«Застава без ворот»

Составитель сборника гунъань «Застава без ворот», а также автор комментариев и стихотворных кадансов к ним чаньский монах Умэнь Хуэйкай (1182–1260) был одной из самых примечательных фигур среди чань-буд-дистов своего времени — эпохи царствования династии Южная Сун.

Уроженец столицы Южносунского царства, города Ханчжоу, Умэнь, постригшись в монахи, несколько лет странствовал по окрестным монастырям, ища просветления. Оно пришло к нему при обстоятельствах весьма неожиданных, но именно поэтому в своем роде классических для чаньской традиции: в тот момент, когда до слуха Умэня донесся удар гонга, созывающего монахов к обеду. «Ясным днем, при свете солнца — громовой раскат. У всех существ на земле раскрываются глаза…» — говорилось в написанной Умэнем гатхе, которую полагалось сочинять монаху, пережившему просветление. Учитель Умэня, Юэлинь Шигуань, уверовал в подлинность просветления монаха из Ханчжоу и передал ему свою печать наставника. С тех пор Умэнь до конца жизни проповедовал в окрестностях своего родного города, кочуя по монастырям и даже бывая по приглашению в императорском дворе. Чаньский иконоклазм как-то ненасильственно, даже органически уживался в этом человеке с книжностью. Его слава проповедника росла с каждым годом. «Тело наставника словно ссохлось, а дух его был ясен, — пишет биограф Умэня. — Его слова были безыскусны, но таили в себе глубокий смысл…» По обычаю, сложившемуся в Китае (но противоречившему исконным правилам буддистов), император в знак официального признания заслуг Умэня пожаловал ему почетное одеяние и титул. Имея многочисленных учеников и могущественных покровителей, Умэнь до конца своих дней жил в уединенной горной обители.

Венцом проповеднической деятельности Умэня стал сборник «Застава без ворот» — одно из наиболее популярных и авторитетных произведений в обширной литературе чань. Собственноручное предисловие Умэня к этой книге помечено 1228 годом. В следующем году она была преподнесена императору Ли-цзуну и получила высочайшее одобрение, а еще спустя шестнадцать лет появилось первое ее печатное издание. Нормативным считается текст, включенный в буддийский канон.

Создавая свою книгу, Умэнь выступал в роли апологета «словесного» чань или, как говорили в Китае, «чань показа и разговора», противопоставляемого другой основной разновидности чаньской практики — «чань молчаливого созерцания». Комментарии и стихотворные резюме Умэня к отдельным гунъань являются данью уже устоявшейся к тому времени традиции. Сам же отбор «образцовых примеров», сделанный на основании широкого круга источников и в целом весьма придирчивый, позволяет судить о том, что чаньцы южносун-ской эпохи считали в своем традиционном наследии наиболее ценным и значительным. Главными героями книги Умэня являются великие танские наставники в линии Ма-цзу Даои: Байчжан, Наньцюань и Чжаочжоу (двум последним учителям посвящены 11 гунъань), а также Гуйшань и его последователи, в меньшей степени — ученики Дэшаня, в особенности Юньмэнь. Присутствие в сборнике четырех гунъань из жизни сравнительно малоизвестного наставника Уцзу Фаяня объясняется, вероятно, тем, что сам Умэнь был преемником Уцзу в пятом поколении. В сборнике нет ни одного сюжета из житийной литературы о Линьцзи, основателя наиболее популярного толка в чань, который исповедовал и Умэнь, но ссылки и аллюзии на высказывания Линьцзи часто попадаются в комментариях и стихах. Наконец, еще один примечательный факт: два сюжета в сборнике посвящены наставникам, жившим в одно время с Умэнем или несколько раньше. В позднейшей чаньской традиции подобные новшества уже не встречаются.

Перевод выполнен по изданию: Мумонкан (Застава без ворот) / Ред. Хираты Такаси //Дзэн-но гороку. Т. ШП. Токио, 1973.

В словах Будды главное — опыт сердца. Отсутствие ворот — вот врата истины. Как же пройти через заставу, в которой нет ворот? Не говорят ли мужи, изведавшие истину, что входящее в ворота не есть наше достояние[20], а полученное от других непременно потеряется[21]? Но так рассуждать — все равно что мутить воду в безветренную погоду или делать операцию на здоровом теле. А тот, кто привязан к чужим словам и ищет ответ в толкованиях, подобен глупцу, который хочет палкой сбить луну с неба или почесать мозоль, не снимая туфли.

В лето года моуцзы эры правления Шаодин я наставлял послушников в монастыре Лунсян, что в Дунцзя, и по их просьбе пересказал образцовые суждения старых учителей. Мои рассказы были подобны черепкам, которыми стучат в ворота, а когда ворота открываются, выбрасывают. Так хотел я наставить тех, кто предан учению. Понемногу у меня собралось сорок восемь примеров, и я дал им название «Застава без ворот».

Если читающий мои записки не убоится опасностей и будет идти прямо, как по лезвию ножа, его не остановит даже восьмирукий ната[22], его будут молить о пощаде все патриархи Запада и Востока. Поддавшись же сомнениям, он уподобится человеку, который смотрит из узкого окошка на скачущего мимо всадника: не успеет он глазом моргнуть, а истины уж и след простынет.

Великий путь не имеет ворот, Тысячи дорог ведут к нему. Тот, кто пройдет через эту заставу, Будет жить вольно — один в целом мире.

Один монах спросил Чжаочжоу:

— Обладает ли собака природой Будды?

Чжаочжоу ответил:

— Нет![23]

Умэнь заметил: Тот, кто посвятил себя истине чань, должен миновать заставу патриархов. Прозрение приходит после того, как мысль исчерпает себя и дорога оборвется. Если через заставу патриархов не пройдешь и дорога мысли не оборвется, ты будешь томиться, как рыскающие в зарослях души мертвецов. Что же такое правда? Это застава патриархов. Одно-единственное слово: «Нет!» Вот что такое «застава без ворот учения чань». Тот, кто пройдет сквозь нее, не только встретится лицом к лицу с Чжаочжоу, но и сможет идти рука об руку с учителями всех времен. Он увидит то, что видели они, и услышит то, чему они внимали. Если ты хочешь пройти через их заставу, восчувствуй всеми членами, всеми порами тела одно слово «нет!» и неси его с собой день и ночь. Не думай, что это «пустотная полнота»[24], что это нечто или ничто. Думать о нем — все равно что держать во рту раскаленный железный шар, который нестерпимо хочется выплюнуть, да нельзя. Если ты решишься терпеть до конца, твое прежнее вредное знание и вредное сознание постепенно очистятся, внутреннее и внешнее сойдутся воедино. Это подобно тому, как немой видит сон. Он знает о нем, но не может рассказать. Тот, кто проникнется этим словом, возымеет силу потрясать Небо и двигать Землю. Он уподобится ратоборцу с отточенным мечом в руках. Если на пути его встанет Будда, он убьет Будду. Если дорогу ему преградит патриарх, он убьет патриарха[25]. Он выйдет из круга смертей и рождений. Он будет привольно скитаться в шести сферах мироздания[26] и освободится от четырех способов рождения[27]. Вложи всю силу духа в слово «нет!» и ни на миг не отступай от него. Тогда ты уподобишься светильнику, озаряющему целый мир.

В собаке природа Будды?
Ответ дан в самом вопросе.
Если ты скажешь «да» или «нет»,
Погубишь себя и лишишься жизни.

На проповедях Байчжана[28] стал появляться некий старик. Однажды, когда наставления были окончены, он не ушел из зала вместе с другими. Байчжан спросил его, что он за человек.

Ныне я не принадлежу к человеческому роду, — ответил старик. — Но когда-то, во времена будды Кашьяпы, я жил на этой горе и наставлял истине. Однажды меня спросили: «Подвластен ли прозревший истину человек закону причинности существования?»[29] Я ответил: «Не подвластен», — и за это был превращен в лису на пятьсот перерождений[30]. Прошу вас, о монах, своим мудрым словом помочь мне избавиться от лисьего облика. Осмелюсь спросить: «Подвластен ли прозревший истину человек закону причинности существования?»

— Прозревший истину человек не отличает себя от причинности существования, — ответил Байчжан.

Услыхав эти слова, старик достиг просветления. Он отвесил поклон и сказал:

— Теперь я освободился от лисьего облика и должен покинуть свое тело, которое находится на горе. Прошу вас похоронить меня по монашескому чину.

С этими словами он исчез.

На следующий день Байчжан велел изготовиться к похоронам.

— Вокруг все спокойно, и в монастыре нет больных. Что бы это значило? — недоумевали монахи.

