ДОКТОР ЧЕРВИ И ЛЮБОВЬ

Когда Лев Шилов, председатель полулегальной фирмы, тусующейся возле некогда Государственной студии звукозаписи, привычно принимал роды у своей кошки и в руки ему ткнулся мокрый слепой комок, он, человек творческий, торгующий голосами Толстого, Есенина, Ахматовой, Блока, художник звукового валика, не мог и предположить, что история котенка, которого он только что закутал во фланель, будет настолько невероятной. А если бы предположил, то запросил бы за него не пятьдесят рублей, а, по крайней мере, пятьсот — как раз столько, сколько стоил и сам председатель, и вся его фирма вместе с кошками, которых он разводил в помощь своему основному бизнесу.

Котенка выбирали втроем: молодой человек прибыл в этот дом со своей матушкой и крошечной полугодовалой собачкой борбончиночьей породы по имени Штучка, которой, соответственно ее темпераменту, и подбирался четвероногий приятель.

Все малыши были черными, и котенка поэтому решено было назвать Агатом, в честь небезызвестной писательницы, глядевшей на мир через черные очки достопочтенного мсье Эркюля.

Собака, которую опустили на пол перед кошачьим лукошком, удивленно взглянула на копошащихся невиданных зверюшек и вдруг схватила одного из них (выбрала), за что тотчас же получила от мамы-кошки лапой по носу.

Тем не менее, выбор был сделан, и теперь уже вчетвером — молодой человек, его мама, собака Штучка и крошечный Агат — отправились восвояси. И надо отдать должное собаке, она не обиделась на маму-кошку, а стала ласкать своего нового братика, всячески давая ему понять, что жизнь его будет отныне ничуть не хуже, а может быть, даже лучше и веселее, чем раньше.

Довольно скоро Агат вырос и стал большим черным котом. Он носил белый галстук и белые сапожки, терпеть не мог магазинной еды и любил слушать по телевизору передачу «Российские вести». Но, несмотря на некоторый демократизм воззрений, он был очень красив и нравился всем невероятно, оттого его политические убеждения мало кто принимал всерьез.

— Когда я был моложе, — сказал доктор Черви, недавно приехавший из Италии, грузно усаживаясь в кресло, — я очень любил своего кота Кожако. Он был совсем не такой, как ваш, — по-видимому, ирландский лесной; он был белый, пушистый и толстый, с черным, а не белым, галстуком и в черных сапожках.

И, глядя на никчемность нашего закатолицированного общества, неспособного к серьезным стремлениям, я, человек одинокий, решил сделать коту карьеру, ибо он того стоил. Мне почему-то очень хотелось, чтобы мой Кожако стал чемпионом среди котов Италии.

Доктор Черви на самом деле не был кошатником. Не принадлежал он и к числу бездумных поклонников четвероногих. Он был солидным человеком и бизнесменом, и частые его визиты в Москву говорили о том, что дела его идут неплохо.

И надо сказать еще кое-что, весьма важное, о докторе Черви: его воспоминания о далеком Кожако не были воспоминаниями сентиментального преуспевающего джентльмена, просто рядом с ним в момент «кошачьего» разговора сидела дама его сердца, в которой ему нравилось все: и ее волосы, и глаза, и одежда, и мысли, и даже ее окружение, включая кота Агата.

Гладя кота, доктор говорил много всякой влюбленной чепухи, которую обыкновенно говорят в обществе обожаемой женщины. Разговаривая с котом, он разговаривал тем самым с ней, а гладя кота… Впрочем, кот внезапно и не ко времени почувствовал тревогу, с коленей доктора Черви соскочил и пошел куда-то, не оглянувшись, поэтому и не знал, чем там закончилось поглаживание.

А доктор Черви был серьезен как никогда. Он уже несколько месяцев представлял себе свою ущербность от постоянного отсутствия счастья, ибо понимал, что это счастье может дать не положение в свете, и не счет в банке, а только любимая женщина, а ее, в свою очередь, не заменят ни деньги, ни виллы, ни даже вес в обществе.

Доктор Черви сегодня делал предложение — он предлагал воздушной фее своего сердца перед началом серьезной и счастливой жизни провести лето в Италии. Он детализировал свой план, не забывая мелочей, чем совершенно свою даму и покорил. В его плане нашлось место даже коту Агату!

