Ты молод и желаешь ребенка и брака. Но я спрашиваю тебя: настолько ли ты человек, чтобы иметь право желать ребенка?

Победитель ли ты, преодолел ли ты себя самого, повелитель ли чувств, господин ли своих добродетелей? Так спрашиваю я тебя.

Или в твоем желании говорят зверь и необходимость? Или страх одиночества? Или недовольство собою?

Я хочу, чтобы твоя победа и твоя свобода страстно желали ребенка.

Все в женщине загадка, и все имеет одну разгадку: она называется беременностью.

(Фридрих Ницше)

Абсолютно понятен сюжет: случайная беременность, рождение и заброшенность ребенка, приводящая к его одиночеству. Семья или ее отсутствие не играют здесь принципиальной роли; такое одиночество прорастает в любом случае…

Развитие цивилизации в конце XX века имеет хотя бы тот положительный факт, что нежелательных рождений становится меньше. Секс все в большей степени отделяется от деторождения. Этот процесс грозит охватить страны Латинской Америки, Азии, Африки, — все то, что мы еще называем третьим миром. Можно допустить, что в XXI веке случайных детей и случайного одиночества в детстве будет еще меньше — именно это превращается в важнейший компонент культуры секса. То, что раньше было уделом отдельных личностей, постепенно становится правилом человечества.

Но речь сейчас пойдет об ином: одиночестве ребенка желанного, ожидаемого и любимого, — одиночестве как фатальном моменте детства.

Возможность одиночества заложена уже в самом акте родов. Разъединение матери и ребенка, разрезание пуповины, соединяющей их, приводит к ощущению трагической выброшенности в мир. Это ощущение, переполняющее психику ребенка в первые дни после рождения, постепенно вытесняется новыми отношениями с матерью — кормлением, лаской рукой и звуками. Абсолютное единство — внутриутробное единство крови матери и ребенка — заменяется единением при помощи молока, прикосновения и голоса. Но впоследствии возникает новое ощущение единства. Разрезанная пуповина восстанавливается. на психоэнергетическом уровне. Мать начинает воспринимать ребенка как нечто противоположное, отличное от себя. Она начинает осознанно говорить с ним, поражаться непостижимым причинам его плача, сердиться на него, радоваться его успехам и удивляться его отличности от себя. Это еще крепче соединяет мать и дитя. Тьма внутриутробного обновления наполняется светом, и ребенок начинает понимать мать как целостный мир, принадлежащий лишь ему и живущий лишь для него.

Поэтому, когда ребенок осознает, что у матери есть другая жизнь, иные, отличные от него интересы, он воспринимает это как трагедию.

У разных людей она случается в разное время. Это зависит от обостренности восприятия жизни и от личности матери. Но одиночество, рожденное осознанием того, что мать не принадлежит тебе, как вещь, в любом возрасте оказывает колоссальное воздействие на личность ребенка. Это аналогично второму рождению — ребенок опять выбрасывается в мир, где ему суждено утвердить себя как личность.

Точно так, как при физическом рождении ребенок начинает присваивать молоко, воздух, цвета, звуки и запахи мира, теперь он побуждается к присвоению своего духа, пробуждается к самопознанию. Одиночество всегда подталкивает к вопросу: «Кто Я?». Из «Почему Я одинок?» рано или поздно рождается «Зачем Я?». Ощущение матери многоплановой личностью, которая может родить еще одного ребенка, уехать на съемки фильма, задержаться в библиотеке и т. д., сдвигает меня с положения в центре Вселенной. Я понимаю, что Вселенная значительно больше, чем обмен прикосновениями и пищей в маленьком мире «Оно — Мать». Я все больше начинаю переживать свое прежнее состояние безраздельного владения матерью как безличное, «Оно». Мое новое Я входит, как луч в темный и таинственный мир за пределами матери, и он внезапно освещается. И в этом безжалостном свете уже в раннем детстве открывается смысл одиночества.

Смысл одиночества в детстве… Печальная бездна, в которой дух прикасается к пониманию себя. Я, сбросив оковы Оно, обретает пол. Пол обретает и мать, которая вдруг отзовется женщиной, с кокетством, страданиями, волей, устремленными поверх головы ребенка. Мать, это огромное теплое существо, тоже снимает маску «Оно». Первое «мама» есть наименование мира, первое «Ты», обращенное к Личности матери, есть наименование себя. «Я не есть мать и мать не есть Я.» Я одинок и заброшен, — это первое мучительное переживание постепенно развивается в «Я больше, чем мать, и мать больше, чем Я. Каждый из нас имеет право на свою жизнь…».