После еды Байчжан повел монахов на гору. В пещере на склоне горы он нашел лисий труп[31] и распорядился предать его огню. Вечером он рассказал монахам о старике, превращенном в лису. Хуанпо спросил:

— Давным-давно некий человек был превращен в лису на пятьсот перерождений за то, что дал неверный ответ. Ну а если ответы наставника будут правильными, что тогда?

— Подойди поближе, и я поведаю тебе истину, — сказал Байчжан.

Хуанпо подошел к учителю и ударил его по лицу. Байчжан захлопал в ладоши и сказал со смехом:

— Я думал, ты — рыжая борода варвара, а теперь вижу, что ты рыжебородый варвар![32]

Умэнь заметил: «Мудрый не подвластен закону причинности». Как можно из-за этого превратиться в лису? «Мудрый не отличает себя от причинности». Как можно из-за этого освободиться от лисьего облика? Смотри на это «одним глазом»[33], и поймешь свободу пятисот перерождений на горе Байчжан.

«Не быть подвластным» и «не отличать себя»:
Две стороны одной монеты
«Не отличать себя» и «не быть подвластным»:
Тысяча промахов, десять тысяч ошибок.

Всякий раз, когда наставника Цзюйди спрашивали, что такое чань, он в ответ поднимал палец. Один юный послушник в подражание ему тоже стал поднимать палец, когда его спрашивали, чему учит его учитель. Услыхав об этом, Цзюйди взял нож и отрубил послушнику палец. Тот закричал от боли и побежал прочь. Цзюйди окликнул его и, когда он обернулся, снова поднял палец. В этот миг послушник достиг просветления.

Когда Цзюйди покидал этот мир, он позвал учеников и сказал:

— Я получил «Чань одного пальца» от моего учителя Тяньлуна и за всю свою жизнь не смог исчерпать его смысл.

С этими словами он ушел из жизни.

Умэнь заметил: Просветление Цзюйди и послушника пребывает не на кончике пальца. Если кто-нибудь найдет его там, Тяньлун одним ударом отсечет и Цзюй-ди, и послушника, и себя самого!

Цзюйди унизил старого Тяньлуна,
Взмахом ножа заставив прозреть юношу.
Бог Цзюйлин, не мудрствуя, взмахнул рукой
И рассек надвое громаду горы Хуагианъ[34].

Увидев портрет бородатого бодхисаттвы, Хоань спросил:

— Отчего этот парень из Западных краев такой безбородый?[35]

Умэнь заметил: Если вы что-то делаете, делайте по-настоящему. Просветление должно быть пережито воистину. Лик бодхисаттвы нужно прозреть в самом себе. Одного взгляда на него довольно для того, чтобы удостовериться в его подлинности. Но если станешь утверждать, что видел этот лик, тут же утратишь его.

Вступив в беседу с простаком,
Не расскажешь о заветных снах.
Бодхисаттва без бороды?
Навели тень в ясный день!

Наставник Сянъянь говорил:

— Вообразите человека, который висит на дереве, уцепившись за ветку зубами. Он не может ухватиться за ветки руками, а под ногами его нет опоры. В это время внизу кто-нибудь спрашивает его: «Почему Бодхидхарма пришел с Запада?»[36] Если висящий на дереве человек промолчит, он обнаружит свою неспособность ответить на вопрос. Если откроет рот, он упадет и разобьется насмерть. Что ему делать?

Умэнь заметил: В такой момент самое изощренное красноречие оказывается бесполезным. Даже если выучить назубок все слова Канона, они тоже будут бесполезны. Когда сможешь ответить на этот вопрос, придешь к жизни, если прежде шел дорогой смерти, и придешь к смерти, идя дорогой жизни. Если не сможешь ответить, тебе остается дожидаться пришествия Майтрейи и спросить у него.

Сякьянь — воистину редкостный злодей.
Его яд отравляет весь мир.
Он запечатывает уста монахов
И заставляет их смотреть глазами мертвецов.

Когда Будда проповедовал на Божественной горе[37], он взял в руку цветок и показал его собравшимся. Все промолчали, и только Махакашьяпа чуть заметно улыбнулся в ответ. Будда сказал: «Я обладаю глазом истинного учения, сознанием нирваны[38]. Все это нельзя выразить словами и передается вне поучений[39]. Отныне это принадлежит Махакашьяпе».

Умэнь заметил-. Золотоликий Гаутама бесстыдно солгал и опорочил добрых слушателей. Он «вывешивал баранью голову, а продавал собачье мясо»[40], да еще сам себя расхваливал. Если бы все вокруг рассмеялись, как смог бы он передать свою мудрость? И опять-таки: если бы Махакашьяпа не улыбнулся, как смог бы он передать свою мудрость? Этот золотоликий старец надувает простаков. Если мудрость не передается, то как мог завладеть ею Махакашьяпа?

Пока он держал в руке цветок,
Вся тайна вышла наружу.
О чем догадался Махакашьяпа,
Не разгадает никто ни на земле, ни на небе.

Некий монах обратился к Чжаочжоу с такими словами:

— Я только что пришел в эту обитель. Дайте мне наставление.

Чжаочжоу спросил:

— Ты уже ел сегодня похлебку?

Монах ответил:

— Да, ел.

Чжаочжоу сказал:

— Тогда пойди и вымой свою чашку.

В этот момент монах прозрел.

Умэнь заметил: Чжаочжоу из тех, кто, открыв рот, обнажает сердце. Сомнительно, чтобы монах правильно расслышал его наставление и не принял колокол за кувшин.

На свете нет ничего очевиднее,
И потому это очень трудно увидеть.
Если бы знать, что горящий фонарь и есть огонь,
Рис уж давно был бы сварен[41].

Наставник Юань однажды спросил монахов:

— Цзичжун построил повозку с двумя колесами и сотней спиц. Если из нее вынуть ось, что станет с колесами?

Умэнь заметил: У того, кто ответит на этот вопрос, глаз Дхармы будет подобен блеску падающей звезды, а свет разума[42] — вспышке молнии.

Там, где сходятся спицы колеса[43],
Мудреца уже не отличить от невежды.
Это точка охватывает Небо и Землю,
Юг и север, запад и восток.

Один монах спросил наставника Синъян Цинжана:

— Будда Великого постижения и Всепобеждающей мудрости[44] пребывал в медитации в течение десяти кальп[45], но не смог претворить высшую истину и обрести истинное освобождение. Почему?

Цинжан ответил:

— Твой вопрос говорит сам за себя.

Монах спросил:

— Если Будда пребывал в медитации, почему же он не достиг освобождения?

Цинжан ответил:

— Он не был Буддой.

Умэнь заметил: Признавайте знание Старого Варвара[46], но не думайте, что он все знал. Простой человек, обретший знание, — это мудрец. Мудрец, решивший, что он знает, — это простой человек.

Чем владеть телом, лучше владейте сознанием.
Когда покойно сознание, тело не доставит хлопот.
Владея и телом, и сознанием,
Незачем мечтать о знатном титуле.

Монах по имени Циншуй сказал Цаошаню:

— Циншуй гол и бос. Не соблаговолит ли учитель помочь ему?

Цаошань спросил:

— Циншуй?

— Он самый, — ответил Циншуй.

Тогда Цаошань сказал:

— Циншуй уже выпил три чары отборного вина и все еще не замочил губ!

Умэнь заметил: Циншуй проиграл единоборство, а почему? У Цаошаня был острый глаз, и он знал, с кем имеет дело. Но даже если это так, нельзя все же не спросить: «Когда Циншуй успел выпить три чары вина?»

Нищий, как Фань Чуань.
Храбрый, как Сян Юй.
Он не владеет даже собственной жизнью,
Но не уступит всем богачам мира.

Чжаочжоу пошел к некоему монаху, медитировавшему в затворничестве, и спросил его:

— Что есть то, что есть?

Монах поднял кулак.

Чжаочжоу сказал:

— На мелководье корабли не смогут причалить.

С этими словами он ушел. Позже он вновь посетил затворника и спросил его:

— Что есть то, что есть?

Монах поднял кулак.

Чжаочжоу сказал:

— Кто может отдать, может забрать. Кто может убить, может спасти жизнь.

С этими словами он поклонился монаху.

Умзнь заметил: Поднятый кулак был один и тот же. Почему Чжаочжоу не признал его в первый раз и признал во второй? Кто найдет ответ на этот вопрос, узнает, что у Чжаочжоу язык без костей и он молол им как попало. А может быть, неправ был Чжаочжоу, и он понял свою ошибку благодаря затворнику. Слеп тот, кто думает, что мудрость одного превосходит мудрость другого.

