§6. Главная методологическая задача в естествознании

На первые два вопроса непредубежденный читатель вынужден ответить отрицательно. Эйнштейн, как в смысле методологии, так и в смысле мировоззрения не был подготовлен к решению сложной проблемы «Время и Пространство».

Само собою, разумеется, что Эйнштейн не мог и не был в состоянии научно разрешить указанную проблему. Чудес на свете не бывает. У 25-летнего молодого человека, совершенно неопытного, неподготовленного и не знающего существа вставшего вопроса, не было и не могло появиться возможности разрешить ту самую проблему, которую не могли и не брались разрешать сотни более опытных и подготовленных его коллег физиков.

В самом деле, как мог правильно решить вставшую проблему безоружный Эйнштейн в 1905 году, сидя к тому же в одиночестве в провинциальной патентной конторе, если ту же самую проблему «Пространства и Времени» в тот же самый исторический 1905 год не могли разрешить тысячи рабочих с оружием в руках на баррикадах Красной Пресни?

Историки Эйнштейна и в самом деле очень многого недопонимают в проблеме «Пространство и Время».

В тот исторический момент объект исследования не созрел, и не созрели силы для его разрешения. Забегая далеко вперед, можно сказать - только теперь, 60 лет спустя, проблема, за которую брался неосознанно в 1905 году молодой Эйнштейн, вполне созрела и вполне может быть решена сознательно.

Даже в 1930 году, несмотря на ее полную зрелость и большую остроту, она не могла положительно разрешиться, потому что не было подготовленных в науке сил и не было человека, который мог бы ее научно сформулировать и поставить.

Все это говорится и пишется для непредубежденного читателя и слушателя, от которых, в конечном счете будет зависеть дальнейшее развитие науки. Предубежденный же читатель многого не поймет, он будет по каждому поводу долго спорить и еще очень долго будет играть словами. Однако, и предубежденный читатель, если он умный, не станет долго оспаривать первых двух вопросов. Он не станет доказывать вопреки фактам, будто Эйнштейн объективно был зрелым и был объективно в состоянии решить проблему «Пространства и Времени». На этих двух позициях наш умный противник, если он не захочет окончательно потерять чувство меры объективного и реального, не станет сопротивляться. Здесь он даже может согласиться с нами - чудес на свете не бывает.

Зато на третьем вопросе - мог ли Эйнштейн натолкнуться на решение проблемы случайно, в силу своих гениальных способностей - вот на этой позиции наш умный противник будет драться отчаянно. Я чуть не сказал - «насмерть» - что было бы неправильно, т.к. более всего наш противник боится смерти. На вопросах «случайности» и «гениальности» он нам навяжет самый грандиозный бой; причем навяжет его на самых далеких подступах; и драться он будет отчаянно не только за самого себя, но главным образом за непредубежденного читателя в надежде на его наивность.

В основе необычного упорства и воинственности нашего умного противника лежит тот факт, что «Случайность», «Вероятность», «Гениальность» и «Провидение» в середине XX века стали основными категориями современного буржуазного общества, подобно тому, как это имело место в разлагающемся феодальном обществе.

История повторяется и, как известно, на высшем уровне. Если классическая пора буржуазной науки - это детерминизм; и умный капиталист, находясь на восходящей ветви своего развития, открыто насмехался над «случаем», «вероятностью» и над «гениальностью» глупого феодала, то теперь буржуазная наука сама стала прибежищем случайностей и скоплением «гениальностей». В средневековом университете ведущей кафедрой была кафедра теологии, в современном буржуазном университете ведущей является кафедра теории вероятностей.

И все потому, что в современном капиталистическом производстве господствует Случай, Вероятность и Провидение.

Ведущим звеном остается пока производство, а затем уже наука, следовательно, если в производстве господствует случайность, то само собою, разумеется, она господствует и в науке. Наш оппонент сто раз прав, когда подтверждает этот всем известный факт; отсюда он вполне может оказаться правым и в том отношении, что Эйнштейн мог совершить открытие на основе Случайности и своей гениальности - в этом мы не спорим. Эйнштейн, действительно, мог совершить открытие случайно и на основе гениальности.

Но весь вопрос в том, - какое открытие? Вот по этому вопросу придется спорить. История говорит о том, что на основе таких факторов, какими являются «случайность» и «гениальность» могут совершаться лишь незначительные, не узловые открытия - не те, которые составляют эпоху, а, так сказать, частные и по частным вопросам, которыми полна окружающая природа.

Что касается великих открытий по узловым вопросам развития, которые не по рекламным соображениям, а по праву могут называться «великими», - такие открытия случайно не делаются. И отдельная человеческая гениальность при великих открытиях, как показывает опыт Истории, заметной роли не играет; здесь более значительную роль играет решимость бороться и сама борьба за великое открытие.

Эйнштейн не боролся за «Пространство и Время», а всего лишь их тихо созерцал, - это факт общеизвестный. После опубликования в «Анналах физики» двух статей далее все совершалось не по инициативе Эйнштейна и во многом без его участия. Герман Минковский представил специальную теорию относительности как геометрию в четырехмерном пространстве, а Марсель Гроссман обосновал математически общую теорию относительности. Лоренц и Пуанкаре, чьи работы во многом уже предвосхитили принцип относительности, отодвинулись в сторону от этого принципа, авторство целиком признали за молодым Эйнштейном:

«Что ж, Эйнштейн может себе это позволить», - с такой почтительностью отзывался Лоренц об Эйнштейне. Женевский университет, который славился медицинским, но отнюдь не физическим факультетом и в котором, кстати, даже не преподавалось курса теоретической физики, вдруг проникся особым уважением к молодому и неизвестному физику-теоретику и первым присвоил ему диплом почетного доктора.

Хотя и говорят историки, что опубликование первых работ по теории относительности не сразу принесло всеобщее признание Эйнштейну, однако это - большая историческая неправда. Именно сразу и без промедления. Более того, даже традиционный путь признания, который проходят все великие открытия в буржуазном обществе: «бред» - «вред» и т.д. - ради Эйнштейна был серьезно нарушен. Уже опубликование первых двух работ принесло одобрение и признание Эйнштейну. То, что историки называют «Ледяным молчанием» некоторых его коллег, - а всего лишь некоторая растерянность и естественное смущение добропорядочных людей, которым предстояло совершить не совсем порядочное дело:выразить свое одобрение тому, чего они не понимали.

Теорий относительности по существу никто не понимал - ни в момент их появления, ни позднее, ни теперь, 60 лет спустя. Их не понимал сам автор-создатель. В молодые годы, когда мир казался ясным и понятным, Эйнштейн довольно охотно брался за объяснения существа своих теорий - легко писал и говорил о часах, о наблюдателях, об искривлении и четырехмерности пространства, об относительности времени и т.д. Но затем подступили сомнения, и он начал все более уклоняться от дачи пояснений. Вскоре настал момент, когда всех, желающих постичь смысл трудных теорий, Эйнштейн отсылал к популяризаторам, в которых никогда и нигде не было недостатка и которые значительно бойчее «понимали» сложности трудных теорий. И, наконец, настало время, когда Эйнштейн начал открыто высказывать сомнения, в справедливости своих теорий.

«Нет ни одной идеи, в - которой я был бы уверен, что она выдержит испытание временем, и меня охватывают сомнения на правильном ли я пути вообще».

Так говорил Эйнштейн и, казалось бы, что яснее сказать нельзя, но популяризаторы уже не слушали Эйнштейна. Обе теории относительности уже не принадлежали их создателю. Эти теории так же, как сам их создатель, принадлежали буржуазным популяризаторам и буржуазному обществу. Эйнштейн пытался возмущаться совершаемым над ним насилием:

«Почему, собственно, люди всегда болтают о моей теории относительности? Ведь я сделал и другие полезные вещи, быть может, даже лучшие. Но этого широкая публика вообще не замечает».