Стремление физического обладания матерью у мальчика выражается Фрейдом в знаменитом понятии «Эдипова комплекса». Сексуальное обладание — предельная степень физического властвования над человеком. Именно преодоление «Эдипова комплекса» означает наиболее полное освобождение от материи матери и переход от инфантильной сексуальности к эротическим переживаниям взрослого.

«Эдипов комплекс» должен быть пережит и преодолен как нечто аморальное не в физическом, а в нравственном смысле — он должен быть снят как психическая зависимость мальчика от матери.

Эта эмансипация мальчика есть условие его превращения в мужчину. Часто она окрашивается в трагические тона. Такова уже упоминавшаяся история Хью из «Порога» Урсулы Ле Гуин, который убивает чудовище иного мира как образ матери-зависимости.

Отчуждение от владения матерью не всегда означает отчуждение от матери. Более того, это прорыв к истинному диалогу с ней. Одиночество мальчика становится прелюдией к общению с матерью как свободной личностью. Несвобода, накладываемая мальчиком на покоряющуюся мать, в конечном счете приводит к более глубокому его страданию.

Несвобода матери по отношению к ребенку рождает его инфантилизм — исковерканное детство, прорастающее во взрослом состоянии и лишающее его взрослости.

На первый взгляд кажется, что девочка зависима от матери не меньше, чем мальчик. Больше того, каждому, кто прикоснулся к этой проблеме, кажется, что зависимость эта тоньше и глубже. Однако это не совсем так. Девочка, которой самой предстоит стать матерью, в самом раннем детстве ощущает, что она рождена матерью. Все общение дочки и матери вращается вокруг рождения — это игра в дочки-матери, вышивание, совместная покупка и одевание кукол, чтение сказок, завершающихся счастливой свадьбой и появлением детей. Ощущение того, что мать живет не только для нее, дается девочке легче — она уже бессознательно живет будущим рождением, где матери отводится роль бабушки.

Излишняя привязанность девочки к матери, научившейся говорить и вошедшей в коллектив сверстников, может означать либо ту или иную форму психоэнергетического вампиризма, либо первые ростки тяготения к собственному полу. Чрезмерные ласки матери такой девочки с необходимостью приведут к катастрофическому нарастанию ее одиночества в будущем…

Отец значительно больше отделен от ребенка в первые годы его жизни. Он, словно огромная неясная тень, возвышается над ним и вновь пропадает. Он есть карающая и одаривающая стихия, во многом потусторонняя ребенку. Поэтому взросление ребенка означает опускание отца на землю. Это часто приводит к одиночеству ребенка, лишившегося своего мифа об отце, веры в его всемогущество. Ощущение всемогущества отца неотделимо от ощущения ревности — он обладает правами на мать. Переживание свободы матери есть познание образа отца-мужчины.

Очень часто отцу хочется быть мужчиной, а не воспитывать мужчину. Поэтому он проще находит общий язык с дочкой. Дружба отца и дочери, дошедшая до преклонного возраста, — достаточно частое явление в мире людей.

Мальчик — юноша — мужчина всегда соперничает с отцом. Сначала во влиянии на мать, затем — в стремлении превзойти положение отца в жизни. Отец болезненно ощущает соперничество, волю к власти, противоположную его воле; отсюда иногда иррациональная строгость и бессмысленные наказания сына. Воля к власти, объединяющая мужчин и в то же время разделяющая их, делает сына одиноким в присутствии отца…[23]

Отец и дочь дополняют друг друга. Отец часто находит в дочери то, что он искал, но не мог найти в жене. Явление, названное Фрейдом «Комплекс Электры», — тяготение дочери к отцу — бессознательно провоцируется отцом, неудовлетворенным и разочарованным общением с женой. Такой отец воспитывает в дочери то, что он хотел бы видеть в жене и в этом воспитании отдает ей себя.

Однако если у дочери с отцом есть отчуждение, то оно стремится стать абсолютным. Оно превращается в неспособность общения — в стену, разделяющую мужчину и женщину, между которыми не должно быть сексуальных отношений.

Он вспомнил, как отец рассказывал ему о том, что он родился со старческой головой, но сейчас его голова вовсе не напоминала старческую…

Стивен Кинг «Талисман»

Ребенок может быть отчужден от мира своей семьи глубинными особенностями развития. Это рождает одиночество, лучащееся изнутри него. Оно освещает сумерки обыденности. Сквозь свет такого одиночества в детстве прошли, вероятно, все гениальные люди.

Не каждый странный ребенок становится гением, но каждый гений был странным ребенком.

Одиночество странного ребенка может быть трагически суетливым и шумным, когда он задает множество вопросов, на которые родители не находят ответа, но оно может быть печальным и тихим, когда он замыкается в себе, безмолвно постигая мир.