Блеск просветленного ока — как падающая звезда.
Светоч мудрости — как вспышка молнии.
Нож, свершающий убийство,
Это мен, возвращающий жизнь.

Жуйянь каждый день обращался к самому себе, говоря: «Господин!» И сам отвечал: «Слушаю». После этого он говорил себе: «Протрезвись!» И опять отвечал: «Слушаю».

«А потом, — продолжал он, — не позволяй другим обманывать себя». «Слушаю, слушаю», — вновь отвечал он сам себе.

Умэнь заметил: Старина Жуйянь покупает то, что сам продает. Он устраивает представление в масках. Одна маска — тот, кто спрашивает. Другая — тот, кто отвечает. Одна говорит: «Протрезвись». Другая говорит: «Не позволяй другим обманывать себя». Ни одной из этих масок нельзя верить, а тот, кто вздумает подражать Жуйяню, уподобится лисе-оборотню[47].

Есть ищущие Путь, не ведающие подлинною лика,
Ведь они считают истинным лишь собственный ум
Это сознание — корень жизни и смерти в круговороте кальп,
А невежды называют его изначальным человеком.

Однажды Дэшань пришел на кухню с чашкой в руках. Сюэфэн, распоряжавшийся на кухне в тот день, сказал ему:

— Час обеда еще не настал. Куда это вы направились?

Дэшань вернулся в свою келью.

Сюэфэн рассказал о случившемся Яньтоу, и тот сказал:

— Видно, наш Дэшань не понимает истину последней строки[48].

Услыхав про это, Дэшань велел слуге привести к нему Яньтоу и спросил:

— Ты не одобряешь старого монаха?

Яньтоу дал ему понять, что это так.

На следующий день Дэшань вышел проповедовать и говорил совсем не то, что прежде. Яньтоу, пришедший послушать, захлопал в ладоши, рассмеялся и сказал:

— А все же наш старик понимает высшую истину. Во всей Поднебесной никто с ним не сравнится!

Умэнь заметил: Если говорить о высшей истине, то она и не снилась ни Яньтоу, ни Дэшаню. Если хорошенько поразмыслить, и тот, и другой — только куклы.

Тот, кто поймет истину первой строки,
Поймет истину последней строки.
Последняя строка, первая строка,
Не одно ли это и то же?

Наньцюань узнал, что монахи Западного и Восточного залов монастыря заспорили о том, кому принадлежит монастырская кошка. Он схватил кошку и сказал монахам:

— Тот из вас, кто скажет правду, спасет кошку.

Все промолчали, и тогда Наньцюань разрубил кошку пополам.

Вечером в монастырь вернулся Чжаочжоу. Наньцюань рассказал ему о случившемся и спросил его, что бы он сделал на месте монахов. Чжаочжоу снял сандалии, положил их себе на голову и пошел прочь.

— Если бы ты был там, кошка была бы спасена! — воскликнул Наньцюань.

Умэнь заметил: Зачем Чжаочжоу положил сандалии на голову? Если кто-то знает ответ, он поймет, что Наньцюань не впустую давал свое обещание. А тот, кто не знает, пусть поостережется.

Если бы Чжаочжоу был на месте,
Все вышло бы наоборот:
Чжаочжоу выхватил бы нож,
И Наньцюань молил бы о пощаде[49].

Дуншань пришел к Юньмэню, и тот спросил его, откуда он.

— Я из Чаду[50], — ответил Дуншань.

— В каком храме вы останавливались на лето? — спросил Юньмэнь.

— В храме Баоцзы, что в Хунани[51], — ответил Дуншань.

— А когда вы покинули его? — продолжал Юньмэнь.

— В восьмую луну, 25-го числа, — последовал ответ.

Юаньмэнь сказал:

— Я должен дать тебе три удара палками, но я тебя прощаю.

На следующий день Дуншань поклонился Юньмэню и спросил его:

— Вчера вы освободили меня от трех ударов палками, но я даже не знаю, в чем моя вина.

— Да ты просто набитый рисом мешок, который таскается с места на место! — закричал Юньмэнь.

В это мгновение Дуншань прозрел.

Умэнь заметил: Юньмэнь задал Дуншаню много корма, так что тот смог скакать дальше, и дом Юнь-мэня не захирел. Вечером Дуншань скитался в море «истинного» и «ложного», но на рассвете он пробил свою скорлупу. Дуншань одним махом прозрел истину — ведь он не отличался щепетильностью. Но позволительно спросить: заслужил ли Дуншань три удара палками? Если да, то их заслуживает каждое дерево в лесу. Если нет, то Юньмэнь просто лжец. Тот, кто узнает ответ, будет дышать с Дуншанем одним воздухом.

Львица обучает детенышей без церемоний,
Львята прыгают, а львица сбивает их наземь.
Мудрый встретился с ограниченным человеком:
Первая стрела ударила вскользь, вторая стрела вошла глубоко.

Юньмэнь сказал:

— Мир так велик. Для чего же мы вслушиваемся в удары колокола и надеваем монашескую тогу?

Умэнь заметил: Тот, кто постигает истину чань, должен отрешиться от всех звуков и презреть все образы. Хотя случалось и так, что просветления достигали, внимая звукам и созерцая образы, это обычай невежд. Монах, искушенный в мудрости, держит в узде звуки, отстраняет от себя образы и охраняет сокровенную истину в том, что известно каждому. Звук воздействует на ухо, ухо откликается звуку. Но когда забыты и звук, и смысл, что мы понимаем? Слушая ушами, трудно постичь истину. Чтобы понять воистину, нужно научиться видеть звук глазами[52].

Когда понимаешь, ты живешь среди родни.
Когда не понимаешь, ты всем чужой.
Тот, кто не понимает, живет среди родни.
А тот, кто понимает, — всем чужой.

Хуэйчжун, носивший титул Учителя Государства, трижды звал своего слугу, и тот трижды откликался. Тогда Хрйчжун сказал:

— Я должен был бы просить у тебя прощения, но по правде ты должен просить прощения у меня.

Умэнь заметил: Когда Учитель Государства звал три раза, он косноязычно бормотал. А когда слуга трижды откликался, он невольно выдал потаенную мудрость. Учитель Государства был стар годами и в душе одинок. Он учил так, словно пригибал буйволу голову, чтобы заставить его щипать траву. Слуга же оказался ему не пара, ведь сытый равнодушен к угощениям. Но кто у кого должен был просить прощения? В процветающем государстве чиновники надменны. В богатой семье дети заносчивы.

Когда в канге нет отверстий, преступнику тяжело вдвойне
Когда взваливают бремя забот на детей, оно нестерпимо.
Кто хочет подпереть собою падающий дом,
Будет взбираться босиком на гору острых ножей[53].

Один монах спросил Дуншаня:

— Что такое Будда?

Дуншань ответил:

— Три цзиня[54] льна.

Умэнь заметил: Чань старого Дуншаня напоминает раковину моллюска. Едва створки раскрываются, видишь все, что находится внутри. Но вот вопрос: как повидать Дуншаня?

Перед глазами три цзиня льна.

Кажется, они близко, а сознание еще ближе.

Кто говорит об «истинном» и «ложном»,

Сам сделан из «истины» и «лжи»[55].

Чжаочжоу спросил Наньцюаня:

— Что такое Дао?

Наньцюань ответил:

— Обыкновенное сознание и есть Дао.

Чжаочжоу спросил:

— Можно ли ему научиться?

Наньцюань ответил:

— Если будешь стремиться к нему, ты от него отойдешь.

Чжаочжоу спросил:

— Если не стремиться к Дао, то как его распознать?

Наньцюань ответил:

— Дао не принадлежит к вещам известным и не принадлежит к вещам незнаемым. Знание — это обманчивое представление. Незнаемое — это просто несуществующее. Если хочешь постичь истину, которая рассеивает все сомнения, будь безбрежен и всеобъятен, как Великая Пустота[56]. Тогда будешь вне «истинного» и «ложного».

Услыхав эти слова, Чжаочжоу достиг просветления.

Умэнь заметил: Когда Чжаочжоу задал вопрос, Наньцюань тут же сумел растопить лед в кувшине. Но все-таки Чжаочжоу понадобилось бы тридцать лет, чтобы достичь просветления[57].

Весной — сотни цветов, осенью — луна.
Летом прохладный ветер, зимой — снега.
Если не будешь зря утруждать ум пустяками,
Всякое время станет прекрасной порой.

Наставник Сунъюань говорил: «Великий силач не может оторвать ногу от земли». И еще он говорил: «Речь не находится на кончике языка».

Умэнь заметил: Сунъюань, можно сказать, выложил все без утайки, но не нашлось человека, который смог бы понять его. Тот, кто его поймет, пусть придет ко мне и отведает моего посоха. Для чего? Чтобы узнать, чистое ли нам дано золото, нужно пронести его через огонь.

