Глава 16

У каждого из нас имеется свой настоящий друг, а у некоторых даже не один. Ваш настоящий друг — это тот, кому вы готовы доверить свою жизнь, кого всегда рады видеть и ради кого совершаете из ряда вон выходящие поступки. Например, делитесь свежими персиками или лишним билетом на футбол, или оставляете на заднем сиденье его пикапа упаковку новеньких мячей для гольфа. Отношения с ним строятся на доверии, уважении, даже восхищения — это и есть настоящая дружба.

Для меня одним из таких людей был Клод. Как и многие мои клиенты, Клод с лихвой платил добром за добро и не забывал тех, кто помогал ему в трудную минуту. Я сам помню множество таких «минут»: ночной вызов на сложный отел, операция по поводу выпадения матки, проведенная в каком-нибудь глухом лесу, куда не может проехать грузовик, помощь заболевшей свинье или осмотр бычков перед отправкой в Канзас на бойню. Разумеется, иногда мне попадались клиенты, не отличающиеся подобной отзывчивостью, но такие были в меньшинстве. Клод же не только своевременно оплачивал счета за ветеринарные услуги, но и частенько выражал желание отблагодарить меня дополнительно.

А я не мог отделаться от впечатления, что Клод и его животные как-то особенно подвержены несчастным случаям. Наше знакомство состоялось из-за происшествия с одним из его поросят. Однажды, когда Клод с соседями холостили хряков, они не заметили односторонней мошоночной грыжи у милейшего в остальном поросенка и рассекли стенку грыжевого мешка, в результате после удаления семенника кишки вывалились наружу. Уверен, что при виде свиньи, которая расхаживает по двору, то и дело оглядываясь на волочащиеся кишки, фермеры пережили настоящее потрясение. Однако они быстро пришли в себя, схватили поросенка, завернули его кишки в старую нижнюю рубашку, которую предварительно намочили водой, потом положили поросенка вместе с отдельно завернутыми кишками в «чистый» джутовый мешок, погрузились в старый пикап и помчались в город.

Когда автомобиль влетел на городскую площадь, один из пассажиров заметил меня в группе горожан у здания суда. Клод немедленно подъехал поближе, так что его передние колеса оказались на тротуаре, и нажал на клаксон; вокруг автомобиля сразу же собрался народ, живо интересующийся чужими делами.

— Док, лучше вам подойти поскорее сюда, — закричал Клод, высунувшись из кабины.

Из-за какой-то операции на гортани, которую он перенес еще в юности, Клод страдал легким дефектом речи, не всегда можно было понять, о чем он говорит. Но следующие два слова я разобрал мгновенно:

— Скорее сюда! — вопил он.

Группа возмущенных шумом налогоплательщиков последовала за мной; вокруг пикапа собралась толпа. Когда я протиснулся к кабине, один из ассистентов Клода как раз начал развязывать тесемки, стягивающие горловину мешка, в котором кто-то возился. Ассистента я знал не понаслышке. То был Боб Дженкинс по прозвищу Падучий, славный парень и всеобщий добровольный помощник, неизменно присутствовавший там, где холостили свиней или телилась корова. (Он уже появлялся на наших страницах.) Этот парень был наделен незаурядной способностью, буквально талантом, падать в обморок при виде крови. Если бы в США имелась олимпийская команда, специализирующаяся в подобном виде спорта, Боб Дженкинс по праву мог бы претендовать на роль капитана. Но команды такой не было, Бобу ничего не оставалось, как вступить борьбу с этой склонностью. Он даже добился некоторого прогресса.

— В чем дело? Что там у вас шевелится? — поинтересовался кто-то из толпы.

— Это не змея?

Все дружно отскочили от мешка — вовсе не секрет, что около фермы Клода полно гремучих змей.

Зрители отступили еще на несколько шагов.

— Там черт знает что, — закричал Клод. — Что ты возишься с этим мешком, Боб! Раскрой пошире, чтобы доку не пришлось наклоняться.

