Убийство

Солнце не поднимется еще в течение двух или трех часов. В небе не было ни облачка, и звезды кричали от радости. Небеса были окружены темным контуром холмов, и ночь была совсем тихой. Ни одна собака не лаяла, и сельские жители еще не встали. Даже сова с глубоким хрипом молчала. Окно впускало в комнату необъятность ночи, и возникало то странное чувство, как будто вы были полностью одни — пробужденное уединение. Небольшой ручей тек под каменным мостом, но вам надо было прислушаться к нему, его нежное журчание было почти неслышным в той всеохватывающей тишине, которая была настолько интенсивна, так проникновенна, что все ваше бытие содержалось в ней. Она не была противоположностью шуму, шум мог быть в ней, но не принадлежал ей.

Было все еще довольно темно, когда мы отправились на автомобиле, но утренняя звезда была над восточным холмом. Деревья и кустарники были ярко-зелеными в ярком свете фар, когда автомобиль проделывал путь, петляя среди холмов. Дорога была пустынной, но вам не удавалось слишком быстро ехать из-за многочисленных поворотов. На востоке было теперь начало зарева, и хотя мы болтали в машине, происходило пробуждение медитации. Ум был полностью неподвижен, он не спал, он не был утомлен, а совершенно спокоен. В то время как небо становилось все светлее и светлее, ум углублялся далее и далее, глубже и глубже. Хотя он осознавал огромный шар золотого света и разговор, который происходил, он был в уединении, передвигаясь без всякого сопротивления, без всякого указания. Он было одинок, подобно свету в темноте. Он не знал, что он был одинок, знает только слово. Он был движением, которое не имело никакого конца и никакого направления. Это происходило без причины, и это продолжится без времени.

Фары были выключены, и в том раннем утреннем свете богатая, зеленая местность очаровывала. Была тяжелая роса, и везде, где лучи солнца касались земли, всеми цветами радуги искрились бесчисленные сокровища. В тот час голые камни из гранита казались мягкими и уступчивыми, иллюзией, которую восходящее солнце скоро отнимет. Дорога извивалась дальше между сочными рисовыми полями и огромными водоемами, наполненными до краев танцующими водами, которые будут поддерживать влагу земли до следующего сезона дождей. Но дожди еще не закончились, а насколько зеленым и оживленным все было! Домашняя скотина была откормленной, и лица людей на дороге сияли прохладной свежестью утра. Теперь по дороге попадалось много обезьян. Они не относились к тому виду с длинными ногами и длинными телами, которые перепрыгивают, качаясь, с непринужденностью и изяществом с ветки на ветку, или легко и надменно выступают на полях, наблюдая с важными лицами, когда вы проходите. Эти обезьяны были с длинными хвостами и грязной зеленовато-коричневой шерстью, забавляющиеся игрой и шалостями. Одна из них почти оказалась под передним колесом, но ее спасла ее собственная быстрота и внимательность водителя.

Теперь уже было настоящее дневное освещение, и крестьяне в больших количествах были в движении. Автомобилю пришлось съехать к обочине дороги, чтобы пропустить медленно перемещающиеся телеги с волами, которых всегда казалось так много. А грузовики никогда не уступят дорогу, позволяя вам проехать, до тех пор пока вы не сигналили в течение минуты или двух. Известный храм возвышался над деревьями, и автомобиль быстро промчался мимо места рождения святого учителя.

Пришла маленькая группа: женщина и несколько мужчин, но лишь трое или четверо приняли участие в обсуждении. Они были все честными людьми, и вы могли видеть, что они были хорошие друзья, хотя у них имелись различия в мышлении. Первый человек, который заговорил, имел хорошо ухоженную бороду, орлиный нос и высокий лоб. Его темные глаза были пронзительными и очень серьезными. Второй был болезненно худощав, он был лысый и тонкокожий, и он не мог отвести рук от своего лица. Третий был пухлым, веселым и легким в поведении, он смотрел на вас, как будто покупая акции и будучи неудовлетворенным, он снова взглянет, чтобы посмотреть, был ли его подсчет правильным. Он имел красивые руки с длинными пальцами. Хотя он и смеялся легко, в глубине его присутствовала серьезность. У четвертого была приятная улыбка, и его глаза были как у того человека, который много читал. Хотя он почти не принимал участия в беседе, но внимательно наблюдал. Всем мужчинам, вероятно, было за сорок, а женщина на вид казалась намного моложе, она не говорила, хотя была внимательна к тому, о чем беседовали.

«Мы обсуждали проблемы в нашем кругу в течение нескольких месяцев, и мы хотим обсудить с вами проблему, которая беспокоит нас, — сказал первый. — Видите ли, некоторые из нас едят мясо, а другие нет. Лично я никогда в жизни не ел мясо, оно для меня отталкивающе в любой форме, и я не могу переносить мысль об убийстве животного для того, чтобы наполнить свой желудок. Хотя мы оказались не способными прийти к согласию относительно того, как надо правильно поступать в этом деле, все мы остались хорошими друзьями и продолжим ими быть, надеюсь».

