Все, что мы знаем о материальном мире, включая все, что мы знаем о собственном теле, идет от нашего мозга. В первой части этой книги я показал, что мозг не просто пассивно передает нам сведения, как какой-нибудь телевизор. Наш мозг активно создает образы окружающего мира. Мы знаем, как творчески он может подходить к этой задаче, потому что иногда эти образы совершенно не соответствуют действительности. Это открытие нас шокирует и заставляет задуматься о том, как вообще узнать, соответствует ли действительности то, что сообщает нам мозг об окружающем мире. Теперь нам может показаться удивительным, что мозг вообще способен хоть иногда говорить нам правду. Мозг создает свои образы окружающего мира на основе ограниченного набора несовершенных сигналов, поставляемых ему нашими органами чувств. Например, зрительный образ, возникающий в сетчатке наших глаз, двумерен, и все же мозг создает у нас отчетливое ощущение мира, состоящего из распределенных в трехмерном пространстве объектов. К счастью, в девяноста девяти случаях из ста образы окружающего мира, создаваемые нашим мозгов вполне достоверны. Как это может быть?

Наш мозг постоянно изучает окружающий мир. Ему постоянно приходится распознавать встречающиеся предметы, чтобы понять, стоит ли приближаться к ним или избегать их. Ему нужно учиться срывать плоды и не хватать рукой осу, чтобы она нас не ужалила. Более того, это обучение происходит без помощи учителя. Рядом с нами нет никого, кто мог бы всегда подсказать нам, правильно или нетто, что мы делаем.

Один из плюсов научной работы – возможность путешествовать. Каждый месяц где-нибудь проходит конференция, в которой я могу участвовать, и нередко мне готовы оплатить все расходы. И вот я иду по еще одному городу, в котором я никогда раньше не бывал, и ищу конференц-центр, где мне предстоит встретиться со многими людьми, которых я никогда раньше не видел, и где я буду искать среди них тех, кого я уже знаю, чтобы поговорить с ними. Но кто это там? Неужели это мой оппонент, профессор английского языка? А я-то думал, что это естественно-научная конференция.

Я никогда раньше не видел этого города, и все же мне несложно было ходить по нему. Мне нравится приезжать в новые места и одному бродить по улицам. При этом я узнаю для себя много нового, но мне не требуется постоянное руководство учителя. В детстве большая часть обучения тоже проходит без учителя. Никто не научит вас кататься на велосипеде. Чтобы этому научиться, нужно самому это делать. Мы выучиваем основы языка до того, как нас начинают учить. Девятимесячный младенец-американец может научиться отличать разные звуки китайского языка, просто находясь в одной комнате с человеком, говорящим по-китайски.

Как же происходит это обучение без учителя?

Ученые завоевывают место в массовой культуре оттого, что люди находят в них самих или в их работе что-нибудь необычное или экстравагантное. Мы знаем, что Галилей бросал что-то с наклонной Пизанской башни, хотя мы толком и не знаем зачем. Мы уверены, что Эйнштейн сделал какие-то очень важные открытия, касающиеся пространства и времени, хотя всё, что мы на самом деле знаем о нем, это что у него была забавная прическа.

Иван Петрович Павлов – еще один такой ученый. Несмотря на то что он проводил свои эксперименты уже лет сто назад, все знают, что он добивался, чтобы у собаки выделялась слюна в ответ на звон колокольчика. Это кажется нам экстравагантным по ряду причин. Почему он изучал собак, а не крыс, как большинство ученых?[91] Почему отмечал выделение слюны, хотя намного проще было бы наблюдать какие-нибудь очевидные движения? Почему, чтобы подавать сигнал, он выбрал именно колокольчик? И главное, зачем он вообще все это делал?

Рис. 4.1. Иван Петрович Павлов (1849-1936).

Фотография Павлова (в центре) с одной из его собак в ходе демонстрации. Павлов открыл классические условные рефлексы – самую базовую форму ассоциативного обучения.

Исследования Павлова важны потому, что позволили открыть некоторые фундаментальные особенности обучения, свойственные в равной степени и животным, и людям. Открытые Павловым закономерности относятся не только к собакам, выделению слюны и звону колокольчика.[92] Павлов изучал выделение слюны, потому что первоначально предметом его интереса было пищеварение. У всех нас, как и у собак, слюна начинает выделяться автоматически примерно через одну секунду после того, как пища оказывается во рту. Это самый первый этап процесса переваривания пищи. Здесь нет ничего удивительного. Между пищей и пищеварением есть прямая связь. Пища ценна для нас именно тем, что мы можем ее переварить. Павлов назвал процесс выделения слюны в ответ на оказавшуюся во рту пищу безусловным рефлексом.

Но Павлов также открыл, возможно случайно, что любой сигнал, подаваемый в момент приема пищи, например звук тикающего метронома, будет сам по себе вызывать слюноотделение. Если звук метронома раздавался непосредственно перед тем, как у собаки во рту оказывалась еда, то после четырех- или пятикратного повторения этой процедуры звук метронома будет вызывать слюноотделение и без всякой пищи. Павлов назвал это условным рефлексом. Он предположил, что звук метронома превратился в сигнал приема пищи. У собаки не просто выделялась слюна при звуке метронома. Она также поворачивалась туда, где ей обычно давали еду, и начинала активно облизываться. Услышав звук, собака ожидала появления пищи.[93]

Звук тикающего метронома "не имеет никакого отношения" к пище, и совершенно неважно, какой именно раздражитель использовать. Павлов испробовал множество разных раздражителей. Запах ванили, звук электрического звонка, вид вращающегося предмета – все эти раздражители могли служить сигналами появления пищи.

Пока мы голодны, мы хотим получить пищу. Пища служит нам наградой. Нас влечет к ней. На вечеринках мы готовы проталкиваться сквозь толпу, неизбежно возникающую у стола с едой, игнорируя все попытки завязать разговор, пока не наберем себе полную тарелку. Павлов показал, что любой раздражитель может стать сигналом появления еды и заставить животных стремиться к этому раздражителю. Вот почему люди на вечеринке машинально стремятся в ту часть комнаты, где толпится особенно много народу. Мы научены, что именно там можно найти еду и напитки. 

Кроме того, Павлов показал, что точно такое же обучение происходит и если использовать наказание вместо награды. Если положить собаке в рот что-нибудь неприятное на вкус, она попытается избавиться от этого, тряся головой, открыв рот и работая языком (а также выделяя слюну). Любой раздражитель, например то же тиканье метронома, тоже может служить сигналом подобного наказания, которого мы, как и собаки, будем стремиться избежать.

Павлов нашел экспериментальный метод, позволяющий исследовать самые базовые формы обучения. Такое обучение называют ассоциативным, потому что при этом возникает ассоциация между посторонним раздражителем и наградой (например, пищей) или наказанием (например, электрическим ударом). Такое обучение играет важную роль в приобретении знаний об окружающем мире. Этот механизм позволяет нам выучить, какие вещи нам приятны, а какие неприятны. Например, цвет может служить сигналом того, что плод созрел. При созревании плоды обычно краснеют или, точнее, становятся менее зелеными, из-за разложения хлорофилла. Мы предпочитаем приятные зрелые плоды неприятным незрелым. И мы можем научиться отличать приятные плоды от неприятных по цвету.

Но слово "ассоциация" можно понять неправильно. Для обучения недостаточно, чтобы звук колокольчика раздавался примерно в то же время, когда собаке дают пищу. Павлов отмечает, что в одном из экспериментов никакого обучения не наблюдалось после того, как 374 раза прозвучал громкий звонок в сочетании с поступлением пищи. Так получалось оттого, что звонок всякий раз раздавался лишь через 5-10 секунд после того, как пища оказывалась у собаки во рту. Посторонний раздражитель интересен лишь в том случае, если он позволяет предсказывать, что в будущем произойдет что-либо приятное или неприятное. Если этот раздражитель вступает в действие уже после какого-либо важного события, никакого интереса он не представляет. В этом случае мы уже знаем, что важное событие произошло. Такой сигнал не сообщает нам ничего нового, поэтому мы не обращаем на него внимания.

Открытая Павловым форма обучения совершенно необходима нам для выживания. Такое обучение позволяет распознавать в окружающем мире все те полезные раздражители, по которым можно узнать, что произойдет в будущем. Но хотя научиться тому, какие вещи окажутся приятными, а какие сулят неприятности, очень полезно, для выживания этого недостаточно. Нам необходимо также научиться, что делать, чтобы получать приятные вещи, и что делать, чтобы избегать неприятностей.

Примерно в то же время, когда Павлов в Санкт-Петербурге вызывал слюноотделение у собак, Эдвард Торндайк в Нью-Йорке помещал кошек в специально сконструированные клетки-головоломки. Это были небольшие клетки с дверцей, которую кошка могла открыть определенным способом, например дернув за веревочную петлю. Торндайк показал, что кошки могут научиться дергать за веревочку, выбираться из клетки и добираться до рыбы, положенной перед клеткой. Но главный вопрос, на который он хотел ответить, состоял в том, как кошки этому обучаются. Торндайк понял, что для ответа на этот вопрос нужно узнать, как они не обучаются. Он показал, что кошкам не помогало наличие учителя.[94] Кошки не обучались путем имитации. Неоднократное наблюдение за кошкой, которая уже научилась выбираться из клетки, потянув за веревочку, ничуть не помогало другой кошке. Торндайк также продемонстрировал, что кошки не учатся путем демонстраций. Он брал кошачью лапу в руку и тянул ею за веревочку, тем самым выпуская кошку из клетки наружу, где она могла съесть рыбу. Но и после многих таких демонстраций кошка, которую оставляли в клетке в покое, далеко не сразу тянула за веревочку.

Рис. 4.2. Одна из клеток-головоломок Эдварда Торндайка.

Торндайк открыл инструментальное обучение – еще одну базовую форму ассоциативного обучения. Кошка может научиться выбираться из клетки и добираться до рыбы, положенной возле самой клетки.

Торндайк пришел к выводу, что кошки могут научиться выбираться из клетки исключительно методом проб и ошибок. Как только кошку сажали в клетку, она сразу начинала пытаться выбраться наружу и добраться до рыбы. Кошка пыталась протиснуться в любую щель, дергала прутья когтями и кусала их, просовывала в щели лапы и хватала когтями все, до чего могла дотянуться. Рано или поздно она случайно цеплялась когтями за веревочную петлю, дергала ее, и дверца открывалась. Каждый следующий раз посаженная в клетку кошка выбиралась наружу немного быстрее. Ей требовалось все меньше времени, чтобы потянуть за веревочку, пока наконец она не начинала тянуть за веревочку сразу, как только ее сажали в клетку.