— Я узнавал на таможне, — сказал доктор Черви, прижимая руки возлюбленной к своим уставшим глазам, — к сожалению, советский кот не может быть увезен за границу даже в гости. Но нет такого предприятия, — добавил он поспешно, — которое я не сделал бы для тебя, моя ненаглядная.

Агат не стал есть положенную ему в кухне рыбу и на часто произносимое из кабинета огромным доктором Черви свое имя не реагировал. Имя произносилось с акцентом. Рыба была отвратительна, и вообще, если честно, ему не нравилась страна, в которой частенько просто невозможно было достать молока.

Немолодому, но счастливому доктору Черви, наоборот, страна, осененная лаской его поздней возлюбленной, нравилась безумно. Он готов был строить здесь даже убыточные заводы, чтобы еще раз, и два, и много раз приезжать сюда, в столицу некогда сильного государства, и, не обращая внимания на отсутствие элементарных удобств, столь необходимых привыкшим к ним жителям Европы, хватать в аэропорту из-за отсутствия такси левака за блок западных сигарет и мчаться к своей фее, упиваясь чувством, которое пришло к нему поздно, но ведь пришло же. А заводы вполне могут развалиться и без его участия.

Едва сев в самолет, он начал тосковать по России и ловил себя на том, что все планы своей будущей жизни, сколько лет отпустит им святая Мария, он строит с учетом выстраданного за долгую одинокую жизнь и вдруг блеснувшего напоследок счастья.

В аэропорту «Мальпенсо», на платной стоянке доктора Черви ждала серебристая «Альфа-Ромео». Будучи бизнесменом, а значит, деловым человеком, доктор Черви правильно рассчитал, что думать о своей царице он сможет и в самолете, и в собственной машине, услышать ее голос — только в машине, если позвонит ей оттуда по телефону. А вот полистать план дел, которые необходимо сделать в ближайшее время, чтобы побыстрее вернуться в Россию, надо теперь: сидя за рулем, он не сможет сразу и вести машину, и разговаривать с Москвой, и листать свой план, даже несмотря на то, что его машина устроена так и напичкана таким количеством электроники, что часто позволяет своему хозяину не отвлекаться на дорогу от сладостных мыслей.

Тем не менее, доктор Черви не хотел рисковать.

В длинном перечне дел, занесенном в кожаный блокнот, он увидел много разной муры и вспомнил, что на этой неделе ему предстоит и получение ссуд от имеющих с ним общие soldi предприятий, и заказ билетов на «Аль-Италию», чтобы вернуться в Москву, и обзвон партнеров (это сделают помощники), и обхаживание юриста, все еще не дающего «добро» на перспективный проект.

Первый пункт плана сразу привлек внимание. Цифра «один» была обведена красным фломастером. Первое — кратко — «Агат».

В то время, когда изящный, легкий, огромный самолет «Аль-Италия» уже бежал по земле, намереваясь вот-вот остановиться, чтобы доктор Черви мог поскорее дойти до машины и соединиться по телефону со своей ненаглядной, в голове доктора уже созрел замечательный план решения маленькой четвероногой проблемы, к которой доктор Черви относился весьма серьезно. Доктор даже на секунду не допускал мысли, что, в сущности, этот кот ему не нужен; он был тонким человеком и знал, что, когда мы любим женщину, мы любим и в ней, и вокруг нее — все.

Доктор Черви прибыл на свою виллу в превосходном настроении, ведь в машине, за три тысячи километров от ненаглядной, он услышал слова любви. Это придало ему сил, поэтому, решив не откладывать дело в долгий ящик и отдав несколько распоряжений клеркам, он пересел в машину попроще, и на ней уже отправился к ветеринару, собираясь решить несколько важных вопросов.

Здесь доктору Черви повезло даже больше, чем он рассчитывал. Ветеринар умел делать не только прививки, но и прекрасно ориентировался в деле, значительней которого сегодня для доктора Черви не существовало.

Ветеринар объяснил почтенному бизнесмену, что надо делать, и даже не взял с него за совет дополнительного гонорара, потому что давно, как он сам сказал, не видел таких восторженных глаз.