Если сдвинется нога просветления, опрокинется великий океан.
Если склонится голова прозрения, обрушатся небеса.
Этому необозримому телу не в чем пребывать…
Пусть кто-нибудь допишет строку.

Один монах спросил Юньмэня:

— Что такое Будда?

Юньмэнь ответил:

— Палочка с засохшим дерьмом.

Умэнь заметил: О Юньмэне можно сказать: так голоден, что глотает еду, не замечая вкуса, и так торопится, что не успевает писать разборчиво. Он хотел подпереть свой дом палочкой-подтиркой. С таким же успехом можно пытаться предотвратить упадок закона Будды[58].

Вспышка молнии в небе,
Искра, высеченная из камня:
Не успеешь глазом моргнуть —
И они бесследно исчезли.

Ананда спросил Кашьяпу:

— Будда завещал тебе золототканое одеяние учителя. Что передал он тебе помимо этого?

Кашьяпа сказал:

— Ананда!

— Я здесь, — последовал ответ.

— Теперь ты можешь взять мой флаг наставника[59], — сказал Кашьяпа.

Умэнь заметил: Тот, кто уразумеет смысл этих слов, поймет, что братство Божественной горы[60] все еще живо. А тот, кто не уразумеет, не постигнет сокровенную мудрость, хотя бы он искал ее с незапамятных времен.

Вопрос прост, да ответ глубок.
Скольким людям он раскроет глаза?
Старший брат зовет, младший откликается:
Помимо всех времен года есть еще другая весна.

Некий монах по имени Хуэймин преследовал Шестого патриарха с намерением отобрать у него одеяние и чашу учителя[61]. Увидев это, патриарх положил одеяние и чашу на камень и сказал Хуэймину:

— Эти вещи — только свидетельства веры. Разве можно завладеть ими силой? Возьми их, если можешь.

Хуэймин попытался поднять одеяние и чашу, но они были тяжелы, как гора. Сгорбившись от стыда, Хуэймин сказал:

— Я пришел за истиной, а не одеждой. Прошу вас, откройте мне ее.

Шестой патриарх сказал:

— Когда ты не думаешь о добре и не думаешь о зле — это и есть твой изначальный облик[62].

Услышав эти слова, Хуэймин достиг просветления. Тут его прошиб пот, из глаз полились слезы, и он сказал с поклоном:

— Вы открыли мне сокровенные слова и сокровенный смысл. Есть ли в учении что-нибудь более глубокое?

— То, что я поведал тебе, — ответил Шестой патриарх, — вовсе не тайна. Если ты постигнешь свой изначальный облик, тайна всегда будет с тобой.

Хуэймин сказал:

— Хотя я много лет учился у Хуанмэя, я не смог уразуметь свой облик. Ныне же, получив от вас наставление, я уподобился человеку, который пьет воду и сам знает, холодная она или теплая. Могу ли я назвать вас своим учителем?

— Мы оба ученики Хуанмэя, — ответил Шестой патриарх. — Но ты должен ценить то, чего достиг сам.

Умэнь заметил: Шестой патриарх, можно сказать, по-матерински заботился о семье, попавшей в беду. Он снял с плода кожуру, вынул из него косточку и положил ученику в рот. Тому оставалось только проглотить его.

Такое не опишешь, не нарисуешь,
Не восславишь и не сможешь испытать.
Изначальный облик ни в чем не прячется,
Даже если исчезнет весь мир, он не прейдет.

Один монах спросил наставника Фэнъаня:

— Ни словом, ни молчанием не выразить смысла бытия. Как же поведать истину?

Фэнъань ответил:

— Мне все видится весна на южном берегу Янцзы. Стайки птиц щебечут среди ароматных цветов[63].

Умэнь заметил: Поучения Фэнъаня подобны вспышкам молний, освещающим путнику дорогу. Зачем же прибег он к словам человека, жившего прежде него? Если поймешь их смысл, ты пойдешь собственным путем. Тогда, перестав говорить о самадхи[64], сумеешь выразить истину в одной фразе.

Не разглашая заветной строки,
Он высказал истину чужими словами.
Если бы он болтал и дальше,
Он бы вконец всех запутал.

Наставнику Яншаню приснилось, что он попал в царство Майтрейи и сидел там на третьем сиденье.

Вдруг один святой объявил: «Сегодня проповедь прочтет тот, кто сидит на третьем сиденье». Яншань выхватил у святого посох и сказал: «Истина Махаяны вне четырех тезисов и сотни отрицаний[65]. Внемлите же! Внемлите же!»

Умзнь заметил: Была ли это проповедь или нет? Если откроешь рот — солжешь. Если промолчишь, тоже погубишь истину. А тот, кто не говорит и не молчит, будет в тысячу раз дальше от правды.

Белым днем, под голубым небом
Он во сне ведет речь о сне.
Чудовище из чудовищ,
Он хотел обмануть всех вокруг.

Фаянь, настоятель монастыря Цинлян, перед началом проповеди приказал поднять бамбуковый занавес у входа в зал. Два монаха принялись его сворачивать. Фаянь сказал, указав на монахов:

— Один из них прав, другой ошибается.

Умэнь заметил: Кто в постижении истины прав, а кто ошибается? Тот, кто может взглянуть на это одним глазом мудрости, поймет, где дал промах настоятель монастыря Цинлян. Но даже если это случится, не вздумайте искать меру правоты и заблуждения.

Когда поднят занавес, открывается чистое небо,
Но небеса не стремятся угодить нашей школе.
Не спорь с небесами и не пытайся им подражать,
Скройся там, куда не проникает ни одно веяние.

Один монах спросил Наньцюаня:

— Существует ли истина, которой никто прежде не учил?

— Да, существует, — сказал Наньцюань.

— Что это за истина? — вновь спросил монах.

Наньцюань ответил:

— Не это сознание, не этот Будда, не эти вещи[66].

Умэнь заметил: Отвечая на один вопрос, Наньцюань растратил все свое состояние. Какая непомерная расточительность!

Своей словоохотливостью Наньцюань все испортил.
В безмолвии скрывается подлинная заслуга.
Даже если высохнут все моря,
Слова не приведут к истинному пониманию.

Когда Дэшань пришел за наставлениями к Лунтаню, они беседовали до глубокой ночи. Наконец Лунтань сказал:

— Уже поздно. Что ты не уходишь?

Приподняв полог, Дэшань выглянул наружу и увидел, что вокруг темным-темно.

— На улице совсем темно, — сказал он.

Лунтань зажег для него свечу, но едва Дэшань взял свечу в руки, Лунтань задул ее. В этот момент Дэшань постиг истину.

— Что же ты понял? — спросил Лунтань.

— Отныне я не буду сомневаться в правдивости слов старых учителей, — сказал Дэшань.

На следующий день, проповедуя, Лунтань сказал монахам:

— Среди вас есть один человек. Его зубы — как кончики мечей, торчащие из дерева. Его рот — как чаша, наполненная кровью. Если ударить его палкой, он даже не оглянется. Когда-нибудь он дойдет до вершины горы и вознесет туда светоч моего учения.

В тот день Дэшань бросил в огонь свои толкования на сутры, сказав:

— Как бы ни были глубоки записанные здесь мысли, перед истиной они точно кончик волоска под небом. Объяснять с их помощью мир — все равно что добавлять по капле воды в океан.

С этими словами Дэшань ушел из монастыря.

Умэнь заметил: Когда Дэшань еще жил в родных местах, он не скрывал недовольства. Он отправился на юг с намерением опровергнуть учение южных монахов о передаче истины помимо наставлений. По дороге он встретил старую женщину, которая спросила его: «Что за сочинения ты несешь с собой?» — «Я несу свои толкования на Алмазную сутру»[67],— ответил Дэшань. Женщина сказала: «Я слышала, что в этой сутре говорится: "Прошедшее сознание нельзя задержать. Будущее сознание нельзя задержать". Какое же сознание вы ищете?» Услыхав этот вопрос, Дэшань словно язык проглотил. Наконец он спросил у женщины, кто из наставников чань проповедует в ее округе. Женщина ответила, что в пяти ли от места их встречи живет учитель Лунтань. Вконец растерянный, позабыв и думать о своих прежних намерениях, Дэшань отправился к Лунтаню, а тот обласкал его, как увечного ребенка, который еще не знает о своем уродстве. А потом он словно вылил ушат грязной воды на разгоряченного юнца. Если хорошенько подумать, все это смахивает на балаган.