Торндайк также понял, что это было тоже ассоциативное обучение. Кошка училась ассоциировать действие (дерганье за веревочку) с наградой (возможностью выбраться из клетки и съесть рыбу). Всем животным свойственна эта форма обучения. Мы, люди, тоже, как кошки, с большей вероятностью выполняем действия, за которыми следует что-то приятное. Обратное тоже верно, как и в случае с обучением, которое исследовал Павлов. Мы с меньшей вероятностью выполняем какие-либо действия, за которыми следует что-то неприятное. Мы также можем разучиться действовать в соответствии с некоторой ассоциацией (это происходит, например, при так называемом торможении условного рефлекса). Если дверца перестанет открываться в ответ на дерганье за веревочку, кошка рано или поздно перестанет за нее дергать.

Этот механизм обучения позволяет нам выяснять, какие наши действия скажутся на будущем.

Если кошка научилась выбираться из клетки, дергая за веревочку, это еще не значит, что она разобралась в том, каким образом веревочка открывает дверцу. Она с тем же успехом научилась бы этому, если бы требуемое действие "не имело никакого отношения" к награде, как в случае с обучением, которое исследовал Павлов. Любое действие, которое происходит непосредственно перед получением награды, будет повторено с повышенной вероятностью. 

Впоследствии ученый следующего поколения после Торндайка, Беррес Фредерик Скиннер[95], сконструировал названный его именем проблемный ящик, который, по сути, представляет собой усовершенствованный и автоматизированный вариант клетки-головоломки Торндайка. Находящееся в ящике животное нажимает лапкой на рычажок (если это крыса) или клювом на кнопку (если это голубь) и автоматически получает награду или наказание. При этом ведется постоянная запись хронологии всех подобных событий.

Этот ящик позволил Скиннеру продемонстрировать произвольный характер выработки поведенческих реакций в изящнейшем эксперименте с "суеверностью" голубей. Голодного голубя сажали в ящик Скиннера и подавали ему еду через одинаковые промежутки времени, вообще никак не связанные с его поведением. Через некоторое время можно было наблюдать неоднократное выполнение голубем того или иного случайно выбранного действия. Один голубь поворачивался в ящике против часовой стрелки, совершая два или три таких поворота перед появлением еды. Другой голубь раз за разом тыкался клювом в один из верхних углов ящика. У третьего выработалась реакция "подбрасывания": он как бы просовывал голову под невидимую планку и несколько раз подкидывал ее вверх. Голуби научились повторять любые действия, которые они по чистой случайности совершали перед самым появлением пищи. Скиннер назвал такое поведение "суеверным", поскольку  голуби вели себя так, как будто верили, что их поведение вызывает появление пищи, хотя в действительности это было не так. Он предположил, что суеверное поведение людей может возникать точно таким же образом.

Возможно, именно этим объясняется, что многие спортсмены и их болельщики имеют особые талисманы и большое значение придают ритуальным действиям, выполняемым перед игрой. Некоторые теннисисты всегда определенным образом отбивают мячик от земли, прежде чем сделать подачу. Утверждают, что Горан Иванишевич старался не касаться своей головы или бороды и усов на протяжении всего турнира.

Студенты-психологи быстро взяли эти данные о суеверном поведении на вооружение. У меня есть сведения из надежного источника, что студенты Кембриджа 1968 года выпуска успешно заставили одного выдающегося нейрофизиолога читать лекцию, стоя у левого края подиума, тем, что начинали зевать и ронять карандаши всякий раз, когда он отходил вправо. Интересная особенность подобных экспериментов состоит в том, что они удаются лишь в тех случаях, когда испытуемый не знает, что обучается условиям получения награды или наказания. Для обучения ассоциациям совсем не обязательно понимать, чему обучаешься. Напротив, не понимать, чему обучаешься, даже лучше.

В первой части этой книги показано, как много наш мозг знает об окружающем мире такого, что вообще не достигает нашего сознания. Это в особенности относится к знаниям, получаемым в ходе ассоциативного обучения. Именно поэтому нам кажется, что мы воспринимаем окружающее и действуем с такой легкостью. Мы не осознаём, как много сведений накоплено нашим мозгом, чтобы помочь нам взаимодействовать с окружающим миром. Когда вы прочтете ниже, что мы учимся предсказывать будущее, не забывайте, что обычно мы делаем это неосознанно и непреднамеренно. 

Обе разновидности ассоциативного обучения связаны с будущим. Мы выучиваем определенные сигналы, которые говорят нам о том, что случится в будущем. Мы выучиваем определенные действия, которые влияют на то, что случится в будущем. При этом, разумеется, будущее предсказывают не сами сигналы. Предсказания делает наш мозг. Мы можем увидеть, как он это делает, непосредственно исследуя активность нервных клеток.[96]

Нервные клетки, в сущности, представляют собой сигнальные устройства. Информация передается из одного конца клетки в другой посредством электричества, примерно так же, как по телефонному проводу (см. главу 5).[97] Но что происходит, когда сигнал достигает конца клетки? Похожая проблема есть и с телефоном. Между ухом и телефоном нет электрической связи. Их разделяет промежуток. В случае с телефоном эта проблема решается посредством молекул воздуха, с помощью которых передается сигнал. В трубке есть устройство, которое заставляет молекулы воздуха колебаться, эти колебания преодолевают разделяющий трубку и ухо промежуток, и ухо улавливает их. В случае с нервными клетками механизм, обеспечивающий передачу сигнала через промежуток, разделяющий клетки, намного сложнее. В упрощенном виде он выглядит следующим образом. Когда электрический сигнал достигает конца клетки, в щель между клетками выделяется определенное вещество, которое возбуждает следующую клетку. Такой промежуток между клетками называется синапсом (или, точнее, синаптической щелью). Вещества, которые переносят сигнал через синаптические щели, называют нейромедиаторами. В мозгу было обнаружено много разных нейромедиаторов. Нервные клетки можно разделить на типы в соответствии с используемым нейромедиатором.

Рис. 5.10. Двусмысленные изображения

Вы могли бы возразить, что все эти двусмысленные изображения изобретены психологами. Мы не встречаем таких объектов в реальном мире. Это верно. Но реальному миру тоже свойственна неоднозначность. Рассмотрим проблему цвета. Мы узнаём цвет объектов исключительно по отражаемому ими свету. Цвет определяется длиной волны этого света. Длинные волны воспринимаются как красный цвет, короткие – как фиолетовый, а волны промежуточной длины – как остальные цвета. У нас в глазах есть специальные рецепторы, чувствительные к свету с разной длиной волны. Стало быть, сигналы, идущие от этих рецепторов, говорят нам, какого цвета помидор? Но здесь возникает проблема. Ведь это не цвет самого помидора. Это характеристика света, отражаемого помидором. Если осветить помидор белым светом, он отражает красный свет. Поэтому он и выглядит для нас красным. Но что если осветить помидор синим цветом? Теперь он может отражать только синий цвет. Будет ли он теперь выглядеть синим? Нет. Мы по-прежнему воспринимаем его как красный. Судя по цветам всех видимых объектов, наш мозг решает, что они освещены синим цветом, и предсказывает "истинный" цвет, которым должен обладать каждый из этих объектов. Наше восприятие определяется этим предсказанным цветом, а не длиной волны света, попадающего в наши глаза. Учитывая, что мы видим этот предсказанный, а не "истинный" цвет, можно создать эффектные иллюзии, в которых элементы рисунка, от которых поступает цвет с одинаковой длиной волны, кажутся окрашенными по-разному (см. илл. 6 на цветной вставке).[130]

Наш мозг строит модели окружающего мира и постоянно видоизменяет эти модели на основании сигналов, достигающих наших органов чувств. Поэтому на самом деле мы воспринимаем не сам мир, а именно его модели, создаваемые нашим мозгом. Эти модели и мир – не одно и то же, но для нас это, по существу, одно и то же. Можно сказать, что наши ощущения – это фантазии, совпадающие с реальностью. Более того, в отсутствие сигналов от органов чувств наш мозг находит, чем заполнить возникающие пробелы в поступающей информации. В сетчатке наших глаз есть слепое пятно, где нет фоторецепторов. Оно находится там, где все нервные волокна, передающие сигналы от сетчатки в мозг, собираются вместе, образуя зрительный нерв. Для фоторецепторов там нет места. Мы не осознаём, что у нас есть это слепое пятно, потому что наш мозг всегда находит, чем заполнить эту часть поля зрения. Наш мозг использует сигналы, поступающие от непосредственно окружающего слепое пятно участка сетчатки, чтобы восполнить этот недостаток информации.

Поместите свой палец прямо перед глазами и внимательно посмотрите на него. Затем закройте левый глаз и медленно перемещайте палец вправо, но при этом продолжайте внимательно смотреть прямо перед собой. В какой-то момент кончик вашего пальца исчезнет, а затем снова появится, пройдя слепое пятно. Но когда на кончик пальца придется слепое пятно, ваш мозг заполнит этот пробел узором на обоях, на фоне которого виден кончик пальца, а не самим кончиком пальца.

Но даже то, что мы видим в центре нашего поля зрения, определяется тем, что наш мозг ожидает увидеть в сочетании с реальными сигналами, поступающими от органов чувств. Иногда эти ожидания оказываются столь сильными, что мы видим то, что ожидаем увидеть, а не то, что есть на самом деле. В этом позволяет убедиться эффектный лабораторный опыт, в котором испытуемым демонстрируют визуальные раздражители, например буквы алфавита, так быстро, что зрение едва различает их. Испытуемый, который ожидает, что непременно увидит букву А, иногда остается в убеждении, что видел ее, даже если на самом деле ему демонстрировали букву В.

Может показаться, что склонность к галлюцинациям – слишком дорогая цена за способность нашего мозга строить модели окружающего мира. Неужели нельзя было настроить систему так, чтобы сигналы, поступающие от органов чувств, всегда играли главную роль в наших ощущениях? Тогда галлюцинации были бы невозможны. Но на самом деле это плохая идея, по ряду причин. Сигналы, идущие от органов чувств, просто недостаточно надежны. Но еще важнее, что их главенство сделало бы нас рабами своих чувств. Наше внимание, как бабочка, порхающая с цветка на цветок, постоянно отвлекалось бы на что-то новое. Иногда люди становятся такими рабами своих чувств из-за повреждений мозга. Есть люди, которые поневоле отвлекаются на все, на что падает их взгляд. Человек надевает очки. Но тут он видит другие очки и надевает и их тоже.[131] Если он видит бокал с вином, он должен его выпить. Если он видит карандаш, должен им что-то написать. Такие люди не способны реализовать какой-либо план или следовать каким-либо указаниям. Выясняется, что у них обычно сильно повреждены лобные доли коры. Их странное поведение впервые описал Франсуа Лермитт.