«Я иногда ем мясо, — сказал второй. — Я предпочитаю не есть, но когда вы путешествуете, часто трудно поддерживать сбалансированную диету без мяса, и есть его намного проще. Мне не нравится убивать животных, я чувствителен в этом вопросе, но есть мясо время от времени нормально. Многие пуританские чудаки на предмет вегетарианства более греховны, чем люди, которые убивают, чтобы поесть».

«Мой сын на днях выстрелил в голубя, и мы съели его на обед, — сказал третий говорящий. — Мальчик был весьма возбужден из-за того, что сбил его своим новым дробовиком. Вы бы видели выражение его глаз! Он был и потрясен, и доволен. Чувствуя себя виноватым, он имел в то же самое время вид завоевателя. Я велел ему не чувствовать себя виноватым. Убийство — это жестоко, но это часть жизни, и это не так уж серьезно, пока оно осуществляется умеренно и держится под надлежащим контролем. Есть мясо — это не ужасное преступление, как наш друг здесь выставляет. Я не большой сторонник кровавого спорта, но убивать, чтобы есть, — это не грех против Бога. Зачем создавать так много суеты по этому поводу?»

«Как видите, сэр, — продолжал первый, — я не способен убедить их, что убийство животных для пищи является варварским, и, кроме того, есть мясо — это плохо для здоровья, как знает каждый, кто побеспокоился, чтобы беспристрастно исследовать факты. Для меня не есть мясо — это вопрос принципа. В моей семье мы не ели мясо в течение нескольких поколений. Мне кажется, что человек должен исключить из своей природы эту жестокость убийства животных для пропитания, если он хочет стать по-настоящему цивилизованным».

«Вот это он нам постоянно и рассказывает, — прервал второй. — Он хочет сделать нас, едоков мяса, „цивилизованными“, а другие формы жестокости, кажется, вообще не причиняют ему никакого беспокойства. Он адвокат, и он не возражает против жестокости, применяемой в деятельности его профессии. Однако, несмотря на наше разногласие в этом пункте, мы все еще друзья. Мы обсуждали всю проблему множество раз, и поскольку мы никогда, кажется, не продвигаемся сколько-нибудь дальше, все мы согласились, что мы должны прийти и обговорить это с вами».

«Существуют проблемы важнее, чем убийство какого-то несчастного животного ради пищи, — вставил четвертый. — Все дело в том, как вы смотрите на жизнь».

В чем проблема, господа?

«Есть мясо или не есть мясо», — ответил вегитарианец.

Является ли это главной проблемой или же это часть большей проблемы?

«Для меня желание или нежелание человека убивать животных ради удовлетворения его аппетита указывает на его отношение к более важным проблемам жизни».

Если мы сможем понять, что концентрация исключительно на одной части не вызовет понимание целого, тогда, возможно, мы не будем сбиваться с толку частями. Если мы не способны чувствовать целое, часть получает большую важность, чем она имеет. Существует большая проблема, затрагивающая все это, не так ли? Проблема заключается в убийстве и не просто убийстве животных ради пищи. Человек не является добродетелен, потому что он не ест мясо, и при этом он еще меньше добродетелен, потому что ест. Бог мелочного ума также мелочен, его мелочность измеряется умом, который кладет цветы у его ног. Большая проблема включает многие другие и очевидно отделенные проблемы, которые создал человек внутри себя и вне себя. Убийство — это действительно большая и сложная проблема. Мы рассмотрим ее, господа?

«Я думаю, что мы должны, — ответил четвертый. — Я остро заинтересован в этой проблеме, и мне нравится приближаться к ней всем вместе».

Существует много форм убийства, верно? Есть убийство словом или жестом, убийство из-за страха или гнева, убийство ради страны или идеологии, убийство ради набора экономических догм или религиозных верований.

«Как можно убить словом или жестом?» — спросил третий говорящий.

Неужели вы не знаете? Словом или жестом вы можете убить чью-либо репутацию, с помощью сплетни, клеветы, презрения вы можете стереть в порошок. А не убивает ли сравнение? Разве вы не убиваете мальчика, сравнивая его с другим, кто более умен или больше способен?

Человек, который убивает из-за ненависти или гнева, расценивается как преступник и приговаривается к смерти. В то же самое время, человек, который преднамеренно уничтожает бомбами тысячи людей с лица земли во имя своей страны, удостаивается награды, почтения, на него смотрят, как на героя. Убийство распространяется по земле. Ради безопасности или расширения одной нации уничтожается другая. Животных убивают ради пищи, ради прибыли или ради так называемого спорта.