Лучше увидеть воочию, чем слышать о славе.
Но, раз увидев, вновь полагайся на слух.
Он задрал свой нос высоко,
Но глаза ею были слепы

Шестой патриарх услыхал, как спорили два монаха. Один монах говорил:

— Движется флаг.

Другой говорил:

— Движется ветер.

Шестой патриарх подошел и сказал:

— Движется не флаг и не ветер, а сознание.

Монахи согласились.

Умэнь заметил: «Движется не ветер, не флаг, а сознание». Что хотел сказать патриарх? Вдумайтесь хорошенько, и вы поймете, что два монаха покупали железо, а хотели приобрести золото. Шестой патриарх не мог на это смотреть и сам устроил такую сделку.

Ветер, флаг и сознание движутся,
Повсюду — одно и то же.
Но стоит раскрыть рот —
И наши слова нам изменяют.

Дамэй спросил Ма-цзу:

— Что такое Будда?

Ма-цзу ответил:

— Это сознание и есть Будда.

Умэнь заметил: Тот, кто поймет эти слова, будет носить одежду Будды, есть пищу Будды, произносить слова Будды, совершать деяния Будды. Он будет Буддой. Все же Дамэй многих ввел в заблуждение. Воистину взыскующий истины, произнеся имя Будды, три дня полощет рот, а услыхав, как кто-нибудь говорит: «Это сознание и есть Будда», — убегает, заткнув уши.

Один монах попросил некую женщину, встретившуюся ему на дороге, указать ему путь на гору Утайшань[68].

— Иди прямо, — сказала женщина. Но едва монах сделал несколько шагов, она крикнула ему вслед: — Достопочтенный монах, зачем вы туда идете?

Монах рассказал об этой женщине Чжаочжоу, и тот решил испытать ее. На следующий день Чжаочжоу пошёл к той женщине, задал ей такой же вопрос и получил такой же ответ. Вернувшись в монастырь, Чжаочжоу сказал монахам:

— Теперь я раскусил эту женщину.

Умэнь заметил: Женщина умела только отсиживаться за стенами крепости и не знала, что старый Чжаочжоу ловко возвел таранные башни. Однако и тот не был великим стратегом, так что обе воюющие стороны имели свои недостатки. И потом, в чем же испытывал женщину Чжаочжоу?

Когда вопрос обыкновенный,
Ответ похож на вопрос
На горсть песка в рисе—
Палка, торчащая в грязи.

Один неверующий философ попросил Будду:

— Поведайте мне истину, не говоря и не безмолвствуя.

Будда сидел в молчании. Философ поклонился и сказал:

— Вы, Высокочтимый, своей любовью и состраданием развеяли мои заблуждения и наставили меня на путь истины.

Когда философ ушел, Ананда спросил Будду, что же тот постиг? Будда ответил:

— Добрый конь пускается вскачь, завидев тень от плетки.

Умэнь заметил: Ананда был учеником Будды, но понимал еще меньше, чем неверующий. Насколько же велико различие между неверующими и учениками Будды?

Тот, кто идет по лезвию мена
И ступает по гладкому льду,
Не ищет проторенных троп.
Он с пустыми руками шагает за гребни гор[69].

Один монах спросил Ма-цзу:

— Что такое Будда?

Ма-цзу ответил:

— Нет сознания, нет Будды[70].

Умэнь заметил: Тот, кто поймет эти слова, может считать, что постиг нашу науку.

Повстречав фехтовальщика, дай ему меч.
Не встретив поэта, не дари стихов.
Кого ни встретишь, делись малой толикой.
Никогда не выкладывай разом всего.

Наньцюань сказал:

— Сознание — не Будда. Многознайство — не мудрость.

Умэнь заметил: Наньцюань, можно сказать, на старости лет потерял стыд. Он изрыгал хулу и выставлял напоказ свое уродство. Немногие, однако, оценят его щедрость.

Когда небо прояснится, ярко светит солнце.
После дождя земля залита водой.
Когда открываешь свои чувства,
Боишься только, что тебе не поверят.

Наставник Уцзу задал монахам вопрос:

— Душа Цинню жила отдельно от нее[71]. Какая из двух Цинню была настоящей?

Умэнь заметил: Тот, кто поймет, какая из двух Цинню была настоящей, узнает, что выходить из скорлупы и в скорлупу возвращаться — все равно что останавливаться на постоялом дворе. Но тот, кто не поймет этого, будет скитаться без руля и без ветрил. Когда же придет его смертный час, он будет подобен крабу, который, угодив в кипящую воду, отчаянно шевелит клешнями и лапами. Тогда-то он заговорит об истине, да будет поздно.

Луна за облаками — та же самая луна.
В горах каждый ручей непохож на другие.
Радость едина для всех, но у каждого своя.
Она и одна, она и не одна.

Наставник Уцзу говорил:

— Когда вы встречаете на дороге человека, прозревшего истину, вы не можете с ним заговорить и не можете ответить ему молчанием. Что вам делать?

Умэнь заметил: Если поймете скрытый смысл этих слов, никто не сможет помешать вашему счастью. А если не поймете его, будете лишь зыркать по сторонам.

Встретив прозревшего на дороге,
Не говорите с ним и не молчите,
Не раздумывая, ударьте его посильней,
И то, что нужно понять, будет понято.

Один монах спросил Чжаочжоу:

— Что означал приход Бодхидхармы с Запада?

Чжаочжоу ответил:

— Кипарис во дворе.

Умэнь заметил: Тот, кто поймет ответ Чжаочжоу, узнает, что прежде не было Шакьямуни, в будущем не будет Майтрейи.

В словах не опишешь все разнообразие мира.
В речах не выскажешь всей глубины мудрости.
Тот, кто судит по словам, погубит себя.
Тот, кто привязан к словам, собьется с пути.

Наставник Уцзу сказал:

— Когда буйвол рвется из ограды, его голова и копыта вылезают наружу. Но почему не вылезает и его хвост?[72]

Умэнь заметил: Если кто-нибудь, услыхав эти слова, откроет один глаз истины и скажет одно слово истины, он сможет воздать по справедливости всем святым и спасти все существа. В противном случае пусть смотрит на свой хвост.

Выйдешь за ограду — свалишься в канаву.
Вернешься в загон — попадешь под нож.
Этот тонкий хвостик —
Самое удивительное, что есть в мире.

Один монах заговорил с Юньмэнем и сказал:

— Сиятельная пустота озаряет целый мир.

Тут Юньмэнь прервал его, спросив:

— А не повторяешь ли ты чужие слова?

Монах подтвердил, что он действительно произнес слова сюцая Чжан Чжо[73].

— Ты заврался, — сказал Юньмэнь.

Умэнь заметил: Юньмэнь знал, в чем заврался монах. Тот, кто сумеет оценить его проницательность, станет наставником людей и небожителей. А тот, кто не сможет этого понять, не спасет даже себя.

Приготовь для рыб крючок —
И поймаешь самых жадных из них.
Стоит раскрыть рот,
И жизнь уже погублена.

Наставник Гуйшань поначалу был главным по хозяйству при Байчжане. Однажды Байчжан решил выбрать настоятеля для нового монастыря и объявил, что им станет тот, кто сможет ответить на его вопрос. Затем он поставил на землю кувшин с водой и сказал:

— Кто может сказать, что это такое, не называя это кувшином?

Старший монах монастыря сказал:

— Это, что ни говори, нельзя назвать деревянными сандалиями.

Тогда Байчжан спросил Гуйшаня. Тот сшиб ногой кувшин и пошел прочь. Байчжан рассмеялся и сказал:

— Старший монах проиграл.

И Гуйшань был назначен настоятелем нового монастыря.

Умэнь заметил: Гуйшань был очень смел, но не сумел обойти западню, устроенную Байчжаном. Он отказался от легкого дела и взялся за тяжелую работу. Зачем же он снял удобную шапку и надел на себя железную кангу?

Отбросив прочь шумовку и половник,
Он одним ударом сокрушил все препоны
Хоть он не одолел преграды, воздвигнутой Байчжаном,
Он отшвырнет ногой все на пути — даже Будду.

Дамо сидел лицом к стене. Второй патриарх, стоя в снегу, протягивал ему свою отрубленную руку[74] и молил:

— В моем сознании все еще нет покоя. Прошу вас, наставник, успокойте мое сознание!

Дамо сказал:

— Дай мне твое сознание, и я успокою его.

— Всякий раз, когда пытаюсь, — ответил Второй патриарх, — я не могу изловить его.

— Значит, твое сознание уже покойно, — сказал Дамо.

Умэнъ заметил: Этот беззубый варвар по имени Дамо проделал путь в сотню тысяч ли, словно намеревался сообщить что-то очень важное. Он уподобился волне в безветренную погоду. В конце концов он приобрел лишь одного ученика, да и тот был калека. А прочие продолжатели его дела и вовсе ни бельмеса не смыслили.