Пациент <...> пришел ко мне домой. <...> Мы вернулись в спальню. Покрывало с кровати было снято, и верхняя простыня отогнута, как обычно. Когда пациент увидел это, он немедленно начал раздеваться [в том числе снял парик]. Он забрался в кровать, укрылся простыней до подбородка и приготовился отойти ко сну.

Пользуясь контролируемыми фантазиями, наш мозг спасается от тирании окружающего. В вавилонском столпотворении университетской вечеринки я могу уловить спорящий со мной голос профессора английского языка и слушать, что она говорит. Я могу найти ее лицо среди моря других лиц. Томографические исследования мозга показывают, что, когда мы решаем обратить внимание на чье-то лицо, у нас в мозгу увеличивается  нервная активность в области, связанной с восприятием лиц, причем еще до того, как лицо окажется у нас в поле зрения. Активность этой области увеличивается даже тогда, когда мы всего лишь представляем себе чье-нибудь лицо (см. рис. п.8). Вот как сильна способность нашего мозга создавать контролируемые фантазии. Мы можем предвосхитить появление лица в поле зрения. Мы можем даже представить себе лицо, когда на самом деле никакого лица перед нами нет.

С нашими фантазиями об окружающем мире связаны две проблемы. Во-первых, откуда мы знаем, что создаваемая нашим мозгом модель мира верна? Но это еще не самая серьезная проблема. Для нашего взаимодействия с окружающим миром неважно, верна ли построенная нашим мозгом модель. Важно только одно – работает ли она. Позволяет ли она действовать адекватно и прожить еще один день? В целом да, позволяет. Как мы убедимся из следующей главы, вопросы о "верности" моделей нашего мозга возникают только тогда, когда он общается с мозгом другого человека, и оказывается, что его модель окружающего мира отличается от нашей.

Другая проблема открылась нам в ходе тех томографических исследований восприятия лиц. Связанная с восприятием лиц область мозга активируется, когда мы видим или представляем себе какое-либо лицо. Так как же наш мозг узнаёт, когда мы действительно видим лицо, а когда лишь воображаем его? В обоих случаях мозг создает образ лица. Как нам узнать, стоит ли за этой моделью реальное лицо? Эта проблема относится не только к лицам, но и к чему угодно другому.

Но эта проблема решается очень просто. Когда мы только представляем себе лицо, в наш мозг не поступают сигналы от органов чувств, с которыми он мог бы сравнивать свои предсказания. Никаких ошибок тоже не отслеживается. Когда же мы видим реальное лицо, модель, создаваемая нашим мозгом, всегда оказывается немного неидеальной. Мозг постоянно совершенствует эту модель, чтобы уловить все мимолетные изменения в выражении этого лица и все игры света и тени. К счастью, действительность всегда полна неожиданностей.

Мы уже видели, как зрительные иллюзии помогают нам разобраться в том, как мозг моделирует действительность. Вышеупомянутый куб Неккера – широко известная зрительная иллюзия (см. рис. 5.10). Мы можем видеть на этом рисунке куб, передняя сторона которого направлена влево и вниз. Но тут наше восприятие внезапно меняется, и мы видим куб, передняя сторона которого направлена вправо и вверх. Объясняется это очень просто. Наш мозг видит на этом рисунке скорее куб, чем плоскую фигуру, которая там есть на самом деле. Но как изображение куба этот рисунок неоднозначен. Он допускает две возможных трехмерных трактовки. Наш мозг спонтанно переключается с одной трактовки на другую в неустанных попытках найти вариант, который лучше соответствует сигналам, поступающим от органов чувств.

Но что произойдет, если я найду неопытного человека, который никогда раньше не видел куб Неккера и не знает, что он кажется направленным то в одну сторону, то в другую? Я покажу ему рисунок ненадолго, чтобы он успел увидеть только один вариант куба. Затем я попрошу его представить себе эту фигуру. Произойдет ли переключение образов, когда он будет смотреть на эту фигуру в своем воображении? Оказывается, что в воображении куб Неккера никогда не меняет своей формы.

Наше воображение совершенно некреативно. Оно не делает предсказаний и не исправляет ошибок. Мы ничего не творим у себя в голове. Мы творим, облекая наши мысли в форму набросков, штрихов и черновиков, позволяющих нам извлечь пользу из неожиданностей, которыми полна действительность. Именно благодаря этим неиссякаемым неожиданностям взаимодействие с окружающим миром и приносит нам столько радости.

В этой главе показано, как наш мозг познаёт окружающий мир, строя модели и делая предсказания. Он строит эти модели путем совмещения информации, поступающей от органов чувств, с нашими априорными ожиданиями. Для этого совершенно необходимы и ощущения, и ожидания. Мы не осознаём всей работы, которую проделывает наш мозг. Мы осознаём лишь модели, которые получаются в результате этой работы. Поэтому нам и кажется, что мы воспринимаем окружающий мир напрямую, не прилагая особых усилий. 

"Значит, вам скучно читать романы и вы не любите поэзию", – говорит профессор английского языка чуть ли не с жалостью.

"С чего вы это взяли?"

"Вы только что сказали, что вас радует только материальный мир, а воображение – крайне скучная штука. Вы отвергаете все творчество человеческого духа, все миры, рожденные воображением великих писателей и художников, которые и создали нашу уникальную человеческую культуру".

"Я говорил о воображаемом мире, создаваемом одним мозгом, работающим в одиночку. Вы же говорите о внутренних мирах других людей. Я согласен с вами. Внутренние миры других людей еще более интересны и еще менее предсказуемы, чем материальный мир. Но эти миры нам тоже открывает наш мозг".

"Культуру нельзя свести к работе мозга, – говорит она. – Чтобы проникнуть в мысли другого, требуется понимание. А естественные науки способны только объяснять". 

"Я не одобряю весь этот постмодернистский нонсенс"[132] – встревает новая заведующая отделением физики, которая подошла к нам только что.

"Но внутренний мир других людей – это их личный, субъективный мир. Такой мир нельзя изучать естественно-научными методами".

Как можно догадаться, нам всем показалось слишком утомительным продолжать этот спор о высоких материях, и мы вскоре вернулись к обсуждению университетских сплетен.

Но я, конечно, считаю, что они обе не правы. Именно наш мозг дает нам возможность проникнуть во внутренний мир других людей, и отсюда возникает вполне закономерный вопрос, как у него это получается.

Наука вполне может объяснять, как нам удается понимать других людей, точно так же как она может объяснять, как мы, отдельные люди, понимаем происходящее в мире вокруг нас. Психология как наука во многом занимается именно этим. Как мы убедились из предыдущей главы, наши знания о материальном мире по своей природе субъективны. Все, что мы знаем о материальном мире, записано в модели этого мира, создаваемой нашим мозгом. Мозг создает эту модель на основе наших априорных знаний и сигналов, поступающих от органов чувств. Тем самым наш мозг воссоздает материальный мир деревьев, и птиц, и людей. Наши знания о внутреннем мире других людей могут возникать точно так же. Сигналы, поступающие от наших органов чувств, позволяют мозгу создавать модель нематериального мира представлений, желаний и намерений. 

Но что за сигналы говорят нам о том, что происходит в сознании других людей? Я говорю здесь не о речи и не о языке. Многое из того, что мы знаем о внутреннем мире других людей мы узнаём, просто наблюдая за тем, как они взаимодействуют с окружающим миром, как они движутся.

Глядя на то, как двигается тот или иной объект, уже можно сказать, живое ли это существо или просто лист, летящий по ветру. А можно сказать и намного больше. Можно, например, увидеть, что это человек, и увидеть, что он делает. Информации для этого требуется совсем немного. В 1973 году Гуннар Йоханссон установил маленькие лампочки на теле одной из своих студенток (примерно четырнадцати лампочек на лодыжках, коленях, локтях и т.д. оказалось вполне достаточно) и заснял ее движения в темноте на пленку. В этом фильме видны только довольно сложные движения четырнадцати светящихся точек. Если смотреть на одну из этих точек в отдельности, ее движения кажутся бессмысленными. Если смотреть на все эти точки, когда они неподвижны, эта статичная картина тоже кажется бессмысленной. Но как только эти точки приходят в движение, мы сразу видим перед собой человеческую фигуру. Мы можем сказать, мужчина это или женщина, и можем сказать, идет она, бежит или танцует. Мы можем даже сказать, весело ей или грустно.[133] В книге я не могу показать вам движущиеся картинки, но из рис. 6.1 видно, что, если соединить такие точки отрезками, даже эти простые неподвижные изображения создают отчетливое ощущение принадлежности к определенному полу.

Рис. 6.1. Даже у фигуры из нескольких точек может быть пол.

Движущийся вариант можно посмотреть на сайте Лаборатории биологического движения профессора Николауса Трое (Nikolaus Troje):

http://www.biomotionlab.ca/Demos/BMLgender.html.

Эта способность видеть движение живых объектов глубоко укоренена в нашем мозгу. Уже к шестимесячному возрасту младенцы предпочитают смотреть на движущиеся светящиеся точки, которые образуют человеческую фигуру, а не на точки, которые движутся похоже, но размещены случайным образом. Даже кошек можно научить отличать светящиеся точки, образующие фигуру движущейся кошки, от таких же точек, размещенных случайным образом.

Задача распознать кошку по ее движениям ничем не отличается от задачи распознать кошку по форме ее тела или по издаваемым ею звукам. Чтобы узнать, что творится в окружающем мире, наш мозг готов пользоваться любыми сигналами поступающими извне. Сложные движения – одна из тех вещей, к которым наш мозг особенно чувствителен. Способность распознать в одном объекте кошку, а в другом – танцующую женщину еще не дает нам доступа во внутренний мир убеждений и намерений других людей. Но, наверное, способность распознать кошку, которая подкрадывается к добыче, или женщину, которой грустно, уже подводит нас к границе чужого внутреннего мира. В этих примерах видимые нами движения кое-что говорят нам о намерениях кошки и о чувствах женщины.

Даже очень простые движения могут сообщать нам что-то о целях и намерениях других. Дьёрдь Гергей и его коллеги показывали двенадцатимесячным младенцам небольшой фильм (см. "Задание на обучение" на рис. 6.2). Вначале были видны маленький серый мячик и большой черный мячик, разделенные барьером. Затем маленький мячик перепрыгивает через барьер и останавливается возле большого черного мячика. Младенцы смотрят этот ролик несколько раз, пока он им совсем не наскучит. Затем им показывают новый фильм, с такими же мячиками, но без барьера.