Но и то, и другое — одиночество непонятого ребенка. И родителям, если они хотят постичь странного ребенка, необходимо искать лейтмотив симфонии его странности. Им нужно научиться воспринимать его как отдельную Вселенную. Они же часто не готовы к этому. И одиночество странного ребенка бесконечно углубляется.

Одиночество странного ребенка — это опережение юношеского одиночества. Но странный ребенок не есть вундеркинд. Последний просто механически опережает своих сверстников на три, пять, десять лет. Странный ребенок качественно отличается от любого взрослого и сверстника. Он может даже отставать в обычном развитии от сверстников. В нем зреет нечто принципиально новое.

Одиночество странного ребенка освещает обыденность и раздвигает ее. И внезапно в обыденности открывается бездна. И одиночество странного ребенка может осветить в ней нечто необыденное. Иногда это нечто бывает ужасным. Борьба с таким ужасом — судьба странного ребенка. Она выводит его в юность и взрослость.

Стивен Кинг в своих романах создает целую галерею странных детей, обретающих себя в преодолении ужаса, пытающегося уничтожить их странность. Их одиночество притягивает ужас, словно магнит.

Однако навстречу призыву одиночества странного ребенка из разлома обыденности может выйти не только Ужас, но и ответный Свет.

Наилучшее, что могут сделать родители, которые так и не смогли понять странного ребенка, — это не мешать его одиночеству…

Дети часто становятся одинокими благодаря родителям, но и родители могут обрести одиночество благодаря детям. В наиболее яркой форме это проявляется в образе матери-одиночки. Так обычно называют женщину, которая, родив ребенка без ведома рода, сама воспитывает его. Род жалеет, но и презирает ее, ибо он не видел такую мать в подвенечном платье под руку с отцом ребенка. Эта жалость и презрение отчасти напоминают жалость и презрение к старой деве. Однако в современном обществе они имеют гораздо более мягкие формы. Если старая дева не обладает мужчиной вообще, то за матерью-одиночкой стоит призрак мужчины, материализованный в ребенке.

Одиночество матери-одиночки наполнено страданием-прикованностью к ребенку. И одновременно она ищет в ребенке окончательный смысл и преодоление одиночества. Ей хочется составить с ребенком самодостаточный мир. Нр чувство самодостаточности постоянно ускользает от нее. Мать-одиночка всегда осознанно или бессознательно стремится обрести мужчину. Обретение мужчины для матери-одиночки есть снятие позора беззамужества. Поэтому ее интерес к мужчинам может быть окрашен тайной враждой к ним.

Совсем иначе род относится к одинокой матери — женщине, разведенной с законным мужем. Здесь мужчина не является призраком, он удержан в сознании и памяти рода; род владеет его образом и именем. Жалость к одинокой матери, разведенной с мужем, в отличие от матери-одиночки, почти преобладает над презрением.

Если обретение мужа для матери-одиночки есть снятие позора беззамужества, то для одинокой матери это снятие позора развода. Ее тяготение к мужчинам также может быть окрашено враждой, укрепляющей бастионы одиночества, возведенные против мужчин. Преодоление этой вражды есть преодоление одиночества и возможно для нее — как и для матери-одиночки — только через любовь.

Однако любви к мужчине бесконечно сложно реализоваться в жизни одинокой матери. Ребенок стоит между ней и миром мужчин. Его одинокий образ требует всей полноты любви. И нереализованная любовь женщины к мужчине, слившись с любовью к ребенку, обрушивается на его слабые плечи. Понятно, что такая любовь порой калечит и уродует ребенка. Он вырастает собственником матери, владеющим ею, как рабыней, вырастает неспособным уважать и любить ее.

Женщине, всегда нужно уметь отделять любовь к мужчине от любви к ребенку — соединенные они губительны для ребенка. Поэтому все женщины, которые видят в мужчине лишь материальный придаток к себе и ребенку, всегда готовят основу будущего несчастья для своего ребенка. Они всегда есть одинокие матери при живом и близком муже.

Любовь к мужчине первична по отношению любви к ребенку.

Только способность и воля любить мужчину делает творящей, а не разрушающей любовь матери к ребенку.

Иногда сам факт рождения ребенка может означать для женщины травму существования. Это не только результат нежелательной беременности, но и непредвиденных последствий рождения. Женщина вдруг понимает, что ребенок и семья отнимают огромное время, которое она отдавала раньше, например, искусству или спорту. Возникает противоречие между желанием вернуться к прежней жизни и необходимостью отказаться от нее во имя рожденного ребенка. Такое противоречие испытывает, вероятно, весьма незначительное количество женщин — аналогичное количеству мужчин, которые, начав сексуальный акт, начнут тяготиться им, думая о проблемах работы. Большинству женщин дано инстинктивное сладострастие от пребывания рядом с новорожденным, близкое к сладострастию полового слияния с мужчиной.

