горечи венчает огромное страдание. Если совершенно отчётливо увидеть опасность, бесполезность, ненужность этого, то воспоминание о прошлом исчезает. Но это нужно увидеть так же ясно, как опасность, исходящую от кобры. Тогда вы поймёте, что это по-настоящему смертельная опасность и мимо неё не пройдёшь. И вновь возникает вопрос, видите ли вы опасность воспоминаний о прошлом с их болью, их стенами самозащиты? Вы видите её так же ясно, как этот цветок? Если да, то она неизбежно исчезнет.

Итак, вы знаете, что сделать с прошлой болью. А как предотвратить боль будущую? Только не выстраиванием стен. Это ведь ясно, не правда ли? За стеной вам будет становиться всё больнее и больнее. Пожалуйста, послушайте очень внимательно. Зная, что вам могут причинить боль, как этой боли избежать? Когда кто-то говорит вам, что вы глупы или некрасивы, вам больно, вы гневаетесь, что является лишь очередной формой сопротивления. Что вы можете сделать? Вы уже видели, как проходит без всякого усилия боль прошлого; вы видели, потому что внимательно слушали, сосредоточившись на этом. Поэтому когда кто-нибудь говорит вам что-то неприятное, сосредоточьтесь, слушайте очень внимательно. Внимание снимет печать боли. Вы понимаете, что значит внимание?

«Вы имеете в виду концентрацию внимания, не так ли, сэр?»

Не совсем. Концентрация является формой сопротивления, формой исключения, отгораживания, отступления. А внимание — это нечто совершенно другое. В концентрации всегда есть центр, из которого производится наблюдение. А там, где центр, радиус наблюдения очень ограничен. Когда же этого центра нет, наблюдение распространяется очень широко и становится абсолютно чистым. Вот это внимание.

«Боюсь, что мы этого совсем не поняли, сэр».

Посмотрите на эти холмы, на свет, на эти деревни. Послушайте, как проезжает мимо воловья упряжка; посмотрите на жёлтую листву, на высохшее русло реки и на ворону, сидящую на ветке. Взгляните на всё это. Если вы смотрите из центра, со всеми его предубеждениями, страхами, симпатиями и антипатиями, то вы не увидите всей огромной широты этой земли. Ваши глаза заволакивает пеленой. Вы становитесь близорукими, и ваше зрение искажается. Можете ли вы посмотреть на всю эту красоту долины, неба не из центра? Если у вас получится, то вы обретёте внимание. После чего слушайте внимательно, не думая о центре, критику, оскорбления, гневные слова, предвзятые мнения других. Так как в этом внимании нет центра, то нет и возможности испытывать боль. Как только появляется центр, боль становится неизбежной.

Медитация никогда не была умением контролировать тело. В действительности, между телом и умом нет никакого разделения. Мозг, нервная система и то, что мы называем умом, составляют одно неразделимое целое. Поэтому естественный акт медитации вызывает гармоничные движения этого целого. Отделение тела от ума и интеллектуальный контроль за телом порождает противоречие, которое является почвой для различных форм борьбы, конфликта и сопротивления.

Любое решение, даже если вы решаете познавать, ведёт к контролю, порождающему сопротивление. Понимание этого разделения, вызванного решением, и есть медитация. Свобода — это не акт принятия решения, а акт восприятия. Понимание (видение) — уже есть действие, а не решение сначала увидеть, а затем действовать. Воля, в конечном итоге, — это желание со всеми его противоречиями. Когда одно желание приобретает власть над другим, оно превращается в волю, что неминуемо приводит к разделению. Медитация — это понимание желания, а не подавление одного желания другим. Желание есть движение чувства, которое переходит в удовольствие и страх. Всё это поддерживается постепенным перемещением мысли от одного к другому. Медитация же, на самом деле, есть абсолютная пустота ума. И тогда остаётся только функционирование тела, только деятельность организма и больше ничего; мысль действует без отождествления «я» и «не-я». Она становится механической как организм, Что действительно порождает конфликт, так это мысль, отождествляющая себя с одной из своих составных частей, например, с «я», с эго и с различными формами этого «я». Но в «я» нет никакой нужды. Есть только тело и свобода ума, что возможно только когда мысль не порождает «я». «Я» не должно стать центром понимания, потому что оно создаётся мыслью. Когда «я» покидает организм, как зрительное, так и любое другое восприятие уже невозможно исказить. Нужно только видеть «что есть», и тогда само восприятие продвинется дальше (того, «что есть»). Очищение ума — это не интеллектуальный процесс, оно не связано с деятельностью мысли. Непрерывное наблюдение за тем, «что есть», без какого-либо искания естественным образом освобождает ум от всех мыслей. И в то же время у ума остаётся возможность использовать мысль, когда это необходимо. Мысль — это механический процесс, а медитация нет.