Рис. 6.2. Двенадцатимесячные младенцы имеют представление о цели действия.

В ходе задания на обучение младенец смотрит на то, как серый мячик перепрыгивает через барьер и добирается до черного мячика. Когда барьер исчезает, младенец ожидает, что серый мячик будет двигаться к черному по прямой (проверочное задание В), а не будет прыгать, как раньше (проверочное задание А).

Идея, на которой основаны подобные эксперименты, состоит в том, что младенец, которому наскучило смотреть один и тот же ролик, будет внимательнее смотреть другой ролик, если в нем будет что-то неожиданное. Такой ролик смотреть интереснее. Он несет больше информации и требует от нас изменения своих убеждений о том, что происходило в предыдущем ролике.

Так в каком же ролике будет больше неожиданного? В задании А серый мячик двигался точно так же, как в задании на обучение. Он подпрыгивал и останавливался возле черного мячика. В задании В серый мячик вел себя совсем по-другому. Он двигался к черному мячику по прямой. Таким образом, применительно к движениям в задании В должно быть больше неожиданного. Но младенцы думали иначе. Их намного больше удивляло задание А, где серый мячик перепрыгивал через несуществующий барьер. Этот эксперимент показывает,[134] что младенцы трактуют движение серого мячика применительно к его цели: серый мячик стремится оказаться рядом с черным мячиком. Если на его пути стоит барьер, серый мячик должен через него перепрыгнуть, чтобы добраться до черного мячика. Но если барьера больше нет, серый мячик может добраться до черного простейшим возможным способом. Ему больше незачем прыгать. Поэтому именно такого поведения мячика мы (и младенцы) и ожидаем когда барьер исчезает. Неожиданным для нас оказывается случай, в котором серый мячик продолжает прыгать, когда барьера больше нет. Теперь мы должны изменить свои представления о цели серого мячика. Может быть, ему просто нравится прыгать?

Другие люди интересуют нас намного больше, чем серые мячики. Мы постоянно наблюдаем за их движениями и пытаемся предсказать, что они будут делать дальше. Когда мы идем по улице, от нас требуется предсказывать, в какую сторону отклонится идущий навстречу человек, чтобы разойтись с нами. Мы так часто предсказываем это правильно, что случаи, когда мы оба отклоняемся в одну и ту же сторону, кажутся нам исключительными и вызывают у нас сконфуженные улыбки.

Особенно много внимания мы уделяем глазам других людей. Когда мы следим за чьими-нибудь глазами, мы улавливаем их малейшие движения. Мы можем на расстоянии в 1 метр заметить движение глаз, при котором они смещаются менее чем на 2 миллиметра. Эта чувствительность к движениям глаз позволяет нам сделать первый шаг в область внутреннего мира другого человека. По положению его глаз мы можем довольно точно сказать, куда он смотрит. А если мы знаем, куда человек смотрит, мы можем узнать, чем он интересуется.

Если мы посмотрим на рис. 6.3, мы увидим, что Ларри интересуется мячиком, и сами невольно тоже посмотрим на этот мячик.

Рис. 6.3. Мы видим по глазам Ларри, чего он хочет.

Мы видим, что Ларри смотрит на мячик. При этом мы тоже смотрим вначале на мячик и лишь затем на другие предметы.

Я вижу профессора английского на другом конце комнаты, полной людей. Первое, что я замечаю, это что она смотрит не на меня. Кем же она там интересуется? Я невольно отслеживаю направление ее взгляда. Неужели это тот самоуверенный юноша, молекулярный биолог?

Мы не только поневоле смотрим на то, на что смотрят другие. У нашего мозга есть склонность машинально повторять любые движения, которые мы видим. Самые яркие свидетельства свойственного мозгу стремления к подражанию были получены в опытах с измерением электрической активности отдельных нейронов в мозгу обезьян. Джакомо Риццолатти и его коллеги проводили эти опыты в Парме на нейронах, задействованных в хватательных движениях. Они обнаружили, что разные нейроны связаны с разными типами хватательных движений. Один нейрон активировался, когда обезьяна аккуратно брала указательным и большим пальцами какой-нибудь маленький предмет, например семечко арахиса. Другой нейрон активировался, когда обезьяна брала что-нибудь всеми пальцами руки, например карандаш. В части мозга, отвечающей за управление движениями (премоторной зоне коры) нашлись нейроны, соответствующие длинному списку разных хватательных движений.

Однако, к удивлению исследователей, некоторые из этих нейронов активировались не только тогда, когда обезьяна брала что-нибудь рукой. Они также активировались тогда, когда обезьяна видела, как что-нибудь брал рукой один из экспериментаторов. Нейрон, реагировавший на взятие арахисового семечка самой обезьяной, реагировал и тогда, когда обезьяна видела, как арахисовое семечко брал экспериментатор. Такие нейроны теперь называют зеркальными. Список действий, которым соответствуют эти нейроны, относится как к наблюдению, так и к совершению этих действий.

Рис. 6.4. Зеркальные нейроны.

Эти нейроны активируются тогда, когда обезьяна совершает определенное действие или видит, как это же действие совершает кто-то другой. Слева – обезьяна совершает действие (не видя собственной руки). Справа – обезьяна видит, как экспериментатор совершает это же действие. 

То же самое свойственно и человеческому мозгу. Всякое наше движение сопровождается активностью определенного характера в моторных участках мозга. Одно из первых удивительных открытий, сделанных с помощью томографии мозга, состояло в том, что активность того же характера наблюдается и в тех случаях, когда мы готовимся совершить такое же движение или просто представляем себе, что совершаем его (см. рис. п.7). То же самое происходит, когда мы наблюдаем за движениями кого-то другого. Наш собственный мозг при этом активируется в тех самых участках, которые активировались бы, если бы мы сами совершали эти движения. Главное отличие, разумеется, состоит в том, что мы сами при этом не движемся.

Наш мозг реагирует подобным образом, когда мы видим движения кого-то другого, несмотря на то что иногда эта реакция вступает в противоречие с нашими собственными действиями и может даже приводить к неловким ситуациям. У меня был дядя, страдавший хромотой. В детстве, когда я шел рядом с ним, мне приходилось внимательно следить за своими движениями, чтобы не хромать, как он. Эта склонность подражать действиям других может принимать крайние формы у людей с синдромом Жиля де ла Туретта.[135] У таких людей часто встречается навязчивая тяга к подражанию тому, что делают другие: кашлю, чиханию, почесыванию. Это сильно осложняет жизнь и им самим, и их близким. 

Подражание похоже на предсказание. У нас есть склонность подражать другим автоматически, не задумываясь об этом. Нам кажется, что это просто. И только когда мы пытаемся научить этому машину, мы понимаем, как это сложно. Когда я вижу, как вы двигаете рукой, я могу просто повторить те же движения. Движения вашей руки вызывают изменения картины, отражающейся у меня на сетчатке и трактуемой моим мозгом. Но как моему мозгу удается перевести ряд меняющихся зрительных картин в ряд приказов мышцам, которые произведут те же движения в моей собственной руке? Начать с того, что я не вижу задействованных в вашем движении мышц. Кроме того, если я подражаю движениям ребенка, мне нужно посылать моим мышцам другие сигналы, чтобы получить те же движения, ведь мои руки намного длиннее.

Та же самая проблема стоит перед разработчиками компьютеров. Как сделать так, чтобы управляемая голосом система обработки текстов переводила последовательность звуковых колебаний, производимых нашим голосом, в пятна определенной формы на бумаге, выходящей из принтера? Решение этой проблемы состоит в том, чтобы создавать внутренние модели, которые свяжут одно с другим. В примере с управляемым голосом компьютером роль таких внутренних моделей играют слова. После того как входящие сигналы – звуковые колебания (или визуальные стимулы, или нажатия на клавиши) – переводятся в слова, на выходе можно получить картину (ряды букв или узоры из точек), выводимую на любой принтер.

В случае с движениями роль таких внутренних моделей играют цели наблюдаемых действий. Сами по себе наши действия неоднозначны. Как заметил Джон Сёрль, когда мы встречаем человека, идущего на запад, мы не знаем, идет ли он в булочную на той стороне улицы или в Патагонию. Но наш байесовский мозг решает эту проблему. Мы можем устранить эту неоднозначность, потому что заранее знаем, какова наиболее вероятная цель его движения.

Важность осознания целей для подражания можно продемонстрировать на примере "ошибок", допускаемых детьми в имитационных играх. В одной из таких игр я говорю маленькой девочке, сидящей за столом напротив меня, повторять все мои действия. Я поднимаю правую руку. Она в ответ поднимает левую руку. Допустила ли она ошибку? Она подняла не ту руку. Но она повторяет мои движения, как это сделало бы зеркало. Я дотрагиваюсь до своего левого уха левой рукой. Она дотрагивается до своего правого уха правой рукой, снова как в зеркале. Теперь я совершаю перекрестное движение и дотрагиваюсь до правого уха левой рукой. Она не повторяет это движение. Она дотрагивается до левого уха левой рукой. Допустила ли она ошибку? Она не воспроизвела мое перекрестное движение. Но она воспроизвела его цель – дотронуться до левого уха. Она достигла той же цели наиболее разумным способом – протянув ближайшую руку.

Рис. 6.5. Дети воспроизводят цели движений, а не сами движения: левой или правой рукой дотронуться до уха?

Маленький ребенок воспроизведет цель (дотронуться до левого уха), а не движение (сделать это правой рукой). Ребенок совершает более простое движение, дотрагиваясь до левого уха левой рукой.

Но вот я даю ей по-настоящему сложную задачу. В середине стола находится кнопка. Я склоняюсь над ней и нажимаю ее лбом. Что сделает девочка? Зачем это мне понадобилось нажимать кнопку головой? Что она сделает, зависит от моих рук. Если их движения явно скованы, потому что я решил, что холодно, и накинул на плечи плед, то она нажмет кнопку рукой. Она будет думать, что моя цель была нажать кнопку и что я сделал бы это рукой, если бы мои руки не были заняты чем-то другим. Но если мои руки явно не заняты, потому что лежат по обе стороны от кнопки, то девочка нажмет кнопку головой. Она будет думать, что моя цель была нажать кнопку именно головой.

Рис. 6.6. Дети воспроизводят цели движений, а не сами движения: головой или рукой нажать кнопку?