Однако, никакие сомнения и протесты, а тем более перечисленные возражения, делу выяснения истины уже не помогали. Обе теории относительности, хотя их толком никто не понимал, были окончательно взяты на вооружение буржуазным мировоззрением. Понимания проблем буржуазному обществу не требуется, даже напротив, фундаментальные проблемы в классовом обществе, как известно, всегда глубоко запрятываются от посторонних взглядов. Обе теории относительности, благодаря их универсальной неясности, явились прекрасным средством для запрятывания проблемы «Пространство и время». Известный артист Чаплин как-то раз сказал Эйнштейну:

«Вам люди аплодируют потому, что Вас никто не понимает, а мне - потому, что меня понимает каждый».

И потому буржуазное общество на Чаплина всегда смотрело косо, а из Эйнштейна это общество уже при жизни сделало Икону, которую возили на заседания в буржуазные парламенты и на показ к феодальным королевским дворам. Надо сказать, что злую шутку сыграла жизнь с Эйнштейном:

1) Человек кристально чистый и, тем не менее, никто так много не сделал для идеологической защиты нечестного буржуазного общества;

2) Человек, который всю свою жизнь стремился к научной истине и к жизненной правде, и, тем не менее, никто так не способствовал запутыванию научной истины и жизненной правды, как Эйнштейн.

В последние годы своей жизни Эйнштейн если не сознавал, то ясно чувствовал, что с ним стряслось что-то неладное. Его не покидало чувство неудовлетворенности. В 1955 году, когда исполнилось 50 лет со дня появления специальной теории относительности, Эйнштейн писал Максу фон Лауэ:

«... в данном случае речь идет о развитии идеи, в котором многие принимали большое участие и которое еще далеко не закончено. Поэтому я решил не принимать никакого участия в юбилейных торжествах, которые намечается провести в различных местах. За свою долгую жизнь я понял, что мы гораздо дальше от подлинного понимания процессов, происходящих в природе, чем это представляет себе большинство наших современников. А шумные торжества мало соответствуют действительному пониманию вещей».

Врожденная деликатность не позволила Эйнштейну выразить свои чувства яснее. Если бы не деликатность, то, быть может, Эйнштейн написал бы Максу фон Лауэ иное письмо:

«Дорогой Макс! Мы с Вами, как и многие другие наши коллеги-физики и математики, целых пятьдесят лет принимаем участие в развитии ложной идеи относительности. Прошло уже полвека, как мы навязываем миру и всем нашим современникам теорию, которая не отражает подлинных процессов, происходящих в природе. Поэтому я решил далее не принимать никакого участия во всех этих делах...»

Именно так мы обязаны истолковать, если не мысли, то Чувства, которые не покидали Эйнштейна в последние годы его жизни. Историки неудовлетворенность Эйнштейна обычно связывают с его ролью в создании атомной бомбы. Это неправильно, потому что атомная бомба появилась бы и без участия Эйнштейна. Главная причина неудовлетворенности была связана с теориями относительности: жизнь оказалась истраченной впустую, и это, бесспорно, чувствовал Эйнштейн.

Почему, рассматривая метод, мы уделяем так много внимания Эйнштейну? Это покажется непонятным, для многих читателей. Поэтому мы вынуждены пояснить. Метод неотделим от мировоззрения. Эйнштейн - основа современной буржуазной науки не только в смысле мировоззрения, но и в смысле метода. Показать, в чем ошибался Эйнштейн, значило бы вскрыть мировоззренческую и методологическую тайну современной буржуазной науки. Недаром последние полвека главные теоретические бои идут вокруг Эйнштейна, хотя сам Эйнштейн, как уже нами отмечалось, принимал весьма малое в них участие.

Как нападающая сторона, так и обороняющая, свои усилия направляли и направляют на «Пространство и Время», - это нами уже отмечалось. И, наконец, нами было отмечено, что центральным пунктом борьбы является абсолютное геометрическое время и пространство.

Эйнштейн двумя своими теориями помог защитить от наседающей практики абсолютное время и пространство. Дело же с самого начала было представлено так, будто Эйнштейн, развивая науку дальше, отверг абсолютное время и пространство Ньютона.

Буржуазные историки любят подчеркивать разницу между эпохой Ньютона и эпохой Эйнштейна в науке. Мы же повторяем, что принципиальной разницы между этими двумя «эпохами» не имеется, дело обстоит как раз наоборот потому, что любят подчеркивать историки и о чем более полувека кричит со всех крыш буржуазная наука. Обе теории относительности не только не отвергали Ньютонова абсолютного пространства и времени, а, напротив, наилучшим способом защитили его от наседающей со всех сторон экспериментальной и теоретической практики.

Истории науки не мало известно Великих Заблуждений, но все они происходили, так сказать, естественным путем - от недостатка накопленных знаний. Заблуждение же, связанное с теориями относительности, - это уже не естественно сложившееся Заблуждение, а скорее искусственно созданное. Оно проистекает не из недостатка накопленных знании, а напротив, можно сказать, от их «избытка». Как экспериментальных, так и теоретических данных в физике накоплено огромное количество, но буржуазный физик их неправильно понимает и неправильно истолковывает, и вряд ли он вообще сможет понять в ближайшем будущем - в чем гвоздь современной физики.

А гвоздь современной физики именно в проблеме «Пространства и Времени» и именно в тех двух теориях относительности, которые, пытаясь осветить проблему, уводят здоровую человеческую мысль в дебри и заросли математического формализма. Даже те учёные, которые считают теорию относительности бесспорным заблуждением, и кто пытался и пытается ее открыто оспаривать, - и те не уловили до конца всех особенностей и специфики вставшей проблемы. Если говорить коротко, специфику проблемы можно выразить следующим образом.

Когда-то, очень и очень давно люди не имели в своем распоряжении таких абстракций, какими являются «Время и пространство». Но затем, под влиянием общественной практики, люди постепенно выработали абстрактные понятия «Времени» и «Пространства». С тех пор они им представляются абсолютными, реально существующими. Это была первая узловая точка в развитии познания окружающего мира первая большая ступень в интеллектуальном развитии человеческого общества. А теперь люди, под влиянием все той же общественной практики, должны подняться на следующую ступень своего развития и обязаны завязать вторую узловую точку в развитии познания, - отказаться от абстрактности и абсолютизма Времени и Пространства - перейти к более понятным вещам окружающего мира.

Во-первых, не все буржуазные ученые понимают, что подобная коренная смена представлений есть объективное условие всякого развития. Во-вторых, если первый узел развитии завязался постепенно, в течение многих столетий и тысячелетий, то вторая узловая точка в развитии, под влиянием назревшей общественной практики, должна была завязаться в очень короткий срок, в какое-нибудь полстолетие, - а это для многих буржуазных ученых и очень трудно и очень болезненно. И, наконец, третье - что собою представляют «более понятные вещи», которые должны придти на смену абстрактному и абсолютному времени и пространству?

Не развивая мысли далеко вперед, здесь мы скажем:

«более понятные вещи» есть сам окружающий нас реальный мир, отражением которого должна стать не теория относительности, а Теория Развития материи в природе.

И попутно добавим - разработать эту теорию могут лишь люди, вооруженные материалистическим мировоззрением и диалектическим методом.