Бобу никак не удавалось развязать затянувшиеся узлы, в конце концов он вышел из терпения и просто разорвал тесемки.

Я подошел к мешку, отогнул край и осторожно заглянул внутрь. Клод не ошибся — там действительно было «черт знает что». На грязной мокрой рубахе лежал несчастный поросенок облепленный собственными внутренностями, к которым пристали солома, листья и грязь.

— Ничего себе! — я даже присвистнул от удивления. — В жизни не видел ничего подобного!

Я заметил, как находившийся рядом со мной Боб схватился за край кузова. Это было серьезным достижением. До сих пор перед тем как упасть, он издавал придушенный вскрик и обрушивался, как подрубленное дерево, не делая попыток удержаться. Хотя большинство других любителей падать в обморок все-таки пытаются за что-нибудь ухватиться.

— Боб, ради Бога, не заглядывай в мешок, смотри вон туда, — скомандовал Клод, указывая на установленный перед судом памятник солдату Конфедерации. — Помнишь, что сказал тебе тот врач?

Боб утвердительно кивнул, отвернулся от мешка и напряженно уставился на памятник.

Трудно поверить, что кто-нибудь из жителей Чоктау способен обратиться к психиатру, и уж тем более заподозрить в этом Боба Дженкинса. Ведь для этого ему пришлось бы отправиться аж в Меридиан, Джексон или даже Мобил. Возможно, проблема зашла гораздо дальше, чем мне казалось, и Дженкинс-таки посетил врача, а теперь старался выполнить его рекомендации. Честно скажу, огромные усилия, которые он для этого прилагал, произвели на меня впечатление.

И не на меня одного: толпа в едином порыве ахнула и еще на шаг отступила, женщины в испуге прижали к губам пальцы, унизанные кольцами, дети укрылись за спинами родителей.

Только двое смельчаков отважились заглянуть в приоткрытый мешок. Приблизившись к нему мелкими шажками, они осторожно вытянули шеи. Увидев их, поросенок подскочил на месте и громко хрюкнул — свиньи так поступают, если они испуганы или хотят отогнать незваного гостя.

Оба смельчака отскочили от мешка, словно у них под носом разорвалась бомба, и бросились назад, безбожно наступая на ноги и расталкивая оказавшихся у них на пути людей — сумочки валились из рук, банки с колой катились по мостовой, расплескивая вспенивающуюся жидкость, слышались то ругань, то визг. А к грузовику со всех сторон стремились новые бесстрашные любители острых ощущений. Толпа разрасталась как на дрожжах. Этот случай стал вторым из самых волнующих событий в округе, уступив первенство вооруженному налету на государственный банк.

— Вы сумеете вернуть обратно все эти кишки, док, или, по-вашему, лучше избавить бедолагу от мучений? — спросил Клод.

Я замялся, у меня не было уверенности, что можно затолкать такое количество перепачканных внутренностей в это маленькое, теплое и все еще дышащее тельце. И уж точно я не собирался заниматься этим на площади. Толпа, однако, не пожелала принять во внимание мое замешательство, у нее было свое мнение на происходящее…

— Не волнуйтесь, сэр, этот доктор вправит что угодно, уж он-то поставит на ноги вашего пса! — воскликнул суровый на вид мужчина с обветренным лицом.

— Это хряк, Ас, — сказал мужчина, стоящий ближе к грузовику.

Видимо, не все смогли услышать похрюкивание и разглядеть пятачок в тот исторический момент, когда поросенок до полусмерти напугал двух отважных зевак.

— Да какая разница! Говорю вам, он сможет вправить все, что хочешь! Посмотрите только, как он подлатал мою собаку. Пес выскочил мне навстречу, когда я возвращался из полета. Я уже подруливал к ангару, тут вдруг пропеллер зацепил беднягу как раз посередине между глазами и пастью, чуть нос ему не отхватил. Этот самый ветеринар вправил псу каждую ноздрю и пришил нос обратно на свое место так, что будьте любезны. Да что там, в тот же день собака была здоровее нас с вами.