Маленький ребенок должен воспроизвести движение экспериментатора, который нажимает кнопку головой. Вверху – когда руки экспериментатора завернуты в шаль, ребенок нажимает кнопку рукой. Внизу – когда руки экспериментатора свободны, ребенок нажимает кнопку головой.

Когда мы подражаем действиям другого человека, мы внимательно наблюдаем за ним, но при этом не воспроизводим собственно его движений. Мы стараемся понять по его движениям нечто скрытое в его сознании – цель этих движений. Затем мы подражаем ему, совершая движения, имеющие ту же цель.

Как только мы понимаем цели наблюдаемых движений, эти движения приобретают для нас особый смысл. Все, что угодно, может просто "двигаться": камни могут перекатываться в бурной реке, ветви могут качаться на ветру. Но лишь некоторые существа двигаются по собственной воле, преследуя собственные цели. Назовем такие целенаправленные движения действиями. И только таким действиям, совершаемым существами, преследующими определенную цель (мы назовем их деятелями), наш мозг и старается машинально подражать.

Чтобы убедиться в том, что наш мозг машинально подражает действиям других людей, не обязательно измерять мозговую активность. Когда мы просто смотрим на движения другого человека, мы не осознаём, что наш мозг подражает им. Мозговая активность меняется, но никаких внешних проявлений этого не наблюдается. Но что если попробовать совершать некоторое движение, наблюдая за движениями кого-то другого? Если мы совершаем то же действие, что и человек, за которым мы наблюдаем, это может облегчить нам выполнение такого действия. На этом основаны групповые занятия гимнастикой. Но если мы совершаем другое действие, выполнять его будет сложнее.

Джеймс Килнер провел изящный эксперимент, в котором людей просили просто ритмично двигать рукой вверх-вниз, наблюдая за тем, как экспериментатор двигает рукой из стороны в сторону. Точные измерения показали, что такое наблюдение за иными движениями делает собственные движения наблюдателя более изменчивыми. Этот факт отражает склонность нашего мозга машинально подражать действиям других. Но если испытуемый наблюдал за движениями, совершаемыми механической рукой робота, это никак не сказывалось на его собственных движениях. Наш мозг не склонен машинально подражать движениям робота, потому что замечает их тонкие отличия от наших, и мы воспринимаем такие движения механизма, а не живого объекта. Робот не воспринимается как деятель, имеющий собственные цели и намерения. В движениях механической руки наш мозг видит только движения, но не действия.[136]

Рис. 6.7. Наблюдение за движениями другого может влиять на наши собственные движения.

Но подражание также открывает нам доступ к личному внутреннему миру других людей. Мы подражаем не только грубым движениям рук и ног. Мы также машинально подражаем тонким движениям лиц. И это подражание чужим лицам влияет на наши чувства. Когда мы видим улыбающееся лицо, мы тоже слегка улыбаемся, и нам становится веселее.[137] Когда мы видим лицо, исполненное отвращения, мы тоже чувствуем отвращение. Таким образом, благодаря способности нашего мозга переводить с языка предсказаний на язык действий мы невольно разделяем даже подобные личные эмоции других людей.

Боль часто кажется нам самым сокровенным из всех наших ощущений. Я знаю, когда мне самому больно, но разве я могу что-то знать о вашей боли? Философы, такие как Витгенштейн, активно занимались этой проблемой и пришли к выводам, разобраться в которых для меня оказалось очень сложно. Иногда мы можем что-то узнать о чужой боли, глядя на то, как человек себя ведет, и слушая, что он говорит. Томография мозга позволила обнаружить систему участков, "матрицу боли" (pain matrix), которая активируется, когда человек испытывает боль. Так что физиологические аспекты этого ощущения не так уж сокровенны.

Но субъективное ощущение боли не соотносится напрямую с физической природой вызывающего боль раздражителя. Прикосновение раскаленного прутика причиняет меньшую боль, когда нас что-то отвлекает, даже если температура прутика при этом остается прежней. Субъективное ощущение боли можно также изменить посредством гипноза или приема безвредной таблетки (плацебо), которую вам выдали за болеутоляющее. Активность некоторых участков мозга соответствует физической температуре вызывающего боль раздражителя. Активность других участков соответствует субъективному ощущению боли. Эти явления можно противопоставить друг другу как физическую сторону боли и психическое ощущение боли.

Что же происходит, когда мы видим человека, которому больно? У нас в мозгу активируются те же участки, которые активируются, когда мы сами испытываем боль. Может быть, на этом и основано сопереживание – наша способность разделять личные чувства других? По крайней мере, люди, более склонные к сопереживанию,[138] определенно демонстрируют большее усиление мозговой активности, когда видят другого человека, испытывающего боль.

Как такое может быть? Как я могу ощущать то, что чувствуете вы? На этот вопрос можно ответить, наблюдая за тем, какие именно участки мозга активируются во время сопереживания. Как мы убедились, активность некоторых участков мозга связана с физическими сторонами боли (например, с тем, какова температура раскаленного прутика, или где он касается тела). Эти участки не активируются в ответ на боль, которую испытывает кто-то другой.[139] Активность других участков связана с психическим ощущением боли.[140] Эти участки активируются в ответ на боль, которую испытывает кто-то другой. Итак, мы можем разделить психическое ощущение боли другого человека, но не ее физическую сторону. Те же участки мозга активируются и тогда, когда мы предвосхищаем наступление боли, например если знаем, что через пять секунд после звукового сигнала до нас дотронутся раскаленным прутиком. Если мы можем предвосхитить наступление боли, которую почувствуем впоследствии, так ли сложно предвосхитить наступление чужой боли? Разумеется, мы не можем почувствовать физическое ощущение боли, с которой столкнется кто-то другой. Но мы можем строить мысленные модели боли, вызываемой этими физическими раздражителями. Именно благодаря тому, что мы можем строить модели материального мира, мы и способны разделять ощущения внутреннего мира других людей.

Рис. 6.8. Ощущение чужой боли.

Передняя часть поясной извилины расположена на внутренней поверхности каждого полушария в передней части коры головного мозга. Эта область активируется, когда мы испытываем боль. Что происходит в передней части поясной извилины, когда мы знаем, что кому-то, кто нам дорог, очень больно? Задний участок этой области (В) реагирует только на нашу собственную боль. Но перед ним располагается участок (А), который реагирует на боль других людей не меньше, чем на нашу собственную.

Есть и еще одно чувство, более вездесущее, чем боль, но столь же личное. Это чувство того, что всё у меня под контролем, чувство, что я сам решаю сделать что-либо, а затем делаю это. Чувство того, что я деятель. Все мы деятели. Но наше чувство деятельности касается отнюдь не только выполнения различных действий для достижения определенных целей. Мы также делаем выбор. Мы решаем, к каким целям стремиться. Мы решаем, когда и какие действия совершать. Мы не просто деятели. Мы свободные деятели. По крайней мере, в том, что касается мелочей жизни, все мы уверены, что всё у нас под контролем и от нас зависит, произойдет или нетто или иной событие. Моя рука лежит на столе, и я смотрю на свой палец и жду, когда он пошевелится. Но ничего не происходит. Но всегда, когда я захочу, я могу поднять этот палец. В этом и состоит тайна власти сознания над материей: как мысль может вызывать события, происходящие в материальном мире.

"Какая еще тайна? – говорит профессор английского языка. Она видела, как я пристально смотрю на свою руку, и укрепилась в своем убеждении, что я человек со странностями. – Разумеется, я могу поднять палец, когда захочу. Или вы один из тех нейробиологов, кто отрицает существование свободной воли?"

Не только ученым интересно, как мы управляем своими действиями.

Подняв ладошку и согнув пальцы, Брайони, как уже случалось прежде, удивилась тому, что этот предмет, этот механизм для хватания, этот мускулистый паук на конце ее руки принадлежит ей и полностью подчиняется ее командам. Или все же у него есть и какая-то собственная жизнь? Она разогнула и снова согнула пальцы. Волшебство заключалось в моменте, предшествовавшем движению, когда мысленный посыл превращался в действие. Это напоминало накатывающую волну. "Если бы только удалось удержаться на гребне, – подумала она, – можно было бы разгадать секрет самой себя, той части себя, которая на деле за все отвечает". Она поднесла к лицу указательный палец, уставившись на него, приказала ему пошевелиться. Он остался неподвижен, потому что она притворялась, не была серьезна, а также потому, что приказать ему пошевелиться или намереваться пошевелить им не одно и то же. А когда Брайони наконец все же согнула палец, ей показалось, будто действие это исходит из него самого, а не из какой-то точки ее мозга. В какой момент палец понял, что нужно согнуться? и когда она поняла, что хочет его согнуть?

(Иэн Макьюэн, "Искупление"[141])

Мне не очень хочется отвечать на вопрос профессора английского, потому что мои убеждения относительно свободы воли крайне неоднозначны. Что мне точно известно, это что у меня есть очень сильное ощущение свободы воли. Я чувствую, что контролирую свои действия. Как бы сильно на меня ни давили обстоятельства, заставляя сделать что-либо, я всё равно чувствую, что окончательный выбор остается за мной. Некоторые из нас скорее согласились бы умереть, чем потерять свободу. Но большую часть времени наше чувство свободной деятельности, чувство контроля над своими действиями возникает из мелочей.

Нажав на кнопку дверного звонка, я могу сделать так, чтобы он зазвонил. Меня немного удивляет мелодия этого звонка, но в данном случае это и неважно. В результате того, что я позвонил, профессор английского языка подойдет к двери и откроет ее. В этом и была цель моего действия. Это и делает меня деятелем. Деятели – это те, кто может вызывать события. Сущность деятеля – в причинно-следственных связях.

Наш мозг очень хорошо умеет связывать причины и следствия. Для этого нужно уметь предсказывать и следить за временем. Следствие наступает после причины. Пронаблюдав причину, мы можем предсказать, каким будет ее следствие и когда это следствие проявится. Именно это и делает наш мозг. Он делает предсказания об окружающем мире, а затем проверяет, насколько хорошо эти предсказания работают. Посредством таких предсказаний мозг узнаёт, каким причинам соответствуют какие следствия. Затем эти причины и следствия связываются вместе, образуя элементы, которые в данном случае соответствуют действиям, совершаемым деятелями.[142] (Точно так же, как цвет, форма и движение связываются вместе, образуя объекты окружающего мира.)