Их подвергают опытам ради процветания человека. Солдат существует, чтобы убивать. Необычайный прогресс был сделан в технологии массового убийства людей за несколько секунд и на больших расстояниях. Многие ученые полностью заняты этим, и священники благословляют бомбардировщики и машины для убийства. Также мы убиваем капусту или морковь, чтобы есть, мы уничтожаем паразитов. Где мы должны протянуть линию, за которой не будем убивать?

«Это решать каждому лично», — ответил второй.

Действительно ли это так просто? Если вы отказываетесь идти на войну, вас или застрелят, или посадят в тюрьму, или, возможно, в психиатрическую палату. Если вы отказываетесь принимать участие в националистической игре ненависти, вас презирают, и вы можете потерять работу.

Давление создается различными способами, чтобы вынудить вас соответствовать. При уплате налогов, даже при покупке почтовой марки вы поддерживаете войну, убийство вечно изменяющихся врагов.

«Тогда что же делать?» — спросил вегетарианец. — Я хорошо знаю, что я юридически убивал на законных судах много раз. Но я строгий вегетарианец, и я собственными руками никогда не убиваю никакое живое существо».

«Даже ядовитое насекомое?» — спросил второй.

«Нет, если я могу терпеть его».

«Кто-то другой делает это за вас».

«Сэр, — продолжал адвокат-вегетарианец, — вы предлагаете, чтобы мы не платили налоги и не писали письма?»

Опять же, касаясь сначала деталей действия, размышляя о том, должны ли мы делать это или то, мы заблудимся в специфическом, не постигнув целую проблему. Проблема должна рассматриваться в целом, верно?

«Я вполне понимаю, что должно быть всестороннее представление проблемы, но детали тоже важны. Мы не можем пренебрегать нашей нынешней деятельностью, не так ли?»

Что вы подразумеваете под «всесторонним представлением проблемы»? Это вопрос просто интеллектуального согласия, словесного подтверждения, или вы реально постигаете проблему убийства в целом?

«Если быть честным, сэр, до сих пор я не уделял много внимания более широким значениям проблемы. Я был обеспокоен одним ее специфическим аспектом».

Это похоже на то, когда ты не распахиваешь окна настежь и смотришь на небо, на деревья, на людей, на все движение жизни, а глядишь вместо этого через узкую щель в оконной створке. И ум такой же: маленькая, незначительная часть его очень активна, в то время как остальное бездействует. Эта мелочная деятельность ума создает ее собственные мелочные проблемы добра и зла, ее политические и моральные ценности и так далее. Если бы мы могли действительно понять нелепость этого процесса, мы могли бы естественно, без всякого принуждения, исследовать более широкие области ума. Так что, проблема, которую мы обсуждаем, это не просто убийство или неубийство животных, но жестокость и ненависть, которые вечно увеличиваются в мире и в каждом. Вот это наша реальная проблема, не так ли?

«Да, — решительно ответил четвертый. — Зверство в мире распространяется подобно чуме, целая нация уничтожается ее более крупным и более мощным соседом. Жестокость, ненависть — вот в чем проблема, а не в том, что кому-то доведется попробовать вкус мяса».

Жестокость, гнев, ненависть, которые существуют в нас, выражаются такими разными способами: в эксплуатации слабых сильными и хитрыми, в жестокости принуждения целого народа под угрозой уничтожения принять некий идеологический образ жизни, в построении национализма и суверенных государств через интенсивную пропаганду, в культивировании организованных догм и верований, которые называются религией, но которые фактически отделяют человека от человека. Способы жестокости многочисленные и изощренные.

«Даже если бы мы потратили остальную часть нашей жизни, наблюдая, мы бы не смогли вскрыть все изощренные способы, в которых жестокость проявляет себя, не так ли? — спросил третий. — Тогда, как нам продолжать?»

«Мне кажется, — сказал первый, — что мы упускаем центральную проблему. Каждый из нас защищает себя, мы защищаем свои личные интересы, наши экономические или интеллектуальные вклады или, возможно, традицию, которая приносит нам некую выгоду, не обязательно денежную. Этот личный интерес, присутствующий во всем, чего мы касаемся, от политики до Бога, является корнем вопроса».

Опять-таки, если можно спросить, это просто голословное утверждение, логическое умозаключение, которое может быть порвано в клочья или ловко защищено? Или же оно отражает восприятие реального факта, который имеет значение в нашей повседневной жизни мысли и действия?

«Вы пытаетесь подвести нас к различию между словом и реальным фактом, — сказал третий, — и я начинаю видеть, как важно то, что мы должны делать это различие. Иначе мы запутаемся в словах, без какого-либо действия, как фактически мы уже и запутались».

Чтобы действовать, должно быть чувствование. Чувствование целостной проблемы приводит к полному действию.