Он пришел с Запада, чтобы «указывать прямо»[75],
С этого началась вся путаница.
Дремучий лес ученых толкований
Вырос от встречи Дамо с Вторым патриархом.

Во времена Будды Шакьямуни Манджушри отправился на собрание всех будд. Однако ко времени его прибытия все будды уже разошлись. Только одна девушка все еще находилась в состоянии самадхи. Манджушри спросил у Будды, как смогла девушка достичь такой просветленности, которая даже ему была недоступна.

— А ты верни девушку в чувство и спроси сам, — ответил Будда.

Манджушри трижды обошел вокруг девушки и щелкнул пальцами, но безрезультатно. Он вознес ее на вершину небес и употребил все свои божественные силы, но так ничего и не добился. Шакьямуни сказал:

— Даже сто тысяч Манджушри не смогли бы вывести девушку из медитации. Но внизу, за пределами двенадцати сотен миллионов миров, находится бодхисаттва Неведения[76]. Он может сделать это.

В тот же миг бодхисатгва Неведения вырос из-под земли и отвесил поклон Шакьямуни, а тот велел ему пробудить девушку. Бодхисатгва Неведения подошел к девушке, щелкнул пальцами, и девушка тотчас очнулась.

Умэнь заметил: Старик Шакьямуни разыграл плутовскую сцену и был не слишком разборчив в средствах. Спрошу вас: если Манджушри, наставник семи будд, не смог вывести девушку из состояния самадхи, как удалось это сделать бодхисатгве Неведения, самому низкому из бодхисаттв? Тот, кто поймет скрытый смысл этого рассказа, сможет войти в царство великого сосредоточения духа, живя в мире суетного.

Один пробудил, другой не смог пробудить:
Ни один не изведал истинной воли.
Божественный лик рядом с гримасой демона:
Оба осрамились — и это в правилах игры[77].

Однажды наставник Шоушань выставил перед монахами свою палку-указку и дал им такое наставление:

— Если назовете это палкой, вы обнаружите свою привязанность к иллюзии. Если не назовете это палкой, вы отвернетесь от действительности. Как вы теперь назовете это?

Умэнь заметил: Если назовете это палкой, вы обнаружите свою привязанность к иллюзии. Если не назовете это палкой, вы отвернетесь от действительности. Вы не можете сказать и не можете не сказать. Говорите не мешкая! Говорите!

Выставив напоказ свою палку,
Он предавал смерти и спасал жизнь.
Иллюзия и действительность сплетены воедино,
Будды и патриархи молят о пощаде.

Бацзяо дал ученикам такое наставление:

— Если у вас есть посох, я дам вам его. Если у вас нет посоха, я отниму его у вас.

Умэнь заметил: Это помогает «перейти поток, когда нет моста», «вернуться домой в безлунную ночь»[78]. Но если назовете это посохом, вы стрелой полетите в ад.

То, чем можно измерить глубину всех вещей,
Мы держим в наших руках.
Мы подпираем этим небеса и опираемся на землю
И всюду возвещаем об истинном учении.

Наставник Уцзу сказал:

— Будда минувшего и Будда будущего — его слуги. Кто это такой?

Умэнь заметил: Опознать его — все равно что повстречать отца на людном перекрестке. Тебе не понадобится спрашивать других, не обознался ли ты.

Из чужого лука не стреляй.
На чужую лошадь не садись.
Не суди проступков других.
Не допытывайся о чужих делах.

Наставник Шисян спросил:

— Как может идти дальше тот, кто добрался до вершины шеста высотой в сотню локтей?

Другой старый учитель говорил:

— Тот, кто сидит на вершине шеста высотой в сотню локтей, кое-чего достиг в учении, но все-таки не понял главного. От вершины шеста нужно идти дальше и быть самим собой во всех десяти пределах света[79].

Умэнь заметил: Идти дальше за вершину шеста и притом вернуться к самому себе: тогда не будет места, где ты не был бы в чести. Но позволительно спросить: как же идти дальше вершины? Берегись!

Тот, у кого слеп глаз мудрости,
Мнит, что прочно сидит на вершине шеста.
Он свалится вниз и убьется насмерть —
Ведь он слепец, ведущий толпу слепцов.

Наставник Доушо, испытывая учеников, задавал им три вопроса[80]. Первый был таков: «Взявшись искать сокровенную истину, вы хотите лишь увидеть свою природу. Где же ваша природа?»

Второе испытание было таким: «Когда вы постигли вашу природу, вы становитесь свободны от жизни и смерти. Но если вы держите глаза закрытыми, как можете вы освободиться?»

Третье испытание было таким: «Если вы освободились от жизни и смерти, вы знаете, куда попали. Но если все четыре элемента[81] вашего тела распались, куда вы можете попасть?»

Умэнь заметил: Тот, кто ответит на эти три вопроса, будет повелителем всего мира. А тот, кто не ответит, пусть глотает поскорее, чтобы наесться досыта, и жует помедленнее, чтобы побороть голод.

В одном мгновении прозреваешь вечность всех кальп,
Вечность всех кальп — как одно мгновение.
Если прозреешь бездну одного мгновения,
Постигнешь и того, кто видит ее.

Один монах спросил Ганьфэна:

— Будды всех десяти пределов света идут единым путем нирваны. Где начало этого пути?

Ганьфэн поднял свой посох, прочертил им в воздухе знак «один» и сказал:

— Вот оно.

Монах пошел к Юньмэню и задал ему тот же вопрос. Юньмэнь поднял над головой свой веер и сказал:

— Этот веер достигает тридцать третьего неба[82] и бьет по носу бога Диши. Он подобен карпу в Восточном море, который бьет хвостом по радуге, раскинувшейся в поднебесье.

Умэнь заметил: Один учитель опускается на дно моря и там вытирает грязь и подметает пыль. Другой учитель восходит на вершину горы и там поднимает волны до самого неба. Один хватает, другой отбрасывает, но оба поддерживают истинное учение одной рукой. Они подобны наездникам, которые стараются выбросить друг друга из седла. Но найти в мире достойного соперника для них нелегко. Если взглянуть на этих старцев оком истины, можно понять, что они так и не знали, где начало пути.

Прежде чем сделать первый шаг, ты уже у цели.
Прежде чем открыть рот, ты уже все сказал.
Прозрение приходит прежде, чем успеешь понять.
Так ты узнаешь, что всему есть исток.

Почтенный наставник Чань Умэнь составил сорок восемь рассказов и высказал свои суждения об образцовых примерах древних мудрецов. Он уподобился торговцу лепешками, который силком запихивает свои изделия в рот прохожим, а те не могут ни проглотить их, ни выплюнуть. И хотя занятие это докучливое, Аньвань хотел бы бросить на раскаленную жаровню еще одну лепешку, доведя их число до «великого изобилия»[83], а потом, подобно всем прочим, предложить ее свету. Не знаю, окажется ли она по зубам почтенному наставнику. Если он сможет разжевать ее, свет сойдет с небес и земля содрогнется[84]. А если нет, пусть он положит ее к остальным сорока восьми и поджаривает до тех пор, пока она обуглится. Пусть говорит скорей! Пусть говорит скорей!

В сутре[85] сказано: «Прекрати, прекрати — об этом не скажешь. О моей утонченной истине нельзя даже помыслить».

Аньвань заметил: Откуда берется истина? Где скрывается утонченность? И если кто-нибудь назовет их, что случится? Разве один Фэнгань[86] распускал свой язык? Ведь и сам Будда был болтлив. Проделки этого старика сбили с толку не одну сотню поколений его потомков. Истину его причудливых речей ни ложкой не выловишь, ни в котелке не сваришь. Как ни старайся их понять, ошибки не избежишь. Люди вокруг спрашивают, как же нам быть в конце концов? Аньвань, смиренно сложив ладони, отвечает: «Прекрати, прекрати — об этом не скажешь. О моей утонченной истине нельзя даже помыслить». А теперь я выделю кружками[87] слова «нельзя помыслить» и покажу их каждому. Все пять тысяч свитков канона и врата недвойственности Вималакирти[88] сходятся в них.

Если тебе скажут, что огонь в фонаре,
Отвернись и не соглашайся.
Только вор сразу узнает вора:
Он все поймет с одного вопроса.

Примечания:

2

В оригинале употреблено словосочетание и си, означающее буквально «один перерыв». Речь идет о реальности как длящемся отсутствии — безусловном, не подготавливаемом прошлым опытом и отрицающем актуальное состояние момента чистого творчества. Отметим, что знак си означает также дыхание, веяние.