Это связывание воедино причин и следствий, дающее действия, можно проследить, если попросить испытуемых сообщать нам, в какой момент времени происходит тот или иной компонент их действий. Мы можем попросить испытуемого совершить очень простое действие, например нажать кнопку звонка, в результате чего этот звонок зазвонит. Мы можем попросить испытуемого, пользуясь специальными компьютерными часами, отмечать точное время, когда он нажимает на кнопку, и точное время, когда звонок начинает звонить (как в экспериментах Бенджамина Либета, описанных в третьей главе). Назовем такое время внутренним временем. Это время, когда соответствующие события происходят в сознании испытуемого. Мы можем также измерить время, когда эти события происходят в материальном мире. Компьютер отмечает точное время, когда испытуемый нажимает на кнопку, и точное время, когда звонок начинает звонить. Назовем такое время реальным временем. Внутреннее и реальное время обоих событий не совпадают. В сознании испытуемого нажатие кнопки происходит несколько позже, чем на самом деле, а звук раздается немного раньше. Испытуемому кажется, что причина и следствие отделены меньшим промежутком времени, чем на самом деле. Во внутреннем времени компоненты наших действий связаны между собой и сближены.

Теперь повторим тот же эксперимент, но на этот раз изменим характер исследуемой деятельности. Что произойдет, если испытуемый будет нажимать на кнопку не по собственной воле, а непроизвольно, под действием сильного магнитного импульса, действующего на участок двигательной зоны коры его мозга? В этом случае испытуемый не будет чувствовать, что сам вызывает движение своего пальца. Движение совершается в отсутствие намерения его совершить. Когда звонок после такого невольного движения начинает звонить, испытуемый не чувствует, что это он вызвал появление звука. Непроизвольное движение пальца – это не действие. В данном случае, когда палец движется, но человек не совершает действия, его мозг больше не сближает движение пальца и начало звука во внутреннем времени, и ощущаемый интервал между этими событиями оказывается больше, чем реальный. Мозг человека понимает, что в данном случае он не выступает в роли деятеля, и не считает, что это он совершил данное действие. Поэтому он ослабляет сближение этих событий во времени.

Рис. 6.9. Мозг связывает между собой причины и следствия действий.

В этом эксперименте испытуемый нажимает пальцем на клавишу, из-за чего через 250 миллисекунд раздается звуковой сигнал. Пользуясь компьютерными часами, которые проецируются на верхнюю сторону пальца, испытуемые сообщают, в какой момент времени произошли оба события. Когда испытуемый нажимает на клавишу и вызывает звуковой сигнал, эти события оказываются ближе друг к другу по его внутренним часам, чем в реальном времени. Мозг сближает причину и следствие во времени. Когда же испытуемый совершает то же движение непроизвольно (потому что его мозг стимулируют сильным магнитным импульсом), движение и звуковой сигнал оказываются дальше друг от друга по его внутренним часам.

Но что происходит, когда мы видим, как кто-то нажимает на кнопку и заставляет звонок звонить? Способны ли мы ощущать чувство деятельности кого-то другого?

Я знаю о себе немало такого, чего я никак не могу знать о вас. Когда я выполняю то или иное действие, я испытываю множество ощущений, которыми никак не могу поделиться с вами. Усилие, которое я вкладываю в нажатие. Давление кнопки звонка на палец. Эти сигналы, к которым у меня есть привилегированный доступ, дают мне ощущение своей собственной деятельности, подобного которому я никак не могу испытать в связи с деятельностью кого-то другого. Это глубоко личное ощущение. Я не могу поделиться этим ощущением своих собственных движений с вами. И я не могу разделить ваше ощущение ваших движений. Означает ли это, что мое ощущение своей собственной деятельности должно быть совсем не таким, как ваше? Означает ли это, что я могу знать, что я деятель, но никак не могу знать, являетесь ли деятелем вы? Наш повседневный опыт убеждает нас в обратном.

Мозг создает у меня ощущение деятельности, связывая вместе причины и следствия действий, которые я совершаю. Что же произойдет, если, вместо того чтобы отмечать время моих собственных действий, я буду следить за тем, как вы нажимаете кнопку, вызывая звук звонка, и отмечать точное время этих двух событий? В данном случае у меня не будет вашего ощущения нажатия кнопки. Но, несмотря на его отсутствие, в моем внутреннем времени эти события все же будут сближены по отношению к реальному времени. Я связываю воедино причины и следствия действий, даже если в роли деятеля выступаете вы, а не я.

Итак, похоже, что даже для моего чувства своей собственной деятельности мне не требуется полагаться на глубоко личные ощущения, сопровождающие мои действия. Ощущение деятельности основывается просто на связывании причин и следствий посредством предсказаний. И поэтому я могу ощущать вашу деятельность точно так же, как ощущаю свою.

"Я что-то не понимаю, – говорит профессор английского языка. – Эти глубоко личные ощущения, о которых вы говорите, это ощущения, которые возникают, когда я двигаю пальцем. Но вы уже рассказали мне в подробностях, когда пытались пощекотать меня, что, когда мы сами совершаем действия, такие ощущения подавляются. Так, значит, мы не можем пользоваться этими личными ощущениями".

"Разумеется", – говорю я, не желая признаться, что я сам об этом не подумал.

Из ее догадки следует весьма существенный вывод. Именно тогда, когда мы сами не выступаем в роли деятелей, например когда кто-то другой двигает нашей рукой, мы более всего ощущаем эти внутренние сигналы. Когда мы сами играем роль деятелей, эти внутренние сигналы подавляются. И это означает, что мы воспринимаем самих себя как деятелей точно так же, как мы воспринимаем других людей как деятелей: мы отмечаем связи между действиями и их результатами. При этом мы учитываем все, что знаем о первоначальных намерениях действующего. Но мы не учитываем физических ощущений, испытываемых другими деятелями. Именно благодаря тому, что у нас нет прямой связи с материальным миром, даже с миром нашего собственного тела, мы и можем проникать в чужие внутренние миры. Механизмы, возникшие у нас в мозгу в ходе эволюции и предназначенные для познания материального мира, дают нам также возможность проникать во внутренние миры других людей.

Но наша способность создавать модели внутреннего мира влечет за собой и некоторые проблемы. Наша картина материального мира представляет собой фантазию, ограниченную сигналами, поступающими от органов чувств. Точно так же и наша картина внутреннего мира (своего собственного или других людей) представляет собой фантазию, ограниченную поступающими к нам сигналами о том, что мы сами говорим и делаем (или о том, что говорят и делают другие). Когда эти ограничения не срабатывают, у нас возникают иллюзии относительно совершаемых и наблюдаемых нами действий.

Иногда мы думаем, что совершили какое-то действие, хотя на самом деле мы ничего не делали. В третьей главе мы познакомились с тем, как Дэниэл Вегнер заставлял испытуемых думать, что они сдвигали курсор на экране компьютера, вызывая у них в сознании мысль о том, что ее нужно сдвинуть прямо перед тем, как происходило это движение. Подумать о том, чтобы совершить движение прямо перед тем, как это оно произойдет, достаточно, чтобы мы решили, что действительно совершили это движение. Но возможен и обратный эффект, когда мы приписываем собственные действия другому человеку. Мы совершаем движение, но думаем, что его совершил кто-то другой.

Есть такая методика, которую называют "облегченной коммуникацией". Она была разработана как альтернативное средство общения для инвалидов, неспособных говорить или обладающих крайне ограниченными речевыми способностями. Смысл этой методики состоит в том, чтобы помочь таким людям общаться с помощью клавиатуры. Помощник кладет свои руки на руки инвалида, лежащие на клавиатуре, а затем улавливает, что инвалид хочет сделать, и помогает ему совершить необходимые движения. Утверждалось, что эта методика очень эффективна. Возможно, что в некоторых случаях эти утверждения и были оправданы. Но также ясно, что во многих случаях коммуникация исходила от помощника, а не от самого инвалида. Например, проверяющий задавал инвалиду ряд письменных вопросов. Но он заранее втайне устраивал так, чтобы инвалид видел одни вопросы, а помощник – другие. Из результатов этих экспериментов стало ясно, что на вопросы отвечал помощник, а не инвалид, которому он должен был помогать. Но пока помощнику не предъявляли доказательств, он был уверен, что на вопросы отвечал инвалид. У помощника была сильная иллюзия, связанная с деятельностью. Эти помощники не были какими-то особенными или необычными людьми. Такие иллюзии возникают у любого человека, оказавшегося в соответствующей ситуации. Этим они похожи на зрительные иллюзии. 

У некоторых несчастных людей в мозгу как будто не остается никаких ограничений на фантазии, касающиеся внутреннего мира. Таким людям обычно ставят диагноз "шизофрения".

Шизофрения относится к психическим заболеваниям, всеобщие представления о которых особенно сильно расходятся с действительностью. Во-первых, шизофрения – это не раздвоение личности, при котором в одном теле оказываются два сознания. Раздвоение при шизофрении затрагивает разные части одного сознания: эмоции и знания, волю и действия. Во-вторых, шизофрения – болезнь не редкая, но обычно и не опасная. Каждый сотый из нас рискует стать жертвой этой болезни.[143] И, вопреки, наверное, самому распространенному мнению, шизофрения, хотя и может быть источником ужасных страданий самих больных и их близких, очень редко связана с насилием.

У шизофрении нет объективных физических признаков. Диагноз ставится на основе того, что пациент сообщает врачу. Пациенты говорят, что слышат голоса, когда вокруг никого нет (ложные ощущения – галлюцинации). Они рассказывают, как их преследуют коллеги по работе, хотя тому не находится никаких подтверждений (ложные убеждения – бредовые идеи). Про пациентов с галлюцинациями и бредовыми идеями иногда говорят, что они живут в отрыве от реальности. Но они находятся в отрыве скорее от своего внутреннего мира, чем от окружающего материального мира. В первой главе мы с вами познакомились с Джорджем Троссом и Перси Кингом. Они слышали голоса, когда рядом никого не было. Но это были не просто голоса. Это были голоса деятелей, отдававших приказания и комментировавших действия человека, который их слышал. Иногда шизофреникам кажется, что они полностью подчинены таким деятелям. В четвертой главе мы встречались с людьми, которые убеждены, что их действиями управляют внешние силы. Мы убедились, что эти люди осознают ощущения, связанные с движением, которые у большинства из нас подавляются. Но эти люди не говорят "У меня странное чувство, когда я двигаю рукой", а считают, что их движения контролирует кто-то другой. Их галлюцинации порождают несуществующих деятелей.

Питер видит деятелей повсюду. Даже лист, летящий по ветру, имеет свои намерения и пытается ему что-то сказать.

Мани чувствует деятелей, которые создают у нее нежелательные эмоции. Она невольно разделяет эмоциональные ощущения других людей.