Я вспомнил и собаку, и самого Аса. Ходили слухи, что в годы Второй мировой войны он был самым знаменитым пилотом Тихоокеанского флота. Меня восхищало его мастерство, с которым он опрыскивал посевы и совершал маневры над изгородями, фонарными столбами и деревьями. Частенько я останавливался на пыльном шоссе и наблюдал, как он выделывает свои трюки в каких-нибудь трех метрах от верхушек соевых побегов, направляя свою машину прямо на мой грузовик. Он подлетал так близко, что можно было разглядеть его лицо, склоненное над штурвалом, широкую улыбку и дьявольский блеск глаз. Он заставлял-таки меня в самый последний момент отскакивать в сторону, тут же практически вертикально взмывал вверх и хохотал, как мальчишка.

— Ну, здесь совсем другое дело, — важно сказал я, польщенный столь явным признанием моего искусства. — Но сначала давайте отвезем пациента в клинику.

Часть зрителей тут же бросилась к машинам, чтобы поскорее добраться до клиники и занять самые удобные для наблюдения места.

Я давно замечал, что многих людей буквально завораживает хирургия. Вероятно, это объясняется тем, что операции окружены некоторой таинственностью, проходят за закрытыми дверями, их выполняют люди в масках и специальной одежде. Миг, когда скальпель проникает в плоть, вызывает у каждого вполне понятное волнение. Поскольку на стерильную «сцену» хирургического «театра» обычно допускаются лишь избранные, немногие, за исключением пациентов, имеют возможность удовлетворить свое любопытство.

Подъехав к клинике, я прямо в грузовике связал поросенка и ввел ему успокоительное, а когда он погрузился в неглубокий сон, перенес его в помещение, снял листья и мусор с поверхности кишок, осторожно обмыл выпавшие внутренности теплой водой, потом физраствором и убедился, что повреждения незначительны. Затем приступил к выполнению основной задачи — попытался вправить внутренности через грыжевое кольцо, откуда они выпали. Однако петли кишечника отекли, и всякая попытка вернуть их в первоначальное положение оканчивалась неудачей. Несмотря на то, что изначально кишки находились внутри несчастного поросенка, его организм противился моим усилиям вернуть их обратно.

Мне пришлось попотеть, я корчил гримасы и вел непрерывные переговоры с наблюдателями, обсуждая с ними суть своих затруднений. В конце концов, мои старания были вознаграждены. Разумеется, больше всего помогли гримасы. Я наложил несколько швов на расширенное паховое кольцо и стянул его, затем, убедившись, что края сошлись как следует, надежно закрепил швы. Несколько швов пришлось наложить и на кожу. Теперь осталось только ввести антибиотик и операция будет закончена.

— Поросенок проспит несколько часов, а вам, Клод, — обратился я к владельцу животного, — придется устроить его где-нибудь в прохладном укромном местечке. Только не подпускайте к нему других поросят.

— Думаете, малыш выкарабкается?

— Не сомневайтесь! — отозвался Ас, прежде чем я успел открыть рот. — Сам док вам это гарантирует. Правда, док?

— Нет, сэр, — возразил я. — Это живая свинья, а не чугунная вафельница.

— А в чем разница? — спросил один из зрителей, которые к этому моменту чувствовали себя настоящими экспертами в свиной хирургии.

— Вы сходите-ка в человеческую больницу и попросите, чтобы доктор Пол или какой-нибудь другой врач прооперировал вас по поводу грыжи. Если он гарантирует, что вы выживете, тогда я гарантирую, что выживет эта свинья, если изначально она была совершенно здорова.

Мои слова вызвали целую дискуссию о правомерности сравнения «свинячьей» операции с человеческой, причем некоторые утверждали, что хирургия есть хирургия, тогда как другие полагали, что оперировать человека гораздо сложнее. Я заявил, что оперировать человека намного проще.

— Почему это? — поинтересовался кто-то.