Герц, Лоренц, Умов, Миткевич, Тимирязев, Дирак, Яноши, Тонини, Сапер, Мун, Гизе, Цинцен, Голлинг, Бенидикс, Спенсер, Венцель, Махарович, Лебедев, Блохинцев, Александров и, наконец, сам Эйнштейн - все эти люди, которые оспаривали и оспаривают теорию относительности, с разной лишь степенью охвата и остроты; не задержали своего внимания на главном пункте теоретической борьбы.

Они не обратились к диалектическому материализму и потому:

одни из них позволили увлечь себя целиком в дебри математического формализма, где, как будет показано позднее, вообще невозможна сознательная борьба за содержание и сущность исследуемых проблем;

другие ученые, сознавая всю бесплодность обсуждения проблем в зарослях математического формализма, пытались выйти на содержательный и сущностный простор «Пространства и Времени». Но, оставшись без единственно знакомого им с детства математического метода, который заменял им и мировоззрение, они оказались в совершеннейшей беспомощности: и без метода, и без мировоззрения.

В связи с этим любопытнейшую картину в поведении некоторых ученых можно было наблюдать в недалеком прошлом и можно еще и теперь наблюдать.

Все ученые, которые справедливо отказывались рассматривать проблему «Пространства и Времени» в зарослях математического формализма, и утрачивали благодаря этому остатки своего прежнего мировоззрения, и которым по существу уж более нечего было терять, долгое время совершали лихие кавалерийские наскоки и наезды на теорию относительности; - со свистом, с гиком и... без какого-либо позитивного оружия. Атаки были шумливые, веселые, но безрезультатные. Особенно лихие наскоки на теорию относительности можно было наблюдать в 20-е и 30-е годы. Наибольшую известность в этом своеобразном спорте у нас в СССР приобрела группа ученых, возглавлявшаяся Тимирязевым, - сыном известного русского ученого.

Как и следовало ожидать, лихие кавалерийские атаки в наше время не могли принести положительных результатов. Сейчас, если не считать отдельных высказываний[2] и отдельных ученых[3], лобовые атаки на теории относительности в СССР уж более не практикуются. За рубежом они эпизодически еще повторяются, но носят локальный и выродившийся характер и их уже никто не принимает за серьезное занятие.

Зато большое распространение в наше время получили: «молчаливый бунт» и «бунт со связанными руками». Классический образец молчаливого бунта в физике преподали Герц, Лоренц и Планк. Они молчаливо отошли от главного пункта борьбы в естествознании - «Пространства и Времени», - сославшись на непонимание этой проблемы. Их примеру в настоящее время следует огромное число буржуазных ученых. Это бунт «молчания».

Классическим примером «бунта со связанными руками», как мы уже отмечали, может служить сам Эйнштейн. Он не был согласен с фундаментальными и принципиальными положениями квантовой физики, которые с логической неизбежностью вытекают из его же собственных идей пространства и времени; он сомневался в своих собственных идеях; он пробовал в связи с этим протестовать, но делал все это настолько робко и нерешительно, что его никто не хотел услышать. Он бунтовал со связанными руками.

Эйнштейн был намертво связан как методом, так и мировоззрением. От методологических пут он пробовал избавиться, препоручая математическую обработку своих идей Минковскому, Гроссману и др. Более того, Эйнштейн даже иногда довольно пренебрежительно отзывался о господствующем методе в буржуазной науке. Например:

«Главное все же содержание, а не математика. С помощью математики можно доказать все что угодно».

Таков был взгляд Эйнштейна на господствующий метод, но из этого правильного взгляда он не сделал правильного вывода. Он наивно полагал, что достаточно не самому, а Минковскому или Гроссману заниматься математической стороной исследований, как благодаря этому он - Эйнштейн - может избавиться от методологических пут буржуазного общества.

Еще более непреодолимыми для Эйнштейна оказались путы мировоззренческие. В речи «О методе теоретической физики» в 1933 году Эйнштейн высказал следующий взгляд:

«Несомненно, опыт может руководить нами при выборе пригодных материалистических концепций, но он не источник, из которого эти концепции черпаются: безусловно, опыт остается единственным критерием пригодности математических построений физики, но истинный творческий принцип содержится в математике. В некотором смысле, поэтому я считаю правильным, что чистая мысль способна охватить реальность, как об этом догадывались древние».

Помимо явной эклектики, которая имеется в вопросе математики, здесь у Эйнштейна можно наблюдать еще явный идеализм в основном вопросе мировоззрения. Академик С.И.Вавилов так охарактеризовал его в 1934 году:

«Практическая бесплодность последних этапов развития теории относительности - опытное доказательство ошибочности этой умозрительной, идеалистической дороги».

Вот это и есть бунт со связанными руками. С одной стороны, огромное усилие, напряжённейшая работа на протяжении всей жизни ученого, неистребимое желание разобраться в окружающем мире, а с другой стороны, сознание безрезультатности всех этих усилий и желаний. С одной стороны, чувство огромной силы и огромных возможностей, а с другой, - чувство беспомощности и ощущение связанных рук. Академик С. И. Вавилов, много размышлявший над проблемами физики, пришел даже к выводу, что для правильного познания окружающего мира человеку надо измениться биологически.

Дело, конечно, не в биологии. Дело заключается в диалектическом материализме. Пока в физику и в математику не войдут диалектика и материализм, бунты беспомощности, «связанных рук» и «молчания» будут продолжаться. До сих пор общепринятым является представление, что буржуазное мировоззрение - это оковы будто только для рабочих, крестьян и мелких служащих; что касается крупных физиков, математиков и т.д. - для них, как будто, буржуазное мировоззрение не представляет собой опасности; будто они могут добывать научные истины, раскрывать тайны природы и оставаться при этом полноценными людьми даже в условиях буржуазного мировоззрения. Такое представление в настоящее время надо признать полностью устаревшим и потому неправильным.

Когда-то, например, в XVII, XVIII и XIX вв. когда наука еще находилась на недостаточно высоком уровне развития, когда она занималась лишь формами и установлением внешних связей в природе, совмещение научной деятельности с буржуазными взглядами и методами не являлось делом противоестественным. В те старые времена ученый мог совмещать свои буржуазные взгляды и даже буржуазную деятельность с плодотворной научной деятельностью. Исаак Ньютон мог верить в бога и в то же время был в состоянии открыть закон всемирного тяготения. Антуан Лавуазье мог открыть тайну горения вещества и одновременно приобрести репутацию наиболее свирепого парижского откупщика, за что восставшие парижане ему чуть ли не первому отрубили голову на гильотине. Пафнутий Чебышев успешно занимался математическими открытиями в области механики и не менее успешно занимался спекуляцией земельными участками и строительством доходных домов в Петербурге. Софья Ковалевская одновременно могла сочетать и страсть к математике, и страсть к спекуляциям.

Словом, в то старое время буржуазные взгляды не особенно мешали научной деятельности людей. Ученый мог не разрушаться как человек и даже мог не переживать особенных трагедий внутреннего разлада. Теперь иная обстановка. Теперь перед учеными исследователями в качестве объекта стоят не формы и не одни только внешние связи явлений внешнего мира; теперь перед исследователем предстал скрытый, внутренний мир, в том числе и его собственный скрытый мир. Объектом исследований являются сокровенные тайны материи и её развитие. Предполагать, что неразвивающийся исследователь с застывшим мировоззрением и методами уровня XVII - XIX вв. вдруг сможет проникнуть в сокровенные тайны развивающейся материи - такое предположение теперь смешно и трагично.

В наше время необходимо полное тождество между субъектом и объектом: Объект развивается, следовательно, и исследователь обязан развиваться и не стоять на месте. Если это тождество не будет строго соблюдаться, то в ходе взаимодействия субъекта с объектом неизбежно произойдет разрушение либо субъекта, либо объекта точно. Таков закон развития в природе. Буржуазные исследователи, в страхе за судьбу буржуазного субъекта, встали на второй путь - путь разрушения объекта.