Оно пытается вселить в меня ревность. Я не ревную этого человека ни к кому. Но есть одна девушка, к которой он [злой дух] старается заставить меня ревновать. Он старается, чтобы она выглядела неотразимо. <...> Я не ревную к ней, но он старается заставить меня ревновать.

Загадочнее всех деятели, которые влияют на мысли больного. Такие ощущения описывает Мэри: ее мысли – это не ее собственные мысли.

Я гляжу в окно и думаю, что сад хорошо смотрится и трава смотрится здорово, но мне в голову приходят мысли Эймонна Эндрюса[144]. <...> Он пользуется моим сознанием как экраном, проецируя на него свои мысли, как мелькающие картинки.

Что это значит, если у нас в сознании есть чужие, не наши собственные мысли? Французский философ Рене Декарт прославился своим тезисом "Мыслю, следовательно, существую". Декарт пытался узнать, есть ли среди наших ощущений что-то, в чем мы можем быть вполне уверены. Мы не можем быть уверены в том, что говорят нам органы чувств, потому что видимые картины и звуки могут быть галлюцинациями или сновидениями, порождаемыми нашим мозгом.[145] Мы не можем быть уверены в своих воспоминаниях о прошлом, потому что они могли возникнуть несколько секунд назад. Декарт пришел к выводу, что единственное, в чем мы можем быть уверены, это наши мысли. Современные философы видят в этой идее "нечувствительность к ошибкам, связанным с неверной идентификацией". Если у человека болит зуб, то, как утверждают философы, нет смысла спрашивать его: "Уверены ли вы, что это у вас болит зуб?" Это должно быть его ощущение. Оно не может быть ощущением кого-то другого.

Но когда люди с диагнозом "шизофрения" сообщают, что их мысли – это не их собственные мысли и кто-то внедряет эти мысли им в сознание, это как будто погружает под воду наш последний островок уверенности в своих ощущениях.

Откуда берутся мысли? Откуда мы знаем, что наши мысли – это наши собственные мысли? Вот с какими загадками мы сталкиваемся, и не только когда рассуждаем о шизофрении, но и всегда, когда задумываемся о природе сознания. Мой ответ состоит в том, чтобы задумываться также и о мозге. Именно мозг создает внутренний мир нашего сознания, здорово ли оно или утратило связь с реальностью.

Одна из причин, по которым я занимаюсь нейробиологией, это стремление разобраться в проблеме шизофрении. Я считаю, что ключ к этой проблеме лежит в тех механизмах работы мозга, которые позволяют нам строить модели внутреннего мира и использовать эти модели, предсказывая действия других людей. Но я по-прежнему понятия не имею, какие именно нарушения приводят к шизофрении.

"Ничего удивительного, – говорит профессор английского языка. – Ведь вы многого не знаете и о том, что творится в мозгу здоровых людей".

Мы думаем, что у нас есть прямая связь с материальным миром, но это иллюзия, создаваемая нашим мозгом. Наш мозг создает модели материального мира, совмещая сигналы, поступающие от органов чувств и априорные ожидания, и именно эти модели мы и осознаём как окружающий мир. Знания о внутреннем мире – мире сознаний других людей – мы получаем точно так же. Но так или иначе наша связь с этим внутренним миром не более и не менее прямая, чем наша связь с окружающим материальным миром. Пользуясь сигналами, поступающими от органов чувств, и априорными знаниями, полученными из опыта, наш мозг создает модели сознаний других людей. 

Примечания:

1

Хотя я должен признать, что есть некоторые ретрограды, которые вообще отрицают, что изучение мозга или компьютеров может что-либо рассказать нам о нашей психике. — Примеч. авт.

9

Дословно: "Ничьим словам" (лат.). — Примеч. перев.

10

"Nullius addictus jurare in verba magistri" – "He присягнув на верность словам никакого учителя" (Гораций, "Послания"). — Примеч. авт.

11

Это были последователи бихевиоризма – направления, самыми известными представителями которого были Джон Уотсон и Беррес Фредерик Скиннер. Рвение, с которым они продвигали свой подход, косвенно указывает на то, что с ним не всё в порядке. Один из преподавателей, у которых я учился в колледже, был страстным бихевиористом, а впоследствии стал психоаналитиком. — Примеч. авт.

12

Более того, судя по результатам томографических исследований, в реакциях физической боли и страданий отвергнутого человека задействован один и тот же участок мозга. — Примеч. авт.

13

"Большая наука" (big science) – дорогостоящие научные исследования, в которых задействованы крупные научные коллективы (разговорный термин в современном английском). — Примеч. перев.

14

Решение Медицинского исследовательского совета закрыть Центр клинических исследований, в котором я в течение многих лет работал над проблемой шизофрении, побудило меня рискнуть и существенно изменить направление своих психологических исследований. Впоследствии и Медицинский исследовательский совет, и Трест Уэллкома проявили высокую степень дальновидности, оказывая финансовую поддержку новым исследованиям в области энцефалографии. — Примеч. авт.

91

Крыс-альбиносов впервые стали использовать в лабораториях для физиологических исследований еще в 1828 году. Первая чистая линия лабораторных крыс была выведена в 1856 году, когда парижский Ботанический сад обзавелся колонией капюшонных крыс. Через 132 года, в 1988 году, эта колония по-прежнему существовала. — Примеч. авт.

92

Значение работ Павлова оценили почти сразу, и в 1904 году он получил Нобелевскую премию по физиологии. Но в наши дни эти работы не всегда ценят по достоинству, отвергая их вместе с бихевиоризмом, который в течение большой части XX века задерживал развитие психологии, отрицая возможность научного исследования психики. В действительности подход Павлова принципиально отличался от подхода бихевиористов. В отличие от них Павлов живейшим образом интересовался выяснением психологических механизмов, лежащих в основе таких явлений, как открытые им условные рефлексы. — Примеч. авт.

93

Строго говоря, классический павловский термин "условный рефлекс" относится только к связи между звуком метронома и слюноотделением. Поворот головы и ожидание – результат более сложного процесса. — Примеч. авт.

94

Учить многим вещам можно и без помощи языка. Многим навыкам мы лучше обучаемся путем демонстрации, чем с помощью слов. (Я несколько месяцев как дурак пытался научиться завязывать галстук-бабочку по словесному описанию и схеме, и у меня так ничего и не вышло.) Но другие животные, по-видимому, не учат себе подобных и этим способом. Маленькие шимпанзе учатся пользоваться орудиями, наблюдая за матерью, но мать при этом ничуть не старается научить своего ребенка. — Примеч. авт.

95

Скиннер был самым выдающимся из всех психологов-бихевиористов. Он прожил интересную жизнь, и о нем рассказывают много разных историй. Он хотел написать роман в жанре "потока сознания" (это правда). Он вырастил свою дочь в ящике Скиннера, и она впоследствии покончила с собой (это неправда). Мне повезло лично познакомиться со Скиннером, когда он посетил лабораторию, где я работал над диссертацией. Думаю, его совершенно не вдохновили мои попытки объяснить свое стремление связать бихевиоризм с теорией информации. Но, как вежливый человек, он сделал вид, что ему интересно, и впоследствии в подобных ситуациях я всегда старался брать с него пример. — Примеч. авт.

96

Важнейшие достижения в области изучения механизмов работы мозга были сделаны благодаря методам, позволяющим отслеживать активность отдельных нервных клеток. Дэвид Хьюбел (David Hubel) и Торстен Визел (Torsten Wiesel) в 1958 году впервые показали, что клетки зрительной коры настроены таким образом, чтобы реагировать на специфические зрительные раздражители (в 1981 году они получили за это Нобелевскую премию). Например, некоторые клетки сильно реагируют на вертикальные линии, но совершенно не реагируют на горизонтальные. — Примеч. авт.

97

Между распространением сигналов по телефонному проводу и по отростку нейрона немало общего, но есть и принципиальная разница: в телефонном проводе электрический ток (то есть заряженные частицы) движется вдоль провода и сам передает сигнал, а в нейроне электрический ток движется снаружи внутрь клетки, и сигнал передается не самим током, а возбуждением клеточной мембраны (если какой-то из ее участков начинает пропускать внутрь заряженные частицы, это вызывает возбуждение соседних участков, которые тоже начинают пропускать ток, и возбуждение распространяется по мембране). Именно поэтому импульс движется по нервному волокну намного медленнее, чем электрический ток по проводам. — Примеч. перев.

98

В романе Майкла Крайтона "Человек-компьютер" (The Terminal Man) человеку вживляют электроды в центр удовольствия в мозгу, что приводит к весьма печальным последствиям. — Примеч. авт.

99

Компьютерная программа на основе алгоритма BP может научиться играть в нарды не хуже самых лучших игроков в эту игру. — Примеч. авт.

100

Это чисто воображаемый пример. В мире современной науки, исполненном духа конкуренции, за обедом я не обсуждаю с коллегами интересных новых идей, а сижу один в своем кабинете с чашкой низкокалорийного бульона и пишу очередную заявку на грант. — Примеч. авт.

101

Она начинает с попытки Уильяма Джеймса описать внутренний мир младенца, звенящую разноцветную путаницу, затем переходит к попытке его брата Генри Джеймса создать персонажей, описывая их мысли и чувства, и заканчивает рассказом о романе Вирджинии Вулф "Волны", внутренняя реальность которого представляет собой восприятие мира через призму сознаний героев. В результате возникает парадокс. В этом романе персонажи живут в состоянии глубокого одиночества, изолированные друг от друга, в то время как читатель, оказывается, близко знаком с каждым из них. — Примеч. авт.

102

После выработки этого условного рефлекса "невидимое" лицо, предвещавшее громкий звук, вызывало повышение активности в миндалевидном теле и усиление потоотделения (то и другое – признаки страха). — Примеч. авт.

103

Этот эксперимент вы можете проделать и сами, только не давите на глаз слишком сильно. Это действительно работает. — Примеч. авт.

104

Так почему же мозг не может точно предсказать, что произойдет, когда мы надавим на глаз пальцем? Ну, во-первых, у нашего мозга было мало опыта подобных действий и не было возможности научиться предсказывать их последствия. А во-вторых, всякий раз, когда мы надавливаем на глаз пальцем, мы, скорее всего, надавливаем немного в другом месте, поэтому предсказать последствия очень сложно. — Примеч. авт.

105

Иными словами, такими, чтобы ими могли заинтересоваться СМИ. Но нужно знать меру. Если ваши исследования окажутся слишком забавными, вам могут вручить Антинобелевскую (Шнобелевскую) премию. Эти премии присуждают (1) "за исследования, которые заставляют сначала засмеяться, а потом – задуматься" и (2) "за исследования, которые нельзя воспроизвести – и не стоит воспроизводить". — Примеч. авт.