Доктор Черви поехал домой.

И появился в ветклинике только через три дня, ибо за эти три дня он объехал все, какие были в его городе, кошачьи питомники и живодерни; объехал и всех знакомых, у которых мог бы быть товар, столь необходимый сегодня итальянскому предпринимателю.

Во второй визит перед словоохотливым ветеринаром предстал высокий плотный джентльмен в хорошем костюме, с большой кастрюлей в руках. Едва ветеринар приподнял крышку, из кастрюли прямо на него не выпрыгнул, не выскочил, а брызнул отвратительный бурый котище…

— Кес ке се? — почему-то по-французски спросил доктора Черви ветеринар.

— Это мой кот, Кожако, — любезно ответствовал тот, не придумав новому коту другого имени, — мой любимый кот. Он жил со мной на вилле, поэтому не обращайте внимания, что он немного диковат. Мне предстоит далекое путешествие, поэтому я пришел к вам — не могу надолго расстаться со своим любимцем. На вилле мы не регистрировали его, а вот сейчас я прошу вас сделать ему необходимые прививки и выдать документы, которые мне понадобятся, когда я буду проходить таможенный контроль. Мы едем за границу.

— Куда же? — поинтересовался ветеринар, пытаясь отыскать слетевшие очки и с опаской поглядывая на страшилище, забравшееся по полкам на самый верх книжного стеллажа.

— В Россию, — ответил доктор Черви.

— В России таким экстремистам самое место, — произнес обиженный ветеринар, насмотревшийся телевизионных репортажей о развале СССР.

Тем не менее, их разговор тек по лирическому руслу. А вот будь очки по-прежнему на ветеринаре, от него, несомненно, не укрылись бы свежие царапины на руках доктора Черви, полученные сегодня утром, когда доктор гонялся за своим «любимцем» по одной из самых престижных помоек Милана возле городской тюрьмы.

Загоняя бурого беса, доктор был движим одним желанием: поймать кота, оформить на него документы, привезти в Россию, там выпустить, а уж по этим документам вывезти в Европу скромного домашнего котика его любимой избранницы. Доктор Черви и не предполагал, что таким образом вывозят в другую страну шпионов.

Визит в клинику закончился удачно. Кот был пойман и посажен, вместо кастрюли, в найденную в офисе просторную клетку, специально предназначенную для транспортировки наших зверячих братьев; было и выдано удостоверение, что коту не возбраняется посетить златоглавую Россию. С лихвой расплатившись, чтобы масть кота в документах значилась черной, доктор Черви почел свою задачу выполненной.

Сквозь кордон встречавших итальянский рейс на площадь Шереметьевского аэропорта вышел высокий плотный человек с улыбающимися глазами.

В одной руке у него был чемодан, в другой — странное сооружение, из которого выглядывали дикие кошачьи глаза.

Прежде чем нанять такси, доктор Черви прошелся немного по площади.

Кто знает, о чем он думал в этот момент. Может быть, думал о каком-нибудь Пуффино, который был у него в детстве, а может, и о коте Кожако, который тоже когда-то был, но не принес ему счастья, хотя и стал чемпионом… А может, и об этом разбойнике, с которым он за последние дни подружился. Во всяком случае, доктор не думал о том, что этот кот не знает языка русских кошечек и не сможет здесь выжить. В России, если любишь, можно выжить всегда! И он поставил клетку на талый снег и открыл дверцу. Бурое чудовище вышло из клетки медленно. Оно жестко посмотрело на доктора Черви и медленно пошло прочь, не оглядываясь.

— Киска, — вдруг вспомнил доктор Черви, — ты же забыл угощение!

И с этими словами бизнесмен вынул из кармана пальто целое кольцо мягкой итальянской колбасы, которую сегодня утром в аэропорту Мальпенсо купил специально для этого кота за четырнадцать тысяч лир.

Читатель, конечно, уже понимает, чем закончилась эта в высшей степени правдивая история.

Да, вы угадали, Агат действительно по чужим документам был вывезен в Италию, но свободного западного мира не понял. Дня три он прожил в четырехзвездочном отеле со своей хозяйкой и ее обожателем, а при переезде в пятизвездочный — вдруг исчез.