Было ещё очень рано, утренний свет освещал двух сов в ветвях тамаринда. Совы были маленькие, и казалось, что они везде летают парой. Их крики раздавались всю ночь, то затихая, то вновь усиливаясь; одна даже уселась на подоконник и громко звала другую. Совиное гнездо скрывалось за ветками дерева. По утрам их серые силуэты часто можно было видеть среди листвы, они сидели там в полном молчании, устроившись на дневной отдых. Вскоре одна из них исчезала в дупле, за ней следовала и вторая, но всё это происходило бесшумно. Они переговаривались и шумели только по ночам. Тамаринд служил убежищем не только совам, но и множеству попугаев. Это было огромное дерево, растущее в саду с видом на реку. Здесь водились грифы, вороны и мухоловки. Последние часто садились на подоконник, но приходилось сидеть совершенно неподвижно, даже малейшее движение глаз могло их спугнуть. Они удивительным образом всё время меняли направление полёта и занимались только собой, тогда как вороны всё время докучали грифам. В то утро можно было также увидеть и обезьян. Обычно они держались на почтительном расстоянии, но на этот раз осмелились подойти гораздо ближе к дому. Несколько дней они никуда не уходили, а когда исчезли, остался лишь одинокий самец, который каждое утро появлялся на самом высоком из тамариндов. Он обычно забирался на самую высокую ветку и сидел там, глядя на реку, на проходящих мимо жителей деревни и пасущийся скот. Когда солнце начинало припекать, он медленно спускался и пропадал из виду, возвращаясь на следующее утро, как только солнце поднималось над верхушками деревьев, проводя по реке золотистую дорожку. Он оставался там две недели, одинокий, отчуждённый наблюдатель. У него не было друга, и однажды утром он исчез навсегда.

Ученики пришли снова. Один из юношей спросил: «Разве не должен человек слушаться родителей? В конце концов, они ведь меня воспитали, дали образование. Без денег я не смог бы ходить в эту школу, поэтому они отвечают за меня, а я несу ответственность перед ними. Именно это чувство ответственности заставляет меня понять, что я должен их слушаться. Они, наконец, лучше, чем я, знают, что будет лучше для меня. Они хотят, чтобы я стал инженером».

Вы действительно хотите стать инженером? Или ты изучаешь эти науки только потому, что твои родители этого хотят?

«Я не знаю, чем я хочу заниматься. И большинство из тех, кто сидит в этой комнате, не знают. Мы получаем стипендии от правительства. Мы имеем право выбрать любой предмет, который нам по душе, но наши родители и общество говорят, что инженер — самая хорошая профессия. Обществу нужны инженеры. Но когда задают вопрос, чем мы хотим заниматься, мы не можем дать определённого ответа, и это беспокоит нас и приводит в замешательство».

Вы говорите, что родители за вас ответственны и вы должны их слушаться. Вы знаете, что происходит на Западе, где авторитета родителей практически больше не существует. Там молодые люди не желают над собой никакой власти, хотя свои собственные, совершенно особые её типы у них тоже есть. Требует ли ответственность власти, подчинения, следования желаниям родителей и запросам общества? Не означает ли ответственность способность вести себя разумно? Ваши родители полагают, что вы на это не способны, и они чувствуют себя обязанными присматривать за вашим поведением, следить за тем, что вы делаете, что учите и кем можете стать. Их представление о нравственном поведении основано на факторах, обусловивших их жизнь, на их образовании, верованиях, страхах и удовольствиях. Предыдущее поколение создало социальную структуру и хочет, чтобы вы в неё вписались. Они думают, что это нравственно, и полагают, что знают гораздо больше, чем вы. И если вы, в свою очередь, подчинитесь структуре, то увидите, как ваши собственные дети сделают то же. Так постепенно влияние подчинения становится нравственной безупречностью. Это ли вас интересует, когда вы спрашиваете, нужно ли вам слушаться родителей?