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы доктору медицины приходилось гоняться за пациентом, накидывать на него аркан, связывать, насильно давать наркоз, работать без операционной сестры да еще и при свете фар?

— Ваша правда, док, вы нас убедили, — раздался голос одного из моих клиентов, стоявшего в толпе.

— Это все равно что сравнивать яблоки с апельсинами, — подытожил я. — Представьте только, как доктор Пол гоняется за Бобом по шоссе, пытаясь накинуть ему на шею аркан, чтобы вправить грыжу.

Смех и споры еще продолжались, но народ начал расходиться. Вероятно, многие из них отправились в парикмахерскую — местный клуб интересных встреч, — чтобы там продолжить дискуссию, а главное, поведать о происшедшем тем, кто пропустил все эти столь яркие и знаменательные события.

Вечером того же дня мне позвонил Клод.

— Док, помните поросенка, которому сегодня вправляли кишки? Вы сказали, что он проспит довольно долго?

— Ой, нет, — подумал я, — поросенок издох, и теперь Клод потребует вернуть ему те жалкие гроши, которые заплатил мне за его «ремонт».

— Вы хотите сказать, что он все еще спит?

— Ну нет, не успел я доехать до дома, как он начал расхаживать по кузову. Сейчас малец у себя в загородке и уже сует нос в кормушку — хочет есть.

— Что ж, это хорошо, что он так быстро встал на ноги. На мой взгляд, все идет как надо.

— Так вот почему я звоню, — простодушно продолжал Клод, — по правде говоря, этот поросенок принадлежит моей жене, это она просила меня позвонить и спросить у вас кое-что.

— Что же?

— Она спрашивает, не повредит ли ему небольшой кусочек арбуза. Я-то знаю, вы велели кормить его понемножку, — все это он произнес извиняющимся тоном.

— Ну разумеется, не повредит, — ответил я, стараясь не рассмеяться. — Только не добавляйте соли и не позволяйте ему съедать корку. От этого у него может разболеться живот и швы разойдутся.

— Понял! Никакой соли и не давать корки. Спасибо, док.

Шесть месяцев спустя Клод заехал в клинику и оставил два пакета свиной ветчины. Качество ее было отменным, а вот запах… Ян сказала, что ветчина отдает ее любимыми арбузами.

Мы с Клодом стали настоящими друзьями. Он держал большое стадо коров, но никогда не знал точного количества голов, поскольку животные постоянно разбредались по лесам, покрывавшим его обширные угодья. Еще Клод владел участком первосортного строевого леса, и, постепенно вырубая его, расплачивался за землю. В нашем сосновом краю люди, разбирающиеся в древесине и умеющие оценивать лес на корню, могут зарабатывать большие деньги.

Бригады лесорубов постоянно околачивались то возле дома Клода, то около свинарника, изгородь которого была полуразрушена, а свиньи разгуливали, где хотели. После инцидента с поросенком мой друг зарекся от любых видов самодеятельной хирургии, теперь холостить и прививать поросят он приглашал меня.

За несколько дней до кастрации он начинал кормить молодняк в единственном добротном стойле сарая, постепенно приучая их к новой обстановке. В день «икс» я прибывал на ферму ранним утром, обычно меня там поджидали от тридцати до шестидесяти поросят. Получив на завтрак необычно скудную порцию еды, они начинали догадываться, что их ждет какой-то сюрприз, причем скорее всего неприятный. Стоило взглянуть поверх стенки загона на их настороженные мордочки и подергивающиеся пятачки, как становилось ясно — они не в восторге от меня и от того, что их ожидает. Самые смышленые уже принялись искать лазейку, намереваясь удрать, однако их попытки поддеть пятачком нижнюю доску или вскарабкаться по стенке успехом не увенчались.