3

В оригинале употреблен знак мин, переведенный выше словом «помраченность». Небытие в данном случае не имеет ничего общего с ничто как антитезой сущему. Оно представляет собой скорее вездесущую ускользаемость, которая отличается эстетическим и рефлективным характером.

4

Цина — один из древних струнных инструментов в Китае.

5

В книге древнего даосского философа Чжуан-цзы данная фраза приводится в качестве характеристики учения Лао-цзы, считающегося родоначальником даосской традиции.

6

Великая Чистота — одна из распространенных в древней китайской литературе даосских метафор дао как единения сознания и бытия в акте самовосполнения природы.

7

Восемь пустынь — весь земной мир.

8

Словом «воля» передан здесь термин и, имеющий широкий спектр значений: «смысл», «намерение», «ум» и т. д. В даосской традиции данный термин является распространенным обозначением природы дао как единения мышления и бытия, свободы и судьбы; жизненного импульса, динамизма бытия, выявляемого в «помраченности» дао-сознания. Примечательны часто встречающиеся в китайских текстах на эстетические и религиозно-философские темы словосочетания шэн и — «жизненная устремленность», юи — «недостижимо-уединенная» воля. Даосская «воля» знаменует высвобождение бытия и, как таковая, равнозначна отказу от воздействия на вещи извне, от насилия. В даосских текстах можно прочитать о том, что «высшая воля — это отсутствие воли» (ср. совпадение предполагающего рефлексию долженствования и жизненной свободы в русском слове «воля»). Речь идет, по существу, о безусловной открытости полноте бытийствования как Великой Пустоте, об открытости зиянию бытия, встрече «отсутствующего с отсутствующим», что и составляет действительное содержание со-бытийности дао. Эта «воля» напоминает «нулевую интенциональность», которая, по мнению французского философа Ж. Дювино, лежит в основе игрового начала в человеческом существовании. Ж. Дювино пишет в этой связи об интуиции, которая «предстает провалом в нашем опыте» и «бросает нас на один ускользающий миг вовне всякого устремления, всякой традиции и всякой упорядоченности».

20

Здесь приводятся слова чаньского наставника IX века Яньтоу. Под «входящим в ворота» подразумеваются данные чувственного восприятия.

21

Согласно закону кармы, все, что имеет причину (то есть получено от другого), неизбежно придет и к своему разрушению.

22

Наша — в индийской мифологии четырехголовые и восьмирукие драконы, вооруженные мечами.

23

К загадке о том, имеется ли у собаки природа Будды, Умэнь питал особую симпатию. Недаром этот гунъанъ помещен в сборнике первым и сопровождается необычайно пространным комментарием, где он именуется «заставой всех патриархов», то есть средоточием учения чань.

Именно над ним медитировал Умэнь прежде чем достичь просветления, и им навеян принадлежащий Умэню экстравагантный стих, состоящий из одного слова:

Нет, нет, нет, нет, нет.
Нет, нет, нет, нет, нет.
Нет, нет, нет, нет, нет.
Нет, нет, нет, нет, нет.

Первоначальная запись беседы Чжаочжоу включает в себя возражение его собеседника, который заметил: «Но ведь природа Будды проницает все существа, от будд до муравьев. Как же можно сказать, что у собаки ее нет?» Чжаочжоу ответил: «Собаке свойственно проводить различия». В другой раз Чжаочжоу дал утвердительный ответ на тот же вопрос о том, есть ли у собаки природа Будды. «Отчего же существо, обладающее природой Будды, родилось в столь неприглядном обличье?» — спросил собеседник Чжаочжоу. «Оно приняло заблуждение за истину», — последовал ответ.

24

Пустотная полнота (сюйу) — даосский термин, обозначающий всеобъемлющую целостность бытия, несводимую к тому или иному актуальному состоянию, но делающую возможным существование каждой вещи. В древней даосской литературе такая «пустотная полнота» уподоблялась, в частности, материнской утробе, порождающей все сущее.

25

Суждение Умэня навеяно знаменитым высказыванием Линь-цзи, с которым тот обращался к ученикам: «Если вы натолкнетесь на кого-нибудь, кто мешает вашему прозрению, быстрее освободитесь от него. Если вы встретите Будду, убейте Будду. Если вы встретите патриарха, убейте патриарха. Если вы встретите святого, убейте святого. Если вы натолкнетесь на отца и мать, убейте и их. Если вы натолкнетесь на других родичей, убейте тех родичей. Только так вы можете достичь полного освобождения». Нет нужды пояснять, что наставление Линь-цзи не имеет ничего общего с нигилистическим бунтом.

26

Шесть сфер мироздания, различаемые буддийской традицией, суть следующие: ад, соответствующий опыту страдания; мир голодных духов, соответствующий низменным желаниям в человеке; животное состояние; мир демона Асуры, соответствующий агрессивному началу в человеке; человеческое состояние как таковое; мир небожителей.

27

Четыре способа рождения включают в себя рождение из яйца, из утробы, из влаги и посредством метаморфозы.

28

В буддийском мире средневекового Китая была широко распространена практика произнесения публичных проповедей. Эпоха Тан стала временем расцвета искусства буддийской проповеди.

29

Закон причинности существования, определяющий судьбу всех живых существ, является одним из фундаментальных постулатов доктрины буддизма. Достижение же блаженства трактовалось буддистами как выход из цепи перерождений, круговорота причин и следствий.

30

Ошибка собеседника Байчжана состояла в том, что он противопоставил состояние просветленности профаническому существованию и тем самым субстантивировал его.

31

Следует заметить, что обожествление лисы и культ лисьих нор на горе были характерной чертой китайских народных верований вплоть до XX века. В отношениях между Байчжаном и стариком, обращенным в лиса, в какой-то мере отобразилось стремление буддизма доминировать над локальными культами в Китае.

32

Среди чань-буддистов рыжебородым варваром было принято называть полулегендарного основателя чаньской традиции, индийского проповедника Бодхидхарму или самого Будду. В целом данный гунъань является иллюстрацией к основополагающей для буддизма махаяны теме недуальности истины и заблуждения, нирваны и сансары, просветления и обыденного сознания.

Поскольку реальность, по буддийским представлениям, лишена атрибутов, ее невозможно отличить от иллюзии. Говоря словами Байчжана, различие между неведением и просветленностью подобно различию между знанием факта наличия «рыжей бороды» у варвара и бытием «рыжего варвара» как таковым.

33

Имеется в виду «глаз мудрости», который позволяет узреть подлинную реальность.

34

Выставленный палец (а также посох или палка) стал популярным в чань символом реальности как верховного единства. Рассказ «Цзюйди выставляет палец» в разных его версиях встречается в нескольких сборниках гунъань. В сборнике «Скрижали Лазурной скалы» он сопровождается следующими стихами:

За мудрый наказ глубоко чту старою Цзюйди.
Коли опустела вселенная — кто будет владеть ею?
По бурным волнам скитается легкая щепка.
В ночной мгле мы вместе встречаем слепых черепах.

35

Как уже говорилось выше, под «бородатым варваром» чань-буддисты обычно понимали Бодхидхарму или других индийских святых.

36

Традиционный в литературе чань вопрос, означающий: «В чем смысл чань?»

37

Божественная гора — китайское название горы Град-храку-та, на которой, по преданию, Будда перед смертью объявил своим преемником Махакашьяпу. Наставники чань в Китае считали это событие началом чаньской традиции «безмолвной передачи истины».

38

Нирвана — состояние полного покоя, соответствующее абсолютной реальности и высшему блаженству.

39

Одна из четырех заповедей чань гласит: «Передавать истину вне поучений».

40

Здесь цитируется распространенная в чаньской литературе поговорка. В старом Китае мясники вывешивали в своих лавках голову того животного, чьим мясом торговали.

41

Данный сюжет помещен в нескольких классических собраниях гунъань. В сборнике «Записи мудрых деяний» (XII в.) он сопровождается следующим наставлением: «Когда вам дают есть, открывайте рот. Когда к вам приходит сон, закрывайте глаза. Когда вы умываете лицо, зажимайте нос. Когда перед вами сандалии, вдевайте в них ноги». Можно вспомнить и известную чаньскую сентенцию, гласящую: «Идти — это чань, сидеть — это тоже чань. Говоря или безмолвствуя, двигаясь или оставаясь неподвижным — пребывай в покое».

42

В оригинале употреблен термин «цзи», означающий не только разумение, сообразительность, способность к пониманию, но и жизненный импульс, динамизм жизни в широком смысле.

43

Данная фраза напоминает изречение Лао-цзы: «Тридцать спиц сходятся в ступе, образуя колесо, но полезно колесо пустотой в ступице» («Дао-Дэ цзин», XI).