Разрушение исследуемого объекта в настоящее время осуществляется как в теоретическом, так и в практическом направлениях. Свидетелем тому являются:

в теории - современная квантовая физика и современная математика, утратившие реальные представления о реальных вещах природы;

в практике - обезображенная природа, которая стараниями буржуазных практиков и теоретиков с каждым годом все более и более обезображивается.

Буржуазные исследователи, в погоне за целостностью буржуазного субъекта упускают из виду то немаловажное обстоятельство, что субъект, о чьей сохранности они так пекутся, одновременно является и объектом, который ими беззаботно разрушается. Разрушая объект, исследователь в то же время разрушает самого себя. Отдаленная опасность гибели человека творца, о которой много писалось в XIX в. и которую никто из числа буржуазных ученых в то время не принимал всерьез, в XX в. стало реальностью. Буржуазный ученый и исследователь гибнет у всех на глазах.

Об Эйнштейне мы уже говорили. Дополним лишь следующее. Эйнштейн в молодом возрасте создал две теории относительности, в справедливости которых в зрелом возрасте он сильно сомневался. После теории относительности Эйнштейн более 20 лет занимался «единой теорией поля». Теории поля Эйнштейн не создал и к таковой не приблизился, хотя ему много раз казалось, что вот-вот ее откроет. Умер Эйнштейн, так и не выяснив для себя двух вопросов:

(1) что полезного он дал буржуазной науке и буржуазному обществу;

(2) что полезного он дал человеческому обществу для его освобождения от угнетения.

Известно, что в недалеком будущем люди будут оцениваться только по второму критерию. И благодарные потомки будут ставить памятники своим известным предкам отнюдь не в зависимости от принесенной ими пользы буржуазному обществу, а в зависимости от того, насколько их известные предки помогли действительному освобождению человечества от всех видов угнетения, в том числе, и от духовного. Людям, которые создали атомную бомбу, взорвавшуюся в Хиросиме; и тем людям, которые способствовали ее взрыву; а также людям, которые всю свою жизнь придумывали сложные и непонятные теории, не способствующие духовному раскрепощению человечества, - таким людям благодарные потомки вряд ли поставят памятники и вряд ли вспомнят о них добрым словом.

После Эйнштейна наиболее заметными фигурами современной буржуазной физики можно признать Нильса Бора и Вернера Гейзенберга - больших диалектиков в чувствах и больших эклектиков в мыслях.

Известно, что на начальной стадии познания - на ступени чувств и ощущений почти все люди большие диалектики. Но затем, когда они от ступени чувств и ощущений переходят к мыслям, к формированию полученных от объекта впечатлений, т.е. к тому, что принято называть понятиями, - вот здесь-то, и случаются чаще всего срывы и падения. Одни из исследователей, - которые по тем или иным причинам более склонны к идеализму и метафизике, - берут у исследуемого объекта одну или даже несколько сторон, свойств и черточек и раздувают их в своей голове, доводят до таких чрезвычайных размеров, что уже больше не возвращаются и не могут возвратиться к исследуемому объекту. Другая категория исследователей, которые склонны более к метафизике и к материализму, - берут те же отдельные стороны, свойства и черточки у объекта и раздувают их - только не в собственной голове, а в самом объекте, - неотступно придерживаясь, следуя и не отрываясь от объекта, а вернее от ранее намеченных сторон, свойств и черточек. В обоих случаях имеет место гипертрофия с той разницей, что у первых она в голове, а у вторых в объекте. Первые ничего уж более не замечают, кроме собственных измышлений, вторые ничего не видят кроме раздутых ими же отдельных сторон в объекте. Первые - это метафизики-идеалисты, вторые - метафизики-материалисты или, как их иначе принято называть, вульгарные материалисты. Из первых в буржуазном обществе в XIX в. получались неплохие математики и физики-теоретики, из вторых - государственные деятели, генералы и твердолобые.

Но есть третья категория исследователей природы: - смесь первой категории со второй; гибрид метафизика-идеалиста с вульгарным материалистом. В голове у гибрида, как правильно подметил Энгельс, каша из всякой всячины, политая эклектическим соусом. Это то, что принято называть «эклектиками», из которых в буржуазном обществе формируется многочисленная рать меньшевиствующих деятелей.

Эклектик - это человек, который наполовину отошел от метафизики и наполовину не пришел к диалектике. На первой ступени познания - в области чувств и ощущений, он ничуть не хуже стопроцентного диалектика. Он охватывает чувствами и ощущениями исследуемый объект во всех его проявлениях - широко, глубоко и диалектично (потому, что сам объект диалектичен). Здесь наш эклектик целиком с объектом, - и он может даже жить его жизнью.

На второй ступени познания - в области абстрактного мышления и выработки понятий - эклектика также почти невозможно отделить от диалектика: тот же глубокий всесторонний анализ, тот же учет связей, развития, движения и все это в историческом аспекте - в точности, как у диалектика. Отличить эклектика от стопроцентного диалектика, пока дело происходит в области чувств, анализа и абстрактного мышления, бывает очень и очень трудно.

Но вот наступает последний момент в процессе познания - Синтез. Сведение чувств, ощущений проанализированных частей объекта и абстрактных мыслей в единое целое - в живущий и развивающийся объект. Вот тут-то с эклектиком и случается нечто непредвиденное и непонятное, - Целого, Живущего, развивающегося и самого объекта у нашего эклектика не получается. Вместо всего этого - груда тщательно прочувствованных и тщательно проанализированных, но бессвязных частей - куча, конгломерат и в лучшем случае мертвый агрегат, перед которыми в детской беспомощности вынужден остановиться эклектик.

Беспомощность никогда не ценилась. В буржуазном обществе ценится расторопность, удача, гениальность и счастье. Исследователь, который не сможет представить ни себе, ни другим добытую им груду бессвязных вещей как нечто цельное, и не сможет продать эту груду, если не целиком, то хотя бы в розницу и по частям - такой исследователь не находит для себя места в буржуазной науке. Поэтому современные буржуазные исследователи вынуждены приспосабливаться к условиям, с той лишь разницей, что одни это делают более беззастенчиво, а другие более стыдливо. Представителем первых в современной физике является Вернер Гейзенберг, представителем вторых является Нильс Бор.

Современная буржуазная физика, в отличие от классической, представляет собой значительно большую мировоззренческую путаницу и неразбериху, разбираться в которой каждый раз становится делом просто невозможным, да и необходимости к этом большой уже не возникает, потому что современные буржуазные физики отошли от соблюдения каких-либо приличий в обосновании своих концепций и от соблюдения тех приличий, которыми славилась классическая буржуазная наука. Для облегчения ориентировки в путаных концепциях современных буржуазных физиков следует постоянно иметь в виду лишь следующее положение:

какую бы «новую» мировоззренческую или методологическую концепцию буржуазный физик ни придумывал и как бы мудрено он ее ни обосновывал - все равно ничего принципиально нового придумать и обосновать он уже не в состоянии. Его время прошло.

Все то, что время от времени выдается за «новое», при ближайшем рассмотрении оказывается лишь новой комбинацией таких старых мировоззренческих направлений, какими являются (1) метафизический идеализм, (2) вульгарный материализм, (3) эклектика.

Метафизический идеализм в его чистом виде - дела минувшие. Он был характерен для классической поры буржуазной науки. Вульгарный материализм в науке вообще никогда не ценился, уважением не пользовался. Уважали его лишь в военном деле и в политике. К тому же в политике он ценился тоже не всегда, а в тех исключительных случаях, когда буржуазии требовались твердолобые «материалисты». Черчилли[7], но отнюдь не метафизические идеалисты Рузвельты и не эклектики Кеннеди.