Процедура всегда проходила одинаково, помощников у меня было трое — один хватал поросят, второй определял пол, третий обрабатывал репеллентом от мух, а я производил вакцинацию и кастрацию. Ловец хватал одного из поросят, второй громко оповещал нас о половой принадлежности добычи. Прививки полагались каждому животному, но если это была дама, ее возвращали ловцу, чтобы тот выпустил хрюшку в коридор сарая. Если же нам попадался самец, его переворачивали вверх ногами, брюхом ко мне, и я выполнял операцию, занимавшую около пяти секунд. После этого участок кожи вокруг разреза мазали репеллентом. Клод не признавал моих новомодных лекарственных спреев, предпочитая использовать дизельное топливо.

— Нельзя обрабатывать свиней дизельным топливом, Клод, — заявил я в один прекрасный день. — От него бывает раздражение на коже.

— А я буду! Всю жизнь им пользуюсь. И потом, неизвестно, что намешано в этом вашем спрее. Он пахнет недостаточно противно, чтобы отпугивать мух от шва.

После этого разговора Клод добровольно назначил себя борцом с мухами. Обычно он отправлялся в тракторный ангар, брал пустую канистру из-под масла и наливал в нее дизельное топливо. Затем находил крепкую палку подходящих размеров и обматывал ее конец старой тряпкой или дырявым носком. С этим импровизированным тампоном он брался за дело сам, не доверяя посторонним выполнения столь ответственной процедуры.

Если присутствовали соседи, а чаще всего так и бывало, то они, удобно устроившись на изгороди, обрушивали на тех, кто ловил, вакцинировал и кастрировал свиней, град критических замечаний, после чего принимались хвастаться собственным скотом, по их словам, значительно превосходившим своими достоинствами свиней Клода. Вдобавок они утверждали, что каждый из них способен дать фору и тому ветеринару, который возится в стойле, т. е. мне. Если в этот знаменательный день среди публики находился Боб Дженкинс, ему назначали няньку — специального человека, который должен был при первых же признаках приближающегося обморока обезопасить Боба от падения на вилы, транспортер для навоза или другие опасные инструменты, брошенные возле сарая.

Со стороны кастрация свиней могла показаться довольно веселым занятием, впрочем, чаще всего так оно и бывало, за исключением одной неприятной детали — оглушительного шума. Любая свинья, почувствовав прикосновение постороннего, считает себя обязанной испускать оглушительный визг. В окружении визжащих свиней разговаривать практически невозможно. Вы видите, как шевелятся губы вашего собеседника, и при желании можете даже читать по ним, хотя такой способ общения не слишком надежен. Обычно свиновод и без слов понимает, что собирается сказать напарник, особенно в тот момент, когда начинает визжать очередной поросенок. Другим источником звуков служит отряд свиней-мамаш, собирающихся у ворот сарая, чтобы оглушительным хрюканьем выразить свое негодование по поводу того, что вытворяют с их отпрысками.

Собаки, неизменно принимавшие участие в процедуре, тоже добавляли шума, припав носами к щелям в заборе, постоянно тявкали и грызлись, не оставляя безуспешных попыток проникнуть внутрь. На одну из них по имени Дьюк постоянно кричал Клод, правда, из-за нечеткой дикции у него выходило Ньюк, а не Дьюк.

— Домой, Ньюк! — то и дело вопил он мне в правое ухо, поскольку его роль борца с мухами требовала как раз такой позиции. Убежден, именно визг поросят и вопли Клода стали основной причиной, по которой я теперь глуховат на правое ухо. Миссис Клод не принимала участия в кампании. Она оставалась дома, готовила чай и периодически выносила его к коричному дереву, поблизости от которого и происходили основные события. Об окончании работы можно было судить по наступлению благословенной тишины. Мы наслаждались крепким ледяным чаем, хотя в ушах все еще стоял гул, а когда кто-нибудь начинал говорить, его голос доносился словно издалека.

Теперь немногие ветеринары занимаются такой работой. Фермеры сами холостят своих свиней или поручают это наемным работникам. Возможно, сегодняшние свиноводы умеют даже вправлять грыжи и сшивать паховое кольцо, хотя, приступая к этой процедуре, скорее всего, надевают беруши. И наверное, они не веселятся так, как мы в те давние дни у Клода.