Дама сердца доктора Черви была безутешна, но ровно настолько, чтобы дать возможность провидению самому распорядиться судьбой кота, — ведь если судьбы всего живого написаны на небесах, то, может быть, и не стоит вмешиваться в эти судьбы. Ее больше волновали царапины на руках мужа.

Однако всякому читающему наверняка любопытно было бы узнать, а по какому праву автор так легко и вольно распоряжается судьбой не только людей, но и кошек.

Им я хотел бы сказать: по праву сочинителя. Я и сам некогда совершал путешествия за границу на самолете, и в одной из таможенных кабинок однажды увидел огромного откормленного бурого кота. Того самого, которого доктор Черви привез и выпустил в России! Харчи российской таможенной службы пришлись по душе завсегдатаю итальянской помойки. А русские кошечки, как известно, ценятся во всем мире.

Да не осудит меня читатель за то, что не рассказал еще самого главного! Сейчас расскажу.

Месяца через четыре доктор Черви, заметно помолодевший, вместе с женой вернулся в Москву, и их московская квартира стала постепенно приобретать некоторую итальянскую завершенность, где чете разноязыких супругов под недремлющим руководством собаки Штучки и вседержительной судьбы ничего другого не оставалось, как только пестовать свое счастье.

Путь по прямой от Милана до Москвы — особенно пешком — удивительно далекий, к тому же очень трудный: надо пройти Австрию и Венгрию, а если не знать дороги, то и Польшу; а если еще и газет не читать, то даже Белоруссия с Украиной могут в таком путешествии показаться странами.

О, если бы кот Агат умел говорить, хотя бы как мы с вами, он рассказал бы невероятное количество занимательных и поучительных историй, которые произошли с ним на обратном пути.

Но об одной я поведаю вам, ведь Агат неспроста рассказал ее своей подруге — собаке Штучке, а уж она по простоте душевной шепнула мне.

Когда до Москвы оставалось совсем немного, Агат, проделавший последние шестьсот километров вдоль Минского шоссе, присел отдохнуть на тяжелую от копоти придорожную траву и был поражен непривычным шумом, который он, впрочем, без труда узнал, потому что часто слышал его по телевизору. Это был железный шум тяжелых танков. Агат поднял голову и увидел, что по дороге, через которую он должен был перебежать, ползут страшные машины.

Будучи по натуре своей, как уже было говорено в начале, демократом, кот сообразил, что тут что-то не так: не могли же они выползти из телевизора, да и праздника никакого не предвиделось. Он посмотрел по сторонам и увидел клумбу, на которой цветами была выложена дата «19 августа 1991». Возле клумбы стоял человек с лейкой и громко повторял слово «путч». Что оно означало, Агат не знал, но, решив, что это что-то вроде «брысь», и повинуясь скорее инстинкту туриста, чем осторожности путешественника, бросился наперерез танковой колонне, и, не оглядываясь, помчался к дому.

Увидев черного кота, водитель первого танка, естественно, затормозил. За ним встал другой, третий, десятый, сороковой…

…С того времени прошло много дней. Каждый за это время успел поставить себе в заслугу победу демократии в России, но мы-то с собакой Штучкой наверняка знаем, кто был тот истинный герой, рисковавший черной шубкой в трудный для Родины час. И неужели же мы не простим его за то, что он по скромности своей ни разу не выступил по телевидению?

…Мы не будем его осуждать еще и за то, что, пройдя три тысячи километров через пол-Европы, голодный, грязный, битый, раненый, он все-таки нашел в себе силы забраться на открытую форточку своего московского дома. Ну, не рассчитал немного, не попал на стул или в кресло, а плюхнулся прямо в брачную постель, в которой только-только угомонившаяся Собака Штучка вновь закатила истерику, но теперь уже радостную, — по поводу возвращения из долгой заграничной поездки ее пушистого братика, отказавшегося от сытой бездеятельности итальянского мещанина ради нищенства в голодной России.

Остается последнее: решить, будем ли мы с вами осуждать директора Музея Корнея Чуковского в Переделкино Льва Шилова, председателя объединенного холдинга по торговле кошками и голосами классиков одновременно, который, прочитав рассказ о своем питомце, тоже захотел совершить вояж за границу с чужим паспортом. Даже кастрюлю приобрел!