В современной буржуазной науке нужны эклектики, - поскольку они гибче, изворотливее и путанее, и потому в них легче обнаружить «диалектиков». Например, Нильс Бор, если не официально, то, всяком случае, косвенно и молчаливо признается диалектиком и чуть ли не материалистом диалектиком. Причем впадают в ошибку относительно Нильса Бора не только многие ученые за рубежом, по и некоторые советские ученые. Сама ошибка эта осуществляется по весьма простой схеме. Копенгагенское истолкование микромира или как оно иначе называется «Копенгагенский туман», в основу которого положена философия Бора, представляет собой большую путаницу, которая для многих представляется как «диалектика». Это, во-первых. И, во-вторых, Копенгагенское истолкование активно защищается в настоящее время такими людьми как Розенфельд, который, как признается многими зарубежными учеными, придерживается материалистической диалектики. Следовательно, думают зарубежные ученые, Бор и материалистическая диалектика есть нечто между собой очень близкое. В Советском Союзе в защиту Копенгагенского истолкования выступает академик Фок, который стоит на позициях материалистической диалектики, следовательно, думают советские студенты и преподаватели, Бор и диалектика - есть нечто одинаковое.

Есть, однако, и второй способ для того, чтобы совершить все ту же ошибку - признать Бора диалектиком. Когда задается на лекциях во всех университетах вопрос:

как вы, профессор, лично относитесь и как нам, студентам, относиться к «Копенгагенскому туману», застлавшему пути к пониманию мира (?).

На этот вопрос ни в одном университете удовлетворительного ответа не получают. Как бы ни был эрудирован их профессор, каких бы взглядов он ни придерживался, в какой бы стране ни жил, и какую бы религию ни исповедовал, все равно он в лучшем случае вынужден признаться:

«... и вопрос не в том, как нам всем относиться к «Копенгагенскому туману». Вопрос в том, что ничего другого, кроме этого тумана, мы пока не знаем».

11)[4] Последний пункт нашего рассмотрения, связанного со статьей Вижье и общепринятыми представлениями, будет касаться вопроса завершенности теорий.

Рассматривая постулаты классической физики, Вижье пишет:

«Эта система законов природы представляет собой завершенную систему: существует конечное число строго детерминированных законов природы, что позволяет с абсолютной точностью предвидеть дальнейшую эволюцию вещей».

Относительно релятивистской физики Вижье пишет следующее:

«Эйнштейн сохранил, наконец, последнюю основополагающую гипотезу классической механики - идею о том, что её теория была необходима для завершения системы. Согласно Эйнштейну, зная законы электромагнетизма и гравитации, распределения сингулярностей поля, можно вычислить эволюцию вселенной раз и навсегда».

И, наконец, о квантовой физике Вижье пишет так:

«Последний и. самый важный пункт квантовой физики касается завершенности теорий. Согласно теореме Неймана, система законов квантовой механики полностью исчерпывает все, что можно знать, и все, что мы узнаем когда-либо о физической реальности. Для индетерминистов раз навсегда данные волновой функции и уравнения, описывающие ее, являются полностью детерминистическими уравнениями, и мы никогда не узнаем ничего другого о свойствах природы. Вероятностная интерпретация квантовой теории сохраняет, таким образом, идею завершенности квантовых законов и постулирует, что при ее помощи достигается конечная ступень познания».

У всех, таким образом, получается завершенность теорий в точности как у господина Дюринга, добившего «истину в последней инстанции». Наши дети не позднее 1980 года не на шутку задумаются, и будут ломать себе голову, - каким образом их отцы могли доходить до такого состояния мысли, чтобы всерьез думать о законченности и завершенности своих теорий, добытых к тому же не на столбовой дороге развития материального мира, а каждым где-то в своем индивидуальном закоулке существования.

У Германа - героя «Пиковой дамы», запала в голову завершенная теория: как добыть себе богатство с помощью трех счастливых карт. У Чичикова имелась совершенно законченная теория как стать херсонским помещиком. У Пуассона - совершенно законченное понимание вероятности, на основе которого он вывел свою знаменитую формулу нормального распределения. У Гаусса - законченное понимание «частотной» вероятности, положенная им для вывода закона простых чисел. У Карнапа и Кейнса гвоздем засела мысль, будто главное в жизни людей логика и логическое воспроизведение окружающего мира. В классической физике - завершенные законы, позволяющие с абсолютной точностью предвидеть дальнейшую судьбу всех вещей и явлений. В релятивистской физике Эйнштейна - знай, он, что собою представляют сингулярности и поля - можно было бы вычислить раз и навсегда эволюцию мира. В квантовой физике все совершенно. Даже вероятностные функции сделались совершенными и завершенными. «После нас знать уже более ничего нельзя», - так говорят индетерминисты из квантовой физики. «Наша теория наиболее совершенна и все остальные теории вытекают из нее; она, в этом смысле, венец всей предшествующей деятельности человечества и его истории», - так говорят индетерминисты, ставшие незаметно для себя детерминистами.

Короче говоря, все теории представляются завершенными. Даже многие сырые гипотезы претендуют на завершенность. Только одна теория Маркса не завершена.

В чем причина - спросят нас в 1980 году - почему наши отцы были столь торопливыми в своих утверждениях? Неужели они не понимали, что ни одна теория, какой бы полной она ни была, не может быть завершенной?

Понимали. Но не совсем и не до конца. Наши дети, если они действительно начнут ломать себе головы над подобными вопросами, никогда не поймут, что такое человек классового общества на деле. Выше мы уже не раз отмечали: одно дело - понимание, а другое - знания, которые складываются в голове человека. Не человек владеет своими представлениями, а сложившиеся представления владеют человеком. Рабство в классовом обществе лишь меняет свои формы, но не отменяется по существу. В капиталистическом обществе, где все производится и все рассматривается как готовый к потреблению продукт, было бы чудовищной несправедливостью не рассматривать завершенной любую скороспелую теорию и любую сырую гипотезу. Чем, собственно, хуже Н.Винер, создавший скороспелую науку кибернетику, того калифорнийского овцевода, который ежегодно стрижет с овец сырую шерсть и продает ее на рынке в виде готового к потреблению продукта? Если бы Н. Винер проявил в этом вопросе излишнюю щепетильность и стал бы дожидаться завершенности своей кибернетики - этим он затормозил бы прежде всего общественный прогресс, не говоря уж о том, что он разорился бы начисто и умер бы никому неизвестным Винером.

Среди капиталистов жить - значит надо по-капиталистически вести себя и по-капиталистически мыслить. Сырая овечья шерсть; пряжа, изготовленная из шерсти; сукно, изготовленное из пряжи, и, наконец, костюмы, изготовленные из сукна - все это в капиталистическом хозяйстве рассматривается и расценивается как завершенные продукты. Точно так же рассматриваются и расцениваются в спешке рожденные гипотезы, сырые теории и скороспелые науки. Неважно, при этом, что в университетах головы молодых людей до отказа набиваются сырым материалом и полуфабрикатом - пусть с этим сама молодежь справляется - это её частное дело. Важно, чтобы добыча гипотез и теорий была поставлена на солидную ногу, а сырье и полуфабрикаты находили для себя постоянный сбыт.