44

Будда Беликого постижения и Всепобеждающей мудрости — одно из проявлений Будды, продолжавшееся бесконечно долгий период времени до появления Будды Гаутамы.

45

Кальпа — в буддийской космологии — мировая эра.

46

Имеется в виду Будда Гаутама.

47

В китайском фольклоре лисе приписывалась способность превращаться в человека.

48

Имеется в виду высшая, «окончательная» истина чань. Данное выражение рождено обычаем чаньских монахов сочинять дидактические строфы, так называемые гатей, состоящие из четырех строк.

49

Данный гунъанъ приводится во всех важнейших собраниях коанов. В сборнике «Скрижали Лазурной скалы» он помещен в виде двух самостоятельных сюжетов: «Наныдюань убивает кошку» и «Чжаочжоу надевает на голову сандалии».

50

Чаду — родина Дуншаня.

51

Хунань — провинция в Центральном Китае.

52

Отождествление просветленности с состоянием, предшествующим функциональному разделению между органами чувств и равнозначным способности «внимать всем телом», восходит в Китае к древним даосам и было широко распространено среди последователей чань. В данном случае Умэнь повторяет слова известного наставника чань IX века Дуншань Лянцзе.

53

По китайским представлениям, гора, усеянная торчащими кверху острыми ножами, находилась в аду.

54

Цзинь — китайская мера веса, равная приблизительно 0,6 кг. Предполагается, что Дуншань был занят взвешиванием льна в тот момент, когда к нему обратились за наставлением.

55

В стихах, посвященных данному сюжету в «Скрижалях Лазурной скалы», говорится:

Солнечный ворон мчится, лунный заяц бежит.
В мудром ответе откуда быть легкомыслию?
Счесть, что Дунгиань отвечает по обстоятельствам, —
Словно слепой черепахе вползти в пустое ущелье.

56

Великая Пустота — идущее от древних даосов традиционное в китайской мысли обозначение «мира в целом».

57

Умэнь подчеркивает, что постижение истины, о которой вел речь Наньцюань, не может быть лишь результатом беседы и требует долгих лет практики. Надо заметить, что формула «обыкновенное сознание — вот Дао» встречается уже в записях бесед Ма-цзу, учителя Наньцюаня.

58

Традиция махаянистского буддизма различает в истории учения Будды три стадии, последняя из которых, продолжающаяся поныне, именуется эрой «конца закона» (мо фа) и характеризуется прогрессирующим упадком дела Будды.

59

Специальный флаг был одной из принадлежностей буддийского проповедника в древней Индии. Обычно его вывешивали у ворот монашеской обители.

60

Имеется в виду собрание учеников Будды, на котором тот объявил своим преемником Махакашьяпу.

61

Специальная чаша и тога были знаками патриаршего достоинства в ранней истории чань, от Бодхидхармы до Хуэйнэна, и передавались патриархами своим преемникам как знак «передачи истины помимо наставлений».

62

Распространенный в литературе чань мотив неявленного и немыслимого «изначального облика» человека, встречавшийся в четвертом гунъань сборника Умэня, имел прецеденты в китайской традиции, в частности — в древних даосских текстах. Так, один из персонажей книги древнего даосского философа Чжуан-цзы говорит, что «показал свой изначальный образ — каким я был до своего рождения». Тот же Хуэйнэн, по преданию, обратился к ученику с таким требованием: «Покажи мне свой изначальный облик, каким ты был до появления твоих родителей!»

63

В жизнеописании наставника Фэнъаня последний произносит эти стихи в ответ на вопрос: «Что означает состояние, когда и человек, и окружение не устраняются?» Данный вопрос навеян словами Линьцзи, так разъяснившего путь к духовному просветлению: «Иногда я устраняю человека и оставляю окружение. Иногда я устраняю окружение и оставляю человека. Иногда я устраняю и человека, и окружение. И, наконец, иногда я оставляю на месте и человека, и окружение».

64

Самадхи — состояние духовной сосредоточенности и вместе с тем освобожденности, являющееся целью буддийской медитации.

65

Четыре тезиса — принятые в махаянистской доктрине четыре основные отрицательные суждения, которые разворачиваются в 96 отрицаний.

66

Следует учесть, что Ма-цзу, учителю Наньцюаня, принадлежали высказывания: «Это сознание и есть Будда», «Обыкновенное сознание — вот Дао». Более пространная версия данного сюжета помещена в «Скрижалях Лазурной скалы», где она сопровождается следующими стихами:

Патриархи и Будды ничего не принесли людям,
Монахи древние и нынешние бегут наравне.
В ясном зеркале все образы различаются,
Каждый смотрит на юг, а видит Полярную звезду.

67

Алмазная сутра—один из основополагающих трактатов буддизма махаяны.

68

Утайгиань — одна из священных гор китайского буддизма.

69

Данный сюжет помещен в нескольких классических собраниях гунъань. Для сравнения приведем стихи, которыми он сопровождается в «Скрижалях Лазурной скалы»:

Колесо истины никогда не вращалось,
А если бы повернулось, непременно пошло бы двумя путями.
Ясное зеркало вдруг появляется на подставке,
И возникает различие между уродством и красотой.
Когда уродство и красота разделены,
Собираются облака заблуждений.
Откуда быть пыли на вратах сострадания?
Помысли о лошади, видящей тень кнута:
Она пройдет за ветром тысячу ли
И с первого окрика возвратится назад.
Когда ж она вернется, щелкни пальцами трижды.

70

Данное высказывание можно прочитать и следующим образом: «Нет сознания — нет Будды». В любом случае оно является как бы негативным слепком другой известной формулы Ма-цзу: «Это сознание и есть Будда».

71

Здесь имеется в виду легенда о девушке но имени Цинню, чья душа отделилась от тела, стала жить самостоятельной жизнью, вышла замуж и т. д., в то время как сама Цинню лежала без чувств в постели.

72

Данное высказывание, вероятно, имеет своим истоком сходную индийскую притчу о слоне.

73

Известно приписываемое Чжан Чжо стихотворное изречение: «Сиятельная пустота озаряет целый мир. Мудрецы и невежды единую правду хранят».

Сюцай — низшее ученое звание в старом Китае.

74

По преданию, Бодхидхарма, придя в монастырь Шаолинь, целыми днями сидел в медитации перед стеной. Однажды в снежную ночь монах Хуэйкэ молил Бодхидарму открыть ему истину, но тот не отвечал. Тогда Хуэйкэ в знак своей преданности учителю отсек себе левую руку.

75

Имеется в виду одна из четырех заповедей чань, гласящих: «Не воздвигать слова», «Передавать истину вне поучений», «Прямо указывать на человеческое сердце», «Прозревать свою природу и становиться Буддой».

76

Бодхисаттва Неведения (Ванмин пуса) — бодхисаттва нижнего ранга, принадлежащий миру неведения (авидьи).

77

Словом «игра» в данном случае переведен термин «фэн-лю» (букв.: «ветер и поток»), который обозначает в литературе средневекового Китая состояние раскованности и свободы духа, постигаемое в чистом динамизме бытия.

78

Здесь цитируются слова наставника чань Цзыцзюэ.

79

Десять пределов света включают в себя восемь направлений компаса, надир и зенит. Данный гунъань — еще одно напоминание о том, что реальность в чань пребывает по ту сторону интеллектуально постигаемого единства формы форм.

80

В чань-буддизме было принято описывать продвижение к истине в категориях трех «преград» или «застав» (гуань). В литературе чань существует до десятка вариаций этой темы.

81

Имеются в виду различаемые в индийской мысли четыре элемента мироздания: земля, вода, огонь, ветер.

82

Тридцать третье небо — высшее небо в буддийской мифологии. Его правителем считалось божество Диши.

83

«Великим изобилием» названо в древнекитайском каноне «Книга Перемен» число 49.

84

Здесь содержится намек на проповедь Будды, которая сопровождалась сошествием света с небес и содроганием земли.

85

Имеется в виду «Лотосовая сутра», одна из популярнейших сутр китайских буддистов.

86

Фэнгань, или Тяныпай Фэнгань — чаньский наставник эпохи Тан, обитавший на горе Тяньтай и снискавший репутацию «премудрого безумца».

87

В Китае было принято выделять особо значимые иероглифы в тексте, проставляя рядом с ними маленькие кружки.

88

Недвойственность нирваны и сансары, просветления и заблуждения является главной темой «Сутры, поведанной Вималакирти». Обратившись к разным бодхисатт-вам с вопросом о том, как войти во врата недвойственности, Вималакирти сам отвечает на него «великим молчанием».