Вы понимаете, что означает послушание? Когда вы ещё совсем юны, вы слушаете, что вам говорят ваши родители. Постоянное повторение их слов развивает в вас акт послушания. И послушание становится механическим. Это как солдат, который слышит приказ несколько раз и выполняет его, превращаясь в подчинённого. Так живут многие из нас. Такова пропаганда, как религиозная, так и светская. Вы замечаете, привычка с детства формируется из восприятия того, что вам сказали родители, того, что вы прочитали в книге. Поэтому восприятие становится средством подчинения. И перед вами встаёт проблема, слушаться или не слушаться: подчиняться ли тому, что говорят другие, или своим собственным побуждениям. Вы хотите прислушаться к голосу своих желаний, и само это искушение заставляет вас подчиняться им. Отсюда вытекают противостояние и сопротивление. Когда вы спрашиваете, следует ли подчиняться родителям, в вас присутствует страх, что непослушание вам даром не пройдёт и вам могут не дать денег на обучение. В послушании всегда есть страх, который затемняет ум.

Поэтому вместо того, чтобы задавать подобный вопрос, выясните, можете ли вы разговаривать со своими родителями разумно, что и означает слушать. Способны ли вы слушать их без страха? Умеете ли слушать без боязни, что вам это повредит, голос своих собственных побуждений и желаний? Если вы способны слушать спокойно, без страха, вы сами поймёте, следует ли вам подчиняться, не только родителям, но и любой форме власти авторитета. Вы знаете, нас учат довольно абсурдным способом. Мы никогда не учимся акту познания. В наши головы загружается очень много информации, и мы развиваем лишь очень незначительную часть своего мозга, которая помогает нам зарабатывать на жизнь. Ко всем остальным возможностям мозга мы относимся с пренебрежением. Это всё равно, что возделывать маленький клочок на огромном поле, когда вся остальная его часть зарастает сорняками, чертополохом и колючками.

И наконец, как вы умеете слушать то, что мы говорим? То, как вы слушаете, заставляет вас подчиняться или даёт вам знания не только о маленьком клочке, но и обо всём огромном поле целиком? Ни ваши учителя, ни родители не обращают внимания на величие этого поля со всем его содержимым. Все они активно и безрассудно заботятся лишь о крохотном участке. Им кажется, что он даст им безопасность, которая и является их главной целью. Против этого можно восстать. И люди это делают. Но и восставшие придают значение лишь своей доле из этого участка. И всё начинается сначала. Так способны ли вы слушать без подчинения, без следования за кем-то? Если да, то к вам придёт чувствительность и внимание ко всему полю целиком, что, в свою очередь, даст вам чистый ум. И этот ум будет действовать, заменив собой механическую привычку к подчинению.

Одна девушка сказала: «Но наши родители любят нас. Они не желают нам никакого вреда. И когда они хотят, чтобы мы им подчинялись, говорят нам, какие предметы изучать, пытаются сформировать нашу жизнь, все это лежит за пределами любви».

Каждый родитель говорит, что он любит своих детей. Только сумасшедший может ненавидеть своих детей, точно так же, как лишь недоразвитые дети действительно ненавидят своих родителей. Но так ли это на самом деле? Любовь заключается не только в том, чтобы вырастить их, заботиться о них в младенчестве, но и следить за тем, чтобы они получали правильное образование, чтобы их не убивали в войнах, стараться изменить социальную структуру с её абсурдной моралью. Если родители действительно любят своих детей, они должны проследить, чтобы их дети не подчинялись, чтобы они познавали, а не подражали. И если родители действительно любят детей, они изменят мир так, чтобы те могли жить нормально, в счастье и безопасности. Не только вы в этой комнате, но все дети в мире. Любовь не требует подчинения, любовь предлагает свободу. Это не означает, что вы делаете всё, что хотите. Это обычно очень поверхностно, незначительно и посредственно. Любить — значит понимать, слушать совершенно свободно, не отравляясь ядом подчинения. Как вы думаете, если бы родители действительно любили детей, продолжались бы войны? С детства вас учат плохо относиться к соседу, твердят, что вы отличаетесь от кого-то другого. Вас вырастили в предубеждении, и когда вы взрослеете, вы становитесь жестокими, агрессивными, эгоистичными, и весь круг вновь повторяется. Поэтому познавайте значение слушания; учитесь слушать, не принимая или отрицая, не подчиняясь или сопротивляясь, и тогда вы поймёте, что делать, тогда вы узнаете, что такое добро, как оно растёт и развивается. Оно никогда не расцветёт на отдельном участке: это возможно только на всём огромном поле жизни, когда всё поле целиком отдаёт ему свои соки.