Текущий XX в. знаменуется, с одной стороны, огромной добычей сырья и полуфабриката, а с другой стороны, завершенностью готовых изделий плюс хорошо поставленным рекламным делом. Процесс, который в настоящее время принято скромно называть успехами науки и техники, является следствием капиталистического способа производства, которому свойственна с одной стороны - дифференциация, - т.е. расщепление, разложение, размельчение производимого продукта, и с другой стороны, - всеобщий рост и расширение. Здесь все растет, взращивается и расширяется, невзирая на реальные потребности и, не считаясь с реальным платежеспособным спросом; и в то же время, здесь все мельчает и умаляется, отсюда - огромные горы объемов и наименований произведенного продукта и отсюда же мизерность, мелочность отдельно взятого и отдельно произведенного продукта.

Кибернетика, теория информации, теория операций, комбинаторика, много видов математического программирования, теория вероятностей, теория игр, теория графов, теория массового обслуживания, математическая логика, обыкновенная, формальная и многие другие «логики», теория исчислений, теория алгоритмов, обе теории относительности, теория поля, теория чисел, теория континуума, теория комплексного переменного, теория функций, теория групп, теория множеств и множество других теорий; классическая физика, релятивистская физика, квантовая физика, физика атомного ядра, химическая физика, физическая химия, геофизика, биофизика и многие другие физики - все это свидетельство роста и расширения наименований производимого при капитализме продукта и одновременно свидетельство его разложения и измельчания.

Конечной целью капиталистического производства является, как известно, производство стоимости. Люди, невнимательно в свое время изучавшие экономическую теорию Маркса, постоянно сбиваются на «конкуренцию»; они ошибочно полагают, что рост и одновременно измельчание производимого продукта являются следствием не закона стоимости, а закона конкурентной борьбы.

Центральным пунктом марксизма является экономическая теория Маркса, а ядром экономической теории является стоимость. Понять до конца стоимость - это значит на 99% понять марксизм. Поскольку 100 %-х марксистов всегда было не так уж много, то не трудно сообразить сколь мало было людей, до конца понимающих стоимость, а отсюда понимавших причины и следствие капиталистического способа производства.

Характерной чертой капиталистического производства всегда являлось низкое качество производимого продукта. Низкое качество - правило капитализма, подавляющее же большинство людей, в том числе и проживающих в Советском Союзе, между тем, ошибочно полагает, что капитализм безразличен к качеству и ему временами будто даже свойственно повышение качества под влиянием конкурентной борьбы. Вопрос качества производимого продукта - один из наиболее запуганных и ревниво охраняемых вопросов современного капитализма. Подобно тому, как 100 - 150 лет назад капитализм XIX века тщательно охранял от посторонних глаз тайну своего богатства - прибавочный продукт и прибавочную стоимость, вскрытые Марксом - точно так же современный капитализм охраняет тайну качества производимого продукта. Дамы-модницы не на шутку ломают себе головы, негодуют, возмущаются и даже горько плачут - почему так получается: не успевают купить себе модные красивые чулки, не успевают в них толком покрасоваться, как чулки сразу же распускаются. Неужели нельзя так наладить производство дамских чулок, чтобы они не распускались; ведь наука и теника достигли таких головокружительных вершин!? Люди летают уже в космос. Мало того, что тратятся деньги, напрасно растрачивается еще общественный труд, выбрасываются на ветер материал, сырье, и даже утрачиваются, если хотите, надежды... обманутые надежды, не говоря уж о слезах и расстроенных нервах. Нам, мужчинам, конечно, можно посмеяться над горем дам и можно даже советовать им покупать себе чулки образца XIX века - «в резиночку», но каково дамам, особенно тем, кто хочет нравиться и у которых чулки - не последняя статья расхода в бюджете.

Капитализм XIX века был простоват; он выпускал простые чулки, «в резиночку» - не рвущиеся. Он гнал наверх количество, а что касается качества, то оно его занимало лишь постольку, поскольку оно было связано с издержками производства и с конкуренцией - не более! Специальному рассмотрению качество не подвергалось; как самостоятельная статья созидания качество не рассматривалось, качество чаще являлось средством разрушения. Поэтому качество производимого продукта тогда на определенной стадии капитализма, как правило, было застывшим. Эпизодически вокруг качества возникало, конечно, и оживление, но это, повторяю, происходило лишь эпизодически, и было связано лишь с издержками производства и конкуренции. Солидный капиталист того времени, борясь за репутацию своей фирмы, к качеству выпускаемого продукта относился весьма и весьма солидно и никак уж не легкомысленно. Если позволяли обстоятельства, он даже шел на некоторое улучшение качества в целях расширения своей клиентуры, увеличения сбыта, т.е. в целях опять же количества. Но даже это, повторяем, - лишь отдельные эпизоды, не правило и не созидание. Правилом капитализма XIX века было количество плюс застывшее[5] качество.

Современный капитализм XX века, напротив, не столь безразличен к качеству выпускаемого продукта. Он в этом отношении даже является как бы антиподом своего предшественника. Теперь он молится уже не одному количеству, вот уже лет 30 он по-настоящему молится второму своему богу - качеству. Однако надо сказать, что молитвы его к этому богу возносятся им довольно своеобразным способом - чисто по-капиталистически: шиворот-навыворот.

Если к количеству капиталист обращается, так сказать, в прямом смысле, всеми способами увеличивая, взращивая и расширяя его, причем открыто, на виду и не таясь, выдает его как созидание, - то с качеством капиталист обращается весьма и весьма своеобразно. В глубине души к качеству он остается по-прежнему глубоко равнодушным и даже слегка побаивается качества, на виду же он показывает всякую заботу о нем, а в действительности умаляет, пригибает и унижает качество. Причем, все это делается через эстетику, красоту, изящество, через моды, модниц и опять же благодаря предрассудкам.

Старшее поколение модниц - то, которое было воспитано на чтении романов конца XIX века и начала XX века и в частности на романах Голсуорси, Ромена Роллана, Анри Барбюса, Анатоля Франса - писателей полугумманистов полуреалистов, которые изображали полуправду о человеке наряду с полуправдой о капитализме - воспитанные на таком материале модницы сами твердо усвоили и передали модницам младшего поколения один весьма большой предрассудок. Смысл его сводится к тому, будто капитализм XIX века в ряде вопросов еще оставался созидательным, добрым и гуманным. Если дело касалось купли-продажи овечьей шерсти, то в этом вопросе пощады от него ждать было нельзя, а что касается красоты, эстетики, изящества - ко всему этому капиталист будто сам был неравнодушен и, следовательно, мог быть в какой-то мере бескорыстен. Он иногда мог даже поступаться собственными интересами, отдавая дань красоте и изяществу и поступаться изяществом и красотой в пользу других людей - так сказать безвозмездно. Он мог производить иногда продукты лучшего качества, не требуя за это от общества дополнительной платы. Так думали модницы.

У модниц, как видим, в вопросах качества, красоты, изящества и капитализма имело место полное смешение понятий. Но, если перевести их смысл на более понятный язык, значительно преобразовав и наделив их более конкретным смыслом, то содержание предрассудка, переданного по наследству, сведется к двум пунктам:

1. Все то, что трудно достается - должно дорого цениться и дорого продаваться;

2. Что дорого продается - значит, это хорошо, правильно, красиво, изящно и лучшего качества.

Второй пункт этого своеобразного кредо составил дополнительный раздел в современной политической экономии капитализма. Маркс в трех томах «Капитала» проанализировал первый пункт. Он установил тот факт, что в основе продажной цены продукта находится стоимость, а в основе стоимости - общественно необходимый труд. Маркс разобрал эту связь в не искаженном виде, для немодифицированного капитализма, - когда в основе всех созданных в обществе ценностей ещё находился труд, необходимый - производительного работника.

Что касается непроизводительного работника, то его труд и его роль в капиталистическом обществе почти не рассматривались; Маркс их лишь слегка затронул в IV томе «Капитала», поскольку в то время непроизводительный работник еще не играл заметной роли в создании материальных ценностей общества.