106

Вы спросите, и будете совершенно правы, как я могу быть уверен, что вы сами касались своей ладони абсолютно так же, как касался ее я? Чтобы исключить подобную разницу, мы можем воспользоваться чувствительными детекторами движений и механическими руками. Компьютер записывает движения вашей руки, а затем в точности воспроизводит их, двигая механической рукой, которая вас щекочет. — Примеч. авт.

107

Я по-прежнему следую своему правилу говорить, что что-то делает наш мозг, в случаях, когда мы сами не осознаём, что он делает. Когда же я говорю, что что-то делаем мы, это означает, что мы осознаём, что при этом делает наш мозг. Но и в этом случае мы – это тоже наш мозг (см. эпилог). — Примеч. авт.

108

Машины могут, пользуясь этим же методом, учиться распознавать объекты (см. главу 5). Такие машины иногда называют машинами Гельмгольца, потому что в них используются те же "неосознанные умозаключения", существование которых предположил Гельмгольц. В таких машинах работает программа, называемая алгоритмом бодрствования и сна (wake-sleep algorithm). Эта программа тоже делает предсказания двух типов: распознавание (recognition), т.е. предсказание того, какой объект вызовет те или иные ощущения (обратная модель), и порождение (generation), т.е. предсказание того, какие ощущения вызовет тот или иной объект (прямая модель). Существует гипотеза, согласно которой сновидения возникают у нас в мозгу в процессе согласования этих двух типов предсказаний. Это происходит во время сна, когда от наших органов чувств поступает мало сигналов. — Примеч. авт.

109

Это та замечательная благотворительная медицинская организация, которая уже лет финансирует мои исследования. — Примеч. авт.

110

По оценкам исследователей кора головного мозга содержит порядка 10 миллиардов нейронов, а мозжечок около 70 миллиардов, всего же нейронов в мозгу почти 100 миллиардов (10¹¹). — Примеч. авт.

111

Факт существования этих промежутков удалось окончательно подтвердить только в 1954 году, когда появилась возможность использовать электронные микроскопы. В 1906 году Сантьяго Рамон-и-Кахаль получил Нобелевскую премию вместе с Камилло Гольджи, который изобрел методику окрашивания тканей мозга для исследования их тонкой структуры. В своей нобелевской речи Гольджи отверг нейронную доктрину, оставшись верным своей идее, что мозг состоит из непрерывной сети взаимосвязанных волокон. Рамон-и-Кахаль был страшно зол на Гольджи за его "демонстрацию гордыни и самопоклонения" человека, "герметически запечатанного и непроницаемого для непрерывных изменений, происходящих в интеллектуальной среде". — Примеч. авт.

112

Эту идею сформулировал Ральф Хартли (Ralph Hartley) в 1928 году. — Примеч. авт.

113

Эту теорию разработал Клод Шеннон (Claude Shannon) в 1948 году. — Примеч. авт.

114

Биты соответствуют двоичным цифрам. Число 2,58 (логарифм шести по основанию два) есть среднее число вопросов, предполагающих ответ "да" или "нет", которые требуется задать, чтобы узнать, какое число выпало при бросании кости. Вначале я спрашиваю: "Оно больше трех?" Если ответ "да", то это четыре, пять или шесть. Затем я спрашиваю: "Оно больше четырех?" Если ответ "нет", то это четыре, и я узнал ответ за два вопроса. Если ответ "да", то это или пять, или шесть, и тогда мне нужно задать еще один вопрос. Чтобы узнать одно число из шести, мне всегда потребуется задать от двух до трех вопросов. — Примеч. авт.

115

В английском языке буква Q встречается только в сочетании QU, за исключением немногих слов, заимствованных из других языков. — Примеч. перев.

116

Один и самых фундаментальных законов природы состоит в том, что, как бы мы ни карались, часть наших трудов всегда пропадает впустую. Тепло, выделяемое электрической лампочкой, трение в подшипниках колеса, шум на телефонной линии, а также, вероятно, и ошибки людей-операторов невозможно полностью устранить. — Примеч. авт.

117

Хотя избыточность информации и можно использовать для преодоления проблемы шума и ошибок на телефонной линии, это всегда требует дополнительных затрат, так как для этого нужно передавать больше знаков. Применение теории информации позволило находить оптимальные пути использования избыточности, требующие минимальных затрат. Примером таких решений может служить контроль циклическим избыточным кодом, используемый в модемах, позволяющих нам выходит в интернет. — Примеч. авт.

118

В 1997 году сконструированный корпорацией IBM суперкомпьютер Deep Blue выиграл в шахматы у Гарри Каспарова, которого многие считают одним из величайших шахматистов всех времен. Компьютер победил во многом благодаря своей способности проводить сложные математические расчеты. Он мог анализировать 200 миллионов ходов в секунду. Люди так в шахматы не играют. — Примеч. авт.

119

Я преувеличиваю несовершенство теории информации. Идеального байесовского наблюдателя, с которым мы вскоре познакомимся, можно описать и в терминах теории информации: он максимизирует полное количество информации, общей для окружающего мира и его самого. — Примеч. авт.

120

А может быть, и не меняет. — Примеч. авт.

121

Слово "убеждение" (belief) здесь используется в особом смысле: степень моего убеждения в истинности некоторого утверждения есть предполагаемая мной вероятность того, что это утверждение истинно. — Примеч. авт.

122

Нонконформисты – британские протестанты, не признававшие власти Англиканской церкви (пресвитерианцы, баптисты, квакеры и др.). — Примеч. перев.

123

Пример из статьи Элиэзера Юдковского "Доступное объяснение теоремы Байеса" (An Intuitive Explanation of Bayes' Theorem), http://yudkowsky.net/bayes/bayes.html. — Примеч. авт.

124

Именно поэтому, несмотря на то что на первый взгляд кажется, что проводить такие обследования – хорошая идея, в итоге у многих возникли серьезные сомнения в эффективности этой меры. — Примеч. авт.

125

Особенно увлекательно эти вещи описал Стюарт Сазерленд. — Примеч. авт.

126

Борхес придумал страну, в которой географы приобрели такое влияние, что им выделили средства на создание карты, которая была "того же размера, что и сама страна, и совпадала с ней во всех подробностях". Пользы от этой карты не было никакой. — Примеч. авт.

127

Все идеи, излагаемые в этой главе, восходят к работам Ричарда Грегори, чьи замечательные лекции мне довелось слушать в шестидесятых годах. Вращающуюся маску и другие эффектные демонстрации можно увидеть на его сайте: http://www.richardgregory.org/experiments/index.htm. — Примеч. авт.

128

Когда Уистлер выставил свою картину "Ноктюрн в черном и золотом: падающая ракета" (см. илл. 5 на цветной вставке), Рёскин написал, что художник имел дерзость просить 1000 гиней за "банку краски, брошенную в лицо публике". Уистлер подал на него в суд за клевету и в суде свидетельствовал, что на написание этой картины у него ушло всего "несколько часов". Адвокат Рёскина сказал: "Вы просили 1000 гиней за несколько часов работы?" Уистлер ответил: "Нет, я просил 1000 гиней за опыт всей моей жизни". — Примеч. авт.

129

На самом деле любая ситуация допускает неоднозначные трактовки. Любой характер активности наших органов чувств может иметь разные причины. Чтобы разобраться в них, нужно решить так называемую обратную задачу. Именно поэтому для восприятия так важны априорные знания. — Примеч. авт.

130

Некоторые из таких иллюзий представлены на сайте: http://www.lottolab.org. — Примеч. авт.

131

Этот эффект априорных знаний проявляется на намного более высоком уровне, чем действие априорных знаний на восприятие объектов. Байесовский же механизм действует на всех уровнях работы мозга. — Примеч. авт.

132

Она поддразнивает профессора английского языка, напоминая ей о мистификации, устроенной физиком Аленом Сокалом, в порядке розыгрыша опубликовавшим бессмысленную статью в серьезном литературном журнале Social Text. Однако, как мы убедимся из следующей главы, вполне возможно, что мы движемся в сторону нейробиологической герменевтики. — Примеч. авт.

133

Хорошие демонстрации можно найти, например, на сайте http://www.biomotionlab.ca/projects.php. — Примеч. авт.

134

Для подтверждения этой трактовки авторы провели намного больше контрольных проверок, чем здесь описано. — Примеч. авт.

135

Это расстройство двигательной системы мозга, для которого особенно характерны двигательные тики – повторяющиеся бесцельные движения – и непроизвольные выкрики. Это расстройство впервые описал французский врач Жиль де ла Туретт. Это его фамилия. Его полное имя было Жорж Альбер Эдуар Брут Жиль де ла Туретт. — Примеч. авт.

136

При этом, разумеется, в особых случаях цель действия может состоять в самих движениях. Целью балерины может быть идеальный гран жете. — Примеч. авт.

137

Есть простой способ сделать так, чтобы вам стало веселее, даже не глядя на улыбающиеся лица. Зажмите в зубах карандаш (раздвинув губы в стороны). Для этого поневоле придется улыбнуться, и вам станет веселее. Если же вы хотите, чтобы вам стало грустно, зажмите карандаш одними губами. — Примеч. авт.

138

Склонность к сопереживанию оценивают с помощью тестов, в которых испытуемые соглашаются с такими утверждениями, как "Посмотрев фильм, который плохо кончается, я часами не могу об этом забыть". Или не соглашаются с такими утверждениями, как "Я не способен сильно жалеть тех, кто сам виноват в своем несчастье". — Примеч. авт.

139

Но когда мы видим, как кому-то в руку втыкают иголку, мы вздрагиваем, и в активности нашего мозга происходят изменения, похожие на те, которые возникли бы, если бы иголку воткнули в нашу собственную руку. — Примеч. авт.

140

Психическое ощущение боли связано с активностью передней части поясной извилины. Людей, страдающих от сильных хронических болей, иногда лечили удалением этой области мозга (эту операцию называют цингулотомией). После операции эти люди по-прежнему чувствовали боль, но у них пропадала эмоциональная реакция на нее. — Примеч. авт.

141

Перевод И. Дорониной.

142

Это связывание причин и следствий, образующее действия, было продемонстрировано серией остроумных экспериментов, поставленных Патриком Хаггардом. — Примеч. авт.

143

Риск заболеть ревматоидным артритом примерно такой же. — Примеч. авт.

144

Эймонн Эндрюс был самым популярным телеведущим в Великобритании с пятидесятых до восьмидесятых годов. — Примеч. авт.

145

Декарт предлагал представить, что их может порождать некий злой демон. — Примеч. авт.