«Когда кто-то глубоко чувствует что-нибудь, — сказал четвертый, — он действует, и такое действие не является импульсивным или так называемым интуитивным, не является оно и предумышленным, расчетливым поступком. Оно рождено из глубины вашего бытия. Если тот поступок причиняет вред, боль, этот кто-то бодро расплачивается за него. Но такой поступок редко бывает вредным. Вопрос в том, как поддержать это глубокое чувство?»

«Прежде, чем мы продвинемся дальше, — серьезно вмешался третий человек, — давайте проясним то, что вы объясняете, сэр. Кто-то осознает факт, чтобы иметь полное действие, должно быть глубокое чувство, в котором присутствует полное психологическое понимание проблемы. Иначе есть просто действие по частям, которые никогда не удержать вместе. Это ясно. Затем, как мы говорили, слово — это не чувство, слово может вызывать чувство, но это устное воскрешение не поддерживает чувство. Теперь же, нельзя ли войти в мир чувства напрямую, без его описания, без символа или слова? Не является ли это следующим вопросом?»

Да, сэр. Нас отвлекают слова, символы, мы редко чувствуем, кроме как через стимуляцию понятием, описанием. Слово «Бог» — это не Бог, но это слово вынуждает нас реагировать согласно нашим условностям. Мы можем выяснить истинность или ошибочность Бога только, когда слово «Бог» больше не создает в нас какие-нибудь обыденные физиологические или психологические отклики. Как мы говорили ранее, цельное чувство приводит к цельному действию, или, скорее, цельное чувство есть цельное действие. Ощущение проходит, оставляя вас там, где вы были прежде. Но это цельное чувство, о котором мы говорили, это не ощущение, оно не зависит от стимуляции, оно поддерживает себя, и не нужна никакая искусственная подделка.

«Но как пробудить это цельное чувство?» — настаивал первый.

Если можно так сказать, вы не видите сути. Чувство, которое может быть пробуждено, это вопрос стимуляции, это ощущение, которое приходится лелеять с помощью различных средств, или методов. Тогда средства или методы становятся существенными, а не чувство. Символ, как средство для чувства, хранится в храме, в церкви, и тогда чувство существует только через символ или слово. Но возможно ли пробудить цельное чувство? Поразмыслите, сэр, не отвечайте.

«Я понимаю то, что вы имеете в виду, — сказал третий. — Цельное чувство вообще не пробудить, оно или есть, или его нет. Это оставляет нас в безнадежном положении, не так ли?»

Неужели? Есть ощущение безнадежности, потому что вы хотите прийти к чему-то. Вы хотите получить то цельное чувство и оттого, что вы не можете, вы чувствуете себя довольно растерянно. Именно это желание достичь, прийти к чему-то, стать кем-то создает метод, символ, стимулянт, с помощью которого ум успокаивается и отвлекает себя.

Итак, давайте снова рассмотрим проблему убийства, жестокости и ненависти.

Быть заинтересованным в «гуманном» убийстве весьма абсурдно, воздерживаться от поедания мяса и притом разрушать вашего сына, сравнивая его с другим, означает быть жестоким. Принимать участие в почетном убийстве ради вашей страны или ради идеологии — значит взращивать ненависть. Быть добрым по отношению к животным и жестоким по отношению к вашему собрату поступком, словом или жестом — означает порождать вражду и грубость.

«Сэр, кажется, я понимаю то, что вы только что сказали. Но как сделать, чтобы цельное чувство возникло? Я задаю его единственно лишь как вопрос в движении поиска. Я не спрашиваю о методе: я понимаю его нелепость. Я также понимаю, что желание достичь создает свои собственные препятствия, и что чувствовать себя безнадежным или беспомощным — глупо. Все это теперь ясно».

Если это ясно не просто на словах или разумом, но с реальностью боли, которую шип причиняет вашей ноге, тогда есть сострадание, любовь. Тогда вы уже открыли дверь к этому цельному чувству сострадания. Сострадающий человек знает правильное действие. Без любви вы пробуете выяснить то, что нужно сделать правильно, и ваше действие только приводит к большему вреду и страданию, это действие политиков и реформаторов. Без любви вы не сможете понять жестокость, что-то типа мира может быть установлено с помощью господства террора, но война, убийство продолжатся на ином уровне нашего существования.

«В нас нет сострадания, сэр, и это есть реальный источник нашего страдания, — с чувством сказал первый. — Мы черствы внутри, что-то уродливое в нас самих, но мы хороним это под любезными словами и внешне великодушными поступками. В сердце у нас злокачественная опухоль, несмотря на нашу веру и социальные реформы. Именно в собственном сердце нужно вырвать это, и затем можно садить новое семя. Само воздействие этого — вот жизнь нового семени. Воздействие началось, и путь семени принесет плоды».