Теперь, спустя 100 лот после проделанного Марксом анализа, обстановка в капиталистическом обществе значительно изменилась. В 1959 году в США доля непроизводительного работника составила уже 54 процента, а доля производительного работника уменьшилась до 46 процентов от общей численности «самодеятельного населения»[6]. Нельзя, конечно, утверждать, что подобное же соотношение сложилось в США и в вопросе создания реальных ценностей, однако, с точки зрения численности, факт налицо: обстановка в капиталистическом обществе заметно изменилась в пользу непроизводительной части населения.

Почувствовав на своей стороне численное превосходство, непроизводительный работник начинает заявлять о своих правах, правда, еще очень робко и чаще устами модниц и модников, но довольно определенно:

«все то, что трудно достается - должно дороже цениться».

По-существу, если вдуматься, в этом требовании содержится явный намек на принцип оплаты «по труду» - еще несвойственный капитализму. Непроизводительный работник явно спешит, опережает исторические события, и потому капиталист ему решительным образом отказывает. Капиталист продолжает оплачивать труд непроизводительного работника по своему собственному, специфическому принципу - «по результатам труда». Благодаря этому непроизводительная часть населения, казалось бы, разлагается и расслаивается обычным капиталистическим способом: выделяются крупные акулы, рядом с ними хищные щуки, затем караси и, наконец, мелкая плотва. Это обычный капиталистический вид расслоения и в этом смысле непроизводительная прослойка общества не избежала общей участи всех других классов. Так было в свое время с дворянством, буржуазией, крестьянством и даже с рабочим классом; теперь очередь расслаиваться дошла до непроизводительного работника.

Но он сильно запоздал по времени. Все его исторические предшественники расслаивались и разлагались так сказать нормальным способом: сначала из мелкой однородной плотвы выделялся окунь, затем из окуня рождалась щука и только из щуки образовывалась большая океанская акула. А поскольку этот процесс шел долго и непрерывно, то каждый структурный элемент общества, в тот или иной момент времени, внутренне представлял собою плавную и «спокойную» иерархию, без особо резких внутренних границ и переходов. Во вне элементов, между элементами пролегали резкие и обостренные границы, но это - во вне и между, а внутри элементов такие обострения и резкости были относительной редкостью и, во всяком случае, были нехарактерными. Это был, так сказать, классический стиль расслоения. В своем чистом виде его можно встретить и сейчас в слаборазвитых странах

Структурная обстановка современного капиталистического общества другая. Она перестала быть «классической». Выйдя на историческую сцену и приготовившись сыграть на ней свою самостоятельную роль, непроизводительный работник встретил далеко не классическую обстановку: капиталистическое общество в целом и его отдельные слои в настоящее время не представляют собой плавной и спокойной иерархии. Историки пишут, что наиболее плавную иерархию представляло общество рабовладельческого Египта 5000 - 7000 лет назад. Это неправда. Самая плавная иерархия имела место в войсках Чингисхана - идеальная остроконечная пирамида с Чингисханом во главе. Пирамиды древнего Египта имеют, как известно, уступчатые формы; они составлялись из параллелепипедов, означающих собой отдельные слои общества.

Вся последующая история классового общества, если подойти к нему со стороны структур, есть борьба между двумя видами пирамид: плавной и остроконечной Чингисхана и уступчатой и не всегда остроконечной Египетской. Шли века, менялись правители и господствующие классы, передвигались и смещались по лестнице иерархии классы и классовые прослойки, а борьба все времена шла вокруг одной и той же структурной формы - пирамиды: менялись лишь ее виды (рис. 5. - фиг. 1, 2, 3....8):

Временами пирамида то вытягивалась острой вершиной ввысь (фиг. 1); то снижалась, расползаясь вниз (фиг. 2); то она лишалась вершины, становясь усеченной (республикой) (фиг. 4); то становилась республикой деспотической диктатуры (фиг. 3) - все это образцы классической (плавной) или военной иерархии.

Но истории, как мы уже отметили, была известна и уступчатая иерархия - египетская, и потому пирамиды классические, временами сменялись пирамидами египетскими (фиг. 5-8). Первый пример наиболее устойчивой египетской пирамиды показала буржуазная Англия (фиг. 7). Для своего времени это было «монументальное» сооружение.

Еще более «монументально» выглядит классовое сооружение, воздвигнутое современным капитализмом в США (фиг. 8). Вот с ним-то и приходится сейчас сталкиваться непроизводительному работнику. По-существу в этом обществе уже нет иерархии. Общество разделилось на 2 части: верхняя - ничтожно малая, наделена всеми правами человека, нижняя - непомерно многочисленная, человеческих прав не имеет. Остались один на один лицом к лицу два непримиримых врага - ситуация, с точки зрения прогресса и ближайших перспектив человеческого общества, надо сказать, весьма благоприятная. Классовое общество, просуществовавшее многие века, заканчивает последнюю стадию разложения - это отрадно. Наступает последний момент, когда каждый человек, независимо от его места в обществе, может сказать словами Маркса - «вот здесь Родас прыгай!» «Вот здесь Роза танцуй!» Короче говоря, наступает момент, когда все слои общества, в том числе и господствующие, вплотную подходят к сознанию, что прежней жизнью жить нельзя. По Ленину это будет называться «всеобщей революционной ситуацией».

Позднее, когда нам придется рассматривать «Системы», «структуры» и «организацию», мы обстоятельнее остановимся на этом вопросе, сейчас же скажем, что «системы», состоящие всего-навсего из двух взаимодействующих элементов, по существу это - уже не системы.

Такие «системы» обречены на немедленную гибель; они саморазрушаются на первом серьезном изменении обстановки.

Буржуазная Англия в период ее наивысшего расцвета в XIX веке, по крайней мере, если иметь в виду только одну метрополию, по существу, была тоже двухэлементной системой (фиг. 7), но эта система спасалась от саморазрушения благодаря наличию в составе Британской империи третьего структурного элемента - обширной колонии. Кроме того, умной буржуазии Англии долгое время удавалось создавать иерархию внутри рабочего класса - разлагать его подачками за счет ограбления колоний. Помимо того, английская буржуазия, используя свое промышленное превосходство, постоянно стремилась создать на континенте Европы и других частях света для своей системы четвертый структурный элемент. И. надо сказать, это ей почти всегда удавалось. Всегда находились страны, которые для Англии играли роль четвертого структурного элемента, с которым она вступала во взаимодействие. И, наконец, последнее. Буржуазная Англия раньше, чем какая-либо другая страна, стала буржуазной республикой и, тем не менее, дольше, чем кто-либо другой, терпела и до настоящего момента терпит королевскую власть. Многие историки сей непонятный факт объясняют живучестью в Англии традиций, приверженностью к старине и слабостью английской буржуазии к аристократам, королям и королевам. А на самом деле королевская власть для английской буржуазии играет роль пятого структурного элемента в системе. Пусть этот элемент не материален, но в мире, где господствуют далеко не научные представления, места материальных элементов вполне могут заменяться миражами, предрассудками и традициями.

Буржуазная Англия, таким образом, представляла собою вполне устойчивую систему. С точки зрения численности структурных элементов вполне устойчивой представлялась и царская Россия. Но в России имела место с одной стороны гипертрофия структурных элементов, а с другой - гипертрофия внутриэлементной иерархии.

Вообще говоря, для классовой общественной системы Иерархия - необходимое условие для создания устойчивости и живучести системы. Но Иерархия при этом должна иметь разумные размеры и пределы. Этого не учитывали господствующие классы России. Чрезмерная иерархия в разрезе всего общества ведет к гипертрофии отдельных классов и, следовательно, к обострению межклассовых противоречий.