Но женщины, у которых это сладострастие обрывается иной страстью, все же есть. Воспринимая ребенка как материальную часть и продолжение себя, они пребывают в одиночестве наедине с ребенком. Для рода и для себя каждая из них становится странной матерью.

Странной матери предельно важно связать образ ребенка с тем увлечением, которому посвящена ее душа.

Если этого не происходит, такая мать очень страдает, результатом этого страдания может стать равнодушие к ребенку. Ей недостаточно иметь телесный и душевный контакт с ребенком, она жаждет духовного единства. Странной матери нужен странный ребенок, поэтому она должна создать миф о ребенке, включенный в миф ее жизни.

Странная мать почти всегда незаурядная женщина. Как правило, это женщины творческих профессий — писательницы, актрисы, художницы. С другой стороны, странная мать может быть Музой творческого мужчины.

Ее незаурядность, порой столь тягостная для ребенка в первые годы жизни, впоследствии может стать условием тесного общения и понимания в то время, когда мать и повзрослевших детей разделяет стена отчуждения. Только странная мать будет интересна повзрослевшему.

Взрослея, мы всегда хотим найти странность в наших родителях, ибо нам мучительно тяжело видеть, как они теряют исключительность, наполнявшую наше детство, и превращаются в таких как все. Взрослея, мы хотим видеть родителей странными, ибо хотим продолжать уважать их.

Нам нужна странность, которую не заменяет даже успех.

Нам нужна странность родителей, чтобы мы и они не остались в одиночестве.

Поэтому странная мать не есть плохая мать. Часто она рассеянная и неумелая мать, но это почти всегда компенсируется глубиной ее личности…

Род осуждает странную мать, променявшую семью и воспитание детей на творчество за пределами семьи. Он осуждает ее за то, что она выбирает одиночество-отстранение от ребенка и семьи во имя свободы творчества.

Род смиряется лишь в случае однозначного социального успеха ее творчества.

В этом случае род относится к странной матери снисходительно-иронично.

Странная мать несет в себе тайну, которую ребенок должен разгадать, став взрослым…

Можно предположить, что все те мужчины, которые после развода пытаются оставить детей у себя, обладают выраженными чертами психики женщины. Далее, можно предположить, что все те женщины, которые соглашаются на это, обладают достаточным числом мужских черт психики. Сам факт передачи ребенка мужчине говорит:

между такой женщиной и таким мужчиной есть определенная гармония и понимание. Это делает непонятной причину их развода. Остается предположить, что именно ребенок нарушает прежнее единство женственного мужчины и мужественной женщины.

Однако добровольная передача женщиной ребенка его отцу при разводе не обязательно означает ее психологическую подобность мужчине. Ситуация может быть прямо противоположной — женщина желает найти мужчину более мужественного, чем ее муж. Подобное желание делает несущественным все остальное. Таков пример жизни Бриджит Нильсен.

Итак, отец, оставивший себе ребенка, почти всегда женственен, мать же не обязательно мужественна. Она может быть мужественной, но она может быть и тоскующей женственностью, и тем, что выше мы назвали странной матерью — женщиной, в которой сочетаются мужские и женские черты.

Забота одинокого отца о детях никогда не заменит женское влияние на детей. Отсутствие андрогинного единства отца с женщиной деформирует психику детей гораздо сильнее, чем в случае с одинокой матерью. Любовь одинокого отца к ребенку может быть еще более слепой и жестокой. Отошедший от глубинных интересов Духа и внесемейной жизни, он теряет мужской пол, а вместе с ним — грядущее уважение детей…

Безусловно, возможна экстремальная ситуация вдовца, когда принятие женских обязанностей есть моральный долг. Однако, если это принятие становится самодовлеющим, (вплоть до изменения психологии пола), оно не принесет детям счастья.

Но феномен одинокого отца часто возникает и в нормальной семье. Отец, в отличие от матери, всегда болезненней переносит отчуждение от подросших детей. Мать удовлетворяет то, что она становится бабушкой и получает внуков.

Когда же отец становится одиноким в присутствии своих детей, его не спасают внуки. В большинстве это касается мужчин, увлеченных делом и желающих найти в детях его искренних продолжателей. То же самое мы можем сказать и о странной матери.

Равнодушие детей к делу отца приводит к обессмысливанию для него семейной жизни.

Примечания:

2

Там же.

23

Отец может лишь допустить, что воля к власти сына будет развиваться в назначенном им русле. Если этого не происходит, пролегает пропасть на годы и десятилетия.