Чрезмерная иерархия внутри классов, классовых слоев, сословий делает их неоднородными, т.е. внутренне слабыми и, следовательно, слабыми вообще.

Умная английская буржуазия избегала гипертрофии, как первого, так и второго рода, и благодаря этому за 400 лет ее господства в Англии не было ни одного серьезного выступления рабочего класса, похожего на революцию. Господствующие классы России, напротив, страдали большой привязанностью к гипертрофии обоего рода, надо сказать, что изрядную дозу этой привязанности они оставили нам после себя в наследство. В России накануне пролетарской революции имело место деление людей не только по имущественному признаку, но и сословное, национальное, религиозное, по образовательному цензу и по различного рода как приобретаемым, так и наследственным привилегиям.

С точки зрения численности структурных элементов Россия была системой вполне устойчивой, но благодаря глупой и неумеренной общественной и внутриклассовой иерархии царская Россия, по существу, даже не была системой, а всего лишь конгломератом, механическим соединением, состоящим из отдельных внутренне слабых частей. Это и привело к тому, что при первом серьезном потрясении она рассыпалась.

Ничуть не более устойчивую систему представляет современное капиталистическое общество в лице такой образцовой в капиталистическом отношении страны, какими являются США. Нам с этим вопросом необходимо ознакомиться с возможно наибольшей в данный момент обстоятельностью - иначе нельзя понять, что происходит в настоящее время в науке и в частности, почему все научные теории представляются в наше время, вопреки реальным фактам, завершенными.

Перед нами общество, состоящее из двух внутренне однородных частей. Что дает нам основание утверждать, будто это общество неустойчиво? Во-первых, то, что оно состоит из двух, а не большего числа взаимодействующих частей; и, во-вторых, эти части внутренне однородны, - вот эти два обстоятельства и позволяют нам отнести гражданское общество США к числу недолговечных, которое обречено на саморазрушение.

А все же почему мы решаемся утверждать, что такое общество непременно разрушится? Где доказательства? Выше уже отмечалось, что система может быть устойчивой лишь при условии, если в ней содержится не менее трех взаимодействующих элементов, а поскольку в нашей системе только два элемента - значит дело за толчком. А доказательства - от скольких структурных элементов зависит устойчивость систем, - повторяем, мы беремся привести позднее при рассмотрении Систем, структуры и организации. Главное, что предстоит нам выяснить - это:

- почему в современном капиталистическом обществе исчезает старое классовое деление;

- почему это общество неизбежно приходит к двухэлементному составу и

- почему в каждом из этих элементов исчезает прежняя иерархия, исчезает та предпосылка, которая во все времена являлась одновременно и силой и слабостью классового общества.

Но, если обратимся к современной Америке, то сразу же бросается в глаза нечто противоположное тому, что мы собрались утверждать. Прежде всего, ничего принципиально нового не обнаруживается в этом обществе в смысле классового строения. Америка - чисто капиталистическая страна; она складывалась и развивалась, минуя стадию феодализма, поэтому в ней было и есть только два класса: капиталисты и рабочий класс; крестьянства как такового не было в прошлом, нет и в настоящем Америки. Крестьянство, кстати, исчезает во всех капиталистически развитых странах.

И второе, мы намерены утверждать, будто внутри классов Америки исчезает иерархия. А между тем никогда и нигде еще не было столь решительного имущественного деления людей как в современной Америке. На одном полюсе класса капиталистов предприниматель с годовым доходом, не превышающим 10 тысяч долларов, на другом - Морганы, Дюпоны и Форды с доходами, исчисляемыми миллиардами долларов. На одном полюсе рабочего класса американский полубезработный со средним доходом 100 долларов в месяц, на другом - выборный профсоюзный босс с доходами в 50000 долларов в месяц. На одном полюсе клерк министерства, на другом Государственный секретарь - миллиардер. На одном полюсе сельскохозяйственный рабочий, имеющий почасовую оплату в 1 доллар, а на другом - хозяин ранчо в Техасе, он же вице-президент Джонсон. На одном полюсе негры и законтрактованные рабочие в Мексике - брасерос, работающие на плантациях Юга, а на другом полюсе миллионеры плантаторы. Вряд ли надо доказывать советскому читателю, что в США создано невиданное имущественное неравенство (иерархия) как между классами, так и внутри классов.

Однако если рассматривать вопрос неравенства глубже, то имущественное деление людей в США - дела прошлые. Сейчас на первое место выдвинулось не так имущественное, как деление - по количеству денег. В XIX в. говорили и сейчас в странах, где капитализм не стал еще глубоким и всеобъемлющим как в США говорят: «Этот фабрикант имеет столько-то заводов и фабрик; этот помещик имеет столько-то десятин или акров земли; это - владелец железной дороги, а это - владелец доходных домов, казино, ресторанов и т.д. и т.п.

С развитием капитализма такое деление стало неудобным. В эпоху господства финансового капитала оказалось более удобным людей оценивать количественно: «счёт этого человека в банке 10000 долларов, этого 100000, а этот человек - миллионер, а этот - миллиардер». Словом, пока в Европе строго соблюдалась отсталая феодальная классификация (рабочий, крестьяне, бароны, графы, князья и короли) в США появилась и начала применяться собственная классификация - количественная, - которая оказалась ничуть не хуже европейской.

Но затем и такое деление стало неудобным. Собственно титулы миллионер и миллиардер оставлены еще в силе, но считать имущество и деньги в банке оказалось затруднительным, тем более что деньги выступали величинами не всегда постоянными и не всегда от имени отдельного лица. Людей стали оценивать проще - не по вложенному капиталу, а по получаемым доходам, сейчас в США принято говорить: «этот человек «стоит» 10000, этот «стоит» - миллиард» - значит у первого доход 3 0000 долларов в год, а у второго - миллиард.

Казалось бы, ничего существенно не изменилось в американском капитализме благодаря такому упрощенному учету: не все ли равно, как считать - по вложенному в дело капиталу или по полученным доходам - разница, казалось, только в облегчении арифметических подсчетов. Действительность же оказывается не столь неизменной, как это подсказывают наши о ней представления. Реальная капиталистическая действительность Америки значительно отличается от той действительности, которая имело место в той же Америке ну, скажем, 20-30 лет назад. Ранее для того, чтобы тому или иному капиталисту можно было получить то или иное монопольное объединение в свое фактическое владение, ему, или группе их, надо было иметь в руках контрольный пакет: на 51 % собственных капиталов можно было приобрести не более 49 % чужих капиталов.

Нынешняя действительность США другая. Теперь точно никто не знает, сколько фактические владельцы монополий приобретают чужого капитала. Ясно только одно, что пропорция 51:49 значительно снизилась и имеет тенденцию еще более снижаться в пользу фактических владельцев монопольных объединений Америки, фактическая власть в общественном производстве, как и во всей общественной жизни страны, принадлежит теперь не вообще капиталистам и монополистам, а определенным монополистам. Американский народ в настоящее время разделился: на одной стороне 200 млн. человек американцев, а на другой стороне 200 американских семейств (фиг. 8 на рис. 5).

Москва, 1967 год

Примечания:

[2]

См. А. К. Манеев. «К критике обоснования теории относительности». Изд. АН БССР, Минск, 1960г.

[3]

Проф. Т. Лебедев

[4]

П/п №№ 1) -- 10) в рукописи отсутствуют. Ред.

[5]

Застывшее всегда отсталое, значит плохое.

[6]

«Самодеятельное население» - новый термин, появившийся в последние годы в буржуазной социологии.

[7]

Черчилль дважды «спасал» английскую буржуазию - в Первую и во Вторую мировую войну.